Сила Искусства

Максим Сидоркин, сорокалетний мужчина застойного замеса приехал в стольный град в конце семидесятых с солидной армией лимитчиков. Армия эта в ту славную пору наводнила Москву изрядно. Рабочие руки тре¬бовались везде, там, куда коренные москвичи шли неохотно: в метрострой, на заводы и стройки, в милицию.
Имея уже некоторый профессиональный опыт, Максим отправился на строй-ку. Боевой, энергичный, разбитной парень, вчерашний дембель быстро втянулся в трудовые будни. Проживал добрые семь лет в общаге на окраине Москвы. К концу печальной перестройки был уже мастером, так что старые друзья величали его запросто Максом, молодежь же Максимом Егорычем.
Первый семейный опыт не удался, теперь, после продолжительного пере-рыва женился на средних лет женщине, бездетной и степенной Зинаиде, которая работала бухгалтером в их же управлении.
Шел третий год его очередного "замужества". Всякое бывало между ним и супругой. Не вполне уравновешенный (в следствие беспокойной работы) Егорыч иногда приходил домой "под газом". Тогда квартира оглаша¬лась его недовольным басом. Максим распекал жену за то, что мало уде¬ляет ему внимания, неэкономно расходует деньги, и так далее. Прежде спо¬койная Зинаида прекословила, в свою очередь атакуя мужа, который редко бывает дома, и вот, приходит не всегда трезвым. Может быть причиной все¬му было их бездетное существование, кто знает. Только разное в их сов¬местной жизни случалось.
Все изменилось в один день. О нем Максим Егорыч вспоминал с вожде-лением. Как-то по осени позвонил ему старый приятель, новоиспеченный коммерсант, которых прежде величали спекулянтами. Страна наша многострадальная в эту пору входила в так называемый рынок.
Что это такое, никто даже из солидных ученых-экономистов толком объяснить простому люду не мог. Ну да, бог с ними. В общем, Гена где-то по дружбе, по блату доставал разный ходовой товар и торго¬вал им с рук на распространенных тогда стихийных рынках у метро, на стадионах и т.д.
Приятель и сам выглядел довольно респектабельно: в темных импорт¬ных джинсах, косой кожаной куртке. Короче, крутой парень. И вот он-то, Гена, предложил Егорычу окультуриться. Макс сначала подумал, что коммерсант замышляет что-то вроде вечеринки. Ан нет. Услышал слово "консервато¬рия" и понял - концерт. Он знал, что для Гены, который вращается в разных деловых кругах, достать билеты - не проблема.
Культурный выход наметили на ближайшую пятницу. Макс обещал посоветоваться с женой и перезвонить.
Сообщение мужа Зинаида восприняла с восхищением.
-Дорогой, консерватория - это прекрасно! Я в ней ни разу не была. Там бу¬дут композиторы? - спросила взволнованная Зина.
-Конечно, композиторы... и скрипки, - добавил растерянный Сидоркин. К слову сказать, он за эту двадцать неполных лет проживания в столице сам никогда в подобных культурных местах не бывал.
-Так что, Зин, идем или как? - переспросил он.
-Конечно, Максик, - по-кошачьи ластясь, шепнула жена;
ххх
Сборы в консерваторию начались дня за три. Все это время разговор шел только вокруг культуры. Что надеть да что обуть, спрашивала Зина. Брать ли с собой туфли и какие, интересовалась она. В завершении ко всему в один из дней пришла домой с подарком для мужа. Это был узкий, синий в светлую полосочку галстук.
-Максимушка, надень, все-таки в высший свет выходим, - сердечно но настойчиво ворковала она.
Встреча была назначена на девятнадцать часов у памятника Чайковс¬кому. Зина в пятницу с работы после обеда отпросилась, так что в шесть вечера они уже выходили из метро "Охотный ряд". Через пятнадцать минут прохаживались в сквере перед консерваторией рядом с памятником извест¬ному композитору.
Сидоркин был в давно неношеной широкополой шляпе, в черном, строгом с утепленной подстежкой плаще. На фоне белой рубашки отчетливо выде¬лялся новенький галстук. От него Максим Егорович, естественно, испытывал неудобство. Периодически потягивал шеей, так что через полчаса она у него, натертая с непривычки, уже багровела и побаливала. Зиночка, в светлой кроличьей шубке, в модной каракулевой кубаночке, выглядела как артистка.
Наконец, через полчаса напротив сквера из такси выскочил энергичный Гена, галантно протянув руку даме.
- Моя компаньонша Изольда Семеновна, - отрекомендовал он даму лет со¬рока пяти, пышущую здоровьем крашеную блондинку в нутриевой шубе.
Сидоркин попытался торжественно поклониться, но у него это получи¬лось довольно неуклюже. Зиночка с нескрываемым любопытством воззри¬лась на даму.
В гардеробе их обслужили чин по чину. Наконец, раздался первый звонок, и поклонники классики направились в зал. Кстати, Сидоркин позже удивился, что большой зал консерватории оказался не очень полон. Оглядевшись по сторонам он заметил несколько полупустых лож, были места и в партере.
"Видно классика в эти непростые времена испытывает трудности, " - подумал он. Действительно, люди заняты поиском хлеба насущного, недоро¬гого пропитания, ведь в это самое постперестроечное время сливочное масло стоило уже за триста. Мужики же вместо не всегда доступной "Пше¬ничной" переключились на импортный спирт "Роял", из литра которого можно было сотворить аж пять поллитровок. Так что многие тогда в шутку величали себя роялистами.
Размышления Сидоркина перебила Зина. Незаметно подтолкнув его лок¬тем, изрекла: "Максим, поправь галстук, видишь, дирижер вышел, вроде начи¬нают".
Действительно, музыканты, одетые в черные фраки, белоснежные рубаш¬ки с белыми же бабочками, занимали свои места. К возвышению столь же торжественный и нарядный подошел седовласый дирижер.
Вскоре воздух заполнили разнообразные нестройные звуки. "Настраиваются," догадался Сидоркин. Да, надо отметить, что кое-что в музыке Максим Егорыч соображал.
Родившись сорок лет назад в небольшом городке Калужской губернии, года два посещал музыкальную школу. Играл на баяне какие-то этюды, гам¬мы, арпеджио. Правда, скоро эта наука уму наскучила. Но и сейчас "Цыганоч¬ку" или, например, вальс "На сопках Манчжурии" он через пень - колоду все же разрезать мог.
Наконец на сцену вышла стройная, поджарая дама в длинном до полу ве-чернем платье.
"Ведущая", - догадался Макс. Дама солидным, хорошо поставленным голосом объявила какую-то симфонию для скрипки с оркестром и торжественно удалилась. Началось таинство музыки.
Скрипели скрипки, ворчали альты, колдовала виолончель. В такт музыке взмахивал дирижер, покачивались музыканты.
Симфония затянулась. Сидоркин искоса посмотрел на жену. Зина встре-пенулась, будто раненая птица, поймала взгляд мужа и прильнула к его плечу.
-Максим, хорошо, - толи утвердительно, толи вопросительно шепнула она.
-Ничего, - буркнул Сидоркин.
Потом он осторожно осмотрел зал. В числе слушателей заметил солид¬ных людей. Дамы - в роскошных платьях, строгих дорогих костюмах, мужики – аккуратно -стриженные, кое-кто с бородкой, многие в бабочках.
"Элита" - отметил Егорыч. И вдруг улыбнулся, про себя подумав: "Да, видел бы кто его сейчас. Старый дед, сапожных дел мастер, или батька покойник. Удивились бы. Вот, мол, Максимка - в высшем свете. А того лучше, мужики со стройки посмотрели бы на Егорыча. Там-то, на стройке ,что? - грязь непролазная, цементная пыль да кирпичи. Спецовка да резиновые сапоги. И держится все это, то есть, работа их, на Боге, душе и матери. А тут-симфония!"
Блуждая взглядом вокруг, на сцене за оркестром Сидоркин увидел белое полотно. Белое-белое, что-то вроде экрана. Должно быть когда кино крутили. И засмотрелся на него Егорыч, улюлюканный симфонической музыкой.
В отблеске света люстр полотно будто ожило под его взглядом. Он вдруг увидел бескрайнюю белую целину. Вспомнил снежные вершины на окраине родного городка.
Шел Максиму тогда седьмой годок. И вот сосед по улице Валера Попов, парень лет на девять старше, вытаскивал их, пацанов, на лыжные прогул¬ки. Зимы тогда были посуровее и поснежнее, не то что ныне.
И вот идут они гуськом человек пять-шесть на лыжах в валенках. Да¬ют этот самый кросс. Валера с одноклассницей - подругой впереди, они следом. Домой, бывало, придут мокрые до нитки, озябшие, усталые, но весе¬лые. "Славное было время" - взгрустнул Сидоркин.
Да, все эти воспоминания нахлынули на него вдруг под эту самую симфоническую музыку. "Сильна все же сила искусства," про себя конста¬тировал он.
Наконец пошли вокальные циклы на стихи Бунина, Сологуба. Их он когда-то грешным делом читывал. Стало вроде понятнее и веселее.
Когда ведущая дама объявила антракт, Сидоркин переглянулся с Зиной, потом с другом Геной. Приятель тут же сориентировался и изрек: "А не пора ли нам пора, то есть, а не пойти ли нам в буфет?" 0н предложил своей даме руку, и они вышли в просторное фойе.
Небольшой буфетик находился неподалеку от гардероба. Так уже сто¬яло человек десять. По этим временам немного. Сидоркин подошел к при¬лавку и изумился: "Батюшки мои, тощие бутерброды с колбасой по 50-60 рэ, с рыбкой разной-то же самое". Но главное, что он увидел, это бутылка вина на витрине. "Алиготе", прочитал он и - взглянул на ценник - сто грамм - шестьдесят рублей! И тут вспомнил, что забыл в рабочей куртке деньги. А Гена уже взял инициативу на себя: "Ну что, дамы-господа, надо в честь такого события пригубить сухенького, а дамам - пирожное. Вы как? - воз¬зрился он на Сидоркиных.
Да, Гена, мы не против, - быстро, с чувством собственного достоинства отреагировала Зина и достала кошелек из далекой сумочки.
"Молодец, баба, - отмочил с восхищением Егорыч, - не оплошала перед коммерсантом, вывернулась."
Они отошли за дальний столик, выпили по бокалу вина, отпробовали по бутерброду. К сожалению, они буквально ваяли во рту. Ну что такое - крохотный кусочек рыбки да тонюсенькая скибочка хлеба?! 0дно расстрой¬ство. Когда же Сидоркин узнал, что вся эта "еда-беда" обошлась его стороне в триста рублей, он чуть не поперхнулся.
"Ничего, - парировала Зина. - Что мы, хуже людей что ли?!" - И Сидоркин смирился.
Второе отделение открыла симфония для Фортепьяно с оркестром. Слег¬ка подогретый, Максим выглядел бодрее. Первые аккорды подействовали на него воодушевляюще. Он уверенно смотрел прямо перед собой. Зиночка еще теснее прижалась к нему, взяв под руку. Кстати, он обратил внимание, что и другие слушатели, видимо, из знатоков классики, внимали звукам своеобраз¬но.
Солидная дама в очках, сидевшая слева от него в ближнем ряду, слегка наклонившись вперед, прикрыла глаза. Какой-то одинокий молодой человек, должно быть студент - вихрастый и прыщавый - откинулся на спинке, разбросав в подобии парящего орла свои щуплые руки-крылья по соседним стульям. Другой мужчина уткнулся в спинку переднего, обхватив его руками, внимал таинственным звукам симфонии.
Вдруг в левое ухо Максима пахнуло жаром, и он услышал взволнован¬ный шепот жены: "Максимушка, а вот ты прислушайся, ведь симфония-то, это прямо про нашу с тобой жизнь".
Егорыч оторопел:
-Как это про нашу жизнь?!
- А вот послушай. Вот слышишь, это ты с работы возвращаешься, злой и голодный, - шептала она.
Сидоркин прислушался. Аккорды фортепьяно звучали сурово, мощно, даже зловеще. Потом вступили скрипки, и полилась легкая, воздушная мелодия.
-А это моя тема, - со знанием дела изрекла Зина, - слышишь как звучит – тихо, светло, по-доброму?
Постепенно звуки стали усиливаться, и наконец, вступили все инструме¬нты оркестра. Гудел гобой, рычали контрабасы, гремели литавры. Этот мо¬гучий каскад будто низвергался в бездну.
-Это ты допек меня, Максимушка, - продолжала жена. Вот тебе и скандал-ссора. Помнишь, на прошлой неделе чуть не поцапались мы с тобой?
Сидоркин периодически вслушивался то в звуки оркестра, то в таинст¬венный шепот жены. Действительно, в музыке этой симфонической было что-то от жизни. Их личной, семейной сидоркинской. И правда, пришел он на прошлой неделе суровый, изрядно на бровях. А когда начала жена его рас¬пекать, так чуть было не побил ее.
Сидоркин тяжело вздыхал, оркестр гремел финальными аккордами, дирижер - порывистый и всевластный, будто парил над залом.
- Фу-у, - облегченно вздохнул Егорыч, когда оркестр умолк.
Вокруг гремели аплодисменты, громкие "Браво!", "Бис!" Он же сидел, как очумелый.
Максим Егорыч едва помнил, как добрались они с Зиной домой, как потом долго ворочался, не мог уснуть.
Думал он о жизни своей бренной, думал о своей добросердечной женуш¬ке, думал о том, что надо жить как-то иначе, лучше, легче, веселее. А глав¬ное, думал о великой силе искусства, о могучем воздействии симфоничес¬кой музыки на душу, сердце и жизнь человека.

/5 декабря 1992 г./
  Ю.Брыгин.