Отдых с приключениями

              На турбазах в Виннице, Могилёве-Подольском и Подмосковье 

Летом 1983 года я со своей дочерью, школьницей Лилей, отдыхала по туристической путёвке на турбазе сначала в Виннице, а потом в Могилёве-Подольском. События этого отдыха вошли в анналы истории нашей маленькой семьи. Наши воспоминания  делятся на тёмные и светлые, причём тёмные прочно связаны с Винницей, а светлые – с Могилёвом-Подольским.

На турбазе в Виннице росли огромные ели, создававшие впечатление сумрачности, серости  и сырости. Нас с Лилей поселили в обшарпанном деревянном домике с дощатым полом. Обстановка в нём была самая неказистая: две железные кровати, стол, два стула и платяной шкаф. Питались мы в столовой. Блюда нам подавали самые изысканные: утром  пшённую кашу, в обед – снова пшённую кашу, плавающую в рыбном соусе, куда бросали кусок трески или минтая, вечером – ещё раз пшённую кашу с рыбным соусом и рыбой. Одна пожилая туристка не выдержала такой диеты и, схватив свою тарелку с пшённой кашей в рыбном соусе, бросилась к шеф-повару с воплем: «Ну, скажите, ну, что это такое?»

Как-то ночью мы проснулись от страшного грохота. Вскочив, как ужаленные, с кроватей мы увидели, что упал наш шкаф. Частично он провалился под сгнивший со временем пол, а своей верхней частью упал на мою кровать. Однако я осталась невредима. Лилька только и произнесла: «Вот это дела!» И мы среди ночи начали хохотать. Теперь, если у меня в жизни случаются какие-либо неприятности, дочь всегда говорит: «А ты вспомни тот шкаф на турбазе и посмейся над тем, что произошло».

На турбазе в Могилёве-Подольском было как-то светлее и радостнее, хотя особых развлечений, как и в Виннице, здесь не было, но нас в течение всего дня сопровождала песня в исполнении Аллы Пугачёвой “Миллион алых роз” и причитания какой-то многие годы неизвестной нам птицы. Признавая несомненный талант Пугачёвой как певицы, музыканта и артистки, я, тем не менее, не любила её за вульгарность в одежде и поведении. Однако её “Миллион алых роз” как нельзя лучше соответствовал бесшабашной атмосфере турбазы, и до сих пор я слушаю эту песню с большим удовольствием.

Что касается неизвестной птицы, то незамысловатый ритм её песни прочно врезался в мою память, поэтому я узнавала его всюду, где бы ни находилась. Но вот что за птица исполняла две заунывные, повторяющиеся ноты, я узнала значительно позже и была сильно разочарована. Дело в том, что эту же «песню» я часто слышала, находясь в Калифорнии. Когда однажды неизвестная птица в очередной раз подала свой голос, я, поприветствовав идущих навстречу мне девушек, спросила их, чьё «пение» они слышат. Они прислушались и уверенно заявили, что это “pigeon”. Каково же было моё разочарование, когда я поняла, что это означало «голубь», птица, которую я обычно называла «иждивенцем», потому что в городах голуби практически не летают, а лениво разгуливают по улицам и площадям, портят памятники, попрошайничают и не брезгуют питаться отходами. Птицы же, которых я увидела в Калифорнии, были изящнее голубей, сидели на электрических проводах или на перекладинах высоких столбов, к которым крепились эти провода, и быстро летали. Чтобы расширить своё представление об этих птицах, я нашла их фотографии в интернете. Оказалось, что это горлицы. В Украине, где я впервые познакомилась с ними, обитают горлица кольчатая и зебровая, а в Калифорнии – горлица белокрылая, плачущая и малая.
 
И вот каждый раз, когда я слышу это «причитание», я вспоминаю  тот уже  далёкий,  прошлого века, весёлый отдых на турбазе в Могилёве-Подольском. Песня «Миллион алых роз» и постоянная жалоба птицы оказались  навсегда связанными для меня с этой турбазой и моими тогда ещё почти молодыми годами, когда я ещё могла позволить себе пошалить и порезвиться.

Когда у нас кончились деньги, мы с Лилькой, поставив в сумку пол-литровую банку с водой, время от времени отправлялись на рынок. Там мы последовательно обходили торговые ряды, пробуя подряд все продаваемые фрукты и овощи, не забывая при этом полоскать их  в банке. Обе мы испытывали от этого большое удовлетворение и веселились от души. Эта моя полнейшая несерьёзность и желание пошалить нашли благоприятную почву в характере моей дочери, и она в дальнейшем нередко совершала лихие поступки.

К этому времени моя школьница стала уже вполне оформившейся девушкой и была необыкновенно хороша собой: блондинка, выше меня ростом, белокожая, с нежным румянцем. Однажды в хозяйственном магазине мы покупали форму для выпечки сухого печенья. Лилька приглянулась обслуживавшему нас двадцатидевятилетнему продавцу, по имени Виталий.  Выйдя из магазина, я села в автобус и уехала, а Лилька осталась на остановке, ожидая автобус другого маршрута. Увидев её одну, Виталий вышел из магазина и заговорил с ней, а потом пригласил  прийти вечером на свидание. На его вопрос, сколько ей лет, Лилька ответила: “Шестнадцать”. На свидание Лилька не пошла, а вместе со своей подружкой наблюдала из-за угла, как он нервно ходит взад и вперёд около назначенного места встречи.
Потом он пришёл к нашему домику и был тогда явно взволнован, но я сразу охладила его пыл, сказав ему: “Ты знаешь, а ведь Лиле всего тринадцать лет. Она ещё совсем ребёнок”. Это и в самом деле было так. Парень был потрясён, он не хотел мне верить. Я не ожидала, что дело примет такой серьёзный оборот. Когда нам настала пора уезжать в Москву, он пришёл на вокзал, но Лилька притворилась, что не видит его. Узнав где-то наш адрес, позже он всё-таки прислал ей письмо в Москву, которое начиналось словами: “Здравствуй, моя снегурочка!” Но Лилька ему не ответила, хотя втайне гордилась тем, что взрослый парень проявил к ней такой интерес, в то время как её ровесники не снисходили даже до элементарных знаков внимания.

Спустя несколько лет мой муж Николай достал нам с Лилькой путёвки на турбазу, теперь уже подмосковную. Здесь тоже был деревянный домик с удобствами во дворе. Лето тогда выдалось исключительно холодное и дождливое. Туристы с упоением собирали грибы, а потом варили их в огромных кастрюлях на больших печах, делая заготовки на зиму. У всех отдыхающих это было основным времяпрепровождением. Мы старались не отставать от других, хотя и нам приходилось занимать очередь, чтобы сварить свои грибы.
 
Ночью мы дрожали от холода и не могли заснуть. Тогда нам посоветовали нагревать на печи кирпичи и класть их на ночь в ногах. Каждое утро мы относили кирпичи на “кухню” и каждый вечер горячими несли их в свое “жилище”. Мы рисковали уронить их себе на ноги или, засыпая, обжечься. Однако горячие кирпичи помогали нам не только засыпать, но и предохранили от простуды в этих суровых погодных условиях.

                В санаториях в Ессентуках и Сочи
               
Моё благополучие во время пребывания в санатории в основном зависело от того, кто был моей соседкой по палате. Я всегда просила у регистраторов поселить меня с не храпящей дамой. Если это оказывалось возможным, моя просьба удовлетворялась.
 
В середине нулевых годов я отдыхала в Ессентуках в санатории “Надежда”. Дама, с которой меня поселили, оказалась весьма словоохотливой, и очень скоро я уже не могла остановить поток её красноречия. Вскоре дело дошло до выяснения кто есть кто. На её вопрос, кем я работала и сколько получала до выхода на пенсию, я ответила, что работала старшим научным сотрудником и перед выходом на пенсию в последний год уходящего тысячелетия получала 140 рублей в месяц, хотя до 90-х годов мой оклад без учёта ежемесячных премий составлял 300 рублей. Дама неожиданно взвилась и начала убеждать меня, что я получала 140000 рублей в месяц. Я не сдавалась, но и дама продолжала настаивать на своём. В конце концов, придя в полное неистовство, она стала обвинять меня во всех человеческих грехах. Я разволновалась, но поскольку была уже глубокая ночь, то перейти от неё в другую палату мне удалось лишь на следующий день.

Моей соседкой в новой палате оказалась симпатичная, примерно моего возраста Лера. Однако вскоре, после моих осторожных расспросов, выяснилось, что моя соседка храпит, причём её храп был настолько сильным, что о сне не могло быть и речи. Лера оказалась интеллигентной женщиной, к тому же пианисткой. Она преподавала музыку. Мы почувствовали друг к другу взаимную симпатию. Расставаться с ней мне не хотелось, и тогда мы обратились к администрации санатория с просьбой позволить нам поочерёдно ночевать в коридоре. Администрация проявила чудеса милосердия и предложила использовать для этой цели медицинский изолятор. С тех пор одна из нас вечером перетаскивала своё постельное бельё в изолятор, а утром возвращала его в палату. Вечером того же дня другая переезжала в изолятор и возвращалась утром.
Так мы благополучно прожили в санатории до конца «срока». В то время лечение в санаториях длилось двадцать четыре дня, и мы остались добрыми знакомыми и по сей день. Позже москвичка Лера приобрела квартиру в Кисловодске, и я, бывая на отдыхе в этом замечательном городе, всегда встречалась с ней. Я заходила к ней в гости, или мы посещали симфонические концерты в жемчужине Кисловодска  –  филармонии.

Через несколько лет я получила в собесе путёвку в Сочи. Этот город я не очень люблю, но выбирать не приходилось. Сотрудник собеса сообщила, что я поеду в санаторий имени …, и я отчётливо запомнила звонкий звук “ж” в знаменитой фамилии. Придя домой и не взглянув в путёвку, я открыла компьютер и нашла в интернете  информацию о санатории имени Дзержинского. Эта информация произвела на меня самое благоприятное впечатление, поскольку оказалось, что это ведомственный санаторий ФСБ. Я подумала: «Вот, наконец-то, мне дали  путёвку в приличный санаторий».
В поезде Москва-Сочи я разговорилась с соседкой по купе. Она тоже ехала отдыхать и лечиться. На её вопрос, в какой санаторий я еду, я уверенно ответила, что в санаторий имени Дзержинского. Уже не помню, почему я зародила в ней сомнение относительно правильности моего ответа. Поэтому, чтобы доказать свою правоту, я достала свои документы и впервые прочитала, что именно написано в моей путёвке. И, о ужас! Мне надлежало ехать в санаторий имени Орджоникидзе.
 
Некоторое время я приходила в себя, чтобы навсегда расстаться с мыслью, что буду отдыхать в человеческих условиях. Однако делать было нечего. Я ехала в санаторий имени Серго Орджоникидзе. Внешне санаторий выглядел даже помпезно. Корпуса санатория, расположенные на склоне горы и построенные при советской власти, в тридцатые годы, для отдыха первых строителей коммунизма манили к себе современных пенсионеров и неискушённых трудящихся. Я ехала с твёрдым намерением доплатить за одноместное проживание и жить в палате одной. Возраст уже не позволял мне приспосабливаться к откровенным неудобствам, связанным с общением и проживанием с незнакомыми людьми. Перед регистратурой была большая очередь, и я ещё не знала, можно ли будет на самом деле доплатить за одноместное проживание.
 
Неожиданно я почувствовала на себе пристальный взгляд пожилой женщины. «Нет, - подумала я, - только не я». Но она уже целенаправленно шла ко мне и предложила поселиться в номере вместе с ней. Её настойчивость сломила моё сопротивление, и, отчётливо сознавая, что совершаю нечто неразумное, я согласилась на её предложение. Очередь продвигалась очень медленно, и постепенно я начала осознавать пагубность последствий от своего согласия. В этот момент я услышала объявление, что за всё время пребывания в санатории, то есть за двадцать один день, за одноместное проживание требуется доплатить всего семь тысяч рублей. Я робко заявила своей новой знакомой Нине Павловне, что хотела бы жить одна, но одна немедленно возразила: «А как же я?» Я почувствовала себя глубоко несчастной, но перечить ей не посмела.

Поскольку свободных палат с двухместным проживанием уже не было, нам предложили на двое суток поселиться в номере полулюкс, состоявший фактически из двух комнат: гостиной и собственно спальни. Надо отдать должное Нине Павловне, которая, пойдя на приём к администратору санатория и пообещав ей некую мзду, сумела убедить её оставить нас в полулюксе до конца срока.  Нина Павловна практически не храпела, и я догадывалась о том, что она спит, лишь по незначительному сопению, которое она издавала. Так что поначалу всё складывалось вполне благополучно, если бы не одно обстоятельство.
 
Дело в том, что ночью я вставала в туалет, и хотя я старалась двигаться бесшумно, утром Нина Павловна неизменно заявляла, что я помешала ей заснуть и она в итоге не спала всю ночь или что я разбудила её и она больше не смогла заснуть, хотя по её дыханию я знала, что это не так. Однако я сочувствовала её переживаниям и поэтому тщательно обмотала тряпкой ручки дверей с обеих сторон  в спальне и туалете, чтобы заглушить звук закрываемых или  открываемых дверей. Теперь, вставая ночью,  я даже сама не слышала никаких звуков, но, тем не менее, утро Нины Павловны начиналось с тех же упрёков. Проблема зашла в тупик, к тому же Нина Павловна была недовольна тем, что я постоянно одна ухожу куда-то и не сопровождаю её. А я не могла чувствовать себя привязанной и обязанной кому-то, поэтому всё же решила заплатить и жить, наконец, в отдельной палате.

Поскольку прошло уже полсрока лечения, то отдельное проживание обошлось мне всего в три с половиной тысячи рублей. Я свободно вздохнула, но тут неожиданно возникли новые неприятности, поскольку отдельная палата, где я теперь жила, была расположена на втором этаже как раз над тем местом, где курили все отдыхающие этого корпуса сердечно-сосудистого санатория. Помимо этого, пациенты санатория курили и на нашем общем балконе, так что весь сигаретный  дым устремлялся в мой номер. Я не могла дышать даже при закрытой балконной двери, поэтому старалась не находиться в номере, хотя иногда мне хотелось отдохнуть после принятых процедур.

Наш корпус находился на горе гораздо выше, чем парадные корпуса санатория. К нему нужно было подниматься пешком после процедур, которые мы принимали до обеда, и послеобеденного пребывания на пляже. Преодолев  дважды в день крутого подъёма, после которого я могла еле перевести дыхание, я уже была не в силах после ужина спускаться к корпусам, где проводились культурно-массовые мероприятия, и была вынуждена в одиночестве находиться в палате. Фуникулёр спускал и поднимал отдыхающих только от парадных корпусов  до пляжа и обратно, поэтому до лечебных  корпусов, расположенных на других участках горы, мы добирались пешком, бесконтрольно тренируя свою сердечно-сосудистую систему. Пешком пройти на пляж было невозможно, только на фуникулёре, а он в связи с осенним периодом работал в течение ограниченного интервала времени и прекращал работу уже в половине пятого.  Поэтому, если одни лечебные процедуры были назначены до обеда, а другие  – после, то попасть на пляж в этот день вообще не представлялось возможным.

Весьма интересно и то, что наш спальный корпус находился не на огороженной территории санатория, а за его пределами, на территории бывшей турбазы. Со всех сторон корпус был окружён круто спускающимися вниз улочками, по которым с огромной скоростью съезжали многочисленные автомашины, так что при подходах к нему приходилось быть очень внимательной и осторожной. Там не было ни одного светофора, и не один раз я едва не оказывалась под колёсами, пока, наконец, не научилась мгновенно реагировать на ситуацию на этих опасных дорогах.
 
Однажды я пригласила своих новых знакомых по санаторию на концерт в соседнем санатории. Идти пришлось по Курортному проспекту, по которому круглосуточно стремительно мчатся машины всех мастей и марок. Воздух на проспекте был ужасающий. Мои знакомые пришли в отчаяние, да и я сама шла, стараясь дышать неглубоко, чуть ли не зажимая нос.

Мы жили в корпусе с удобствами в номере, что соответствовало указанным в путёвке условиям проживания. А если кто-нибудь пожелал бы жить пониже, в парадных корпусах, то ему пришлось бы довольствоваться душем, установленным на балконе. Однажды я поинтересовалась, что это за сооружения на балконах, и мне объяснили, что это душевые кабины. Люди, жившие в парадных корпусах, принимали душ в холодную октябрьскую погоду под открытым небом, поскольку в кабинах не было потолков, так как в своё время для строителей коммунизма душ вообще не был предусмотрен. Им, как, видимо, считали архитекторы проекта, было достаточно купания в море. Кабины были установлены в более позднее время. Вскоре после окончания моего пребывания в санатории имени Орджоникидзе он закрылся на капитальный ремонт. Интересно, открылся ли он после ремонта, и каким стал сейчас?

                В санатории в Дагомысе
               
В санаторий “Дагомыс” я ехала в одном купе с моложавой женщиной. Как выяснилось из нашей с ней беседы, мою попутчицу звали Римма, ей было уже шестьдесят шесть, но она была стройной, подвижной, и её лицо, казалось, было неподвластно времени. Ехать нам предстояло больше суток, и, конечно, нам было не миновать провести вместе в этом поезде ночь. В купе нас было только двое, и я подумала, что такая подтянутая женщина, как Римма, храпеть не будет.
 
Утром я проснулась в хорошем настроении, да и Римма мне понравилась, особенно потому, что не храпела. Поэтому я предложила ей поселиться в санатории в одном номере. Тут Римма совершенно неожиданно для меня откровенно сказала: «Я очень даже не против, но я храплю». Я ей не поверила. Ну, не могло быть такого, чтобы я спала в условиях храпа! Ну, не могла же я провалиться в сон, как в преисподнюю! Мы поселились вместе, а ночью раздался такой храп, что, казалось, тряслись стены. Наутро я сообщила Римме о своих ночных ощущениях, на что она ответила: «Знаешь, со мной никто спать в одной комнате не может». Мы расселились, но остались в дружеских отношениях и продолжали общаться.
 
У Риммы были очаровательные платья, и она пользовалась большим успехом у мужчин. На танцах она познакомилась с кавалером, который в первый же вечер пригласил её в свой номер выпить рюмочку коньяка. Римма, не раздумывая, согласилась. В этот раз никаких притязаний со стороны кавалера не последовало, но при повторном распитии коньяка он стал делать ей вполне очевидные намёки. Римма отказалась и от него, и от его коньяка, но кавалер продолжал надеяться на взаимность с её стороны. К концу пребывания в санатории он объявил ей, что она испортила ему отдых, и в последний вечер пригласил её в свой номер на прощальную, как он сказал, рюмку коньяка. Римма снова согласилась.
 
В этот вечер, часов в одиннадцать, она ворвалась в мой номер, резко захлопнула за собой дверь и заперла её на ключ. Я спросила:
 - Римма, что случилось?
- Да вот кавалер начал приставать, я его оттолкнула и выбежала из номера, а он за мной. Твой номер ближе моего, я и заскочила.
 
Я представила себе картину: бегущую бабульку, за которой гонится седовласый дед. Глядя на это, детишки подумали бы, что старички играют в догонялки. Тогда я сказала Римме: 
-А ты что, маленькая девочка? Не знаешь, что за всё надо платить? Меня вот руководитель детской шахматной секции из Донецка тоже приглашал выпить с ним коньячок, но я ведь отказалась. Зато не пришлось бежать стометровку.

Во время моего пребывания в Дагомысе на территории санатория проводился чемпионат на командное первенство России по шахматам. Я любила не только играть сама, но и смотреть, как играют другие, поэтому после ужина я отправилась в зал, где проводились состязания. Наблюдающих за игрой было не очень много, и я, не будучи знакомой с правилами проведения чемпионатов, начала наблюдать за игрой, переходя от одного столика к другому. Изредка я ловила на себе косые взгляды устроителей состязаний, но не могла понять, чем они вызваны.
 
Вдруг около одного из столиков, возле которых я наблюдала за игрой, остановился Анатолий Карпов, и я, обрадовавшись, что узнала его, поздоровалась с ним. Он ответил мне на приветствие, после чего я почувствовала, что устроители матча стали относиться ко мне спокойнее. На следующий день я снова пришла в зал и снова начала переходить от одного столика к другому, но тут один из распорядителей не выдержал и, подойдя ко мне, спросил: «Кто вы такая? Вы знаете, что нельзя заходить на территорию, где проводятся соревнования? Вы должны наблюдать за игрой издали!» «Вот это да!» – подумала я. А вслух сказала: «Извините, пожалуйста».
Эти два эпизода – случай с Риммой и встреча с Анатолием Карповым – остались моими самыми яркими воспоминаниями об отдыхе и лечении в санатории «Дагомыс».

На этом интересные истории, связанные с моим отдыхом, не заканчиваются. Много необыкновенного произошло со мной в санатории имени Георгия Димитрова, где я побывала в ноябре 2011 года. Но это уже другая большая история, которую я расскажу в следующий раз.