Глава 3 калина

КАЛИНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА ТАЙНЫ

...Она посмотрела в сторону сада, прислушалась, не раздаётся ли вой, но только лёгкий ветерок качнул ветви. Тяжело вздохнув, почувствовала, как невыплаканное горе рвётся из груди, а застрявший в горле удушливый комок держит его.

Светлело над садом небо, предвещая рассвет, гасли одна за другой звёзды, туман стекался к реке, теряясь в зарослях.

«Свежевскопанная земля в саду вызовет расспросы детей, — встрепенулась Лукерья. — Что я им скажу?..»

Тяжело поднялась со ступенек крыльца, преодолевая приступ слабости и тошноты, взяла лопату и, покачиваясь, направилась к погребице, за которой рос куст калины.

Когда и как выросла здесь калина, никто не заметил. Но ветки её стали цеплять за дверцу подвала, и Лукерья обратила на неё внимание. Хотела по осени вырубить, но калина как нарочно густо оделась красными крупными кистями, и рука не поднялась на такую красоту.

Теперь Лукерья решила пересадить этот куст на могилу Захара. Наугад подкапывала его в темноте. Куст долго не поддавался, она становилась на колени, руками нащупывая корни, пытаясь вытащить их из земли. Снова бралась за лопату, боясь до рассвета не управиться. Погребица мешала ей обкопать калину со всех сторон, и Лукерья из последних сил тащила её на себя за ветви, царапая лицо и руки.

— Господи, помоги... — шептала она, переводя дыхание.

Наконец куст поддался, и она, вытирая испарину со лба, облегчённо вздохнула:

— Слава Богу...

Где-то пропел первый петух. Подхватив развесистую калину, путаясь в ветвях и подоле юбки, поспешила в сад. И чем ближе подходила к могиле, тем сильнее овладевал ею страх. Казалось, что серые тени мечутся в глубине сада, таятся за деревьями, подозрительно вздрагивают.

— Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани... — озираясь по сторонам, шептала Лукерья.

Она вышла к месту, где похоронили Захара. Сумрак уже отступил в заросли сада, и перекопанная земля проступала чёрным бархатистым пятном посреди поляны, а там, где лежало тело, алело пятно запекшейся крови.

— Господи, сохрани... Дай мне силы... — перекрестилась Лукерья. — Прости меня, Захарушка, что так похоронила тебя. Нельзя и крест поставить, и могильный холмик насыпать. Прости, что не даю спокойно лежать в сырой земле... Не хочу, чтобы по незнанию своему дети топтали твою могилку. Потерпи, Захарушка... Я над тобой калину посажу... Она укроет своими ветвями, и тебе спокойнее будет. Прости меня...

Осторожно, чтобы не провалиться в рыхлую землю, озираясь, раскопала она небольшое углубление в могиле. Подхватив калину, поливая её слезами, всхлипывая и крестясь, посадила над Захаром, подгребла под куст землю так, чтобы получился маленький холмик. Со страхом поглядывала на кровяное пятно, где недавно лежало тело Захара. Сделала ещё одну небольшую ямку, осторожно собрала окровавленную землю и закопала.

— Господи, прими его душу грешную... Прости и упокой... — молилась она, стоя на коленях.
 — Никто не должен знать этой страшной тайны, Захарушка... Иначе не уберечь мне от беды детей... А ты спи спокойно...

Над садом занимался рассвет, проснулись и загомонили на все лады птицы, растаяли тени и страх понемногу стал отпускать Лукерью. Она поднялась с земли и торопливо, без оглядки, пошла к куреню. В кадке с дождевой водой вымыла руки и плеснула воды в лицо, пытаясь унять в себе рвущийся плач.

— Мам, ты чё так рано? — на крыльцо, сонно потягиваясь, вышел старший сын Иван.

— Да вот... калину в сад перенесла... Давно хотела... Не место ей у погребицы. А зараз на базар пойду. Можа, юбки на крупу сменяю. А вы зорюйте... — пряча заплаканные глаза, ответила сыну и быстро скрылась в курене.

Открыв в горнице сундук, начала собирать в узелок юбки. Только теперь она заметила, как перепачкана кровью её кофта. Судорожно стала снимать её, дрожащими руками расстегивая неподатливые пуговицы.

«Слава Богу, что Ваня не заметил...» — спрятала её на самое дно сундука.

Часть из своих многочисленных юбок Лукерья давно уже сменяла на базаре на крупу и картошку. Заметно поубавилось содержимое сундука, некогда полного дорогих нарядов. Каждый раз, собирая очередной узелок, она долго рассматривала вещи, подаренные ей Захаром, никак не хотела с ними расставаться, но другого выхода не было. Теперь же наспех взяла несколько попавшихся под руку юбок и шаль, завязала в платок и выбежала из куреня.

Ваня стоял посередине двора, любуясь рассветом:

— Мам, видишь как красиво?

— Вижу, сынок... Вижу... Иди в курень. Озябнешь...

Не глядя на сына, вышла Лукерья за ворота и, ускоряя шаг, почти побежала прочь от родной усадьбы.

Много лет ходила она по этой проселочной дороге в станицу на базар и каждый раз медленно поднималась в гору — не любила эту часть пути. То ли дело когда выйдешь в бескрайнюю донскую степь! Там хоть и длинна дорога, но шагается легко.

В этот год весна запоздала и травы ещё не успели зацвести, а только укрыли землю сочным зелёным ковром. Казалось, что степь чего-то ждёт и напряжённо прислушивается.

Лукерья не заметила, как поднялась в гору и вышла в степь. Свернув с дороги, шла, не понимая куда и зачем, а потом бросилась в росные травы, истошный крик вырвался из её груди.

— Заха-а-ар... Родной мо-о-о-й... Я же тебя ждала-а-а... Только этой надеждой и жила-а-а... Как же теперь... Как детей расти-и-ить... — голосила она, выплёскивая накопившееся горе. Судорожно хватала руками травы, вырывая их с корнем, металась, обнимая землю.

 Платок сполз с головы, коса растрепалась и переплелась с ещё не распустившимся ковылем.
Выплакав все слёзы, судорожно вздрагивая, опустошённая и обессиленная, лежала она посреди степи. Солнышко уже взошло и, поглаживая травы тёплыми лучами, выпаривало росы. Пьянящий запах наполнял степь, примешивая к горечи полыни горечь Лукерьиных слёз.

 Суслик, испуганный стоном, юркнул в нору, и поспешила спрятаться за кустом серая ящерица. Степь жила своей жизнью и по своим законам...

Лукерья перевернулась на спину и долго наблюдала, как в синем небе завис сокол. Он плавно делал небольшой круг и снова зависал над нею.

«Может, это душа Захара? — перекрестилась, села, заплетая косу и поглядывая на птицу. — Если душа после смерти живёт, то его душа, должно быть, переселилась в сокола... Захар и при жизни был как он...»

От выплаканных слёз на душе стало легче, мысли перестали путаться, в голове прояснилось, но всхлипы всё ещё вырывались из груди, першило в горле.

«Теперь надеяться не на кого... Никто не поможет... Как же мне дальше-то жить?..»

Привычным движением уложила косу венком на голове, вытерла платком мокрое от слёз лицо.

 «Надолго ли нам хватит моих нарядов?.. А потом что?.. Чем детей кормить?.. — взяла узелок с юбками и взглянула на солнце. Оно только поднялось. — На базар успею... Надо спешить... — попыталась встать на ноги, но голова закружилась, что-то больно кольнуло в левой груди. — Посижу маленько... Пройдёт...» — успокаивала себя, стараясь собрать все силы.

Сокол всё ещё кружил над степью, но теперь уже в стороне, словно давая Лукерье возможность покинуть степь незамеченной.

Боль в груди утихла, она осторожно поднялась и, прижимая узелок с юбками, подумала: «В них я пела и плясала на спевках у Трофимыча... Где же он теперь?.. Может, тоже лежит в сырой земле?..»

С мыслями о прежней своей жизни, покачиваясь и всхлипывая, направилась к станице.