Глава 2 волчья стая

...Зима легла рано. Морозы сковали речку Песчаную толстым льдом. Хуторяне долбили проруби, рыба устремлялась к отдушинам, попадала в сачки. С каждым днём всё больше наваливало снега, сужая зеленовато-синюю гладь реки, и вскоре всё русло так занесло, что невозможно было распознать очертания берегов. Ветер выл по ночам в трубах, метель заметала дороги, дворы...

Соседи перестали ходить друг к другу: не пробиться было через заносы. Семьи жили обособленно, одиноко, с невысказанной тревогой.

По утрам Лукерья выходила на крыльцо и всматривалась, считая столбцы дыма над куренями. Все ли топятся? Не случилась ли у кого беда? Вслушивалась: не донесёт ли ветер мычание недоенной коровы.

Пушистые снежные шапки лежали на крышах, под тяжестью снега ломались кроны деревьев. Сугробы выросли по самые окна домов. И в заметённых снегом сараях били копытами застоявшиеся кони. Выходили по ночам из леса и безбоязненно бродили по хутору волки.

С утра, сам не понимая отчего, Захар был не в духе. За целый день не проронил ни слова. Молча управлялся со скотиной, чистил от снега дорожки. Лицо его было мрачным и серым.

 Наблюдая за ним, Лукерья спрашивала:

— Ты что, Захар! Никак захворал?

— Не к доброму эта метель... Чует моё сердце...

— Не пужай. У нас кажная зима со снегом да бурей. Сходил бы к Фёдору, узнал, как там они? По чарке бы выпили...

— Где там... Не пробиться. Снег рыхлый... Надо ждать, пока сляжется.

В тот вечер спать легли рано. Дети долго возились на тёплой печке. Хныкала Клава, затеяли драку Стёпка с Жоркой, а Ваня громко доказывал, что уже третью ночь спит с краю.
— Вот я вас ухватом помирю! — и, обращаясь к Захару, Лукерья прошептала: — Тесно им на печке, подросли... А я, кажись, уже пятого ношу...

— Расщедрилась, мать, — крепко обнимая, зашептал ей в самое ухо Захар. — Ну да прокормим... Род наш не вымрет... Вон уже каких казаков нарожала! А Клавдия вся в тебя... Тоже будет певуньей...

Угомонились и мирно посапывали дети, задремала Лукерья, а Захар ещё вслушивался в скрип ставень и подвывание ветра. Но вдруг донеслись до него иные звуки. Он приподнялся на кровати, услышал сквозь ветер ржание лошадей, бросился к окну. Увидел на снегу метнувшиеся тени.

— Луша! Волки!

Накинув овчинный тулуп и схватив ружьё, выскочил на крыльцо. Не целясь, выстрелил. Волчья стая, увязая в снегу, рассыпалась по усадьбе, но не уходила. Из-за сугробов, то в одном, то в другом месте светились точки глаз.

— Не ходи! — крикнула Лукерья. — Сказывали, прошлой зимой в Белом Яру они хозяина подворья прямо у крыльца разорвали... Голодные...

— Скотину чуют. Теперь до утра не уйдут... Караулить надо.

— Гляди на сарае!

Захар вскинул ружьё. На заснеженной крыше чётко обрисовывался волк. Он уже разрыл снег и лапами рвал соломенную кровлю, пробивая лаз. Услышав вскрик Лукерьи, повернулся, ощерил пасть, засверкал глазами, но с места не двинулся.

Грохнул выстрел. Волк как-то неуклюже подпрыгнул, перевернулся через голову и тяжело упал с крыши в сугроб.

После выстрела на мгновение повисла тишина. И вдруг из сада донёсся вой волчицы. Она завыла тонко и протяжно, временами прерывалась, словно всхлипывая, вселяла страх.

«Как воет! — Лукерья передёрнула плечами. — Не к добру, Захар. Не простит она нам...»

Долго потом не могла забыть этот случай. Побаивалась выходить из куреня зимними ночами, и в завывании метели всё чудился ей плач волчицы. С наступлением сумерек кликала детей, заигравшихся на речном льду, требовала от них засветло возвращаться домой.

— Ну что ты, Луша... — успокаивал её Захар. — Только в нашем хуторе кажную зиму охотники по дюжине их стреляют... Вон другие бабы не пужаются...

— За всех охотников не знаю, а ты, Захар, вожака убил... — с суеверным страхом крестилась Лукерья. — Прости нас, Господи...

Теперь вдруг Лукерье так отчётливо вспомнились и эта ночь, и волк на крыше сарая.

«Неужто и правда не зря так выла волчица? Я-то детей берегла, а беда пришла с другого края... Подстрелили Захара словно волка...»