Бунт на корабле или строевая песня

  Жаркий июньский полдень, но в казарме полковой школы
гарнизона Ягола прохладно. Она размещена в сложенном из черного камня средневековом замке какого-то не то эстонского, не то шведского графа, метровые стены которого никогда не прогреваются.
  Запыленные и усталые курсанты, только что приехавшие с винтполигона, составили оружие в пирамиды и, рассыпавшись по огромному залу, в котором когда-то давались светские балы, а теперь стоят двухъярусные железные койки, торопливо приводят себя в порядок – в их распоряжении всего несколько минут, скоро будет построение на обед.
  Курсант Елисеев перебегает от одного взвода к другому, собирает вокруг себя кучки людей и с заговорческим видом что-то быстро им говорит.      
  Вскоре раздается команда дневального: “Школа, выходи строиться!”,  все выбегают из казармы и выстраиваются на щебенистом плацу перед ней в колонну по четыре.
  С высокого массивного каменного крыльца не спеша спускается гроза курсантов, старшина школы старший сержант Зинченко. Длинный, слегка сутулый, жуково черный, с хищным ястребиным носом – вылитый Гришка Мелехов.
- Нале-во! Шагом марш – властно командует он. Восемьдесят
пилоток слаженно качнулись из стороны в сторону и колонна двинулась с места.
 -   Левое плече вперед! Прямо! Раз, два, левой, левой. Запевай!
В душном, как в предбаннике, воздухе взвивается сильный и чистый голос курсанта Елисеева:

                Распрягайте хлопцы коней
                Тай лягайте почивать

В следующее мгновение песню подхватывают густой, красивый баритон Варибруса и звонкий, заливистый тенор Шелеста:

                А я пиду в сад зэлэный
                В сад криниченьку копать, Маруся …

- Отставить! – хлестко командует Зинченко – Школа, на месте. Стой! Нале-во. Курсант Елисеев, выйти из строя.
  Елисаеев выходит.
- Вы почему поете не ту песню?
- Товарищ старший сержант, мы вам уже говорили – та песня, которую вы заставляете нас петь, нам не нравится.
- Что вам нравиться, будете петь у себя дома за столом, когда отслужите. А сейчас пойте то, что приказано. За самовольную попытку исполнения не предусмотренной песни – наряд вне очереди.
- Есть, наряд вне очереди!
- Становитесь в строй. Школа напра-во! С места с песней, шагом марш!
  Колонна колыхнулась, тронулась. Елисеев нарочито гнусаво и заунывно, как дъячек на похоронах, запел:       

                Миновало сорок лет
                Как солдатом был мой дед. Гей!

- Отставить! – яростно крикнул Зинченко. Он снова остановил школу и вызвал Елисеева из строя, – вы чего клоуна из себя корчите? По гауптвахте соскучились? За издевательство над строевой песней – два наряда вне очереди. Становитесь в строй!
- Есть, два наряда вне очереди.
  Когда Елисеев вернулся на место и колонна пришла в движение, он запел невеселым, но уже своим голосом:

                И отец мой был солдат
                Двадцать лет тому назад. Гей!

  Дальше курсанты должны были гаркнуть: “Гей, был солдат, двадцать лет тому назад”, но этого не случилось – школа угрюмо молчала. Пройдя отведенное на припев количество шагов, Елисеев продолжил:
                Он отважным смелым был
                С Васей Теркиным дружил. Гей! 

  Школа молчала. Зинченко, налившись кровью, рявкнул:
- Отставить песню! Школа, до КПП и обратно, бегом марш!
  Когда, пробежав полкилометра, курсанты вернулись, Зинченко, не дав им перевести дух, развернул колонну и снова приказал: “С места с песней”.
  С трудом переводя дыхание, Елисеев выдавил из себя:

                А теперь и я солдат               
                Новой техникой богат. Гей!
  Ничего не изменилось – школа молчала. Зинченко еще раз сгонял ее до КПП и обратно, но результат был тот же. Когда он сделал это в третий раз, на дорожке, ведущей от офицерского городка, показался начальник школы подполковник Павлов. Сухопарый и подтянутый, настоящая военная косточка, он был одним из самых строгих,  требовательных и даже  несколько жестковатых командиров гарнизона.
  Увидев его, Зинченко скомандовал:
- Школа нале-во! Ровняйсь, смирно! Равнение направо! – и строевым шагом направился навстречу начальнику. Вскинув руку к фуражке, он отрапортовал:
- Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия никаких происшествий не было. Школа построена для следования на обед.
  Отвернув рукав гимнастерки, Павлов посмотрел на часы.
- Вы хотели сказать - прибыла с обеда?
- Никак нет товарищ подполковник, следуем на обед.
- Почему задержались?
- Отказываются петь.
- Почему? – Павлов внимательно посмотрел на красных, потных,
тяжело дышащих курсантов, - а ну-ка проведите.
 Он прошел метров сорок вперед и остановился  в тени развесистого каштана. Над школой осязаемо повисло напряжение – все понимали, что наступил решительный момент. Каждый знал, как он поведет себя в следующую минуту, но был совершенно не уверен в том, так ли будут действовать остальные.   
   Зинченко скомандовал “С места с песней”, колонна двинулась и Елисеев старательно вывел:

                И ракета наша в цель
                Бьет за тридевять земель. Гей!

  Школа хранила гробовое молчание. Лишь в последнем ряду курсант Халимжанов, который всегда умирал от страха при одном виде начальника школы, вякнул было подпевать, но тут же осекся, получив от соседа крепкий подзатыльник. Елисеев, как заведенный, продолжал: 

                И летит аж до Луны
                Славный герб моей страны. Гей!

  Снова тишина, лишь скрип гравия под сапогами. Павлов подал знак,  Зинченко остановил школу и развернул ее лицом к командиру. Прозвучала команда “Вольно”, однако курсанты, будто не услышав ее, стояли скованные оцепенением.
  Заложив руки за спину, Павлов прошелся вдоль колонны, глядя на свои начищенные до зеркального блеска сапоги. Остановившись посредине и обернувшись к стою, он неожиданно спокойно и с мало свойственной ему мягкостью спросил:
- В чем дело, товарищи?
  С курсантов будто сто пудов свалилось – вот только когда сработала команда “Вольно” и они облегченно расслабились.
- Почему вы отказываетесь петь? Кто-нибудь может объяснить?
- Разрешите, товарищ подполковник – Елисеев одернул гимнастерку и поправил ремень.
- Я вас слушаю.
- Мы не отказываемся петь вообще, но мы не хотим петь именно эту песню.
- Почему?
- Она слишком примитивна, рассчитана на людей ограниченных, с низким интеллектом. Для нас ее исполнение оскорбительно, унижает наше человеческое достоинство.   
- Вот как. И что, остальные тоже так считают?
- Плохая песня! Противная! – понеслось со всех сторон, -  Занудливая! Тоскливая! Cильно идейная! Ее не в строю петь, а на политзанятиях изучать! Пусть ее стройбат поет! …
  Подняв руку, Павлов остановил шквал негодующих голосов. 
- Так. Песня, рекомендованная Главным Политуправлением Советской армии,  вам не нравится? А какую бы вы хотели петь?
- Марусю! – единым дыханием выдала школа. 
 -  Что еще за Маруся? А впрочем, проведите - обернувшись к Зинченко, приказал Павлов, -  я послушаю.
- Товарищ подполковник – попытался возразить старшина – это не наша песня, с ней махновцы …
Но Павлов жестом остановил его:
- Выполняйте.
  Он снова прошел немного вперед и остановился на обочине.
Зинченко развернул колонну  и нехотя дал команду: “С места с песней”.
  Когда Елисеев, Варибрус и Шелест, с гораздо большим, чем раньше вдохновением, пропели первый куплет, школа лихо, с коротким, отрывистым, в такт ноге свистом, грянула:

                Раз, два, три калина
                Чернявая дивчина
                В саду ягоду рвала, Маруся … 
 
   Начальник и старшина школы молча шли вслед за колонной. На этот раз никто не прервал песню и курсанты допели ее до конца. Пели так, что когда приблизились к столовой, стекла в ее окнах задребезжали и к ним прилипли носами удивленные солдаты тех батарей, которые еще не закончили обед.
   Зинченко остановил школу и Павлов, приложив руку к козырьку фуражки, сказал:
- Спасибо за песню, товарищи курсанты!
- Служим Советскому Союзу! – дружно и радостно прозвучало в ответ.
- Впредь водите школу с этой песней – приказал подполковник.
   Зинченко не оставалось ничего иного, кроме как взять под козырек и ответить: “Слушаюсь”. Вид у него был обиженный.               


      22.06.06                А.Хананов