19. 04

Мой бог больше не слышит моих молитв. Они становятся все глуше, повторяются все сильнее. Они выучены до конца, до каждой точки, паузы, до каждого глотка воздуха перед следующей фразой. Когда ты знаешь наизусть слезы, их вкус и горечь, они перестают быть сладкими и высыхают гораздо быстрее.
Мой бог не слышит моих молитв, потому что не хочет слушать.
И я как тогда, год назад, или чуть больше, в одну из тех страшных следующих друг за другом зим, лежу на своей постели и смотрю вверх.
Я был маленьким и глупым тогда, хотел купить флуоресцентные краски и нарисовать на нем звезды. И не стал умнее, никто не стал, из тех, чьи лица сменяли друг друга перед моими глазами.
Странно, тогда я так сильно любил себя, что складывалось ощущение, что больше ни на кого не хватит этой любви – так повторяет мой бог, и его глаза подергиваются тоской, и мне хочется прижать его к себе и защитить от всего на свете, плевать, что у меня руки и плечи девочки, руки и плечи, которые следует обнимать, а не которые обнимают. Так вот, тогда, я почему-то и людей больше любил, не то, что сейчас. Он когда слышит – саркастически поджимает губы, он бы ответил, что тогда, я пожалуй любил всех кроме него.
Любовь к богу должна быть на самом дне. Я не скажу об этом вслух, когда он в очередной раз спросит о причинах, спросит за что я так с ним и как я мог. Но это так. Я отдаю всего себя ему теперь потому что в моей голове больше не задерживаются чужие лица – они только мелькают перед глазами. Мое сердце пустое, оно открыто для него теперь, мое сердце подобно полю более всего подходящему для посева. И единственные сорняки в этом поле, единственные оставшиеся, это те, лица, что отпечатались в моей памяти. У меня был брат, брат с лицом прекрасной девушки, и я бы любил его, если б мог. Если б мои плечи не были остры и нежны и сами не нуждались в защите, я бы не оставил своего брата умирать. Я знал, что тот человек станет еще прекраснее, еще сильнее, что он найдет для себя другие объятия, возможно даже те, которым я молюсь сейчас – просто спустя время. Я знал, что тот человек не станет богом для меня, ровно как и я для него, потому что для нас бог –общий, а коли так, мы больше никогда не сможем зваться ни братьями ни возлюбленными. Вот почему я выбрал своего бога, ровно как и еще, и еще, и еще одно лето назад.
Лето приходит снова, становится так легко дышать, лица вокруг меня поют о том, о чем я когда-то пел. О далеких странах, красивых людях и человеческом тепле. Я сижу на крыше соседнего дома и наблюдаю за этими болтливыми лицами и самим собой, своим глупым и притворно понимающим лицом со стороны, я смеюсь, я пожалуй закурил бы, если бы внутри меня осталось еще что-то кроме моего бога. Я знаю то, чего не знают эти лица. Я знаю, что когда-то каждое склонится перед богом, и тогда у них внутри, там, на задней стенке зрачка, уже не будут отражаться ни пейзажи, ни расстояния, ни улыбки друзей. У всех свой бог, да. Одно сходится: у каждого его бог в конечном счете забирает душу, а в замен отдает то, что прежде они и в страшном сне не смогли бы назвать собой. И мне интересно знать, какое из этих лиц я увижу первым рядом с собой на крыше и мы посмеемся вместе над всеми остальными.
Мой бог не слышит моих молитв, не потому что глух, а потому что его собственные слова заглушают все остальные звуки. Мой бог молится мне о нашем счастье. И я, не тот, что сидит на крыше, запоминая чьи-то лица и слова и потешаясь над ними, а иногда расправляет черные крылья и кружит с карканьем над сломанными и поверженными, а я с белыми плечами и дрожащим голосом, тот я, который гладит его по рукам и перебирает кудри, которые кстати совсем не стали длиннее после столь долгого пути, обещаю ему это счастье. И в ответ молюсь беречь меня, чтобы я мог сберечь все остальное.
Мы слишком громко молимся. Все.
А потому никогда не слышим самое важное.
О чем они просят нас в ответ.

Лето приходит, а легче не становится. Я поднимаю голову и смотрю вверх, не боясь больше оступиться – крыша подо мной больше не покрывается льдом. А вверху с каждым днем все теплее, все безветренней, я хотел бы летать, но не смогу. Но я могу наблюдать за этим небом целую вечность, летом звезды видны и у нас, вовсе не обязательно подниматься на Фудзи или Эльбрус, чтобы видеть их. С чьих-то губ слетает очередное нытье в окне, а мой бог целует белые плечи, всецело принадлежащие ему. У меня есть только он, а то, что внутри нас подобно этому небу, на котором по очереди зажигаются звезды, и этого никогда не будет слишком мало для нас.