Пойти с тарковским

 
ПОЙТИ С ТАРКОВСКИМ
    Мне всегда не везет. Если бы на улице перевернулась банковская машина с золотыми монетами, и они рассыпались бы по всей Пятой авеню, то я был бы единственным, кому не досталась бы ни одна монетка. Вот и сейчас. Вся наша группа спокойно преодолевает этот странный короткий переулок, сплошь покрытый  острыми и невысокими ледяными сталагмитиками (это откуда и как должна так  капать вода, чтобы они наросли прямо на асфальте, превратив его  в громадный поднос с колотым хрусталем?), а я опять - единственный  вынужден перебираться через него босыми (где мои туфли?) ногами.  И обойти нельзя! А группа  уже удаляется! Эй, постойте! Подождите меня! Я же никого и ничего не знаю в этой пугающей русской стране. У меня ни цента с собой нет! Меня никто не слышит! Нет, надо как-то идти... Какие же они острые! Я точно пропорю ими ступни! Но там,  за ними – спины удаляющейся студенческой  группы. И еще там - единственная возможность увидеть, как работает тот знаменитый русский гений  над своим очередным фильмом. Ведь я и приехал сюда ради этого. Хотя ... я не помню, как я сюда приехал... Неровные ряды сверкающих в лучах солнца узеньких сталагмитов все так же передо мной. А, плевать! Будь что будет! Я должен идти туда. Вдруг они не так прочны, какими кажутся? Ладно! Надо просто видеть цель. Все, я иду... Боже, до чего же больно!  Эти прозрачные ледяные штырьки, словно настоящее стекло, безжалостно протыкают мои ноги и окрашиваются в яркий алый цвет...
    Как я снова оказался рядом  с группой возле этого заросшего пруда, ярко освещенного прожекторами с берега? ( Когда успела настать ночь?) Нам уже что-то рассказывает гид - преподаватель киношколы, сопровождающий нас в поездке. Впрочем, до меня,  как обычно, долетают только обрывки фраз. Я понимаю только, что он, Тарковский, снимает главную сцену своего последнего  фильма. Мы проходим чуть правее, и за зарослями камыша открывается бархатная чернота воды. Двигаясь мимо («Не задерживаемся! Не задерживаемся!..»), я вижу  в воде, недалеко от берега, друг напротив друга стоят мужчина и женщина. В свете прожекторов и  на фоне черной  воды их нагота кажется ослепительной. Я как-то сразу понимаю, что сейчас - миг их любовного признания друг другу и одновременно - расставания. И невыносимая душевная боль  вперемешку с  безмерной любовью раздирает их изнутри как тигр, хотя внешние линии их тел, их лиц так плавны... Расставаясь навсегда, они держат друг друга за руки так нежно, почти невесомо... Мне передается их чувство, и это ощущение такой силы,  что способно преодолеть все законы мироздания (кроме, увы, расставания), и  вот в глухом ночном мраке рядом с расстающимися влюбленными из воды начинают подниматься и раскрывать белоснежные чашечки цветы солнечного света - лотосы, и где-то  в вышине над прудом вскрикивает цапля... Я вижу спину Тарковского в белой рубахе,  жестами он сдерживает движение работающих камер…
    Индифферентные  лица моих однокурсников... Куда они все уходят?! Многоногая человеческая гусеница, словно прилепившись, следует за гидом… Они ничего не поняли!! Как они могли  не почувствовать?! Я один с этой  непереносимой болью и разрывающим счастьем внутри и невозможностью поделиться этим. Нет, я не буду никого догонять, мне все равно,  кто и куда идет, и все равно, что будет со мной дальше, мне хочется остаться здесь, с тем, что у меня внутри…
Недалеко от пруда – поленница у обшарпанной деревянной стеной. Я сажусь на поленья, отвернувшись к стене и закрыв лицо ладонями. Но сила внутри меня слишком огромна, и - она приподнимает меня над землей,  я парю в воздухе, и меня ничто не удивляет...
    -Я беру тебя в свою группу! Где твои документы? - Спрашивает меня Тарковский уже в подсобном бараке, в одном из простых обшарпанных кабинетов, где нет ничего, кроме старого лакированного стола и пожелтевшего телефона на нем. Тарковский не сосредотачивает внимание на одном мне и берет папку с моими документами со стола, не глядя и не прерывая разговора по телефону о съемках следующей сцены, а, закончив разговор, все так же стремительно выходит из кабинета на улицу, не давая мне насладиться неожиданной радостью: неужели мне, наконец-то, повезло?
    -Садись! - Командует он мне, кивнув на пассажирское место в кабине раздолбанной «полуторки» - одной из тех, что я видел в старых послевоенных советских фильмах. Сам - садится за руль, кинув мои документы в бардачок машины. Пока он заводит мотор, я смотрю на жесткий ежик его волос, рыжеватый в послеполуденных солнечных лучах, на его щеку с глубокой продольной морщиной, и, прежде чем успеваю подумать, что "он же уже умер", машина трогается с места. Подскакивая на дорожных колдобинах, она быстро движется в  сторону старого деревянного моста.
    -Запомни, - неожиданно говорит мне Тарковский, не отрывая взгляда от дороги, - для художника не существует никаких границ, он абсолютно свободен! Самое трудное -  осознать это…
    Мы въезжаем на мост и по отстающим, как деревянные качели, старым доскам движемся вперед, подскакивая на жестких темно-коричневых дерматиновых сиденьях при каждом толчке. Мне нравится открывающаяся перед лобовым стеклом машины живописная картинка, и я настраиваюсь на долгое увлекательное путешествие.
    ...Не знаю, кто приварил эти кривые, с облупившейся светлой краской, железные ворота в боковом ограждении моста... Когда машина приближается к ним, они вдруг распахиваются прямо в реку, открыв мутно-кофейную бурную и неоглядную речную бездну…  Несколько секунд перед падением машина балансирует на самом краю... Нет! Я не готов, я еще не готов к тому, что сейчас произойдет, мне нужно время, чтобы принять!.. Нет!!.
    -Никаких границ! - С нажимом повторяет мне Тарковский.
    И я оказываюсь на далеком спасительном берегу реки… И я открываю глаза и вижу в знакомом окне своей спальни пламя алой и желтой листвы яркой нью-йоркской осени. Я – везунчик! Меня выбрал Тарковский!