Совсем не понимаю, почему

  - Да… древний я человек, хлопцы, да девчата. Восьмой уж десяток разменял. О-хо-хо. Даж не верится, что вот такой вот молодой был, как вы, пострелы. Однако ж был, поверьте старому на слово, - хмыкнул, видно, и сам удивляясь сему факту, Петр Моисеевич потеребил свою кудлатую бородку. Подумав несколько минут о чем-то своем, ему только ведомом, пристально посмотрел на нас, шестерых мальцов в возрасте от десяти до двенадцати лет, сидящих с ним рядом на старом поваленном дереве, что лежит около его небольшого, но уютного, веселого дома. Взглянул в даль, уже плохо видящими глазами, словно пытаясь, что-то там разглядеть в сумраке, наступившего, весеннего вечера. Еще раз тяжело вздохнул и продолжил:
   - Не буду вам ноне рассказывать о том, как тяжело нам в те времена жилось, знаете, небось, ведь я не раз вам уже об этом обсказывал, чай не глухие. Бедно, тяжело жили, а прошло сколько лет, и вишь, грущу, мальцы, по тому времени. Может потому, что молодость ушла? А может еще почему? Оно кто ж знает. Но скажу вам, совсем другая жизнь ноне. Если конечно можно энто жизнью назвать. Вроде б то в магазинах все есть. И в домах, оно… как. Добра то много. Но что-то растеряли за это время люди. О-хо-хо.
   Оно ведь часов с четырех, бывало, деревня наша оживала. Глядим, только зорька над леском бликами прорезалась, а доярочки уже гуртом на ферму идут. Девчата все молодые, кровь с молоком. Весело идут, балагурят. А ведь работка то у них тяжелая: все вручную, все на себе, милые. Из механизации только вилы, да руки их сноровистые. Чему, кажется, радоваться. Ан нет, идут, смеются. А вон там, на Лысую горку поднимутся, за село, значит, выйдут, а самые озорные ну частушки сыпать. Голоса звонкие, а утром то далеко слыхать. Ох – ха. Что смотрите? Была ферма сначала для ста буренок, а опосля новую построили. На той уже по более было коровок, почти тыща. Ну, а там уже, конечно, и аппараты доильные, и душ, и комната для отдыха. Колхоз то богатый был тогда. Да.… Токмо нет ее то, фермы. Там он она стояла, за выгоном, где сейчас бурьян, да бузина. Годков уж десять-пятнадцать, как ее нет, порушили.
   О чем это я? Да, об утре. Вот потом уже начинает все окрест просыпаться. Хозяйки, почитай в каждом дворе, подойниками шумят, к кормилицам своим спешат. А те, заслышав их из хлева, голоса подают. А мы, ребятня, уже тут как тут, босые, в трусах да майке, глаза еще не открыли, а кружка для молока парного уже, от она, в руке зажата. Потом хворостину хватишь и коровку в стадо сгоняешь. Бывало, идут коровки по улице в сонном утреннем тумане, не идут, а плывут, только и слышно их ленивое мычание, да окрики наши, мальчишек и девчонок, на, не в меру расшалившуюся, буренку. А из дворов петушиное разноголосье, один перед одним, норовят свою удаль показать. Благодать…! И то, правда, откудова вам энто знать, ведь коров нынче в селе мало. Нет, почитай и нет совсем, у нас со старухой, да у ровесницы моей Марфы. Оно то, конечно, я понимаю, почему не держат буреночек: зимой с кормами трудно, летом пасти ее надо, да подоить три раза на день, в хлеву почистить, так вот с ней и колготишься целый день. А зачем это все нужно, если, вон оно, молочко то в магазин каждый день в пакетах завозят? А того не понимаете, что, то, в пакетах, одно название, что молоко. Вот попробуешь молочко из-под коровки и все. Уже не захочешь то, магазинное, из пакета, ни то, что пить, нюхать. А может, я, что не понимаю? Старый я, а жизнь то, она вот новая. Может, от того и ворчу, все по мне не так. Однако же семечки раньше тоже в магазине не покупали, ведь в селе живем. А вот сейчас, гляжу, в пакетах красочных семечки продают, и ведь покупают, ты смотри, и многие. Это потому, что своих вырастить не захотели. Так это хорошо, что хоть и в пакетах, да читаю, наши семечки, русские. А того и смотри, из заграницы те пакетики повезем. Да… много чего уж по старости не понимаю.
   Так о чем я? Да, об утре. Вот оно, когда уж высоко солнце встанет, и его лучи весело играют бликами на мокрых от росы листьях деревьев, гомон поднимался…. Почитай из каждого двора, да не по одному мальцу, на улицу высыпали. Куду не глянешь, детвора, галстуки красные, смеются, ватагой в школу спешат. Вон туда, видите, бугор над озером. Да, там вот, где медпункт стоит. Там сад был знатный, а в саду школа десятилетка, садик детский, медпункт. Медпункт, он остался, стоит, а вот школы и детского садика нет уж, погорели, когда вас на свете еще и не было. И клуб, дом культуры его называли, тоже взял и сгорел в одночасье с ними. Люди гутарили, что специально их спалили, чтобы это, как его, с балансу снять. Но я не верю, как же может быть, чтобы, значит, попалить добро народное. Хотя, кто знает, ведь в соседних селах примерно в это же время и клубы, и садики, и школы погорели. Может, и правду люди гутарят? Только я старый этого не разумею. Пошто же жечь? Уж лучше бы людям отдали. Много чего не понимаю, старый уж больно стал. А может, не в этом дело? А?
   Так о чем я?   
   Потом день наступит. Тут, что вам объяснять, сами понимаете, работа. У школьников своя, у взрослых своя. Бездельников, да лодырей в селе отродясь не было, некогда этим баловством заниматься было. С утра до позднего вечера работа, а механизаторы в поле, те и ночью свое дело делали. Оно ведь про нас, про селян, сказано: «День погожий год кормит».
   Нет уж колхоза. Да и поля, гляжу, многие в запустении. Ладно, колхозы и я шибко не жаловал, не все хорошо было. Но, убрали их, а пошто землю то не обрабатывают? Почему техники новой не видать? Оно, что, страну кормить не надо? Оно, что, не крестьяне мы ноне? Не понимаю, пошто земля сором зарастает? Многого не понимаю, старый уже стал.
   О чем бишь я? Правильно, о вечере. Вечер! Да…. Помню, как только вечер, так сразу же парни, что постарше, к школе, и ну, то в волейбол играть, то в футбол. Турники с брусьями сами смастерили. Стол поставили большой, зеленый с сеткой такой, маленькой лопаткой, и шарик такой маленький ну пинать. Жаль, забыл, как игра называется. Сам любил его, шарик, погонять. Девчата тут, ребята, почитай вся молодежь села. Весело. Бывало, конечно же, и выпивали, не без этого, но так, больше для куража, да для веселья. Пьяных в такие вечера, это точно, не было, все делом были заняты, ни до пьянки и так весело, да хорошо. Да и участковый, тот недалеко жил. Нет, не боялись его, а уважали шибко. Он, того, погиб, когда уж на пенсии был. Приезжие пьяные в клуб пришли, хулиганить стали. Это, аккурат, перед тем, как клубу сгореть было. Ну вот, начали бузить, а он, Митрофанович, и пошел разнимать их. А один ножом его в спину. Правильный был мужик Митрофанович. Наши хлопцы тех, заезжих, скрутили и отдали в район в милицию. Только был разговор, откупились они, не наказали, значит, убийц то. Но я не верю. Как можно откупиться, если ты закон нарушил? А может, что я не так понимаю? Старый я уж стал, многих вещей не понимаю.
   Так о чем это я, а? Да, о вечере. Вот оно, молодежь веселится, бывало, у клуба. А детвора, та в лапту, чижик пыжик, в городки играет. Что ты говоришь? Как в эти игры играть? О-хо-хо, что творится. Ну, напомните завтра, покажу, обязательно покажу. Так вот, много детворы было, очень много. И жить хорошо, когда слышишь задорный, детский гомон. А ноне, что ж, вот вы в селе - и вся сельская поросль. Да уж, видно, очень я стар стал, совсем не понимаю, почему так много семей уехало из деревни нашей? Почему детских голосов почти не слышно на сельских улицах? Совсем не понимаю, почему не звучит гармонь и звонкие песни над округой? Старый уж больно я стал, совсем не понимаю, почему умирает наша Русская деревня?