Глава 5 Бедовая Лукерья

Молчаливый Захар зря слов не тратил, и Лукерья не донимала его разговорами, хоть и была бойкая и острая на язык. Казаки побаивались её, зная, как она может осадить незадачливого шутника или ухажёра. Захар же молча посмеивался озорству жены, иной раз удивлялся её быстрой реакции и находчивости.

Как-то разговорилась Лукерья с бабами у колодца и не заметила, как подъехал на коне Гришка. Ходили про него по хутору байки, что он «дюже охоч до чужих баб, особливо когда самогону перепьёт. Начинает дурить и руки распущать. А то и напраслину на какую казачку скажет», за что частенько били его казаки, ревнуя к нему своих жён.

Подъехав к колодцу, Гришка быстро наклонился в седле и обнял Лукерью за плечи:

— Хороша ты, Луша, — дыхнул перегаром в лицо, — хошь, увезу...

Лукерья от неожиданности вздрогнула, но тут же вцепилась в хмельного всадника и стащила Гришку с коня. Он, как мешок с зерном, свалился на землю и, не понимая, что произошло, барахтался, пытаясь подняться.

— Ах ты... ухажёр!.. — брезгливо передёрнула плечами Лукерья. — Вот я тебя приласкаю! — схватила коромысло и ударила Гришку по спине. — Своей бабы табе мало?! — распалялась она.

— Распустил пузо что баба на сносях, а туды же... Каза-а-ак! — подскочила с коромыслом Нина и так поддала Гришке под зад, что он плюхнулся лицом прямо в грязь.

— Чи сдурели... Ну, будет... — вяло защищался под хохот баб неудачливый ухажёр.

— А ну, бабоньки, давайте мы его хором приласкаем, чтобы надолго запомнил, как казачек забижать... — окатила его холодной водой Настёна.

Гришка на минуту замер и, враз прохмелев, поднялся на ноги, заскрипел в ярости зубами, но увидев коромысло в руках Лукерьи, попятился к коню, цепляясь за стремя.

— Иди сюды... Я ишо приласкаю... — давилась Лукерья смехом, глядя на мокрого растерянного хуторянина.

Долго на хуторе вспоминали, как бабы проучили Гришку, и он отводил взгляд при встрече с Захаром, сторонился его жены.

Захар, слушая весёлый рассказ Лукерьи о событии у колодца, усмехался в усы и молчал.

 «Молодец, Луша, — думал он, — но потакать бабам — не казачье дело». И сделал вид, что его это не касается. В этот раз промолчал, но однажды всё же попытался приструнить Лукерью.

Было это в знойный полдень. Лукерья доила на стойле корову, сидя на корточках на раскалённом солнцем прибрежном песке. Струйка молока звонко била в подойник, белая пена с каждым ударом поднималась всё выше и выше, пока не сравнялась с краями ведра. Лукерья поднялась, разминая уставшие ноги. «Ух, и жара...» — глянула на коров, стоящих по брюхо в речке.

— Нина! — окликнула соседку, проходящую мимо с полным подойником. — Пошли охлонёмси, не то я зараз сгорю..
.
— Кабы молоко не скисло...

— А мы мигом...

Они подошли к прибрежным кустам, поставили подойники в тень и, сбросив юбки, уже хотели войти в воду, но из-за зарослей камыша вывернулся каюк с Игнатом. Казак грёб шестом, стоя удерживая равновесие старой долблёнки, из которой выглядывали кольца вентерей и сеть.

 Увидев баб, он от неожиданности растерялся и, погрузив шест в воду слишком глубоко, так налёг на него, что чуть не перевернулся. Удерживая равновесие, выронил шест, и река, подхватив свою добычу, быстро понесла его по течению, а каюк с Игнатом закружился на месте.

— Откель ты взялси?! — взвизгнула Нина, прячась за куст.

— Да он боле твово напужалси! — захохотала Лукерья, прикрывая наготу исподней рубахой. — Гляди, ажник шест выронил... Никак сроду баб не видал! Скидавай таперича штаны, да вплавь... — потешалась она, — али делай из штанов парус!

Игнат засуетился, схватил из-под ног топор и, сев на шершавый нос каюка, стал быстро грести топорищем, сильно наклоняясь то в одну, то в другую сторону.

— Ой, Нина, гляди как ёрзает, ажник задница дымится... — веселилась Лукерья, зная застенчивость Игната. — Говорила табе: — скидавай штаны... теперича латать придётся... — смеялась она вслед удаляющемуся смущенному рыбаку.

Вечером сердитый Захар выговаривал ей:

— Ты меньше языком бреши... Сказывал мне Игнат... Сама — в чём мать родила, а туды же... Казака высмеивать! Негоже над казаком бабе зубы скалить! — защищал он своего застенчивого друга. — Дал я табе волю... Гляди мне... — с напускной суровостью стукнул кулаком по столу.

Лукерья помалкивала, виновато опустив голову, но в глазах её прыгали смешинки. Она словно со стороны увидала и себя с Ниной, и Игната и едва удерживалась от смеха, зная, что Захар сердится для порядку, а не со зла, пытаясь опередить события и защитить Игната от бабьих языков.