Шоколад

***

В этой квартире всевозможные бесы тасуются без особой раздачи. Толкутся в порошок и гудят, круглосуточно распыляясь во всей своей красе. Я же заношу их шаги, телодвижения и диалоги, порой невменяемые, ну, а порой даже таящие тайнопись и законы жизни.

Мой блокнот.

Записываю каждую мелочь.  Пытаюсь концентрироваться.  Довести информацию толково и взвешенно.

Но не могу сосредоточиться и всё тут.  Расписываю ручку. Она падает на пол, закатываясь под стол.  Я машинально лезу за ней.  Там эта жирная лесбиянка сидит:  потная  какая-то,  сальная.  Почему лесбиянка, - думаю я. Откуда  я мог узнать, что это лесбиянка, если я их и в помине никогда не видал, разве что в кино. Эта лесбиянка сидит голая под столом  и, растираясь, как мочалкой, скатывает по своему телу шарики грязи.  Этими шариками  она залепляет глаза у надувной куклы. Кукла лежит у неё на коленях.  Мне режет слух этот скрип пальцев о резину: невыносимый,  невозможный, вызывающий. Я взбешен.  Я становлюсь прикованным  к взгляду куклы: красивые большие глаза, залепленные кусками грязи, будто оживают, разговаривая со мной.  Шепотом.  Странным, шепотом обиженного ребенка: «Я устала. Я очень устала. Я хочу,  чтобы это прекратилось, понимаешь. Чтобы. Они не дают мне покою.  Чтобы. Я не могу спокойно спать. Чтобы. Они постоянно кричат. Они. Постоянно не дают мне покоя.  Они».  Я разглядываю пол. Ручка.  Где она? Хватаю её. Жирная лесбиянка вцепляется тут же. Её пальцы ломаются в обратную сторону, а по её  спине тонкими ремнями сползает  кожа и падает на пол,  как вареные макароны, оголяя жир и страшное кровавое желе её тела. Только сейчас я замечаю, что у неё нет рта. Нос и подбородок. Я дергаю руку,  а её голова на тонкой шее в ответ вытягивается  и начинает биться об дно стола. Я выгибаясь с ручкой в руке из под стола и замедленно слышу : моо –лоо –кооооо». Меня словно воротит в этом водовороте. Будто медленная, каждым движением медленная и медленная мантия покрывает меня. Медленно. Меня рвет на стол.  Дымом, сигаретным дымом рвет. Молоко разливается по всему столу.  А из носа каплет смола.  Она плесенью прорастает  в молоке и впитывается, прожигая полированную поверхность.  Я это вижу. Я не могу вдохнуть: воздуха совершенно не хватает.  Окно. Нужно открыть окно. Каждым шагом, проваливаясь по пояс, но я вырастаю над своими выпрыгивая вверх  и достаю до окна. Цокаю щеколдой, другой. Потом на себя. Настежь. Во-зду-ха!  Кар-кар-кар, - пробегают вороны.  Буря свежего кислорода вонзается в мои клетки острыми иголками.
- Привет! - Во всё окно стоит Лешка Невра. Он вытирает ноги о подоконник, улыбается, складывает зонт и кивает на меня. - А я стучу-стучу, никто не открывает. Собирался  вот уходить. Как ты тут Серега?
- Привет-привет. - Я стараюсь не реагировать на возникшие у меня сторонние мысли, ведь Лешки не может быть здесь.  Он в Екатеринбурге. И я не Сергей. Меня вообще-то зовут Игорь. И причем здесь зонт. Дождя вроде нет.  Я ему говорю:  входи.  А сам иду ставить чайник. Когда возвращаюсь из кухни,  у входа в комнату на меня падает что-то.  И прижимает к полу, таскает  за волосы, не давая разглядеть, что это может быть.  Потом это «что-то» подымает меня, берет за грудки и небритой рожей, похожей на соседа из 14-ой квартиры начинает трясти из стороны в сторону и свистеть. 
- Давай! Давай! На!..Теперь ты! Всё что есть! – Он отпускает меня, потом достаёт топор и кидает мне под ноги.  А сам кладет голову на стол. -  Руби! Руби! Изверг! Всё, что есть руби! Давай! Игнатова  рубите! Платите за него. Живите за него! Любите Игнатовым всех!
Потом он встаёт, а я беру топор.
- Нечем! – Он пристально смотрит на меня, замолкает и отворачивается.  – Нечем рубить.
Я взмахиваю этим топором, и принимаюсь крушить телевизор: в щепки,  кости, в мошкару,  в каких-то птиц вылетающих оттуда.  Идите вы все, думаю.  Мухи залепляют лицо, я отмахиваюсь. От последнего моего удара из разрубленного на куски телевизора вылетает петух. Красно-синий петух в золотом наморднике и  в очках. Он садится на вещи Леши Невры и гогочет. Петухи не могут гоготать, это каждому понятно.  Я смахиваю мух. Значит бес.  И с поднятым топором на него. По всей комнате.  На! На! На!.. Стоять!
- Документы, пожалуйста!
-Что? – Я оборачиваюсь.
- Документы! Быстро!-  Этот сосед из 14-ой квартиры,  сволочь.  Побрился, оделся в форму,  и теперь документы ему. Я тебе сделаю сейчас документы. Я тебе морду раскрошу зверь в человечьей шкуре.
- А меж тем, определено не стоит этого делать. Он ведь очень больной человек. А вы его по морде.  Да еще крошить потом.
Да я ведь только подумал об этом.
На столе прямо в тарелке сидела собачья голова.
- Ну, подумаешь. А потом думать не  слишком часто надо. Вредно.
Крупная говорящая голова, несоотносимая с телом самой собаки была коричневой. Красивые волосы блондинки, но пасть собачья и коричневая вся.
Это почему-то вызвало  интерес у меня . Я сел за стол поближе и пригляделся.
- Берите-берите. – Тарелка с собачьей головой пододвинулась  вплотную. - Берите.
-Что? – Недопонял я.  Псиной разило еще как.
- Вилку разумеется. Ну? Не стесняйтесь. Вы же такой герой. Писатель, можно сказать.
- Нет, вообще-то…
- Так ты его, этого миллионера доброго хочешь порубать, значит? В форме разрубить прямо. Ешь, ешь.  Он не так давно, когда сиживал за одну гадость, стал никем иным, как ужасным  пидером своей бригады. Можешь мне поверить, я там сторожевой числился. А теперь документы значит, да? Эй! Что молчишь? Документы просишь? Просишь, у нашего Сергея документы?
- Я не Сергей.
- Он еще и не Сергей. А ты знаешь дорогой мой не Сергей, что этот милиционер, требующий у тебя документы... М-м… Как бы. Он, если хочешь знать, по приходу на  работу  в цех, где отбывал свой немаленький срок,  сразу заводился в цеховую уборную, и оттуда он уже не выходил  весь день.  А? Каково тебе? К  нему  туда  шли  непрерывной  чередой,  и  запросы  были  весьма разнообразные.  А он у тебя документы требует. Да?  Этот пидер за день получал  человек двадцать и в конце рабочего дня он еле живой плелся за отрядом. И он, требует у нашего Сергея документы.
- Я не Сергей.
- И я тоже. Давай так.  Слышишь ты, в форме? Ближе сюда. Или ты сам себя разрубишь, гнида форменная,  стоишь тут, аппетит нам портишь. Ешь, ешь, не отвлекайся. Или мы тебя втроем тут распанахаем вместе с Сергеем.

Втроем?! Мне показалось, достаточно было бы двоих. Стоп. Втроем вместе с Сергеем?! Это значит четыре уже.  Ладно.   Лесбиянка эта под столом  – раз, собачья голова – два, кто же еще? Неужели  Лешка Невра?! Не может быть. Он не способен на такое. А Сергей? Значит, есть и Сергей.
Наутро, когда я застал себя на холодильнике завернутым в одеяло, то почувствовал, что дописался до чертиков вчера.  Голова болела, я открыл холодильник,  и,  не обращая  никакого внимания на порубленные ноги, достал куриное яичко. Проделал дырочку в нем, посолил и выпил. М-да.. Пора собираться…  Домой.


***

День второй.

Как только я зашел в эту квартиру, тут же раздался стук в дверь. Стучали сильно.
-Кто! – Разглядывая пустым взглядом, произнес я.
-Это снизу. Эдуард. Я вас очень прошу. Мне бы…
Я открываю дверь. На пороге стоит Эдуард. У Эдуарда нервное сытое лицо.
-Вы понимаете, - начал Эдуард. - Мне нужен Роман. Он тут раньше жил. Может у вас….
-Нет! - Я закрываю дверь. Снимаю пальто.
Опять стук.
-Что вам? – Через дверь спрашиваю я. - Я не знаю Романов, которые тут жили. До свиданья!
- Я вас очень прошу, это важно. Ну, пожалуйста.
Открываю опять дверь.
-Ну?
-Дело в том… Позволите войти?
-Нет!
-Это очень важно. Я прошу вас! Я не отниму много времени. Вы себе даже не представляете насколько…
Он входит, а я захлопываю за ним дверь и пытаюсь понять, что же он хочет.
-Понимаете, он очень сильно голодал одно время, и я его кормил. Вот и всё.
-Кто?
-Роман! А когда он привел с собой эту даму, то вы меня поймите правильно. Я с ней стал спать. Ничего такого. Мы просто спали. А попозже когда у неё началась течка, то она заделала всю простынь. А моя мама, Алла Васильевна, когда увидела эту лужу, то подумала на меня ужасное. И мне было стыдно лежать в чужой крови и думать неизвестно об чем.
Мне показалось, что он ярко-выраженный дибил.
-Какой Роман? Вы что больной совсем? Мне нет дела до вас. Никакого. Попрошу!
Я указал на дверь, но Эдуард и не собирался уходить.
-Должен вам признаться по-честному. – Доложил он. – Я лично к вам.
Я почувствовал что-то неладное, а Эдуард расстегнув живо свой ремень, засунул в штаны приличный нож, непонятно откуда появившийся в его руке, и скривив губы в сторону пару раз резко дернулся. И тут же вытащил волосатые яйца. Они прямо шевелились в его руках. Потом он наглядно повесил яйца на гвоздь. А нож красиво воткнул в стол.

- Ты круче? Ты? Ты круче? Твоя очередь, я тебе дам дибила сейчас. На мужика давай! Докажи!

Я посмотрел на нож и закатил глаза.

-Еврей? – он начал меня пугать.
-Еврей! - гордо ответил я.

- Ты знаешь что мы делаем с евреями?
- Нет. Да. Но?

- Отставить! Сам! Давай «без но». Сам сказал! Спокойно берешь нож и делаешь это!

Я замер. Лицо Эдуарда кого-то мне напоминало. Может Севу. Но нет. Арика? Тоже нет. Когда я оглянулся, то увидел, как на полу сидел маленький я. Можно было спорить с кем угодно, это был маленький я. Этот маленький я, конечно другой я, из кучи кубиков вылавливал понравившийся, рассматривая на свет, как будто понимающий что-то в этом, и макая в вазу с желтой водой глотал целиком. От кубиков он начинал разбухать, надуваться. И наконец, превратившись, в совершенно немыслимого жирного мальчика, расплылся по полу жиром с мясом. Эта масса стала булькать, брызгать, испускать пар и, скипевшись в густую до золотого массу, застыла самородком. Меня поразил блеск чешуи этого золота и чудовищное желание обнять это. Может даже
поплавать и поплескаться в отражении.

Эдуард не унимался.

-Булки гавкают, бифштексы шипят, салаты рычат на нас. Нам нужно что-то делать. Нам нужно доказать им, что они никто. Что они наша пища. Что они. Ладно, давай так.

Он открыл входную дверь и пустил двух коротышек. Лысенькие коротышки юрко прошагали на середину комнаты и, проделав нацистские взмахи руками, сняли штаны.
Сели на корточки перед зеркалом и надули щеки.

Только не здесь, - подумал я.

- У нас есть туалет. - Я поднял одного, потом другого и отвел обоих в туалет.

Зашел в ванную. Умылся и взглянул на себя в зеркало. На меня зло глядел Эдуард.

- Они всю жизнь выслушивали, что они мелкие, что лысые, что они рыбьи пузыри, а не люди Германии. - Эдуард закрыл глаза и, выдохнув, нервно проговорил сквозь зубы. -
Ты должен быть с ними.

-Но зачем мне это? Ведь я не мелкий. И не лысый и не пузырь.

Когда я думал обо всем этом, то даже не заметил, как к моей ноге привязался попугай. Примерно со взрослую кошку размером.

Он терся об меня, а я старался его отбросить в сторону. Сначала несильно, а потом потфутболил его так, что тот шмякнулся лепешкой об стену. Перья разлетелись в стороны. И хлопок был такой, будто надувной шар лопнули. Я подбежал к нему. Но он спокойно встал, отряхнулся. И начал нападать. Я закрылся вместе с коротышками в туалете. Эти оба сидели на корточках на полу.

-Ну, туалет же есть. Что вы как.

В дверь стали ломиться.
Тарабанили. И чем-то били металлическим. Наконец я вмазал по двери и она сорвавшись с петель накрыла попугая целиком.

Потом запрыгнул на дверь и принялся прыгать. Ко мне присоединились коротышки. Один сел на одном конце, другой на другом. Я прыгал и прыгал.

Коротышки качались как будто на качелях.

Выпрыгивая вверх я доставал до потолка и целовал его, а когда приземлялся то плевал в дверь. Получалось это примерно: ппу-тьпу - ппу-тьпу.

Руки мои стали длинные, а ладони обрели зубы. Руки грызли коротышек. Сначала уши. Откусив и прожевав, глотали, и я чувствовал, как по моим венам текут кусочки ушей.

Потом в ход пошли животы коротышек. Кишки размотались по всем комнатам, а попугай непонятно как высвободившийся из-под двери заглотнул мою ногу, и доставлял самые настоящие неудобства.

Когда я делал шаг попугаем, то он лапками пробегал быстрее намного и я, чуть не падая, выбивался совсем из сил. Пока дошел до кухни попугай измотал меня вконец.

Я разжег печку и сунул ногу с попугаем туда.

Перья начали смолиться, запах стал невыносим, а это сказывалось ужасно.

Меня буквально сдувало на скаку. Это были скачки. На бегемотах. Красивые бегемотьи бега. Я несся на рыжем бегемоте, а параллельно со мной нога в ногу летел другой наездник. Коммунист.

Нужно было что-то делать. Быстрее. Быстрее. Ну же.

Коммунист достал лопату и поставив ногу на пристяжь, стал копать спину бегемота, как угорелый.

А я? А мне? Он рыл яму - и его бегемот обгонял моего. Своего я просил, чтоб быстрее, но тщетно. Тогда я попросил лопату у коммуниста.

- Дай лопату!

Тот, переломав черенок об колено, бросил благородно половину мне. Я поймал и тут же погрузил в спину бегемота. Тот полетел аж. Жгло ногу до слез. Сильно жгло. Но я копал. Мы летели в дыму. Зрители были без голов. Маленькие, безголовые, и сидящие на корточках. Ногу жгло сильнее и я, оторвавшись от скачек, вытащил ногу из печки и открыл глаза.

Я лежал на спине. Посреди комнаты.

-А мы за вас болели, между прочим. А вы сдались. Вам волю не в кулаке нужно держать. А в груди. Под горлом.

Эдуард в синенькой женской кофте стоял на одной ноге надо мною и делал петлю.

-Вы что, забыли, чему мы вас учили? Эти сволочи, будут хвататься за каждую мелочь. А вы им пасуете. Пасовать можно только тогда, когда это выгодно. Когда вам последний шанс выпадает пасовать нельзя!..

Он, доделал петлю, всунул в неё голову, а я чтобы не видеть этой гадости выхожу на балкон.
Я жадно курю.
Я вижу солнце.

Оно раздевается до трусов. Нюхает свои подмышки.

Что-то кричит собравшимся на закате зевакам.
И звонко запрыгивает с разбегу в озеро многоэтажек.

Гребет.
Оставляя позади себя багровый след.