Ольга Дубовская
РОДИОНОВСКИЙ КЛЮЧ
Повесть
Санкт-Петербург, Издательство «Русина», 2011
Дубовская, О. Ф.
Родионовский ключ. — СПб.: Изд-во «Русина», Петров-
ская академия наук и искусств, 2011. — 98 с.
ББК 84
Д79
© О. Ф. Дубовская, 2011
В повести красной нитью проходит спасительная мысль о бла-
готворной созидательно-государственной основе общинного жизне-
устройства Русского этноса на всех землях его проживания. Общин-
ный уклад родионовцев с его высокими нравственными принципами
и заветами предков, воплощённый в общегосударственном масшта-
бе, мог бы спасти многострадальный Русский народ от многих бед и
испытаний в будущем.
В таком патриотическом осмыслении знаковая в наше смутное
и тревожное время повесть Ольги Дубовской «Родионовский ключ»
является общенациональным достоянием, ибо касается судьбы каж-
дого русского человека – от младенца до убелённого сединами ста-
рика.
Д79
– 3 –
ПРЕДИСЛОВИЕ
Ключи жизни Ольги Дубовской
Если мы проникнем мысленным взором во всю многоты-
сячелетнюю историческую судьбу Русского народа, прожива-
ющего на Русской равнине, то убедимся, что вся их созида-
тельная героическая жизнь являет собой удивительное Кос-
мическое чудо, созданное из великих духовных энергий Добра
и Любви.
И все поколения народа оказались достойны своего на-
следия, завещанного предками, и сохранили его в Слове, сак-
ральном кладезе духовного опыта Русского народа.
Наши далёкие предки говорили на изящном мелодичном
языке, где каждое слово несло в себе некий божественный
смысл о жизни и предназначении человека в мире.
Это былинное слово Русского народа, этот прекрасный
язык наших предков сохранился в глубинах народной памяти.
И ярким доказательством стойкости Русского слова является
чрезвычайное явление в современной отечественной лите-
ратуре, а именно — выход в свет повести Ольги Фёдоровны
Дубовской «Родионовский ключ» с подзаголовком «Повесть о
деревенской жизни».
Ольга Дубовская впервые дебютировала на ниве русской
литературы в 2007 г. сборником рассказов «Звёзды не гаснут.
Песнь о русском языке». В этой книге перед нами раскрылись
три творческие взаимосвязанные ипостаси автора: художни-
ка русского слова, мастера эссеистики и учёного языковеда.
Все эти качества одарённой натуры Ольги Дубовской в полной
мере щедро раскрылись в последующих творениях её пера.
– 4 –
В 2008–2011 гг. Ольга Дубовская академик ПАНИ, Лауреат
премии им. М. В, Ломоносова издаёт фундаментальное науч-
ное исследование о Древней Руси.
– «Любовь по-русски». В этой книге впервые в историчес-
кой науке исследован Договор Древней Руси с греками
911 г. сквозь высоконравственную мировоззренческую
призму древних славян.
– «Славянский устав речи».
– «История для Русского юношества. Духовное наследие
древних русичей» Т. 1.
– «История для Русского юношества. Созидатели» Т. 2.
– «История для Русского юношества. Русская цивилиза-
ция» Т. 3.
В этих трудах даётся широкая панорама развития древ-
нейшей на планете Земля Славянской цивилизации.
Книги Ольги Дубовской уже стали достоянием научного
мира, и любые русофобские утверждения о том, что «просве-
щённые» византийцы якобы встретили в 988 г. русичей в «зве-
риных шкурах» и, что якобы эти «дикари» не знали письмен-
ности и языка является извращением исторических сведений.
Отличительной особенностью книг Ольги Дубовской, не
имеющих аналогов в современной отечественной историчес-
кой науке, является то, что глубокое научное исследование
всех сторон бытия Древней Руси излагается в них изящным
и самобытным авторским стилем. И нам кажется, будто сами
предки русичи говорят с нами, и мы слышим наяву музыку их
речи. Это чудо в нашей душе сотворила Ольга Дубовская, че-
ловек удивительной судьбы, возвратившая нам из забвения
русскую речь и родное русское слово.
И вот перед нами новое чудесное творение её пера — по-
весть «Родионовский ключ», лирическое повествование о пос-
левоенной жизни колхозной деревни. Эту повесть можно на-
звать зеркальным художественным отображением её научной
эпопеи о Древней Руси.
Повесть читается на одном дыхании, будто пьёшь чистую
ключевую воду. И это не удивительно, ибо Ольга Фёдоровна
родилась в старинной деревне на Могилёвщине с символи-
– 5 –
ческим названием Родионовка. И деревенская жизнь со всеми
её заботами и радостями знакома ей с детства. Любовь к де-
ревне, её жителям всегда живёт в её благородном сердце. И
эта всепобеждающая любовь к родной деревне, к своему роду
чувствуется в каждом слове её повести, которая вся прониза-
на солнечным светом, идущим из глубин её народного сердца.
Ибо её сердце — это и наше сердце, плоть от плоти и дух от
духа рода Русского.
Какова фабула «Родионовского ключа»? Вкратце она тако-
ва. Всё действие повести строится вокруг центрального дере-
венского события — обновление обветшалого сруба, который
огораживает ключ. На сруб надо ставить венец. Венец мас-
терит плотник Мирослав, деревенский умелец, наделённый
тонким художественным вкусом и знанием мифологи Древней
Руси. В его памяти — родословное древо всех жителей Родио-
новки.
И вот венец для ключа готов! В назначенный день все
деревенские жители собираются на торжество обновления
ключа. Но это не ординарная колхозная сходка для решения
хозяйственных дел. Жители Родионовки позвал на торжество
обновления венца сам ключ жизни! И в этом видят все родио-
новцы особый, высший смысл торжества. Это ничто иное, как
Вече сегодняшних русичей, которые пришли на мистическое
действие обновления и украшения ключа их жизни!
И Мирослав привозит на телеге своё творение — венец.
И колхозники застыли в изумлении пред сим небывало пре-
красным плотницким произведением волшебных рук Миросла-
ва. И что же поразило родионовцев? Венец был им исполнен
в виде дощатого купола и имел в распорке полый диск с сим-
волическим изображением Мироздания. А у основания купола
по кругу венца были рельефно выточены терема необыкно-
венной красоты с фигурками мужиков, женщин и детей — в
иерархическом порядке. Пред родионовцами предстала вся
их родословная, все её колена!
А ниже теремов венец охватывала широкая доска, на кото-
рой тоже рельефно были изображены река Проня, мост через
неё, выгон с дорогой и далее лес и шлях с полем колосящейся
– 6 –
пшеницы. Так волей художника Мирослава утвердилась сак-
ральная связь родионовцев с далёким миром их предков.
От центрального события повести яркими лучами отходят
и другие сюжетные линии, повествующие о душевном бла-
городстве и мужестве родионовцев. Это и страницы о Вели-
кой Отечественной войны с тем же плотником Мирославом,
ставшим поистине былинным богатырём в рукопашном бое
с немцами, и его спасение от смерти после ран, благодаря
подвигу самопожертвования его преданной жены Полины,
это и страницы, посвящённые трогательной любви Ясуни и
Родиона, и возвращение ссыльного Степана, отца Ясуни, из
далёкой Сибири, и потрясающе прекрасная Купальская ночь
с цветком папоротника — огнецветом, где все встречаются в
добром согласии и любви — и природа, и вольные звери, и
люди.
Но что особенно поражает в повести, что вызывает чувс-
тво восторга при её чтении? Удивительно то, что мифологичес-
кие образы и символы не производят впечатления инородно-
го элемента. Отнюдь нет! Напротив — они составляют живую
ткань повести, ибо они суть мироощущения родионовцев. Это
их образ жизни, воспринятый ими от их далёких предков с их
главными нравственными заветами, наиглавнейший из кото-
рых любовь к человеку и окружающему миру.
В этом деревенском круге жизни нет места только злу.
А тем, кто оступился, отошёл от заветов предков, но принёс
свою повинную голову на людской суд, тому прощение. Ибо
повинную голову меч не сечёт.
Вся повесть пронизана гармонией жизни, музыкой любви
и красоты. А сами имена героев повести — Мирослав, Полина,
Ясуня, Родион, Любава, Добрыня говорят о неразрывной свя-
зи с древним русским именословом. И все события в повести
согласуются с Небесной волей. (Сцена с грозой). Лирическая
страничка повести с описанием цветущего луга и играющими
на нём детьми — истинное стихотворение в прозе, — столько
в ней жизненной силы, добра и красоты. Но не будем далее
пересказывать содержание повести. Оставим радость её про-
чтения вдумчивому читателю.
– 7 –
В контексте повести красной нитью проходит спаситель-
ная мысль о благотворной созидательно-государственной
основе общинного жизнеустройства Русского этноса на всех
землях его проживания. Общинный уклад родионовцев с его
высокими нравственными принципами и заветами предков,
воплощённый в общегосударственном масштабе, мог бы спас-
ти многострадальный Русский народ от многих бед и испыта-
ний в будущем.
В таком патриотическом осмыслении знаковая в наше
смутное и тревожное время повесть Ольги Дубовской «Родио-
новский ключ» является общенациональным достоянием, ибо
касается судьбы каждого русского человека — от младенца до
убелённого сединами старика.
В далёкие времена древнего Русского народа вся Великая
Русская равнина, говоря иносказательно, представляла собой
один цветущий луг, украшенный венцами над ключами жизни,
полный прохладной и целительной влаги. И наши предки русичи
пили живую воду из этих ключей и черпали из них энергию сози-
дания в мирных трудах, и отвагу и мужество на ратном поле.
И музыку этих тихих струй ключей жизни и донесла до нас
поэтичная повесть Ольги Фёдоровны Дубовской «Родионовский
ключ». В этой дивной повести — живая влага её благородного
сердца, полная любви и нежности ко всему Русскому миру.
Член-корреспондент ПАНИ,
председатель Бунинского общества
Геннадий Манчук.
Март, 2011 г.
Былинный круг Рода
Повесть Ольги Дубовской «Родионовский ключ» по духу
своему и стилистике лучше всего напоминает былину или тор-
жественный сказ. Текст читается, скорее, не просто как некое
художественное целое, но уже как притча, обобщённый образ.
Сама ткань повествования обволакивает нежностью и
потаённой теплотой. Здесь нет чисто литературно-стилисти-
ческих изысков, автору явно важнее выстроить убедительную
– 8 –
картину той человеческой и природной гармонии, на которой
стоит Расея (не Россия). Речка Проня у Дубовской — речуш-
ка, деревня Родионовка — деревенька. Герои общаются друг
другом подчёркнуто ласково, семейно — Полечка, Полюшка,
Журавинушка, Мирославушка…
Любовно и тщательно выписываются детали крестьянского
быта с косящатыми окнами, с расписными деревянными мис-
ками, косоворотками, со стихийным упованием на стойкость
дуба из Перуновой дубравы, в Велеса, из медведя превраща-
ющегося в крепкого мужчину на Купальскую ночь.
Сам сюжет повести для Ольги Фёдоровны с обновлением
венца сруба у родника — лишь повод ярче и глубже предста-
вить вот эту народную силу, эту глубинную Правду. Где вера в
Богородицу не отменяет веру в два снопа и купальские венки.
Где сами имена людей, словно выписаны из некоей древней
мудрой книги — Ярослав, Ясуня, Любава, Велеса, Меланья,
Добрыня…
Мастеровитый дядька Мирослав Святославович Заре-
чин, которому деревенские поручают сделать новый венец,
не просто «всю деревню отстроил» и никому не отказывал в
просьбах, но «если уж брался за топор, то делал так, словно
хоромы княжеские возводил». И дело тут не столько конкретно
в дядьке Мирославе, сколько именно в его тесной вовлечён-
ности в общий круг бытия. Его сила — в общей силе всех поко-
лений патриархальной Родионовки. Которая деревенька «не-
большая», ведь, по словам автора, в ней всего-то домов сорок
пять! Представляете: даже 45 домов с людьми всех поколений,
от стариков до малых детей — для того Русского Мира, кото-
рый бережно воссоздаёт Ольга Дубовская, это — немного!
Иногда вот эта эпическая однозначность даже и не слиш-
ком маскируется какими-либо сюжетными ходами. Рассказ о
рукопашной схватке Мирослава в Великую Отечественную
войну под Могилёвом откровенно выдержан в стилистике бо-
гатырских былин: «… твой мужик за собой в атаку водил бы
всю Красную Армию и все войска шли бы за ним».
Не человек красен своими талантами, утверждает Ольга
Дубовская своей повестью, но, прежде всего, его сила идёт из
– 9 –
сопричастности с силой Рода, его корней и сути. Уже лет 30
назад умер муж бабы Марьи, но она и сейчас твердит: «Мы
с Никитой думаем…». Совсем молодой, только что отслужив-
ший на Северном флоте, Родион из своей родной Родионовки
(своей Родины!) все эти 5 лет хранил верность своей избран-
нице, а та, Ясуня, — ему. Здесь только и возможны по опреде-
лению лишь нежность, верность, доброта, всё самое лучшее
и светлое.
И если кто-то думает, что всё написанное — преданья ста-
рины глубокой да псевдорусский лубок, то и для таких скепти-
ков Дубовская приготовила свои аргументы: «…много в Расеи
длинных дорожек, — конца-краю не видать, зелёных лугов с
шёлковой травой, коням не перещипать. А ещё больше в Ра-
сеи-Матушке ключей тихих. Не всегда… ключи людям показы-
ваются, а только тогда сквозь землю пробиваются, когда люди
ищут их. А так молчат они запечатанные до поры до времени,
и тьма-тьмущая ключей в земле Расейской имеется, как тех
звёзд неисчислимых на небе».
Председатель колхоза Григорий пытается противопоста-
вить свою личную правду вот этой общей родионовской муд-
рости. А что в итоге? В его семье нет детей. В его дом попада-
ет три, четыре, а то и все 7 молний, чтобы всё дотла сгорело.
Жена бросает «неудачника», а партийное начальство отыгры-
вается за сгоревший при пожаре партбилет.
И только когда Григорий кается и возвращается жить к
своим истокам, к речушке Проне и деревеньке Родионовке,
распавшийся было круг восстанавливает свою стройность.
А вернувшийся из несправедливой ссылки Степан сразу же уз-
наёт в дочери Ясуни свою жену Катеньку. И нет сил, которые
могли бы разорвать вот это бесконечное движение рода чело-
веческого, как неостановимо течение вод из многочисленных
ключей.
Конечно же, современная, уже не расейская, а российс-
кая, действительность чересчур часто опровергает былинный
оптимизм Ольги Дубовской. Но не зря ведь мудрый дядька
Мирослав в своём венце между фигурок сельчан и их предков
оставил промежутки, пустоты, оставил «про запас». И нам ни-
когда не поздно эти пустоты заполнить, вернуться к себе и най-
ти однажды свой ключ. Пусть даже он будет не родионовский и
располагаться будет не возле речушки Прони.
Андрей КАНАВЩИКОВ,
член Союза писателей России,
главный редактор газеты «Великолукская правда»
г. Великие Луки
РОДИОНОВСКИЙ КЛЮЧ
– 13 –
ОЖИДАНИЕ
Этим летом над Белой Русью плыла совершенно нестер-
пимая жара. Неглубокая речушка Проня несла свои воды,
прогретые до самого дна, мимо Родионовки, небольшой дере-
веньки, домов в сорок пять.
Проня зарождалась в маленьком болотце. Сначала она
текла звонким ручейком в лесной тиши, затем, вырвавшись
из вечно сумеречной глухомани, устремлялась по лугам мимо
белорусских деревень и городишек к реке Сож. Сож, приняв
в своё русло воды не только Прони, но и других речушек, то-
ропливо нёс их к полноводному Днепру. Днепр, напитавшийся
водами многочисленных притоков, торжественно вливался в
Чёрное море, в далёкие времена называвшееся Русским мо-
рем.
Проня была речкой несуетливой почти по всей длине, как
и положено равнинной реке, да ещё к тому же мелкой и неши-
рокой: от одного берега до другого всего-то метра три-четыре.
Таких речушек по всей земле белорусской и не счесть: почти
все деревни на них расположены.
Проня несла воду быстро, лишь изредка придерживала
течение у берегов, поросших осокой и камышами. Тут часто
гнездились лебеди и дикие утки, поэтому не след было шуметь
и вертеться около их хозяйства.
Но отдельными вёснами, когда цветущие яблони облекали
деревню в бело-розовый наряд невесты, Проня выходила из
берегов и по пологому косогорью подбиралась к самым поро-
гам родионовских хат. Здесь вода останавливалась, как перед
стеной, невидимой людскому взору. Родионовцы вздыхали,
глядя с тревогой на весенний разгул реки: как долго вода наме-
рена держать в плену их деревню? А Проня, выдерживая ха-
рактер, оставалась в таком неподвижном положении несколь-
ко дней. Потом она внезапно возвращалась в прежние берега,
стремительно мелея, но сохраняя при этом у прибрежья кое-
где глубокие виры. Родионовцы знали эти гибельные места и,
купаясь в Проне, обходили их стороной, уважая тайную жизнь
своенравной речки.
– 14 –
Вот и нынче Проня проявила свой норов: залила покос-
ный луг, баню деда Ярослава и сады родионовцев. Однако в
этот раз вода убралась быстро, оставляя на лугу следы свое-
го буйства в виде мутноватых лужиц. В самой же речке вода
сохранялась прозрачной: она позволяла разглядывать сквозь
себя разноцветную гальку, илистое дно, мальков, снующих
среди прибрежных водорослей и вездесущих лягушек. И хотя
деревенские жители с почитанием и любовью относились к
речке, но всё же особую благосклонность они питали к клю-
чу, пробивавшемуся сквозь луговую траву недалеко от берега
Прони.
Иногда, а это случалось один раз в триста, а то и в че-
тыреста лет, кому-нибудь из родионовских мужиков в голову
приходила, надо прямо сказать, весьма удачная мысль: «А не
пора ли обновить обветшалый сруб, огораживающий ключ?
Почитай, стоит уже годов двести». Его тут же поправляли: «С
чего ты взял, что двести? Ещё мой прадед, когда жив был,
баял, что сруб ставили сто восемьдесят вёсен назад. Значит
срубу тому все двести восемьдесят годов». К этому мнению
находилось сразу же несколько свидетелей: у кого бабка пом-
нила рассказы от своих родителей об установке сруба на клю-
че, а кто-то сохранил ковш, зачерпнувший ключевую воду из
того самого древнего, но тогда, разумеется, ещё совершенно
нового сруба.
Так или иначе, а родионовцы приходили в волнение. Стро-
ительство сруба около ключа было событием исторического
масштаба. Принимать участие хотел каждый житель деревни:
и стар и млад.
Как правило, время обустройства ключа назначали на праз-
дник Купалы, так повелось в их деревне исстари. В этот день
из старинных сундуков, слаженных ещё прадедами, а может
и дедами тех самых прадедов, доставали уборы и различное
узорочье. Мужики надевали домотканые льняные косоворот-
ки, подпоясывались ткаными поясами. Нельзя сказать, чтобы
родионовские мужики только на праздники надевали расши-
тые рубахи. На первый день покоса, например, не выйдешь
же в повседневной тканине? А мёд выкатывать, как же без на-
– 15 –
ряда? А отёл удачный? Или прибавление в семействе? Как ни
крути, а одной рубахой не обойтись. Потому заготовлено было
и держали в сундуках две, а то и три рубахи: так, на все случаи
жизни, как говорится.
Осознавая важность момента, кучками, по три-четыре че-
ловека, собирались у хат и обсуждали детали предстоящего
торжества. Необходимо было назначить ответственных мужи-
ков за подготовку каждого венца на срубе. Тут дело предсто-
яло настолько серьёзное, что ошибиться в выборе плотников
нельзя было никак. Ведь обновлённый сруб должен просто-
ять долго, так долго, чтобы следующие колена родионовцев
могли пользоваться им не один десяток и не одну сотню лет.
И, опять-таки, не всякому доверишь кладку верхнего венца на
срубе: тут нужен такой плотник, чтобы был человеком уважа-
емым и знатоком, можно сказать даже, что виртуозом своего
плотницкого дела.
В этот раз постановили, что ладить верхний венец надо
просить дядьку Мирослава.
Дядька Мирослав, поди, всю деревню отстроил: тому крышу
подлатать, тому погребню новую построить, а кому и вовсе хату
перетрясти надобно. Дядька Мирослав никому не отказывал в
просьбах. А уж если брался за топор, то делал так, словно хоро-
мы княжие возводил: ладил всё с выдумкой затейливой. Даже
ворота в хлев и те с фигурными балясинами соорудил. Ясуня
как увидала, так и запричитала: «Дядя Мирослав, соколик яс-
ный, что ж ты скотине такой крендель устроил? Уж лучше по-
ставил бы своё сооружение в палисаднике: пусть бы глаза мои
всякую минуту тешили и людям приятно». Дядька Мирослав
ответил задумчиво: «Корова — она тоже красоту понимает».
Прознав про такую мысль, родионовцы принялись укра-
шать скотницы: конечно, каждый по своему разумению. Кто
засов на стойле выточил в виде дубового листа, кто наличник,
с навязанными на них цветами из лыка примастерил на воро-
та. Девяностолетний дед Иван, что жил по соседству с Миро-
славом, вспомнил старину: прорубил в стене окно косящатое
с частыми переплётами и застеклил его. Это значит, чтобы
корова тоже имела обзор на внешний мир.
– 16 –
Ярослав, чья хата стояла на отшибе, близко к ключу, тот
картину нарисовал с полевыми колокольцами, ромашками,
клевером и повесил в хлеву. Вся деревня ходила смотреть то
живописное полотно. Признали, что цветы и трава, как насто-
ящие, а значит, будут радовать глаза коровы. Жена Ярослава,
тётка Ганна, бурчала: «Мог бы и в хате картину повесить —
места хватает».
Наступил Купальский день. По полудни родионовцы со-
брались у ключа. Ключ выбрасывал из земли струю на высоту
с ладонь, не более того. Прозрачная вода проложила узенькое
русло по направлению к реке. Ключевая вода петляла, обходя
травные кочки, разливалась по поляне с незабудками, соби-
раясь здесь в маленькое озерцо. Подойдя же к реке, ключ за-
глублял русло в песчаном берегу и соединялся с Проней.
На вкус ключевая и речная вода различались. Ключевая
вода во рту и не ощущалась вовсе, вроде бы как воздух глота-
ли. Испив же речной воды, казалось, как к молоку приложился,
такая она была сытная.
Девчата разбрелись по лугу и принялись плести венки
из цветов. Вечером они будут бросать их в Проню и узнавать
про своё женское счастье. Подхватит река венок и поплывёт
он прочь от Родионовки, значит, и суженого жди из дальней
сторонки. Но если закружится венок на месте и прибьёт его
к берегу — быть замужем за родионовским парнем. Девочки
подростки, которым до замужества было ещё далеко, вместе
с тем, не отставали от взрослых. Устроившись с охапками цве-
тов на берегу Прони, они старательно плели венки.
Парни толпились у ключа: они разбирали старый сруб. На-
конец, извлекли последний, нижний, чуток подгнивший венец и
отошли в сторону. Теперь черёд наступил старшим. Ярослав,
стоя на коленях, уложил вытесанный из дуба нижний венец
сруба. Брёвна для прочности он обжёг на медленном огне. Во-
зился долго, но, наконец, поднялся, в глазах весёлый блеск:
«Слажено годов на триста». «Мог бы и на четыреста закре-
пить — не утерпела Ганна. — Мой тата, царство ему небес-
ное, баял, что его дедушка рассказывал, будто тот слыхивал
от своего деда, что давно, так давно, когда в Родионовке было
– 17 –
всего десять или двенадцать хат, так сруб простоял четыреста
годов».
Ярослав обиделся: «Это я так, к слову сказал, что триста
годов простоит. Я же за этим дубом ходил в Перунову дубра-
ву». «Ну, в таком случае, простоит четыреста годов» — согла-
силась Ганна.
Дед Иван уложил предпоследний венец, погладил его
шершавыми мозолистыми руками, сказал тихонько: «Слава
те, господи» и перекрестился.
Ждали дядьку Мирослава. Обычно на собрания односель-
чан он всегда приходил во время, а ноне, что-то задерживался.
Женщины нетерпеливо поглядывали в сторону хаты плотника.
Пастух должен вот-вот пригнать коров на дневную дойку и им
надобно встречать своих кормилец у ворот дома, да загнать
в хлев. Потом, пока вымя коровы обмоешь, пока подоишь,
процедишь молоко, разольёшь по горлачам, расставишь их в
сенцах, напоишь корову водой, считай, что час и уйдёт на эти
хлопоты. А пропускать установку последнего венца на ключе
не хочется: только разве правнуки доживут до очередного об-
новления сруба, а им то уж не приходится рассчитывать на
двухсотлетнюю или же трёхсотлетнюю жизнь.
Мирослав кисточкой смёл остатки ошкуренных опилок с
углублений и выступов деревянных фигурок, миниатюрных
крыш, оконцев, крылечек. Да так и застыл неподвижно, сидя
на табурете перед своим изделием. Во взгляде Мирослава об-
разовалась какая-то пустота: как будто всё, что могло быть в
глазах осмысленного, необычайным образом перетекло на эту
деревянную поделку.
Из сеней во двор вышла Полина, жена Мирослава. Шести-
десятилетняя женщина тихими, короткими шажками прибли-
зилась к мужу и встала за его спиной. Полина с молодости
страдала почками, от того лицо имела всегда бледное, с отё-
ками под глазами. Одно спасение от болезни — отвар листа
брусничника. Да вот беда, в ближних дубовых лесах брусни-
ка не родилась, поэтому Мирославу приходилось ездить за
брусничным листом в сосновые боры, что росли во множестве
– 18 –
за Шкловом. Впрочем, родионовцы, отъезжая из деревни по
своим делам, возвращались, как правило, с пучками лечеб-
ной травы: кто купит её на оршанском базаре, кто насобирает
в грибных да ягодных походах в козловском или рудковском
лесу. Одним словом, лечить Полину они считали своим сосед-
ским долгом.
Полина молча разглядывала творение мужа. Начиная с
апреля, каждый день, закончив хозяйственные дела, Миро-
слав спешил в клеть, что была пристроена к сеням. Здесь
хранилось его плотницкое хозяйство, а на зиму сюда вносили
домики с пчёлами. Расположившись поближе к окну, муж ча-
сами трудился над воплощением своей задумки. Порой и от
еды отказывался, говорил, чтобы она не приставала к нему с
житейскими мелочами. Полина вздохнёт, бывало, потопчется
рядом, да и уйдёт восвояси: настаивать она не умела.
Мирослав обернулся к жене, заглянул ей в глаза.
– Ну что, Поля, можно эту штуковину на ключ ставить? Как
ты думаешь? — спросил он с напряжением в голосе. — Пой-
мёт наш народ, о чём мысль высказана или не сообразит, за
фантазёра меня посчитает?
Полина молчала. Глаза её расширились, лицо приобрело
выражение отстранённости и некоторой выключенности из ре-
ального мира. Она скользила взглядом по «штуковине», как на-
звал муж это деревянное творение, и ей казалось, что она не-
постижимым для себя образом вдруг очутилась на громадной
площади среди тьмы-тьмущей народу. И как будто все люди,
собравшиеся здесь, хорошо её знают, как и они ведомы ей.
Они обсуждают серьёзные дела, касающиеся каждого из них,
а, приняв решение, громко восклицают: «Так тому и быть!».
Все мужчины опоясаны мечами в ножнах; лица простые, от-
крытые, но взгляды строгие, пронзительные. Женщины пере-
двигаются величаво, неторопливо. Иногда они кивают головой
в знак одобрения слышимых речей, а порой возражают и про-
сят снова рассмотреть запутанное дело. Тогда мужчины зате-
вают споры между собой, а не найдя согласия, обращаются за
советом к седобородым старцам, возраст которых давно пере-
– 19 –
валил за человечий век. Старцы сидели на стульях, похожие
на троны, стоявшие на возвышении в центре площади.
Мирослав, видя растерянность жены, встал, обнял её за
плечи: «Поля, очнись, не молчи. Говори сначала свой суд, пре-
жде чем людям показывать буду».
Полина встряхнула головой, сбрасывая чудное видение,
обвела глазами двор. Да нет же, всё находится на своих мес-
тах. Вот большие деревянные ворота, примыкающие одной
половиной к хате, а другой — к изгороди, ограждающей сад.
Справа от ворот шёл низенький частокол, затем он делал за-
гиб и заканчивался небольшой калиткой, соединявшейся с
хлевом. Калитка открывалась в сад. Ворота в хлев были рас-
пахнуты. Малина, так звали корову за её красноватую шерсть,
пасётся с деревенским стадом в поле. Между хлевом и сеня-
ми разместилась поветь — дров наколото под самый навес.
Здесь же стояли грабли, вилы мотыги, лопаты, а к наружной
стене сеней на крюках прикреплены косы. Колода, на которой
кололи дрова — рядом с поветью. Двор чисто выметен, толь-
ко рядом с табуретом, где сидел Мирослав, валяются мелкие
стружки. Нет никакой площади и толпы, а рядом стоит только
Мирослав и что-то у неё спрашивает.
– Мирославушка, ты что-то сказать мне хочешь?
– Суд, говорю, верши над моей работой.
– Мирославушка, да что ж мне судить и мнение изрекать
про то, в чём мало смыслю?
– Говори, как умеешь.
– Ладно. Слушай тогда. Вот ты табуретку смастерил. На
ней и посидеть можно и подставить вместо лестницы, если
что достать потребуется из висячего ящика или гвоздь какой
прибить высоко. Как ни крути, а с пользой служит тебе та та-
буретка.
А хату мы с тобой для чего строили? Чтобы жить в ней, де-
тей растить, в люди их вывести. Правильно я размышляю? —
Полина подоткнула выбившиеся волосы под платок, концы ко-
торого она всегда завязывала на узел под подбородком.
– Всё верно, Полюшка, реки дальше.
– 20 –
Полина продолжала: «Всё, что делает человек, он это де-
лает для чего-то. В этом году мы с тобой жито посеяли в саду,
а для картошки землю отвели в палисаднике. Потому что, если
опять выдадут на трудодни по 50 граммов жита, как прошлой
осенью, то теперь у нас будет уже больше муки, чем мы сей-
час имеем. И хлеб можно будет печь не из мякины, а из муки.
Значит, мы предусмотрели пользу в будущем, засеяв вместо
картошки жито, так ведь?»
– Ты хочешь сказать, — у Мирослава дрогнул голос, — что
от моей работы пользы никакой не будет?
– Я тебе приводила примеры из практической жизни.
А твоё творение — не практическое, оно…, как бы слово най-
ти, оно — не для жизни, а для души скорее. Нет, нет, не про
душу речь идёт. А может для работы ума, чтобы ум думал?
Нет, и ум тут ни причём. — Полина помолчала. — Ты время
соединил в своей работе, вот что ты сделал, — уверенно за-
кончила Полина свою речь.
– Какое ещё время? — оторопел Мирослав. — Ну-ка, да-
вай растолковывай мне про время. Где оно соединилось, в ка-
ком месте? Показывай!
– Нет тут особого места. Дело в том, что про время мысль
возникает тогда, когда целиком смотришь на твоё изделие, всё
его сразу видишь. Ты связал время всех-всех родионовцев,
когда-либо живших на этой земле, в один миг. Ты время связал
в один узел, вот что ты сделал, Мирославушка.
Мирослав почесал в затылке: «Н-да-а-а! Философски ты
обрисовала мою работу. Сам бы, ей богу, не додумался до та-
кой мысли. Скажи, Поля, поймут меня люди? А может не позо-
риться, не везти на ключ, как ты думаешь?»
– Наша земля дураков не рожает. Разберутся, что ж тут
непонятного. В своём изделии ты обрисовал нашу земледе-
льческую жизнь яснее ясного. Дай боже каждому художнику
кистями и красками нарисовать на полотне то, что ты изобра-
зил плотницким топором, — говорила Полина, ещё раз обойдя
венец и удивляясь искусной работе мужа. — Я пойду, прине-
су материю, чтобы накрыть эту «штуковину». — Она пошла
– 21 –
в хату и тут же вернулась с домотканым одеялом, положила
рядом с венцом.
– Я видела в окно, что только что дед Макар на лошади
приехал, вернулся из Горок — проговорила Полина.
– А зачем он в такую даль ездил? — спросил Мирослав.
– Зятю своему отвозил гонт. Тот крышу задумал перекры-
вать. Уж сколько лет хата стоит под соломой! Макариха рас-
сказывала, что в прошлом году бурей сорвало почти полкры-
ши. А под дыркой, что образовалась в крыше над клетью, как
раз стоял мешок с солью. Дождь лил как из ведра. Ну, пока
обнаружили разрушение, от того мешка с солью одна солёная
лужа осталась. Вот лихо, вот поруха, не дай господи. — Поли-
на тяжёло вздохнула.
– Ничего! Крышу гонтом покроют, тогда никакие бури и гро-
зы не страшны будут, успокоил жену Мирослав. — А соль —
дело наживное. Пойду просить коня у Макара, пока он не вы-
пряг его из подводы.
Мирослав открыл калитку, ведущую в сад, чтобы пройти
к соседу огородами: так путь короче и быстрее будет.
Полина зашла в хату. Она сняла заслонку с печи, чепелой
ухватила чугунок и подтянула его к загнетку. Чепелу постави-
ла в угол между печью и входной дверью. Затем тряпками с
двух сторон обхватила чугунок и поставила на загнеток. Сняла
с чугунка крышку: в нос ударил запах уварившегося ботвинни-
ка, заправленного простоквашей. Черпаком налила ботвинник
в деревянную расписную миску, поставила на стол. Вышла в
сенцы, подняла льняное полотенце с четырёх буханок хлеба,
выставленных на лавке. Хлеб только что испечён и сейчас от-
ходит от печного жара. Хлеб совсем не поднялся, по-видимо-
му, много положено лебеды и мякины: по высоте чуть больше
преснаков. Но пропёкся хорошо: корочка сверху густо корич-
невого цвета. Полина взяла ещё горячую круглую буханку, от-
несла в хату, положила на вышитое полотенце, разостланное
на столе, и села ожидать мужа. По стародавнему обычаю хлеб
должен нарезать старший мужчина в доме.
Вскоре послышалось бряцание дверной щеколды в сенях
и в хату вошёл Мирослав.
– 22 –
– Договорились, — сказал он. — Отвезу венец к ключу на
его подводе. Макар тоже придёт туда.
Мирослав взял хлеб, приставил его ребром к груди, от-
резал два ломтя хлеба. Обедали молча, по очереди опуская
деревянные ложки в миску с ботвинником, а, поднося ко рту,
держали под донцем ложки хлеб, чтобы не накапать на стол.
Мерно стучал маятник «ходиков», отсчитывая годы этой
нехитрой жизни крестьянской семьи.
– Может добавить ещё? — спросила Полина, когда ложка
мужа стукнула по дну миски.
– Нет, благодарствую! — ответил Мирослав. — Я наелся.
Спасибо за вкусный ботвинник. И хлеб в этот раз получился
очень хороший. Спасибо, Полюшка. Пора укладывать венец и
везти к ключу. Люди, небось, заждались.
– Успеешь, ещё полчаса времени в запасе имеешь, — от-
ветила Полина и выглянула в окно.
По улице к палисаднику их дома подкатила велосипедист-
ка. Это была почтальонша их колхоза Авдотья.
Авдотья прислонила велосипед к палисаднику, за низень-
ким забором которого доцветали отдельные кусты тесных ря-
дов картошки. По краям, с трёх сторон палисадник был обса-
жен вишнёвыми деревьями. К последней, четвёртой его сто-
роне примыкал фасад хаты с тремя окнами, окаймлёнными
кружевными деревянными наличниками. Слева от этого пали-
садника, напротив, находился намного меньший по размерам.
В нём расположились два улья да грядки с огурцами, густо
покрытые листьями и кое-где выставивших к солнцу зелёные
пупырчатые бока.
Авдотья подошла к крыльцу, покрытого двухскатной кры-
шей с узористым карнизом. По обеим сторонам крышу крыль-
ца подпирали деревянные колонны с выточенными на них
изображениями петухов, гусей, мордами лошадей и коров.
«Золотые руки у дяди Мирослава» — подумала Авдотья,
поднялась по ступенькам на крыльцо и, поправив почтальон-
скую сумку, нажала на дверную щеколду.
Мирослав и Полина замерли: послышался шумный хло-
пок дверей, что вели из сеней на крыльцо, и в хату вошла
– 23 –
Авдотья. Это была молодая женщина лет сорока, круглолицая,
всегда со смеющимися глазами и задорной улыбкой, никогда
не покидавшей её губ. На голове повязан платок в красный
горошек на белом поле, концы платка, мягко обхватывая шею,
были связаны в узел на затылке. Серая суконная разлетайка
накинута поверх ситцевой блузки темно синего цвета, блузка
заправлена в домотканую юбку с узором из перемежающих-
ся красных и жёлтых клеточек, на ногах на босу ногу надеты
резиновые калоши. Правая калоша была с протёртой дыркой
сбоку.
Почтальонша бегло оглядела внутреннее убранство хаты.
В левом углу расположилась печь. Сразу же за ней, впритык
к глухой стене, друг за другом стояли две деревянные крова-
ти, застеленные домоткаными клетчатыми одеялами, из-под
которых белели полоски льняных простыней с кружевными
подзорами. На подушки, искусно поставленные горками друг
на друга, были надеты наволочки, верх которых украшала
кружевная вставка. Авдотья подумала: «Надо спросить узор
кружева у тёти Поли, у меня такого нет». Её глаза заскользили
дальше по хате.
На подоконниках двух боковых окон, смотревших через
огород на глухую стену соседской хаты, стояли горшки с цве-
тущей геранью, соперничавшие по яркости с цветами, выши-
тыми на оконных занавесках.
В простенке между этими окнами висели фотографии в
застеклённой рамке, под ними стояли два сундука друг на дру-
ге. Нижний сундук был большим, с чёрным фоном, по кото-
рому рассыпались нарисованные жёлтые да голубые цветы.
Верхний сундук — тёмно-вишнёвого тона, расписан белыми,
чёрными да синими цветами. Сундуки покрыты лаком, оттого
казалось, что цветы на них будто сквозь воду прозрачную вы-
глядывают. «Эх, какое красивое приданое у тёти Полины» —
подумала Авдотья.
Рядом тикали часы с подвесными гирями.
По диагонали от печки в правом углу хаты стоял большой
стол, покрытый белой скатертью с кружевной дорожкой посере-
дине. На столе, в углу, словно родные братья, прижались друг
– 24 –
к другу два снопа: один из жита, другой — из пшеницы. Внизу
снопы обвязаны красными атласными лентами. Над ними ви-
сели иконы Николая Угодника и Богоматери с младенцем на
руках, обрамлённые длинным белым полотенцем с кистями на
концах. Полотенце густо расшито орнаментом.
Около стола, под окном, смотревшим в большой палисад-
ник на улицу, находилась швейная ножная машинка, мечта
любой деревенской женщины. Возле машинки разместилась
лавка-диван, с изогнутыми ножками и выточенной полукруг-
лой, фигурной спинкой. Сразу же за диваном, под третьим ок-
ном, глядевшим на улицу, стоял обеденный стол, окружённый
узкими лавками с прямыми спинками. И завершал убранство
хаты навесной деревянный шкафчик, расписанный диковин-
ными птицами с женскими головами.
Доски пола отливали золотисто-жёлтым цветом: по-види-
мому, пол был вымыт совсем недавно.
Какая-то торжественность исходила от каждого предмета,
годами не покидавших мест, предназначенных для них хозяе-
вами дома.
– День добрый, господар, день добрый, господарыня! —
Авдотья сверкнула белозубой улыбкой.
– Здорова и ты будь! — ответили хозяева.
– Хлеб да соль вашему дому! — почтальонша метнула
весёлый взгляд на стол, из-за которого только что встали Ми-
рослав и Полина.
– Авдотья, прошу к еде, — Полина сделала гостеприим-
ный жест. — Садись за стол.
– Благодарствуйте, не откажусь. — Авдотья положила
сумку на лавку и села за стол спиной к окну.
Пока Полина доставала чистую миску и наливала ботвин-
ник, Мирослав взял хлеб, отрезал толстый ломоть и положил
перед гостьей.
– Приятного аппетита, — пожелали хозяева, а сами сели
на лавку рядом с сумкой Авдотьи. Помолчали.
– Много писем пришло на почту в этом месяце? — осто-
рожно начал разговор Мирослав.
Продолжая есть ботвинник, Авдотья ответила:
– 25 –
– Нет, немного. Писать народ разучился, что ли? В мае
было порядочно почты, чуть ли не каждый день приходилось
развозить. А вот в июне совсем не пишут. Наверное, никаких
важных событий не происходит в жизни людей, потому и чер-
нила сохнут в чернильницах, — добавила она, положив пос-
ледний кусок хлеба в рот.
– Благодарствуйте за хлеб-соль, — Авдотья встала из-за
стола и поклонилась.
– На здоровье тебе, — ответила Полина.
Почтальонша взяла сумку, раскрыла её и достала два кон-
верта.
– Вот только ваш Родион прислал весточку. Держите, —
она протянула конверты Мирославу.
Мирослав нетерпеливо вскрыл одно письмо и начал чи-
тать про себя, шевеля губами.
– Читай вслух, — попросила Полина.
«Дорогие мама и папа, здравствуйте! Долго не писал и
не давал о себе знать, так как находился в дальнем плавании.
Вернулись из похода, и я сразу же сел писать вам письмо.
Служба моя подходит к завершению. Командир части объ-
явил, что те, кто призывался служить на флот в одна ты-
сяча девятьсот пятьдесят втором году и кто ходил во все
походы, к лету этого года будут демобилизованы. Поэтому
надеюсь прибыть домой где-нибудь в июне месяце.
Папа и мама! За пять лет службы на море я приобрёл
много специальностей. Особенно хорошо стал разбираться
в машинных двигателях. Думаю, когда вернусь, пойду рабо-
тать в колхоз механизатором. А впрочем, я на любую работу
согласен, лишь бы поскорее оказаться рядом с вами.
До свидания, мои дорогие мама и папа. Передавайте
горячий и пламенный флотский привет моим любимым сёс-
трам: Любаве, Велесе, Меланье, а также всем односельча-
нам.
Любящий вас сын Родион.
Мурманск. 30 мая 1957 года» — закончил чтение Ми-
рослав.
– 26 –
– Значит, ожидать приезда Родиона следует со дня на
день, — сказал Мирослав. — Он пишет, что приедет в июне.
– А сегодня какое число? — спросила Полина.
– Двадцать первое, — быстро ответила Авдотья.
– Может он сегодня приедет, а у нас к встрече ничего не
готово. Надо хлеба из пшеничной муки напечь, да курицу за-
резать. Хотя, зачем курицу, у нас же под стрехой требух висит,
ещё ни разу и не пробовали. Мирослав, ну что ж ты стоишь.
Лезь на чердак скорей, доставай требух, — начала отдавать
приказания Полина.
– Подожди, Поля. Тут же ещё одно письмо прислано и
тоже из Мурманска. Вот только обратный адрес на конверте
не указан, — сказал Мирослав.
– Давай, читай скорее, не тяни время, — сказала Поли-
на.
Мирослав вскрыл второй конверт, достал из него сложен-
ный вчетверо лист бумаги. Бумага этого листа была толстая и
глянцевая, казённая, одним словом. Пробежал глазами текст,
улыбнулся и протянул лист жене: «Сама прочитай, что о на-
шем сыне начальство пишет» — сказал он.
Полина начала читать:
«Уважаемые Полина Ивановна и Мирослав Святославович!
Командование Н-ской части благодарит вас за прекрас-
ное воспитание вашего сына Родиона Мирославовича Заре-
чина. За безупречную службу матросу Родиону Мирославо-
вичу объявлена благодарность с занесением оной в личное
дело. Имя вашего сына занесено навечно в списки лучших
матросов Северного флота.
С уважением к вам, командир Н-ской части Корзун Г. В.».
Полина вдруг побледнела, она испуганно взглянула сна-
чала на Авдотью, потом на мужа: «Как это, Мирослав, имя
сына занесено в списки лучших? Зачем в списки… навечно…
лучших? — Её глаза неожиданно заволоклись слезами. — Ми-
рослав, что с Родионом случилось? Имя занесено… навечно.
Вот, читай сам, читай» — Полина трясущимися руками совала
письмо мужу.
– 27 –
Мирослав ещё раз прочитал вслух: «Имя вашего сына за-
несено навечно в списки лучших матросов Северного флота.
Ну, и чего ты плачешь, Поля? Ты же радуйся известию, что
наш сын дослужился до такого почёта».
– Ты что, не понимаешь, что благодарность команди-
ры высылают в том случае, когда солдата уже нет в живых.
Вспомни, как во время войны наши бабы родионовские полу-
чали «похоронки». В них слово в слово было написано, как
в этом письме. Навечно…навечно в списки лучших. Сыночек
мой любы, Роденька мой ненаглядный, на кого ж ты оставил
своих родителей? — запричитала Полина. — Сокол ты мой яс-
ный, да что ж ты крылья свои сложил, до хаты родительской
не долетел? — У Полины подогнулись ноги и она опустилась
на пол.
– Остановись, Полечка! — Мирослав пытался поднять её
с пола.
Но Полина, обхватив ноги мужа, подняв к нему залитое
слезами лицо, пресекающимся голосом, переходящим в шё-
пот, выталкивала слова: «Зоренька моя светлая, Родечка, ты
же жизни ещё не видел, а так поспешно угас…». Веки Полины
вдруг задёргались, глаза подкатились к небу, тело её обмякло,
и она растянулась неподвижно на полу.
– Авдотья, что-то надо делать, Поле совсем плохо, — Ми-
рослав поднял жену с пола, отнёс на кровать.
– Уксус, уксусу хорошо бы понюхать. Когда сознание ухо-
дит, то уксус помогает в этом случае, — Авдотья заметалась
по хате.
– Посмотри в шкафчике навесном, что у двери. Там дол-
жен в трёхгранной бутылочке стоять, — Мирослав склонился
над женой.
С бесконечной любовью и нежностью он вглядывался в
лицо жены. В памяти всплыл окаянный 1941 год. Полина тогда
тоже была почти без памяти.
Родионовцы узнали, что германцы нарушили мирный до-
говор и в Купальскую ночь, с двадцать первого на двадцать
второго июня, напали на Расейские земли. На войну из их де-
ревни мобилизовали почти всех мужиков. Родионовцы прово-
– 28 –
дили на рать своих отцов, сыновей, братьев и были в полной
уверенности в их скором возвращении где-то к концу июня.
Обсуждая военные действия, они пришли к выводу, что нашим
красноармейцам должно вполне хватить одной недели, в край-
нем случае, дней десять, но не более, на то, чтобы отбросить
немецкую вражину назад туда, откуда она заявилась.
Однако на четвёртый день войны пришла весть, удивив-
шая родионовцев: Красная армия по-прежнему отступает. И
хотя радио в белорусских хатах ещё не существовало, но мол-
ва о том, что немцы жмут с непреодолимой силой, захватывая
белорусские города и деревни, с быстротой молнии разнес-
лась среди сельчан. Говорили, что немецкие сапоги уже топчут
такие древние города, как Пружаны, Гродно, Кобрин, Ошмяны,
Ляховичи, Косово. До родионовцев докатилось также страш-
ное известие, что вражеская рать подступает к стольному го-
роду Белой Руси Минску.
Рассказывали, что расейские лётчики бьются в небе так,
как будто идут в рукопашный бой: они таранят немецкие са-
молёты, а свои подбитые машины направляют на скопления
боевой техники гитлеровцев.
На седьмой день войны родионовцы узнали, что немцы
оккупировали Минск, Бобруйск, Несвиж, Заславье. Упорно хо-
дили слухи о чудовищных зверствах, творимых немцами над
мирными белорусскими жителями. Баяли, что гитлеровцы со-
здают какие-то лагеря смерти, туда сгоняют женщин, детей,
стариков и пленных красноармейцев, истязают их нечелове-
ческими пытками, а потом расстреливают.
В первых числах июля в Родионовку дошла весть, что
наши войска продолжают отступать, а немцы захватили Сен-
но, Пинск, Чашники и лезут уже к Горкам.
На одиннадцатый день войны Мирослав, хотя ему исполни-
лось уже пятьдесят четыре года, и по этой причине он не под-
лежал призыву, записался в Красную армию добровольцем.
Полина положила в солдатскую котомку мужа кусок сала и
буханку хлеба, на шею повесила небольшой льняной мешочек
с зашитой в нём горстью земли, взятой из-под яблони в саду.
По деревне Полина шла, сжав плотно губы и с окаменевшим
– 29 –
лицом. Но когда до Совы, где располагался сборочный пункт
призывников, оставалось с полкилометра пути, она вдруг опус-
тилась на колени перед мужем, обхватила его за ноги, прижа-
лась к ним и закричала, протяжно завывая: «Не пу-у-ущу! Не
оставляй меня, любы мой! Как мне жить без тебя, сокол мой
ясный! Ты же покинешь меня на денёчек, а мне он покажется
месяцем, отъедешь на недельку, а неделюшка та продлится
годочком».
Мирослав пытался освободить ноги, но Полина сжала их
мёртвой хваткой так, что он не мог шевельнуться и стоял слов-
но статуя.
Мирослав оглянулся: не видит ли кто из деревни, как жена
вцепилась в него. Но вокруг них по обе стороны дороги рассти-
лался только покосный луг, утопающий в цветущем разнотра-
вье, да далеко за Проней, у края проснувшегося леса, маячило
медленно передвигающееся пятно: там паслось стадо коров.
За спиной виднелась Родионовка, где родился он, и где
жили его деды спокон веку. На краю деревни находилось клад-
бище с могилами родичей и других сельчан. Вдоль улицы тяну-
лись два ряда старинных лип, растущих почти у каждого дома.
Глубокой осенью липы сеяли дождём ярко жёлтых листьев
на крыши домов, на палисадники, улицу, оттого Родионовка
казалась одетой в золотую парчовую ткань. На другом конце
деревни липовая аллея обрывалась, и деревенская улица пе-
реходила в шлях, на обе стороны которого расстилались поля
с уже заколосившимся житом.
Кое-где над печными трубами вился дымок: это хозяйки
дотапливают печи, готовят еду и семье, и домашней скотине.
По правую сторону, за деревенскими огородами раскинул-
ся колхозный сад с редкими сортами яблонь — краса и гор-
дость родионовцев. Говорили, что сам Мичурин прислал эти
яблоневые саженцы.
Где-то там, посередине деревни стоит его хата. Когда он
женился и отделился от родителей, то выстроил дом, хотя и
небольшой, но места для семьи хватало. Три дочери и семи-
летний сынишка, что остались сейчас дома, жили в согласии,
раздоров между ними не наблюдалось.
– 30 –
– Поля, давай сядем, поговорим, — Мирослав нагнулся и
за подбородок приподнял голову жены. И столько безысход-
ного отчаяния застыло во взгляде Полины, что у него самого
запершило в горле.
Они устроились на обочине дороги, на траве, покрытой
обильной утренней росой: солнце только-только выкатилось
из-за горизонта и ещё не успело набрать жара в свои лучи. Ми-
рослав и Полина сидели, обнявшись, как в те молодые, став-
шие теперь далёкими, годы.
– Мирослав, что ж ты сам вызвался идти на войну? Тебе
через месяц пятьдесят пять исполнится. Есть же молодей
и, — Полина хотела сказать: «покрепче тебя», но осеклась.
Мирослав по силе не уступит и двадцатилетнему хлопцу: его
кулаки почти в два раза больше, чем у других родионовских
мужиков. Бревно может один поднять и донести от леса до
деревни.
– Полечка, дело вовсе не в годах. — Он помолчал. — По-
нимаешь, жёнушка, немец пришёл на Русь. В защите она нуж-
дается от ворога проклятущего. Кто же отстоит её, если не
мужик расейский! Я тебе так скажу, что возраст в данном слу-
чае ни при чём. Умеешь держать винтовку, — гони супостата
с родной земли.
– А дед Иван, он же в силе пребывает, хоть и семьдесят
два стукнуло, и стреляет метко, лучший охотник на всю Расею.
Что же и он должен идти воевать? — спросила Полина.
– Да дед Иван и дед Макар, правда, дед Макар чуть мо-
лодей будет за деда Ивана, — говорил Мирослав, — так они,
Полюшка, ходили вместе со мной записываться в Красную
армию. Своё воинское умение они показывали комиссару. Ко-
миссар подбросит копейку в воздух, а наши деды одновремен-
но стреляли в эту копейку, и попадали пуля в пулю. Да только
комиссар решительно отказал нашим дедам. Он сказал, что в
атаку против немцев не пешком ходят, а бегают. Вот тут дед
Макар и Иван приуныли. Поняли, что отбегали своё.
– Мирослав, что за народ, эти немцы? У них есть хаты,
огороды? А что немцы хотят от нас? Мы же их не трогали, не
мешали жить.
– 31 –
Мирослав вдруг приглушил голос, как будто то, что он сей-
час изречёт, может быть услышанным ещё кем-то.
– Не одну тысячу лет, Поленька, не даёт германцам покоя
наш славянский уклад жизни. Издревле мы, славяне, привык-
ли жить сообща, то есть, общинно. А у германца мысли текут
в другом направлении: как бы покорить какой-нибудь народ и
стать хозяином над ним. Вот и полез опять на Русь.
Мирослав отстранил от себя Полину.
– Полюшка, журавинушка моя, мне пора идти, не опоздать
бы к намеченному часу сбора, а то позору тогда не оберёшь-
ся.
Он утёр ладонью слёзы на глазах жены, обеими руками
обхватил голову и крепко прижался к её губам. Так они сидели
долго, не в силах оторваться друг от друга.
– Журавинушка, люба моя, единственная, я скоро вер-
нусь.
Мирослав встал, помогая подняться с земли жене.
– До свидания, сокол мой любы. Я буду дожидаться.
Иди, — не возвышая голоса, произнесла она.
Мирослав, не оглядываясь, зашагал к Сове.
Через неделю после ухода Мирослава, как-то утром,
когда ещё не были вытоплены печи, в Родионовке объяви-
лись беженцы из Могилёва. Они говорили, что бои за город
шли тяжёлые: на улицах оставались груды трупов и немцев
и наших красноармейцев. Пытаясь спасти свой немудрёный
скарб и детей, они шли на восток к деревне Баево. Однако,
некоторые семьи, как они рассказывали, остались в Горках,
в Зубрах. По пути могилевчане передавали весточки родным
от тех солдат, армейские части которых направлялись в сра-
жение за Могилёв. Фамилии родионовских мужиков беженцы
не могли вспомнить: значит, они воевали в другом направ-
лении.
– Подождите-ка, — взволновался старик, сидя на передке
телеги с вожжами в руках, — кто-то с лазаретной машины, в
которой везли раненых в Шкловский госпиталь, крикнул, что
если мы будем проезжать через Родионовку, то чтоб передали
его жене Запрудной, что он жив.
– 32 –
– Нету у нас жильцов с такой фамилией, и в соседних де-
ревнях что-то не припомним таких людей. Может, в тех дальних
местах, куда вы направляетесь, живут Запрудные? А у нас-то,
так совершенно точно, отродясь таких не бывало, — заверяли
родионовцы старика.
– А может, он назвал не Запрудная, а Заречина? — спро-
сила Полина.
– Вот-вот, — повеселел старик, — именно так и сказал:
«Передайте Заречиной, что я жив».
Родионовцы совали в руки могилевчанам узелки со всякой
снедью: яйцами, салом, отварной картошкой, зелёным луком и
долго смотрели вслед веренице спасающихся от войны бежен-
цев, пока те не скрылись за поворотом шляха.
Полина вошла в хату с посеревшим лицом. Она опусти-
лась на лавку у двери и так в неподвижности, с остановив-
шимся взглядом, просидела около часа. Дети ни о чём не рас-
спрашивали мать. Они догадывались, что её молчание каким-
то образом связано с их отцом. Наконец, Полина поднялась с
лавки и спокойным голосом, каким обыкновенно говорит чело-
век после принятия твёрдого решения, сказала:
– Я пойду за отцом. Он раненый лежит в госпитале в
Шклове. Любава! — обратилась она к старшей дочери. — Смот-
ри за хозяйством и детьми. Я возвращусь скоро. Не забудьте
поливать грядки с морковкой, делайте это на заходе солнца.
– Мама, до Шклова же будет больше сотни километров! —
удивлённо сказала Любава. — Как же ты без подводы в такую
даль будешь добираться?
– Свет не без добрых людей, — отвечала Полина. — Где
подвезут, а где и пешком пройду. Не велика цаца.
Она обула лапти, в большой платок положила две буханки
хлеба, несколько преснаков, в бумажку насыпала соли. Сюда
же добавила прошлогодние сушёные яблоки и спички. Все
продукты могут пригодится, так как неизвестно, сколько дней у
неё уйдёт на этот поход. Свернула платок в скатку, забросила
за спину, а концы скатки завязала на груди.
– Ждите меня с отцом, я — быстро. — Полина обняла и
поцеловала детей и огородами, по выгону и мост через Про-
– 33 –
ню, вышла на ольшан. Пересекла затем шоссейную дорогу,
связывающую Горки и Оршу, краем леса прошла мимо Слобо-
ды и Зубрей и просёлочной дорогой добралась до Маслаков.
Не задерживаясь ни на мгновение, не осматриваясь, Полина
вышла на край деревни и только здесь остановилась, пере-
вела дух.
Солнце только-только повернуло с полудня на закат.
– Куда идёшь? — услышала Полина за спиной густой ба-
совитый голос.
Она оглянулась.
– Тп-ру-ру! — натянул вожжи возница. — Далеко идти?
Садись, подброшу.
– Мне в Шклов надобно.
– До Шклова не довезу, а до Любиничей, со всей моей охо-
той, то, пожалуйста. Если устроит тебя, конечно, такое предло-
жение, то располагайся.
Полина разместилась на задке телеги и задремала. Нако-
нец тряска телеги прекратилась и Полина услышала: «Прибы-
ли. Дальше уж сама добирайся, не обессудь. Мне сегодня же
надо вернуться в Маслаки».
– Спасибочки тебе. Да тут уже рядышком. Не переживай
за меня, дойду быстро.
– Кто у тебя в Шклове? — спросил возница.
– Мужик, — ответила Полина. — В бою под Могилёвым
ранение получил. А в Шклове госпиталь устроен для наших
бойцов. Вот иду забирать домой.
– А сама-то, откуда будешь? — дознавался возница.
– С Родионовки мы, — ответила Полина. Она слезла с
телеги, поправила привычным движением платок на голове
и споро зашагала по гладко накатанной дороге в направлении
к Шклову.
Госпиталь расположился в школе. Но, по-видимому, там
не хватало места для всех раненых и поэтому во дворе школы
стояли ещё и палатки, в которые время от времени входили
люди в белых халатах.
В воздухе стоял беспрестанный гул, производимый само-
лётами, летящими в разных направлениях, то ли немецкими,
– 34 –
то ли нашими, не разобрать. Вдалеке, с той стороны, куда
обычно закатывалось солнце, слышался грохот пушечной
пальбы. Неожиданно один из самолётов отделился, он пошёл
на снижение и, как показалось Полине, пикировал прямо на
школу. «Ложись!» — раздалась команда. Полина бросилась на
землю, закрыла голову руками. Звук рассекаемого самолётом
воздуха перешёл в оглушительное грохотание, потом насту-
пила тишина, а спустя мгновение раздался взрыв за полосой
чернеющего леса.
– Наши «мессера» подбили! — услышала Полина чьё-то
радостное восклицание. Она встала на ноги.
Шум заводимых моторов, сигналы подъезжающих и отъез-
жающих машин, ржание испуганных, запряжённых в подводы
лошадей, беготня солдат, медицинского персонала, отрывоч-
ных приказов — всё это производило впечатление хаоса, бес-
толковой суматохи. Однако ни машины, ни лошади, ни люди
не только не сталкивались друг с другом, а, наоборот, в их пе-
ремещениях можно было заметить строгий порядок. Полина
догадалась, что госпитальная стоянка для раненых готовится
к отъезду.
Она отыскала Мирослава. Тот лежал на полу спортивного
зала школы, до отказа заполненного ранеными бойцами. Она
опустилась на колени перед мужем, лицо которого было мерт-
венного цвета.
Мирослав приоткрыл глаза.
– Ты? — сказал он, еле шевеля запёкшимися губами. —
Тебе нельзя здесь. Тут — война. Уходи. — И он опять закрыл
глаза.
Полина вышла из школы, нашла доктора и повела разговор
с ним о ранении мужа. Выяснилось, что в груди Мирослава за-
стрял осколок от разорвавшейся гранаты. Осколок маленький,
с ноготь величиной, но находится в опасной близости от сер-
дца. Доктор объяснил также, что оперировать сейчас нельзя,
нет подходящих условий, и что часа через два-три начнётся
эвакуация раненых, поскольку пришло сообщение о том, что
немцы вытеснили Красную армию из Могилёва, оккупировали
Толочин и уже на подступах к Витебску и Орше.
– 35 –
– Доктор, можно мне забрать мужа домой? — спросила
Полина, натянувшись всем телом, словно стрела. — Наша
деревня тут недалеко, возле Шклова, — добавила она.
Доктор закурил папироску. Он оглядел эту простую кре-
стьянскую женщину, великое чувство любви которой оказа-
лось выше страха смерти, страха перед озверевшими гитле-
ровцами, артиллерийскими снарядами, падающими с неба со
зловещим свистом бомбами.
«Сколько же хранится в русской женщине отважности и
духовной силы, чтобы, пренебрегая смертью и, бросив дом,
детей, родных, ринуться в житейскую бурю и всё лишь для
того, чтобы спасти любимого человека. Любить и не желать
взамен ничего. Любить без корысти и благоговеть перед муж-
чиной, принимающего её светлое чувство любви.
А что же мы, русские мужики? Неужели возможно отверг-
нуть это святое, воистину неземное чувство, остаться безраз-
личным к столь трепетному и прекрасному движению русской
души? Нет же, нет, тысячу раз нет. Сейчас, именно в эти страш-
ные для Родины годины, у русского мужика и проявилось, глу-
боко скрываемое в повседневной жизни, истинное чувство
преклонения перед величием души русской женщины.
Не раздумывая, он бросился защищать любовь своих жен-
щин, их душевную теплоту, заботу, внимание, умение хранить
семью, считая, что во Вселенной выше семейного рода ничто
не может существовать. И будет он драться, грызть за горло
врага, но не уступит поле любви чужеземцу, не способному к
приношению великой бескорыстной жертвы к ногам человека.
А такая любовь, как у этой крестьянки, спасает человечес-
кие жизни. Кажется, в древнеславянском языке слово «семья»
имеет смысл «Родина». Как всё у русского народа перепле-
лось: и слова, и личные отношения, и государство» — рассуж-
дал про себя доктор.
Он ещё раз кинул беглый взгляд на Полину: «Врёт, конеч-
но, что деревня рядом. Лапти и белые онучи покрыты толстым
слоем серой дорожной пыли. Наверное, не один десяток кило-
метров прошагала эта крестьянка с её вековечной любовной
жертвенностью. Да и выбившиеся из-под платка светло-золо-
– 36 –
тистые волосы, изодранный рукав на блузке, вырванный ку-
сок юбки, болтающийся сзади, говорят о том, что она, скорее
всего, не шла, а всю дорогу бежала бегом. Бежала, наверное,
и через лесные овраги и падала не раз, на что красноречиво
указывают ссадины на ладонях и лице», — доктор сделал ещё
несколько затяжек и подозвал медсестру.
– Оформите документы на выписку, — начал он.
– Заречина Мирослава Святославовича, — подхватила
Полина.
– Да-да, на него самого. И вот что ещё, — доктор обернул-
ся к Полине. — Этот осколок со временем может выйти и сам,
без хирургического вмешательства, а может и закапсулиро-
ваться. На первых порах Вашему Мирославу Святославовичу
надо есть только куриный бульон, приготовленный из петухов,
а не куриц.
– А сколько ж этих петухов надо сварить? — спросила По-
лина.
– Для укрепления организма — не менее четырнадцати.
Всё, многоуважаемая, забирайте Вашего мужа и будьте здоро-
вы. — Доктор повернулся, чтобы идти. Но Полина уже развя-
зала платок-скатку и достала буханку хлеба.
– Примите, доктор, за Вашу доброту. — Полина с покло-
ном протянула гостинец.
– Благодарствуйте! — доктор взял хлеб, понюхал его. —
Землёй пахнет, — сказал он, — Родиной. Так как называется,
говорите, Ваша деревня? — с хитрецой в голосе спросил он
Полину.
– Любиничи, любинические мы, — твёрдым голосом отве-
тила Полина.
Доктор махнул рукой, к нему подошёл молоденький сол-
дат и козырнул.
– Медикаменты загрузили в машину?
– Так точно, товарищ майор, загрузили! — отчеканил сол-
дат.
– Вы же едите по направлению к Орше, как я понимаю?
Будьте любезны, братец, подбросьте одного раненого до стан-
ции Любиничи. И для этой женщины отыщите местечко.
– 37 –
– Есть! — ответил солдат.
В Любиничах солдаты осторожно сняли Мирослава и по-
ложили на обочине дороги.
– Спасибо, сыночки дорогие! — поблагодарила Полина.
– Нет за что. До свидания, мать. Поправляйтесь!– Маши-
на заурчала и через пару минут скрылась за домами.
Солнце зависло совсем низко над горизонтом: вот-вот за-
вечереет.
Мирослав приподнялся и сел. Полина достала берёзовый
туесок, поднесла к губам мужа: «Пей, Мирослав, пей, любы
мой».
«Как же добираться нам домой? Надо что-то придумать» —
размышляла Полина.
– А ты быстро обернулась, — неожиданно послышался
басовитый голос. — Я думал, что всю ночь придётся ждать
твоего раненого мужика. — К Полине подошёл знакомый воз-
ница. — Давайте-ка, садитесь, время у меня ещё немного есть
в запасе, довезу вас до Слободы.
К Слободе подъехали, когда вечерняя синева сильно за-
густела, но хаты слобожан, лес, поля ещё хорошо просматри-
вались.
Возница помог спуститься с телеги Мирославу, затем до-
стал волокушу, сплетённую из прутьев лозы и с привязанными
к ней постромками.
– Я пока ожидал вас, смастерил волокушу. Не знал, что
за рана у твоего мужика. А вдруг обезноженный вовсе, так вот
волокуша пригодилась бы весьма кстати, — сказал возница.
– Благодарствую. Помог ты нам крепко. На, возьми, пожа-
луйста, — Полина достала из платка-скатки хлеб, преснаки и
остальную готовизну, положила всё это на дно телеги, устлан-
ной сеном. — Прими, гостинцы, не откажись, добрый человек.
– Да что ж отказываться от подарков- то? Не след этого
делать, оченно даже пригодятся. Ну, бывайте здоровы, земля-
ки, лечите рану сердечную.
– Откуда тебе известно, что у Мирослава осколок под
сердцем? — поражённая такой осведомлённостью возницы,
спросила Полина.
– 38 –
Возница хмыкнул: «Так в сражении под Могилёвым только
один боец и был в таком возрасте, как твой Мирослав. Это ж
он водил молодых красноармейцев в рукопашный бой с фри-
цами. Те, как завидят твоего мужика, так ружья кидают на зем-
лю, а в штаны столько накладывают, что вонь по всему фрон-
ту разносилась. И кричат при этом: «Русский Иван, большой
русский Иван! Фрицам капут!» Но мужик твой внимания ноль
обращал на их вонючее приветствие, а когда сходились грудь
грудью, то он этим обгаженным фрицам скручивал головы,
словно цыплятам.
А молодые-то красноармейцы, видя, как воин, который
по возрасту им в отцы годится, спокойно расправляется с
этими поганками-фрицами, тоже кидались в рукопашную
схватку и били их по санкам и носапырям или же кинжалом
в бок.
Эх, если бы парень из Горок во время атаки слишком не
оторвался от наших… А то, видишь-ка. Ушёл далеко вперёд.
Фрицы его окружили, а он вытащил гранату да подорвал себя
вместе с ними, а твой Мирослав как раз бежал на выручку-то
нашему бойцу. Вот тут его осколком, под самое сердце», —
возница помолчал.
– Эх, кабы не та граната, — продолжил он, — то твой
мужик за собой в атаку водил бы всю Красную армию и все
войска шли бы за ним. Да что же теперича. Выздоравливай
земляк-богатырь. Спасибо тебе за тот бой.
Мирослав протянул руку вознице: «И ты, бывай здоров» —
тихим голосом произнёс он. Возница, наклонившись к Миро-
славу, однако же, вместо правой руки, подал левую.
– А что с рукой, земляк? — спросил Мирослав.
– На первой Мировой с фрицем в рукопашной покале-
чил, — ответил возница.
Полина только сейчас обратила внимание, что сухонький,
юркий возница всё делает левой рукой, а правая служит ему
только для подпорки. Несмотря на жару, на голове у него надет
треух, на тело, поверх рубахи с вышитым воротом и подпоя-
санной верёвкой, накинута телогрейка. И до того телогрейка
была старой и засаленной, что блестела, будто лаковая. На
– 39 –
ногах лапти с суконными онучами. «Бобыль, что ли?» — поду-
мала Полина и спросила:
– Сколько ж тебе годов?
– Я с восемьсот шестидесятого. С сестрой младшей живу
в Маслаках. Бабу свою и детей потерял в первую Мировую:
с голоду перемёрли. Но я фрицам тоже тогда дал прикурить.
Пожалуй, что за сотню осталось лежать в Расеи кормить чер-
вей. И как только Земля-Матушка выдерживает это племя
нелюдей, не знаю. Вот и опять припёрлись, поганцы смердю-
чие, — старик сплюнул. — Ну да ничего, очистим и от этих
атмосферу Расейскую.
– Так тебе ж в первую Мировую было пятьдесят четыре
года! — воскликнула Полина. — В одна тысяча девятьсот че-
тырнадцатом годе тебе как раз исполнилось пятьдесят четыре.
Как же тебя-то в таком преклонном возрасте в солдаты взяли?
Что, у царя молодей тебя мужиков не было, что ли?
Возница и Мирослав переглянулись многозначительными
взглядами, как будто они знали нечто такое в своей жизни, что
было неведомо Полине.
– А ты, жёнка, спроси у своего мужика про преклонный
возраст и он тебе объяснит, что когда Расею забижают, то
расейские мужики своих годов не считают. Всякого обидчика
отечества казнить надобно, вот что я тебе скажу. Закон та-
кой, милая жёнка, существует у природы. И против того зако-
ну душе мужицкой идти никак нельзя, иначе уважение к себе
потеряешь. А кто я без уважения к душе своей? Мухомор,
поганка ядовитая, вот кем я окажусь без почитания нутра свое-
го мужицкого, — говорил возница, взбираясь на телегу и беря
в левую руку вожжи.
– Покедова, земляки, ехать надобно, а то сестра в вол-
нении пребывать будет — он легонько тронул вожжами круп
лошади: «Пошла, милая. Пошла домой».
Полина, поддерживая под мышки, помогла мужу переполз-
ти на волокушу. На это перемещение Мирослав, по-видимому,
растратил последние силы. Он лёг на спину и закрыл глаза.
Полина впряглась в волокушу и потащила её через шоссе
к ольшану.
– 40 –
Раньше, на месте грунтовой дороги, соединяющей Родио-
новку с шоссейным полотном, рос ольховый лес. И для того,
чтобы съездить в Горки или Оршу, родионовцам приходилось
совершать большой крюк, то есть добираться сначала до
Совы, а уж из неё — до избранного пункта назначения. Лет
сто назад родионовским мужикам пришла в голову серьёзная
критическая мысль: на такие поездки время они расходуют не-
разумно. Устроив совещание, они приняли решение: вырубить
ольховый лес и проложить дорогу напрямую от деревни до
шоссе. Сказано — сделано! Два года ушло на расчистку, вы-
корчёвывание и выравнивание верхнего слоя грунта. Но зато
потом их усилия окупились с лихвой: каких-нибудь четверть
часа и родионовцы, пожалуйста, тебе, на главной обществен-
ной трассе.
Как только Полина с шоссейной насыпи ступила на оль-
шан, одновременно со стороны Совы послышался шум, пере-
росший вскоре в рёв машин.
Ночь сгустилась до непроглядной темноты. Лес, шоссе,
дорога-ольшан, волокуша, с лежащим на ней Мирославом,
стали почти неразличимыми, сливаясь с ночным мраком. По-
лина легла на живот рядом с волокушей и до рези в глазах
всматривалась в приближающуюся технику. Вскоре грохот ма-
шин раздался чуть ли не над её головой: это была колонна
танков, передвигающаяся по направлению к Орше. «Чьи тан-
ки? Наши или немецкие?» — Полина затаила дыхание, она
боялась даже шевельнуться.
А танки, выстроившись друг за другом, всё текли сплошной
лавиной, взламывая железным лязгом сонную тишину и мглу
окрестных деревень. Наконец, гром машин начал удаляться,
затихать и вдруг, сразу, наступила оглушительная тишина, и
всё опять погрузилось в кромешную тьму.
Насколько на земле разлилась ночная темь, настолько же
небо высветлилось от ярко мерцающих звёзд. Среди них осо-
бенно выделялся своим сиянием семизвёздный ковш Большой
Медведицы. Его рукоятка нависла прямо над Родионовкой.
Полина накинула на плечи постромки и потащила волокушу,
– 41 –
с каждым шагом удаляясь всё дальше от опасной шоссейной
дороги.
Вначале передышку она устраивала через каждые двад-
цать шагов, затем снова впрягалась, делала двадцать шагов и
останавливалась. Однако ей подумалось, что она устраивает
себе слишком частый отдых, и поэтому решила тянуть волоку-
шу на счёт до пятидесяти шагов, а уж потом отдыхать, вырав-
нивать дыхание.
По правую сторону ольшана росло поле с уже зацвета-
ющим льном. Порой Полине мерещилось, что вдоль кром-
ки льняного поля крадутся бесшумно тени каких-то зверей.
Когда же она оборачивалась, чтобы посмотреть, кто бы это
мог быть, то никого не обнаруживала, а только слегка колы-
хающийся лён, до этого бывший совершенно неподвижным.
Полина вдруг отчётливо вспомнила, что несколько раз, когда
она бежала лесом к Шклову, она видела, как за деревьями
мелькали такие же тени. «Волки, — подумала Полина, и тело
вмиг покрылось холодным потом, — за мной следом идут
волки».
Полине казалось, что она идёт, но на самом деле она уже
давно ползла по ольшану, рывками передвигая волокушу с ле-
жащим на ней Мирославом. Иногда она наклонялась к лицу
мужа, слушала его дыхание, и снова тянула волокушу, отсчи-
тывая вслух намеченные пятьдесят шагов.
Полина дотащила волокушу до коровника, который стоял
на косогоре, круто обрывающемуся к берегу Прони. «Всё, те-
перь осталось совсем немного, — думала Полина, вглядыва-
ясь в смутные очертания речного моста,- пройду мост, потом
поднимусь на выгон, а там уже и хата рядом».
Она села рядом с волокушей: руки и ноги у неё тряслись,
биение сердца подступало к самому горлу, глаза закрывала
серая пелена, платок сбился на затылок, мокрая от пота кофта
прилипла к телу. Пересиливая слабость, она поднялась, было,
но не устояла, колени подломились, и она вновь опустилась
на землю «Сейчас, я сейчас, Мирославушка, только капель-
ку отдохну. Мы уже с тобой почти что дома» — чуть шевеля
– 42 –
пересохшим языком, говорила Полина. Она сызнова сделала
попытку встать, но ноги отказывались ей подчиняться.
Вдруг из темноты прямо перед ней возникли силуэты вол-
ков. Один из них приблизился и пастью схватил постромки.
Полина ойкнула, отпрянула и повалилась на бок. «Дедушка
Иван, дедушка Иван, помоги, спаси меня, ты же охотник. Дед
Иван» — леденея от ужаса, шептала Полина. Другой волк по-
дошёл к сжавшейся в комочек женщине и лизнул её в лицо.
Полина потеряла сознание.
Очнулась она, когда чьи-то сильные руки подняли её с
земли, и послышался уверенный голос деда Ивана, который
приказывал раненого нести не на волокуше, а на одеяле.
По дороге к дому Полина узнала, что дед Иван проснулся
среди ночи оттого, что во дворе вдруг закудахтали куры, нача-
ла мычать корова и заблеяла овца.
«Выскочил я, — рассказывал дед Иван, — а посерёдки
двора сидит здоровенный волк. Я было назад, в сенцы сунул-
ся, чтобы в руки схватить орудие какое, а серый как прыгнет,
и встал между мною и дверью в сенцы. И давай наступать на
меня, и всё норовит оттеснить к воротам, а живность не трога-
ет, как будто она ему и не интересна вовсе. Что за поведение
у зверя странное, не волчье какое-то, а больше на человечье
похожее, думаю. Подошёл к воротам, открыл их, а волк стоит в
проёме и не двигается. Вот тут до меня стало доходить, что он
пытается меня куда-то отвести, и зла от него я не претерплю.
Иду по деревне, а волк впереди рысит, да что-то мне один
на один страшновато оставаться со зверем. Взял да и крикнул
Макару, чтоб тот выходил, потом Василя позвал, а волк — ни-
чего, идёт впереди. Вся деревня всполошённая проснулась.
Перешли мост, поднялись к ферме, а там ты с Мирославом
лежишь и оба в беспамятстве находитесь. А вокруг вас волчья
стая кругом расположилась, вроде как охраняют, стерегут, зна-
чит. Ну, как только мы рядом с вами оказались, лесные гости
исчезли, вроде бы их и не было совсем. Вот такие дела чудные
вершатся нынче» — завершил рассказ дед Иван.
На утро следующего дня у постели Мирослава побывали
все жители деревни. Мирослав спал, сквозь сон он слышал
– 43 –
взволнованные голоса людей, но проснуться не хватало сил.
Пробудился он только на третий день. В хате никого не было.
Мирно стучал маятник часов. На подоконнике окна, открытого
в палисадник, сидела кошка. Почувствовав взгляд человека,
она спрыгнула на пол, подошла к двери и начала мяукать, тре-
буя выпустить её на улицу. Мягкая улыбка тронула губы Миро-
слава: он дома, значит, будет жить, поправится.
Вошла старшая дочь, увидела проснувшегося отца, лицо
осветилось радостью: «Папочка, здравствуй!» — сказала
она.
– Здравствуй, доченька. А где все? — слабым голосом
спросил Мирослав.
– Родик с мальчишками на речке, рыбу ловит. А мама с
Меланьей и Велесой в огороде. Я сейчас позову их — Любава
выскочила из хаты.
Через минуту в хату стремительно вбежала Полина. Она
испуганно взглянула на мужа: не случилось ли что с ним.
– Как ты, Поля? — спросил Мирослав.
– Да что я? Что со мной станется? — ответила Полина,
присев на край кровати и поправляя под головой мужа подуш-
ку. — Опомнился, пришёл в себя, вот и хорошо, вот и славно.
Лежи, не двигайся, тебе полный покой нужен. А ещё доктор
приказал тебе питаться петушиным бульоном. Так ты, Миро-
славушка, ешь этот бульон, пожалуйста, и не говори, что такая
еда только для детей годится. Хорошо?
– Добро. Что скажешь, то и буду делать, — сказал Миро-
слав. Он взял руку жены, поднёс к губам и поцеловал её. —
Спасибо, Полюшка, спасла ты меня, родная. А что у тебя с во-
лосами? Ты что, пеплом их посыпала? — удивился Мирослав,
разглядывая волосы жены.
Полина подошла к зеркалу. В нём она увидела женщину с
совершенно седыми волосами; глаза с горячечным блеском и
чёрными кругами под ними; кровоподтёками на скулах и под-
бородке. Чужое, не принадлежащее ей лицо. Обернулась к
мужу: «Бог с ними с волосами, какие есть, такие и носить буду.
Родя, — подозвала она сына, стоявшего с удочкой рядом со
старшими сёстрами. — Беги за бабушкой Марией, она живёт
– 44 –
в том конце деревни, что ближе к Сове. Ты знаешь бабушку
Марию?»
– Знаю, мама. Её хата рядом с колодцем-журавлём стоит.
А в палисаднике растёт крыжовник, сладкий, хоть и зелёный.
Меня бабушка Мария угощала в прошлом году. Она сказала,
что и этим летом покормит крыжовником, только он ещё не
поспел. А что сказать бабушке? — Родион смотрел в лицо ма-
тери, готовый выполнить любую просьбу.
– Скажи, что твой папа пришёл в себя, и требуется по-
мощь.
– Хорошо, мамочка. Папа, я быстро сбегаю, только ты
не засыпай опять, — скороговоркой выпаливал Родион. —
Я быстренько обернусь, только ты обязательно погоди меня,
не засыпай. Мне надо тебе показать машинку, я сам выточил
её из дерева.
– Добро, сыночек, подожду, — ласково ответил Миро-
слав. Родион стремглав выбежал из хаты.
«Какие у нас хорошие дети», — подумал Мирослав. Потом
сказал: «Несите бульон, детское питание. Да ничего не поде-
лаешь, придётся есть бульон, я и сам ноне, словно дитя ма-
лое».
В течение месяца баба Мария лечила Мирослава разными
болотными травами, голубой глиной, что в избытке имелась в
карьере за деревней, да ещё заговорами. Каждый день поила
его ключевой водой, и смачивала ею рану, и осколок вылез-
таки из тела. А через год Мирослав вошёл в прежнюю силу.
До родионовцев докатилась молва, что госпиталь из
Шклова, где лежал Мирослав, при эвакуации подвергся бом-
бардировке немецкими самолётами и что спаслись лишь те
раненые, что были на своих ногах, остальных же всех поуби-
вало. Мирослав, узнав о жестокой гибели однополчан, сказал,
что немцы нарушают божественные законы. Он говорил: «На
войне добивать раненых нельзя, так как раненому воину жизнь
оставляют боги, и человек уже не волен распоряжаться и вме-
шиваться в его дальнейшую судьбу. Немцы же переступили
черту божественных предписаний, и теперь им придётся сра-
– 45 –
жаться не только с русским войском, но и с высшими небесны-
ми силами.
Всё! — добавил он категорически. — Проиграли фрицы
войну. Боги русов не прощают вторжения, которое изменяет
распорядок в их вековечной жизни».
События далёкой войны промелькнули в воспоминаниях
Мирослава, и он снова склонился над женой. Авдотья под-
несла к носу Полину краешек полотенца, смоченного уксусом.
Полина дёрнула головой и открыла глаза.
– Полечка, ну с чего ты взяла, что это не благодарствен-
ное письмо, а похоронка? Там же говорится только о награде
Родиона, о том, что наш сын служит без замечаний, безупреч-
но и что начальство им довольно, — уговаривал жену Миро-
слав.
– Дайте-ка, пожалуйста, мне конверты, — попросила Ав-
дотья.
Она долго рассматривала штампы на конвертах, потом
воскликнула: «Конверт от морского начальства отправлен
ещё в марте. Вот, смотрите сами, седьмое марта. А Родион
отправил письмо тридцатого мая. То есть получается, что ваш
сын писал послание уже после того, как было отослано на-
чальственное письмо с благодарностью. Так что жив, здоров
Родион, в скорости домой прибудет» — уверенно заключила
Авдотья и задорно улыбнулась.
Полина тоже внимательно изучила штемпели на конвертах
и виновато проговорила: «И что за напасть налетела на мою
голову, могла бы и сама проверить конверты. Хватит волнению
предаваться, — она встала с постели. — Мирослав, вези-ка
венец на ключ, люди ждут».
– Меняете сруб на ключе? — спросила Авдотья. — Дядя
Мирослав, а можно взглянуть хоть одним глазком на венец?
– Отчего же нельзя? Запрету нет на глядение. Полина,
иди, покажи венец, а мне на чердак надо слазить.
Авдотья кругом обходила венец и при этом она беспре-
рывно ойкала и всплёскивала руками.
Когда она вернулась в хату, Мирослав протянул ей новые
лапти с онучами и сказал: «Авдотья, держи обновку, а калоши
– 46 –
скидывай, они починки требуют. На днях заезжай, заберёшь из
ремонта свою обутку».
– Дядечка Мирослав, тётя Полечка, вот спасибо, вот по-
дарочек нежданный, негаданный, — приговаривала Авдотья,
обматывая ноги онучами и переплетая их оборами. — Вот уж
угодили, так угодили, нечего сказать. Ай, красота-то какая, а
мягонькие, удобные до чего ж! — Почтальонша встала с лавки,
прошлась, пританцовывая по хате, и засмеялась тоненьким,
по-детски всхлипывающим смехом. Потом встала перед хозя-
евами и пропела звонким, чистым голосом:
– Дай же, Божа, чтоб вам было гожо,
Весело жилося, счастливо велося,
В поли уродисто, в гумне — накладисто,
В клети насыписто, в млыне — намелисто,
В дежи подыходисто, на столе уедисто.
– Спасибо, добрая душа за речь богатую. И тебе того же
желаем, — Полина заулыбалась, невольно поддаваясь радост-
ному настроению Авдотьи.
Авдотья птицей выпорхнула из хаты, вскочила на вело-
сипед, ещё раз оглядела обновку, помахала рукой Полине и
Мирославу, провожающих с крыльца гостью-вещунью, и пока-
тила домой в Сову. Там её ожидали двое сыновей-подростков,
которых она растила одна: мужа расстреляли во время войны
немцы за связь с партизанами.
Мирослав подогнал подводу, погрузил на неё венец, при-
крыл одеялом и повёз к ключу. Полина крикнула вдогонку: «Ез-
жай, я следом скоро буду, только ковш возьму для воды».
ВЕНЕЦ
– Дедушка Мирослав едет! — закричали дети и побежали
навстречу подводе, свернувшей с выгона на дорогу, прилегаю-
щую к лугу позади деревенских огородов. Женщины вздохну-
ли с облегчением: торжественный момент в их жизни не будет
упущен.
– 47 –
Мирослав остановил лошадь, спрыгнул с телеги, оглядел
собравшихся сельчан. В груди сдавило сердце: как-то оценят
его мастерство земляки? «Многие родионовские мужики топо-
ром владеют не хуже моего. А что доверили ему последний
венец рубить, так это, пожалуй, из уважения к возрасту» — ду-
мал Мирослав, стягивая холстину с творения своих рук.
Подошли мужики. «Поднимайте!» — велел Мирослав.
Внук деда Ивана, сорокалетний Олег со своим другом Васили-
ем сняли венец с телеги.
Родионовцы прямо-таки впились глазами в изделие дядь-
ки Мирослава. Им в жизни приходилось видеть и самим тво-
рить множество необычайных вещей, головы у родионовцев,
надо заметить, варили весьма недурно, но такого изобретения
они ещё не видывали на своём веку.
Мирослав стоял, не говоря ни слова, и родионовцы, пора-
жённые увиденным, тоже хранили молчание, раскрыв в изум-
лении рты.
Над брёвнами, связанных в четырёх углах в обло, возвы-
шался дощатый купол. Наверху, в центре соединения выгнутых
досок, в распорке, был закреплён полый диск. По окружью дис-
ка с равными промежутками, но разной длины от него отходили
двенадцать тоненьких лучин. Это было Солнце и двенадцать
месяцев. Короткие лучины изображали те месяцы, когда Солн-
це обходило небо за время всего ничего, а длинные — когда
светило застывало над головой и, казалось, не двигалось с
места по нескольку часов.
На самом куполе были вырезаны созвездия, через кото-
рые Солнце пробегало в течение года.
У основания купола, по кругу венца, выстроились терема, с
выточенными бочкообразными крышами, застеклёнными окон-
цами, столбиками, подпирающими крышу, крылечками, украшен-
ными подзорами. К каждому крыльцу наверх вели три ступеньки.
На верхней ступеньке находились деревянные фигурки мужчин,
однако лицом и одеянием заметно отличающиеся друг от друга.
Какие-то фигуры были с длинной бородой или же — с короткой,
а кто и вовсе с голым подбородком. Кто одет в длинную рубаху
без пояса, кто — опоясанный; кто в лаптях, а иной — босой.
– 48 –
На второй ступеньке расположились фигурки женщин и
также по-своему принаряженные. На головах у некоторых жен-
ских фигурок одет кокошник, у других — кика или платок, а то
и простоволосые, с перекинутыми на грудь косами. Женщины
стояли, одетые в рубахи, сарафаны, кофты с юбками и понё-
вы. Ноги обуты в чеботы, лапти или же босые.
На самой нижней ступеньке разместились фигурки детей.
Внизу теремные строения охватывала кольцом широкая
доска. На ней были изображены речка, с перекинутым через
неё мостом. Мост соединял выгон с дорогой, ведущей в лес,
который рос недалеко от берега реки. Затем можно было раз-
глядеть околицу деревни и уходящий вдаль шлях, по обеим
сторонам которого колосилось поле пшеницы. Далее видне-
лась пойма луга, стог сена и пасущаяся рядом с ним лошадь.
За ними раскинулся яблоневый сад. Ветви яблонь гнулись к
земле под тяжестью созревших плодов.
В нижней части этого изображения выдавалась вперёд
выточенная деревянная голова утки с раскрытым клювом. Это
был сток для воды.
Дядька Мирослав пощипывал седые усы, и никак не мог
понять настроения родионовцев. Те же стояли, словно ока-
менелые, не сводя глаз с замысловатого венца. Наконец, дед
Иван сдвинулся с места и, как бы крадучись, начал обходить
вокруг диковинной вещи, которую продолжали держать Олег и
Василий. Он приблизил лицо к одному терему, упёрся редкой
седой бородой в кольцевую доску. Долго разглядывал мужскую
фигурку на крыльце, архитектурные детали терема. Потом ото-
шёл на шаг назад, охватывая взглядом целиком заинтересо-
вавшее его строение. Опять упёрся бородой в доску и вперил
глаза в деревянную статуэтку. Повернув голову к сельчанам и
ткнув пальцем в изваяние, с удивлением проговорил: «Это мой
дедушка, а внизу — бабушка. А это, — дед Иван опустил палец
на фигурку девочки, сидящей поджавши ноги на нижней сту-
пеньке крыльца, — моя матушка». Вскинул глаза ещё раз на
терем и уверенно добавил: «Мирослав мою хату обрисовал».
Речь деда Ивана словно сняла с родионовцев охватившее
их оцепенение. Они осторожно, будто боялись вспугнуть уже
– 49 –
возникшую в голове разгадку замысла дядьки Мирослава, при-
близились к венцу с куполообразным покрытием.
– Глядите-ка! То ж мой батька! — Ярослав обернулся, ища
глазами жену. «Ганна, погляди! Ты ж должна помнить его. Ког-
да мы поженились, он был совсем не старый, годов под пять-
десят. А это моя матка, а тут внизу я стою» — Ярослав огладил
коротко остриженную бородку, поправил рубаху за ремень и
засмеялся по-детски счастливым смехом.
Возгласы узнавания предков и самих себя понеслись со
всех сторон рассматриваемого венца.
– Глядите-ка! Бабушка Мария с мужиком своим Никитою
стоит, — возбуждённо говорил внук деда Ивана.
Баба Мария жила в том конце Родионовки, который соеди-
нялся двухкилометровой просёлочной дорогой с Совой, где
находился сельсовет. Баба Мария хотя и дожила до ста вось-
ми годов, а глаза имела зоркие, молодые. Выйдет, бывало, на
крыльцо, приставит ладонь козырьком к глазам и точно скажет,
поехал ли по Сове автобус или же грузовик.
Баба Мария лечила старинными заговорами всех детей
родионовских. Скатает хлебный мякиш в шарик и водит им
по голове, за ушами, по локтевым сгибам и под коленками,
а потом катает по животу; и шепчет при этом одной ей изве-
стные древние слова. Называлась эта процедура: «Выкатать
болезнь с тела человека». Случалось, что захворавшее дитё
и сморится в хате лекарки. Так, сонного ребёнка, родители
и уносили домой.
Муж бабы Марии давно помер. Однако ж в разговоре о
серьёзных делах старая женщина непременно выступала и от
его имени. «Мы с Никитой думаем…» — начинала она бесе-
ду, как будто её муж не лежал, поди, годков так с тридцать на
кладбище, а находился рядом с ней, по обыкновению, склонив
голову к правому плечу и пощипывая кончики усов, свисавшие
вниз за уголки губ. Поначалу соседи с испугом слушали имя
покойного, слетавшее с уст бабы Марии. А потом, поскольку
спустя и год, и три она продолжала упоминать его имя, то взя-
ли в толк, что мужа своего баба Мария, по-прежнему, числит
в живых. И на могилку Никиты сходит, бывало, подправит её,
– 50 –
цветов посадит, поплачет, что рано оставил её одну в старо-
сти. Но, вероятно, такие чувства были сильные к Никите, что
не могла баба Мария разорвать их, оставить в прошлом, отто-
го имя мужа так часто звучало в её речах.
– А где моя хата? Видел кто-нибудь? — жалобно спрашива-
ла Ясуня, страшась, что вдруг Мирослав забыл про её родню.
Ганна остановилась напротив терема, прищурила глаза и
позвала Ясуню.
– Глянь-ка, не твой ли батька туточки стоит? И крыльцо в
точности с твоей хаты выделано, — Ганна потянула соседку
за руку.
Женщина подошла к терему, прищурившись, подслепо-
вато, долго разглядывала фигурки, стоящие на крыльце. На-
конец, улыбка тронула припухлые губы и она прослезилась:
«Мой таточка, мой родненький. И хата в точности моя. Благо-
дарствую Мирославушка. Я что подумала, если живу одна, так
может моей родне и не место на венце, на этой сходке».
Дядька Мирослав промолчал. В тридцатые годы, при рас-
кулачивании, Степана, отца Ясуни, забрали и увезли из де-
ревни. Куда увезли, и что с ним стало, никто не объяснил ни
Катерине, жене Степана, ни его дочери — малолетней Ясуне.
Катерина плакала по мужу день и ночь, а через два года её
схоронили. А к повзрослевшей Ясуне присылать сватов опаса-
лись. Хоть девка она была видная и до работы охочая, однако
ж — дочка сгинувшего кулака. Так и прожила Ясуня до тридца-
ти годов, не зная ни мужниной ласки, ни счастья материнства.
Ясуня ростом была чуть выше среднего, русые волосы
всегда гладко зачёсаны и собраны на затылке в узел. В блузке,
вышитой по плечам, заправленной в длинную клетчатую до-
мотканую юбку, прикрытой сверху тканым узорчатым передни-
ком, Ясуня, пожалуй, ничем не отличалась от других родио-
новских женщин. Вот разве глаза, которые приковывали к себе
внимание каждого, кто находился рядом с ней. Растерянность,
боль, отчаяние, казалось, навсегда поселились в этих серо-
голубых глазах, окаймлённых густыми, чёрными ресницами.
Встретившись взглядом с Ясуней, чудилось, что она вот-вот
задаст вопрос: «Отчего, когда цветут яблони, я не понимаю,
– 51 –
что наступила весна? Почему осень совершенно похожа на
лето, а лето — на зиму? Почему весь год одинаков и нет в нём
движения природы?»
Сейчас в потухших глазах Ясуни загорелся огонёк, на лице
появилась улыбка, прежде не касавшаяся строго сжатых губ.
Щёки молодицы покрылись румянцем, и она чуть было не под-
скочила на одной ноге, как обыкновенно делают дети в минуты
безотчётной радости. Движимая чувством благодарности, она
подходила то к одному, то к другому сельчанину и приглашала
к себе на вечерю. За ней по пятам неотступно ходил гусь.
Гусь этот был примечателен среди своей пернатой породы
тем, что почитал своим птичьим долгом…нести сторожевую
службу во дворе Ясуни, а также, как казалось с точки зрения
его гусиных глаз, по совместительству охранять хозяйку от по-
дозрительных и нежелательных лиц. Когда он вылупился из
яйца, то ничем особенным не отличался от своих братьев и
сестёр. Но вот когда подрос, оперился, обзавёлся крыльями,
тут и проявил свой служивый характер: сам себя назначил на
должность сторожа Ясуниного хозяйства. Родионовцы зна-
ли историю этого необычного гуся и дивились силе природы,
которая и среди пернатых может производить на белый свет
такое сообразительное существо.
Ясуня рассказывала, как началась гусиная служба: «Вы-
шла я как-то в огород полоть картошку, а гусь увязался за мной.
Ходит следом по бороздам, да изредка бормочет своё гусиное
«га, га…га, га». Ну, ходи, думаю, работать не мешаешь, да и
мне веселей. А тут куры соседские зашли в огород. У них свой
интерес: травы пощипать и червяков порыть. А гусь увидал
курей, крылья растопырил, шею вытянул, да как зашипит, да
как бросится на курей, и давай гоняться за ними. Бегал, шипел
на них до тех пор, пока испуганные куры, спасая свои жизни,
не схоронились на соседском огороде.
Вот и повелось с этого случая: гусь и корову в хлев загоняет.
Если же кто чужой подойдёт к воротам, то он тут как тут: крылья
растопырит и гогочет, значит, предупреждает, что не впустит чу-
жака. За водой к колодцу иду, а гусь следом. Но в поле на рабо-
ту я его всё-таки не беру, оставляю дома вместо хозяина».
– 52 –
Вот и сейчас, гусь, переваливаясь с лапы на лапу, важно
шествовал за Ясуней. И хотя вокруг Ясуни толпилось множе-
ство людей, которые обнимали его хозяйку за плечи, громко
смеялись, гусь, по-видимому, не обнаруживал в этих действи-
ях чего-либо угрожающего своей спутнице, поэтому вёл себя
весьма дружелюбно.
– Дядя Мирослав, пора ставить венец на ключ, — послы-
шались голоса. — Добро сработано. Красиво. Увековечил па-
мять родионовского рода, — раздавались восклицания со всех
сторон.
Мирослав поднял венец над головой и двинулся к срубу.
– Стой, Мирослав, задержись, — возглас деда Ивана ос-
тановил движение Мирослава. — Бабушка Мария идёт к нам.
Дождёмся её.
Венец снова перехватили Олег и Василий.
Мимо яблоневых садов и огородов, с выгона, на дорожку,
ведущую к ключу, свернула баба Мария. Она шагала торопко,
тяжёло опираясь на кий: давали себя знать годы. По мере
её приближения родионовцев охватило неизъяснимое волне-
ние. Только-только они пришли в себя от волшебства творе-
ния рук Мирослава, теперь же в изумление их привёл наряд
бабы Марии.
К ним подходила статная женщина с той пленительной
мягкой красотой русского лица, которая с годами не тускнеет, а
лишь прячется за глубокими морщинками. В руках баба Мария
держала небольшой короб.
На голове у неё был надет кокошник, густо расшитый реч-
ным жемчугом, а также золотой и серебряной нитью. Жем-
чужная сетка-поднизь спускалась с кокошника на лоб и виски.
Височные кольца-лунницы слегка позванивали при ходьбе.
Поверх рубахи, богато вышитой по плечам и рукавам, наде-
та юбка, вытканая старинным узором. Юбка охвачена спере-
ди и сзади двумя полотнищами кружевной понёвы. Короткая
бархатная безрукавка тёмно-синего цвета, расшитая мелким
жемчугом, завершала верхнее одеяние старой женщины. Ноги
были обуты в чеботы. И до чего все детали одежды сочетались
между собой в цвете и в украшении, и так всё ладно сидело
– 53 –
на фигуре бабы Марии, что казалось, перед родионовцами
предстала молодица лет так под сорок, но никак не женщина,
перешагнувшая целый век своей жизни.
Сельчане почтительно и с восхищением во взглядах рас-
ступились перед бабой Марией. Старейшая жительница де-
ревни неспешно обошла венец, внимательно разглядывая на
нём изображения. Затем сказала: «Сынок, пошто пропустил
один род, али места для него не нашлось?» — она пронзи-
тельно взглянула на Мирослава.
Тот смутился, было, однако же, невинным голосом отве-
тил: «Бабушка Мария, на память я не жалуюсь. Тут представ-
лены все колена жителей деревни, даже боковые ветви наше-
го рода-племени».
– Да, сынок, память у тебя крепкая, верно молвишь. Пусть
будет по-твоему, как изрёк — в уголках губ бабы Марии мель-
кнула ироничная усмешка. Она подошла к срубу, достала из
короба мешочек и высыпала из него в воду соль. Затем на
сруб были выставлены испечённые из теста фигурки лоша-
дей, аистов и жаворонков. Баба Мария нагнулась к ключу и
что-то зашептала в тихо журчащую воду, потом выпрямилась,
фигурки вновь сложила в короб и отошла к сельчанам.
Наконец, чудо-венец водворён на сруб, ключевая вода
быстро отыскала свободный проход и потекла упругой струёй
из раскрытого клюва деревянной утки, падая на выложенную
под срубом речную гальку. Полина подставила ковш, заполни-
ла его прозрачной водой и поднесла с поклоном бабе Марии.
Баба Мария отпила, а потом ковш пустили по кругу.
Порой в ковш скатывалась чья-нибудь слезинка, но клю-
чевая вода не становилась от этого солёной. Вероятно, влага,
истекающая из счастливых глаз человека по своей природе
едина с подземным источником воды.
Несколько раз наполнялся ковш, пока воды не отведали
все собравшиеся.
Солнце, поднявшееся на середину неба, изливало живи-
тельную энергию на деревню, родионовцев, новый сруб для
ключа с диковинным верхним венцом, и на тянувшийся вдоль
речки цветущий луг.
– 54 –
Этот луг никогда не засевался и не вспахивался. Испо-
кон веков каждое лето на нём расцветали тысячи, а может и
миллионы разных цветов. Синие, голубые, фиолетовые, жёл-
тые, тёмно-вишнёвые, красные, белые, сиреневые — все они,
словно самоцветные каменья, рассыпались по лугу, брошен-
ные чьей-то щедрой рукой. Цветы пижмы, колокольчиков, кле-
вера, ромашки, вьюнка, смолки, медуницы, сныти, одуванчика,
тысячелистника и много-много других соцветий, горели ярки-
ми красками под лучами полуденного солнца. Среди луговых
цветов то тут, то там встречались полянки щавеля, растущего
всегда купно.
Из травы беспрерывно взмывали пчёлы, стрекозы, шмели,
большие и маленькие жучки, которые, отыскав новой цветок,
тут же опускались на него. У корней растений, где было темно
и прохладно, от лучей палящего солнца прятались лягушки.
Чуть слышно стрекотали кузнечики.
Высоко в небе чёрными точками трепетали жаворонки:
прямо под ними в луговой траве находились гнёзда.
От луга исходил дурманящий и терпкий запах цветочного
разнотравья.
Для родионовцев луг представлял собой такое же естест-
венное продолжение их повседневного быта, как и своенрав-
ная речка Проня, или же, сдержанный и степенный в своём по-
токе ключ. Для косьбы луг каждый год делился на участки: по
числу дворов. Соблюдали очерёдность в пользовании луговы-
ми покосами: использовав, отведенный деревенской сходкой,
участок, на следующий год семья заготавливала сено уже на
другом. Сено, собранное на лугу, было настоящим лакомством
для домашней скотины.
Сюда же, на луг, женщины приносили льняные холсты и
раскладывали их для отбеливания под жгучие лучи солнца.
Разумеется, для родионовцев луг являлся также кладовой
всевозможных лекарственных трав.
Но настоящими хозяевами луга считали себя дети. С са-
мого раннего утра и до позднего вечера они могли проводить
время на лугу, купаться в Проне, играть в свои бесхитростные
игры. Порой детвору и до еды нельзя было дозваться: попьют
– 55 –
ключевой воды и говорят родителям, что они не голодны. Дети
знали жизнь всех стрекоз, шмелей, пчёл, лягушек, жаворон-
ков, которые тоже находили приют на лугу и считали его своим
домом.
А сейчас дети сновали среди взрослых, вслушиваясь в
их разговоры, ловя обрывки фраз, радостные возгласы и чей-
нибудь счастливый смех. Их маленькие сердца и юные души
трепетали от необыкновенного чувства, охватившее людей,
собравшихся у ключа: как будто все они были членами одной
большой семьи, родственниками.
Вдруг кто-то из мальчишек сказал: «Пастух гонит коров
домой» — и указал рукой на стадо, тянувшееся из-за моста к
выгону.
Женщины заторопились: надо было идти встречать корми-
лец. Мужчины тоже недолго оставались у нового сруба: дого-
ворились пир организовать вскладчину завтра, а сегодня пусть
себе веселится молодёжь.
КУПАЛЬСКАЯ НОЧЬ
Под вечер молодёжь начала обходить дворы и собирать
всякое старьё да тряпьё: рваные онучи, лапти, шапки, армяки,
рубашки и прочие предметы, которые уже никак невозможно
было употребить в домашнем хозяйстве. Всё это кучей сложи-
ли на ветхую телегу, которую выпросили у дядьки Ярослава,
давно приговорённую им в слом на дрова. В телегу запрягли
лошадь и с песнями и приплясыванием, под звуки заливистой
гармошки трижды объехали вокруг деревни. Потом они про-
ехали через мост и у дубравы, темнеющей метрах в трёхстах
от берега Прони, купальский поезд остановился.
Стемнело и сразу вызвездило. Ночь Купалы окутала
землю.
Телегу, упряжь и привезенный хлам бросили в один из
трёх ритуальных костров. Огонь жадно набросился на старьё,
выбрасывая вверх высокие снопы золотистых искр, которые
устремились встреч звёздам. Лошадь, за её усердие, напере-
– 56 –
бой угощали припасёнными для этого случая пучками овса мо-
лочной спелости.
Наконец шум и суматоха около костров улеглась. Девчата
дружной гурьбой отправились к Проне бросать в воду венки. Их
лёгкие, тонкие фигурки скрылись за береговым кустарником.
Трое парней, о чём-то посовещавшись, ушли в лес. Осталь-
ные парни взяли на себя обязанность следить и поддерживать
огонь в кострах. Для того чтобы потом пройтись по углям и
потоптаться на них, требовалось пожечь немало дров.
Полярная звезда уже сдвинулась к верховьям Прони, ког-
да тихие и задумчивые, погружённые в свои мысли, вернулись
девчата. Девчата и хлопцы, образуя большой круг, располо-
жились так, чтобы костры оказались в центре круга. Затяну-
ли старинную песню, в которой говорилось о брате и сестре,
разлученных в детстве, а потом встретившихся и полюбивших
друг друга. А когда они узнали про своё родство, то от горя и
стыда утопились в речке. Потом пошла песня о девушке, что
ждала своего милого из дальнего похода, а тот возвратился
в родные края женатый на другой женщине. Спели и о парне,
что полюбил богатую, живущую в высоком тереме, да только
её родители выдали замуж за старого мужика, а парню при-
шлось покинуть навсегда родную сторонку.
Купальская ночь плыла над полями, реками, лесами, хол-
мами и пригорками Расеи, очаровывая своим волшебством
притихший мир.
Из ночной темноты в поющий круг вступили трое хлопцев.
Взгляды всех тут же обратились к их рукам: не несёт ли кто-
нибудь из них огненный цветок папоротника? Но в руках они
держали лишь зелёные ветви этого необычного лесного расте-
ния, которое породило одну из красивейших легенд в славян-
ском роде. Хлопцы сели у костров на приготовленные для них
чурбаки. Лица у них были загадочные, важные, как будто лес
открыл им скрытую от людских глаз тайну.
– Может, узрели что? — раздались голоса среди сидящих
в круге. — Байте, кого видели и с кем встречались?
Переглянулись между собой хлопцы, выдержали паузу
для солидности, а потом повели диковинный рассказ.
– 57 –
«Только в лес мы вошли, как деревья сдвинулись со своих
мест и встали стеной непроходимой: ветками обнялись, будто
они друзья с малых годов и речь повели меж собой. Шуме-
ли листвой деревья о том, что этим летом ожидается много
дождей и гроз, что белок и зайчат народится столько, что и
кустов в лесу не будет хватать для их укрытия. Однако еды
будет вдосталь: грибов, орехов и ягод по всему лесу поспеет
достаточно, на всех зверушек и птиц хватит.
Пока мы слушали этот гомон, глядь, а перед нами как буд-
то из воздуха возникла стая волков и медведь рядом с ними.
Сидят, только глаза поблёскивают в кромешной тьме, как ды-
шат — не слышно.
Но мы то знали, как и в прошлогоднюю ночь, пойдут они с
людьми в глушь лесную искать цвет купальский. Ваня пошёл
вперёд, а мы шествуем между серыми, а медведь позади то-
пает, вроде бы как дорогу перекрывает.
Когда под ногами зачавкала вода, поняли, что вышли как
раз к Велесову болоту. От болота свернули направо и сразу же
оказались в зарослях папоротника. Пошли теперь медленно,
чтобы случайно не наступить на огнецвет: он же может и под
листами прятаться.
Вдруг Ваня оборачивается к нам, а лицо его освещено
таким ярким светом, что и ослепнуть можно было от того си-
яния. Держит он в руках стебель папора, а на верхушке его
расцветает огнецвет. Разгораться огнецвет начал всё ярче и
ярче, так что и макушки деревьев стали видны. Лепестки того
огнецвета похожи на колокольчик луговой, а цветом — алее
утренней зорьки. И до того на сердце от той красоты радостно
сделалось, что мы запели, словно дети малые. Волки тоже да-
вай нам подпевать волчьими голосами.
А медведь прислонился к вековой сосне, вошёл внутрь её,
а обратно явился высоким и сильным мужиком: ростом метра
под три будет, голова лохматая, а ручищи, что твои кувалды.
Тут мы догадались, что сам Велес ходил с нами за цветком па-
поротника. Подходит Велес к Ване и говорит, словно раскаты
грома гремят: «Цветок папоротника — это дух Огня. Найти его
может только человек. Но помочь в беде, в горе огнецвет спо-
– 58 –
собен всякому живому существу. У матери волчат этих, что с
тобой сейчас рядом находятся, сломана лапа. Перепрыгивала
через бурелом, да не доскочила до земли, застряла лапа меж-
ду стволов и сломалась. До логова она кое-как добрела, а вот
на охоту выйти не может, чтобы волчатам пособить прокорм
раздобыть».
Лицо у Вани сразу окаменело. У него самого во дворе ко-
рова хромает, да две курицы яйца нести перестали, а у матуш-
ки глаза совсем ослабели. Да ему самому уж как нужен цветок
папоротника! Стоит в нерешительности, что делать не знает.
Глянул на волчат, а те покорно головы опустили, ждут реше-
ния Вани. Вздохнул глубоко Ваня, наклонился, в пасть вол-
чонку вложил стебель папора с огнецветом и шепнул ему на
ухо: «Беги скорей к матери, дружок. Поспеть надобно». Вмиг
сорвалась волчья стая и бесшумно исчезла за стволами дере-
вьев, ни одна веточка не хрустнула под их лапами.
В тот же час деревья расступились на папоротниковой
поляне и тысячи светлячков замерцали голубым сиянием, ос-
вещая нам дорогу. Обнялись мы, да так, обнявшись, пошли
обратно, а деревья отшагивали в стороны, дорогу уступая.
А то, что Ваня отдал цветок папора волкам, то каждый из нас
поступил бы также, не сомневайтесь.
А Велес снова обернулся медведем и, с треском раздвигая
непролазную чащу орешника, потопал к своей берлоге» — за-
кончили парни свой рассказ.
Наступила тишина. Не слышно было ни шелеста листьев
могучих дубов, ни вскриков ночных птиц, лишь в кострах пот-
рескивали догорающие поленья. Этот сказ о цветке папорот-
ника, Велесе и волчатах родионовцы знали слово в слово и
слушали не первый год, и не одну сотню лет, а может и всю
тысячу. Каждый год уходят подросшие, и уже другие парни, в
купальскую ночь в лес искать цветок папоротника, а потом воз-
вращаются и как теперь, рассказывают эту быль.
– Э-э-эй! — нарушил затишье один из рассказчиков. — Кто
рискнёт через огонь сигать? А? Или боязно стало, сябры?
С хохотом и визгом начались прыжки через костры. Неко-
торые совершили уже по два и по три захода. Те же из хлопцев,
– 59 –
что условились с девчатами о свадьбе и они дали согласие на
сватовство, взявшись за руку со своей избранницей, скакнули
через огонь лишь по одному разу. Сговорившиеся пары раз-
брелись по дубраве и обсуждали свои сердечные дела.
Ночь и звёзды постепенно истаивали, уступая место
предрассветным сумеркам. Над лугом, рекой и дубравой воз-
дух отливал уже сиреневым цветом. Вот-вот появится заря.
Заворожено все смотрели в сторону, где земля сходилась с
небом. Там, красная полоса возникла неожиданно, и вдруг из-
под неё выпрыгнуло солнце и тут же спряталось. Заря разго-
ралась всё сильнее, разливая по краю неба золотое сияние.
Опять показался обод солнца и снова скрылся, как будто сол-
нце играло с кем-то в прятки. Так продолжалось некоторое
время. Затем, огненный солнечный шар, вдруг, неприметно
для человеческих глаз, встал неподвижно над горизонтом, и
наступило утро.
Купальская ночь завершилась.
ВСТРЕЧА
А в это время на окраине Орши, на развилке дорог, одна
из которых вела на Дубровно, а другая — на Горки, собралась
небольшая толпа. Это было обычное место для тех, кто доби-
рался в свои деревни, расположенные между Оршей и Горка-
ми, на попутных машинах. В толпе были как сельские жители,
кто ездил с нехитрым товаром на оршанский базар и, перено-
чевав у родственников, возвращался сейчас домой, а также
те из оршанских жителей, что хотели навестить деревенскую
родню.
В толпе особенно выделялись двое. Один из них был в
матросской форме, на его груди поблёскивала медаль, а в
руках он держал небольшой деревянный чемодан. Молодой,
высокого роста, широкоплечий, с золотистым чубом, выбиваю-
щимся из-под бескозырки, лихо сдвинутой на затылок, бровя-
ми, слегка сдвинутыми к переносью, быстрым оценивающим
взглядом, он производил впечатление бывалого и много по-
– 60 –
видавшего в своей жизни человека. Моряк стоял в сторонке и
курил папиросу.
Другой, что приковывал к себе взгляды толпы, сидел на
краю придорожной канавы, подтянув к груди колени. Мужчина
был одет в телогрейку, под ней виднелась полотняная рубаха
навыпуск, а также белые порты; ноги обуты в лапти, изношен-
ные до такой степени, что можно было только удивляться, как
они держатся на его ногах. За спиной перекинута тощая ко-
томка. Время от времени мужчина поправлял на голове кепку,
надвигая козырёк как можно ниже на лоб. Лицо его было зем-
листо-серого цвета, глубоко запавшие, с горячечным блеском
глаза, смотрели на окружающих с безысходной тоской; вместо
щёк, поросшая седой щетиной кожа, как будто присохшая к
скулам. Лицо изборождено сетью мелких морщин. На худой,
тонкой шее кожа обвисла морщинистыми складками. На вид
мужчине можно было дать лет восемьдесят, а то и все девя-
носто. И до того тело сгорбившегося мужика было истощён-
ным, что, казалось, налети сейчас ветер и мужчину сдует в
канаву.
Подъехал грузовик. Собравшиеся сговорились с шофёром,
что за подвоз он возьмёт с них по две копейки и битком наби-
лись в кузов. Последним в кузов сел моряк. Поднялся и старик
с канавы, пошатываясь, подошёл к кузову и с отчаянием в гла-
зах посмотрел на его высокий задний борт. Моряк спрыгнул
на землю, о чём-то переговорил с шофёром, потом обратился
к старику: «Отец, садись в кабину. Там не так будет трясти, как
в кузове».
– Сынок, у меня нету денег, чтобы платить за кабину и
удобства — ответил старик, надсадно, тяжёло и сипло закаш-
лявшись.
– Так сегодня же купальский день и шофёры всех пас-
сажиров, сидящих рядом с ними в кабине, везут бесплатно.
Видишь ли, отец, они сами такой закон выдумали, поэтому
надо уважить их постановление. Отец, пойдём-ка, помогу за-
лезть, — решительно заявил моряк.
Подъезжая к ольшану, моряк постучал в кабину шофёра.
Тот остановил машину. Моряк спрыгнул с кузова, поставил на
– 61 –
землю свой чемодан, начал оправлять форму. К его удивле-
нию дверца водительской кабины открылась, и из неё вышел
старик. Грузовик же покатил дальше, вздымая колёсами клубы
пыли.
Старик повертел головой, потом как-то нерешительно,
постоянно оглядываясь по сторонам, пересёк шоссе и напра-
вился к ольшану. Моряк пошёл следом за ним. Шагов через
двадцать, сразу же за выступом перелеска, старик встал как
вкопанный, впиваясь взглядом на открывшийся вид Родионов-
ки. Моряк придержал шаг и остановился рядом.
– Отец, да нам с тобой, оказывается, по пути, как я смот-
рю. К кому дорожку держишь, к родне или в гости, к знако-
мым? — спросил моряк, заглядывая старику в лицо.
Старик молчал, не отвечал. Из его глаз текли слёзы и про-
бираясь сквозь седую щетину, капали на дорогу. Потом сухонь-
кие плечи старика затряслись, и он заплакал навзрыд, переме-
жая плач с кашлем. От переполнявшего волнения, старик не
удержался на ногах и, сложившись пополам, словно перочин-
ный ножик, сел на дорогу.
– Вот и увидел…успел… А думал, что не доеду, не дожи-
ву — шептал он бескровными, почти чёрными губами.
Моряк присел перед ним. «Отец, что ж ты слёзы льёшь?
Вставай, пойдём! Издали-то, пожалуй, и не разглядеть дерев-
ню. Вставай, добрый человек!» — говорил моряк, пытаясь под-
нять старика.
– Спасибо, сынок! Благодарствую за то, что с шофером за
меня счёт произвёл… добрался я таки до родины. Мне всего-
то и надобно было, чтобы перед кончиной, хоть одним глазком
повидать Родионовку, знать, что она жива. А большего мне в
жизни и желать нечего — старик помолчал. Потом добавил:
«Мне не дойти, сынок, силы я все порастратил в дороге. Не,
не дойти. Оно и так хорошо. Вот вижу деревню, вижу гнёзда
аистов на крышах и, поверишь ли, нет ли, а горение в груди,
спякота совсем пропала. А ты иди, сынок, дале, куда надобно,
а я уж тут останусь, мне и так добро».
– Давно ли покинул деревню, отец? Кто твои родичи? —
спросил моряк.
– 62 –
– Не помню, когда это было, память как в тумане плавает.
А что касаемо родичей, то сумнение большое имею, что они
живы на этом свете — ответил старик.
– Значит так, отец. Чтобы проверить правильность тво-
его рассуждения, для этого обязательно требуется посетить
Родионовку. Там на месте всё и установим — говорил моряк,
расстёгивая ремень. Он привязал ремень к ручке чемодана,
закинул чемодан за спину, ленты бескозырки зажал зубами,
поднял на руки сухонькое тело старика и, слегка раскачиваясь
при ходьбе, пошёл по ольшану.
Перед мостом старик попросил опустить его на землю,
объясняя, что ему, старому человеку, будет совестно появ-
ляться перед родионовцами в таком неприличном виде, слов-
но дитя малое на его руках. Моряк и старик с выгона свернули
на деревенскую улицу.
Ясуня опустила шест в колодец, вытянула бадью с водой
и перелила в своё ведро. Затем подцепила коромыслом дужки
вёдер, положила коромысло на плечи и направилась к хате.
Навстречу ей двигалась странная пара: высоченный моряк и
сухонький старичок. Старик увидал Ясуню и вдруг воскликнул
слабым голосом: «Катерина! Катюша! Катенька!». Ясуня за-
мерла, в голосе старика ей почудилось что-то далёко знако-
мое, памятное с детства.
Жадным взглядом она ощупывала лицо и немощную фи-
гуру того, кто назвал её именем матери. Ясуня сняла с плеч
коромысло, осторожно поставила на землю вёдра, приблизи-
лась вплотную к старику. «Тата, таточка, ты вернулся! Это же
ты, таточка, татулечка родненький? Это же ты, правда? Скажи,
что это ты, таточка?» — заголосила Ясуня, схвативши старика
за руки.
– Катери… — начал было тот. — Ясуня, дочка, Ясочка, —
шептал потрясённый старик. — А где же мамка твоя, Катерина
где? — растерянно спрашивал он.
– Ну вот, дядя Степан, — сказал моряк, — а ты сомневал-
ся в том, что тебя дожидаются!
– Здравствуй, Родион! С возвращением тебя со служ-
бы, — сказала Ясуня.
– 63 –
– Здравствуй! И тебя поздравляю с возвращением отца.
А теперь, прощайте, домой хочется скорей. Увидимся ещё, —
Родион козырнул Ясуне и Степану и направился к своей хате.
Навстречу ему уже бежала Полина, раскинувшая в стороны
руки, словно птица в полёте. Следом за ней торопился Миро-
слав.
Свечерело. Родионовцы собрались во дворе клуба. Из
ближних хат принесли столы. Хозяйки рады были показать
своё ткацкое мастерство: столы были накрыты белыми льня-
ными скатертями с кружевной отделкой и вышивкой. Мужики
привезли берестяной бочонок с медовухой. На её приготовле-
ние дядька Мирослав отдал мёд тридцатилетней выдержки.
Столы были уставлены чашками, мисками, жбанами, та-
релками, горшками, ковшами, в которых можно было видеть
сметану, отварную картошку, домашние колбасы и требухи,
румяные блины, преснаки, пампушки, тонко нарезанные лом-
ти розового сала, квашеную капусту, солёные грузди и опята,
картофельные драники, свежие огурцы, пучки зелёного лука,
укропа, петрушки, пшеничную кашу, пироги, начинённые тво-
рогом, яйцами, грибами, гречневой кашей, сыром. А люди всё
шли к клубному двору с корзинками, кошёлками, узелками и
несли в них всякую снедь. В центре застолья возвышался бо-
чонок из бересты, заполненный доверху ключевой водой. На-
конец, вся еда была разложена, суета улеглась и родионовцы
чинно расселись вокруг столов на лавках.
Сидели кучно, семьями. Полина не выпускала руки сына
из своих рук. Мирослав тоже время от времени поглаживал
Родиона то по плечу, то по голове, убеждаясь, что он живё-
хонький сидит рядом. Ясуня и Степан сидели, сцепивши руки,
страшась разъединить их хоть на миг. Семейства деда Ива-
на и деда Макара разместились за столами по соседству. За
ними чинно сидели Ярослав и Ганна с внуками. Около бабы
Марии важничали два её правнука с жёнами и детьми. Одним
словом, можно сказать, что сегодня представительство от всех
родионовских хат было исчерпывающим.
Дед Иван разгладил усы, попросил внимания и предоста-
вил слово бабе Марии.
– 64 –
Баба Мария подняла деревянный кубок с медовухой, об-
вела взглядом собравшихся сельчан, на одно мгновение по-
дольше задержавши его на Степане, и сказала: «Собрались
мы сегодня по редкому случаю: подарили нашему ключу но-
вую одёжу. А Мирослав сладил верхний венец, где изобразил
все колена наши. Почти все, — добавила она. — Отныне вода
ключевая будет нести весточки по белому свету о добрых или
же худых делах родионовцев, где бы они не находились: ту-
точки, в деревне, али в дальней сторонушке. Важное дело
мы вчера сработали, на века, как говорится, память остав-
лена. Скажу, что первый кубок гоже поднять за ключ, за его
неиссякаемую лекарскую силу. Да вот, деточки мои, земляки
разлюбезные, душу мою сумление одолело, — баба Мария
замолчала. Потом в её голосе появились нежные, бархатные
переливы. — Мы с Никитушкой думаем так. Первую здравицу,
по закону дедов наших, воспеть следует не ключу с его благо-
словенной живой водой, а земляку нашему, Степану, богатырю
Расейскому».
Взоры всех обратились к Степану. Дед Макар ради при-
бытия Степана истопил баню. Теперь Степан сидел рядом
с Ясуней в чистой рубахе, подпоясанной тканым поясом и
богатой вышивкой по подолу, в белых полотняных портах,
ничем не отличаясь от других мужиков. На ногах — новые
лапти. Волосы на голове пострижены в кружок, лицо гладко
выбрито; пропала чернота губ: они слегка порозовели; взгляд
потеплел и прояснился. Сейчас он выглядел на свои шесть-
десят годов.
Гусь почему-то потерял всякий интерес к Ясуне и теперь
повсюду сопровождал Степана. По-видимому, для того чтобы
новый хозяин знал, что он сторожит его надёжно, гусь, под сто-
лом, уселся прямо на ноги Степана. Степан старался не шеве-
лить ногами, чтобы не тревожить птицу-сторожа.
Баба Мария продолжала: «Тяжкая доля выпала ему: боль-
ше двадцати годков наш Степанушка трудился в дальней дали,
где круглый год стоит стужа ледяная, а до жилья человеческо-
го — тысячи и тысячи вёрст. Пришёл срок, и отпустили его на
волю вольную. Двенадцать пар лаптей истоптал наш богатырь,
– 65 –
пока шёл через леса дремучие и реки кипучие, пробираясь по
горам и долам к родному дому. Степанушка! Мы поднимаем
кубки с мёдом за любовь твою крепкую к земле нашей, за то,
что ты смог одолеть злую годину в своей жизни».
– За тебя, Степан! Будь жив-здоров! С возвращением!
С прибытием на родину! — неслись возгласы со всех сторон.
Степан легонько сдвинул гуся с ноги и поднялся: «Бла-
годарствуй, бабушка Мария, — начал он, — что возвеличила
жизнь мою, чуть ли не в герои произвела. Благодарствуйте и
вам, земляки, за тёплое привечание. Особливое спасибо, до-
рогие сельчане, за дочку мою, Ясуню. Сберегли вы её всем
миром, не дали погибнуть сиротинушке, красу ненаглядную
вырастили».
Ясуня зарделась, стыдливо опустила глаза вниз.
– Спасибо за товарищество и дружбу вашу, за способ-
ность души расейской кидаться на подмогу человеку, по-
павшему в беду, — продолжал Степан. — Други, сельчане,
а в иностранной-то душе, по моему зрению, такого подвигу
сроду не бывало. Они корысть одну ищут во всяком челове-
ке. Спасибо, дружбачки мои, за то, что не размениваете душу
расейскую ни на какие приманки да посулы. За доброту вашу
спасибо! — Степан поясно поклонился.
Начался пир. Десятилетний Добрыня, чьи родители сгину-
ли в автомобильной катастрофе, когда ему отроду было все-
го-то три годика, и находившийся сейчас под опекой родио-
новцев, с любопытством поглядывал на деда Степана, нового
жильца их деревни. Малец всё время порывался задать воп-
рос, мучивший его, по-видимому, давненько. Ярослав и Ганна,
чья пришла очередь по воспитанию сироты, видя, как Добрыня
елозит по лавке, и дёргает их за рукава, обратили-таки внима-
ние на настырного мальца.
– Что, Добрынюшка, сынок, еду что ли какую не доста-
нешь? Что ты хочешь, соколик? — спросила Ганна.
– Не, спасибо, я всех кушаний отведал, ничего не хочу
больше, благодарствую. Дедушка, бабушка, — обратился он
к Ярославу и Ганне, — а можно мне сейчас спросить дедушку
Степана? — малец с надеждой посмотрел на них.
– 66 –
Ярослав поднялся, попросил внимания. Он сказал, что
Добрыня имеет к Степану вопрос государственной важности.
Застолье затихло.
Добрыня встал и, смущаясь и краснея от прикованных к
себе множества взглядов, однако же, исхрабрившись, прогово-
рил речь: «Дедушка Степан, я по карте смотрел и узнал, что
ты прошёл всю Расею с востока на запад. Скажи, пожалуйста,
дедушка Степан, видел ли ты в тех дальних краях Расейских
ключи, подобные Родионовскому? Дело в том, что на географи-
ческой карте нет пометок о ключах, там изображены лишь реки,
озёра, моря, горы, леса, болота, а о ключах сведений нет».
Взоры родионовцев обратились теперь к Степану: что-то
ответит он на сугубо научный, географический вопрос, постав-
ленный Добрынею. Степан поднялся, предложил налить кубки
ключевой водой и произнёс: «Сынок, много в Расеи длинных
дорожек, — конца-краю не видать, зелёных лугов с шёлковой
травой, коням не перещипать. А ещё больше в Расеи-Матушке
ключей тихих. Не всегда, Добрынюшка, ключи людям показы-
ваются, а только тогда сквозь землю пробиваются, когда люди
ищут их. А так молчат они запечатанные до поры до времени,
и, тьма-тьмущая ключей в земле Расейской имеется, как тех
звёзд неисчислимых на небе. Сынок, — Степан ласково пос-
мотрел на Добрыню, — смог я на твой географический вопрос
экзамен сдать?».
– Спасибо, дедушка Степан. Я когда вырасту, то буду клю-
чи искать и срубы на них ставить, как у нас в Родионовке, —
ответил Добрыня.
– Славное дело задумал, сынок, государству Расейскому
весьма полезное, — похвалил Степан.
Родионовцы уважительно посмотрели на Добрыню: это
же надо, от горшка два вершка, как говорится, а уже такие
государственные мысли в голове держит! Серьёзный мужик
подрастает в деревне, пришли они единогласному мнению.
Родионовцы благоговейно приложились к кубкам с ключевой
водой.
Здравицы говорили и ключу, и вернувшемуся со службы Ро-
диону, помянули всех не вернувшихся с войны, а также тех, кто
– 67 –
находился сейчас в долгой отлучке. Потом затянули песни, одна
другой старинней. Изредка в пение вмешивались ещё не окреп-
шие голоса подростков и отроковиц, старательно подражавших
взрослому хору. Затем столы раздвинули, образовали место
для танцев. Теперь праздник в свои руки взяли гармонисты.
Родион не сводил глаз с Ясуни. Ясуня, встречаясь с ним
взглядом, отворачивалась, теребила передник и хваталась за
руку отца, ища в нём защиты. И хотя кругом от топота танцую-
щих ног, стоял дым коромыслом, а воздух заполнился задор-
ным смехом, весёлыми возгласами и счастливым перешёп-
тыванием девчат, её сердце вдруг заныло, забеспокоилось,
дыхание участилось.
– Таточка, — сказала она, — пойдём уже домой. Тебе от-
дыхать надо, ты же сильно заморился после дальней дороги.
– А что ж, доченька, — сказал Степан, — пожалуй, и хва-
тит с меня веселья. Со всеми повидался, погутарил и доволь-
но. Ноги мои до чего изболелись, дёргают, будто собаки их
рвут, отдыха требуют. Пойдём, Ясунечка, пойдём до хаты.
СВАТОВСТВО
На следующий день, поутру, Ясуня, стоя по колено в Про-
не, стирала бельё, отбивая его праником на прибрежном плос-
ком камне.
– Чистоты тебе — услышала она приветствие. Ни на се-
кунду не прерывая взмахи праником, Ясуня ответила: «Спа-
сибо».
– Дядя Степан спит ещё или проснулся?
Ясуня выбросила праник на берег, вышла из реки. «Спит.
За двадцать пять годов тата и позабыл, что люди спят на тесо-
вых кроватях, на подушках и укрываются одеялами. Пусть от-
сыпается вволю» — Ясуня посмотрела прямо в глаза Родиону.
«Спасибо, тебе, Родион, что таточку доставил домой» — до-
бавила она.
– Так любой мужик поступил бы также, и благодарить за
что меня, не вижу причины — ответил Родион. Матросскую
– 68 –
форму он сменил на повседневную одежду: льняную рубаху,
порты, невысокие резиновые сапоги. За поводья он держал
каурого коня, которого вёл с ночёвки.
В разговоре наступило молчание.
– Ясуня, — начал Родион, заглядывая в глубину пронзи-
тельно синих глаз, — помнишь ли ты, что я говорил на моих
проводах в армию?
– Давно это было, разве упомнишь?
– Я сказал тогда, что возвернусь и мы с тобой поженимся.
– Родион, что я шуток не понимаю, что ли? Тебе тогда
было девятнадцать годочков, а мне-то все двадцать пять. Не
сегодня-завтра тридцать исполнится, и я, по-прежнему, старей
тебя почти на шесть лет. В молодости простительны всякие
шутки — добавила она.
– Я не шутил, — ответил Родион. — Я на службе только
о тебе думал. Ребята на корабле переписку вели со многими
девчатами. А у меня мысли лишь о тебе были. Вот, возьми. —
Родион достал из-за пазухи маленькую коробочку.
– Что там? — спросила Ясуня.
– Открой, увидишь, — ответил Родион.
Ясуня подняла крышку. В коробочке, на бархате, лежало
тоненькое серебряное колечко с рубиновым камешком.
– Красивое, — сказала Ясуня, — но принять его не могу. —
Она протянула коробочку с перстнем обратно Родиону.
– Почему? — совершенно убитым голосом спросил он.
– Не обижайся, Родион. Коли сгожусь на замужество с то-
бой, так меня вся деревня засмеёт. Говорить будут про меня,
что я старая дева, окрутила тебя молодого хлопца, видного на
весь колхоз, силком женила на себе. Не хочу с позором таким
жить на белом свете. В Родионовке, да и в других деревнях де-
вчат моложе меня много, любая с радостью примет твоё пред-
ложение, и родители их будут рады. Нет, не могу принять перс-
тень, — Ясуня вложила коробочку с перстнем в руку Родиона.
И тут Родион вспомнил, когда он ещё до армии ходил от-
мечать Купалу, то слышал от хлопцев рассказы о том, что сле-
дует совершить особый древний обряд, для того чтобы люби-
мая согласилась на замужество.
– 69 –
– Ясуня, — спросил он, — ты плела когда-нибудь венки?
– Хитрость невелика, — ответила Ясуня, — плела,
конечно.
– Слушай, не откажи в просьбе, я за пять лет службы уже
и позабыл, как глядится дивчина в венке. Сплети, Ясуня.
Ясуня нарвала охапку цветов, быстро и ловко сплела ве-
нок, надела на голову.
– Ясуня, хорошо тебе в венке, впору сидит?
– Да, в самый раз, — Ясуня рассмеялась. — Мы с тобой
играем, словно дети малые, Родион. Мне до хаты пора, таточ-
ка один остался, без присмотру. Пойду я.
– Ты права. Загутарил я тебя. Бросай венок в речку и разо-
йдёмся по домам, — сказал Родион с напряжением в голосе.
Ясуня сняла венок, подошла к берегу, посмотрела в про-
зрачные струи Прони, затем лёгким движением руки закинула
его на середину речки. Венок замер на мгновение на водной
глади, покрутился на месте, а потом, подхваченный течением,
споро поплыл к виру. Родион прыгнул в воду, догнал венок, на-
дел на голову и вернулся к Ясуне.
– Ясуня, жди сватов, — весело сказал Родион, поправил
венок на голове, вскочил на коня и помчался огородами к вы-
гону.
Ясуня залилась горючими слезами: обвёл, обманул её Ро-
дион. Только сейчас она вспомнила разговоры женщин о том,
что если мужчина вынет венок из воды и наденет себе на голо-
ву, то сама царица воды обручает женщину и мужчину, и будут
они жить в согласии, не разлей вода.
Ясуня кое-как развесила бельё на верёвке во дворе, при
этом лицо её полыхало, словно она только что выскочила из па-
рилки, нахлеставшись в ней веником. При одном воспоминании
о кольце, что Родион поднёс на берегу Прони, у неё начинала
кружиться голова. Её женская гордость была сломлена покор-
ным и нежным взглядом Родиона, но разум продолжал твердить
о тщетности сладостных мечтаний, в которые обычно погружа-
ется женское сердце, услышавшее признание в любви. Вспоми-
ная счастливейший миг в своей жизни, когда Родион бросился
в Проню за венком и потом надел его на голову, сердце её пело
– 70 –
и ликовало. Но тут же приходили назойливые мысли о годах, о
том, что она давно вошла в возраст старой девы, и на её голове
не будет красоваться свадебный венок с фатой, и она никогда
не признается Родиону в своих чувствах к нему. От этого она
приходила в отчаяние и на глазах выступали слёзы.
Она зашла в хату, зачем-то достала из печи чугунок с кар-
тошкой, долго смотрела на него и опять задвинула в печь. Что-
то важное она должна сейчас сделать. Ясуня вышла во двор.
А Полина в это время накрывала стол для завтрака. Стопка
блинов, яичница на сале, отварной картофель, горшок со сме-
таной поджидали главных едоков в доме: Родиона и Миросла-
ва. Мирослав сидел во дворе и заклеивал порванную калошу
Авдотьи, а Родион пошёл за конём: собирается ехать вместе с
отцом в лес косить траву на сено. Материнское сердце Полины
трепетало от счастья: её Родя дома. Она не могла налюбовать-
ся на сына: в каждом слове вежественный с нею и отцом, сразу
же определил все неполадки на дворе и в хате, говорил, где
и что надо переделать, переставить, построить. Мирослав во
всём с ним соглашался, не перечил, своё мнение не высказы-
вал. Чувствовалось, что руки сына стосковались по крестьянс-
кой работе, а душа его — по сельскому житью. Полина тихонь-
ко напевала себе под нос, раскладывая вилки и ложки.
Дверь отворилась и, наклоняя голову под дверной при-
толокой, в хату вошёл весёлый Родион с венком на голове,
следом за ним ввалился Мирослав. Полина метнула испуган-
но-насторожённый взгляд на венок, который Родя положил на
подоконник. За едой обсудили, в каком лесу больше травы: в
козловском или же под Лосевкой: решили, что поначалу будут
всё-таки косить в ближнем, в своём, родионовском лесу.
Трапеза подошла уже к концу, когда Родион взял венок и
сказал: «Мама и папа, благословите меня на женитьбу». Поли-
на ахнула, удивилась: «Когда ж ты успел зазнобу высмотреть?
Или вчера на пиру кто приглянулся? А может, статься, со сто-
роны знакомство имеешь?»
– Нет, мама, не вчера я суженую встретил и не с другой
расейской местности, а ещё до службы в армии, до флота,
я хотел сказать, полюбилась мне девушка.
– 71 –
– Кто ж она, чья дочка будет?
– Дяди Степана.
– Какого такого дяди Степана, я что-то не пойму.
– Ясуня, дочка дяди Степана, что вчера из лагерей воз-
вернулся.
Полина всплеснула руками: «Сыночек, Родечка, она же
старей тебя годов на десять будет!».
– Какие же десять, мама! Всего-то на шесть лет старше
меня — поправил её Родион.
– Шесть, ишь ты, на шесть годов старей. Да в деревне,
пока ты морячил, вон сколько подросло девчат: им только
по восемнадцать или по двадцать годочков. Загляденье, а
не девки, одна другой краше. Да и вообще, — голос Полины
потвердел,- я думаю, что рано тебе ещё жениться. Приди в
себя от службы, на работу в колхоз устраивайся, а там видно
будет. Отец, говори своё слово. — Полина сжала губы в нит-
ку, прислонилась спиной к стене, на стол положила сжатые
кулаки.
Мирослав сидел, открыв рот, и лишь переводил глаза с
сына на жену и обратно, слушая их перебранку и совершенно
не понимая, о чьей женитьбе идёт сейчас речь. Наконец, рас-
правил усы, погладил бороду и спросил: «Сынок, это ты что ли
задумал жениться?».
– Я, папа, — ответил Родион и с надеждой взглянул на отца.
– А Ясуня что же, согласная идти за тебя? — спросил Ми-
рослав.
Полина издала ироничный смешок. «Ещё бы, не соглас-
ная! Отхватить такого парня в мужья!» — вклинилась она в
разговор.
– Нет, папа, Ясуня отказала мне, — сказал тихо Родион,
опустив голову. — Она тоже говорит, что и мама. В позоре не
хочет жить, потому что старше меня.
– В таком случае, сынок, объясни, откуда у тебя взялся
венок. Как я понимаю, венок сплела тебе Ясуня, а ты речёшь,
что она полный отлуп тебе утворила. Что-то, сынок, концы с
концами не сходятся. Не обидел ли ты её? — Мирослав строго
посмотрел на сникшего сына.
– 72 –
– Мама, мне надо папе что-то сказать наедине. Можно я
останусь с ним?
– Балакайте! — Полина рассерженная вышла из хаты,
громко хлопнув дверью.
Родион рассказал отцу, что произошло между ним и Ясу-
ней у речки. Мирослав тут же вспомнил, что и он водил ещё не
сосватанную Полину к любовной клятве над ключом. «По сер-
дцу тебе Ясуня, или так, баловство одно молодое?» — спро-
сил Мирослав.
– Я без неё своей жизни не представляю. Папа, или на ней
женюсь, или холостым, бобылём до конца дней останусь —
ответил с вызовом Родион.
– Добрая дивчина, спора нет, — согласился Мирослав. —
Скромная, уступчивая, всё хозяйство держит на своих плечах.
А на вечеринку придёт, бывало, попоёт, потанцует, хороводы
поводит, а возвращается домой всегда одна. В строгости себя
держала. А ты знаешь, Родя, удивительное дело. После того
как ты ушёл в армию, так Ясуня редко на гулянки ходила. Вот
ведь совпадение какое интересное произошло. Ты в армию,
а она с гулянок прочь, вечера коротала дома за вязанием да
вышиванием. Получается, сынок, что она ждала твоего воз-
вращения, берегла себя.
Лицо Родиона осветилось радостью. «Папа, так пошлёшь
сватов к ней, можно на тебя рассчитывать?» — вопрошал сын,
схватив отца за руку.
– Подберём сватов, сынок, дело известное. А у мате-
ри твоей сердце отходчивое. О разнице в годах она сгоряча
сболтнула. Как обыкновенно бывает при таких случаях, мама
поддалась глупому чувству женской ревности. Но она у нас
с тобой мудрый и душевный человек. Я думаю, что это была
минутная слабость, она справится с нею, сынок. — Миро-
слав помолчал, оглаживая бороду. — Годы, точнее сказать,
разница в годах в семейной жизни не представляет интере-
са. Мужик старей жены, или жена старее мужика — всё одно.
В семье главное, сынок, душевное тяготение друг к другу. Вот
что беречь надобно, притяжение душ, а годы тут вовсе и не
причём.
– 73 –
– Я знал, что ты поймёшь меня. Спасибо, папа, — и Роди-
он надел на голову венок.
Полина распахнула дверь в хату Ясуни и остановилась
на пороге. Никого. Но за занавеской, отгораживающей спаль-
ное место, слышалось мирное сопение. Полина заглянула за
занавеску. На кровати, что стояла вплотную к боку печи, спал
Степан. Он спал таким глубоким сном, какой обычно бывает у
людей, не спавших подряд несколько суток. Полина подумала,
что хоть из пушек стреляй сейчас в хате, Степан не проснётся.
Ясуню Полина нашла в скотнице. Та лежала ничком на
сене и тихонько плакала. Услышав голос Полины, Ясуня вско-
чила, отряхнулась, хотела убежать. «Погоди, — Полина схва-
тила её за руку, — есть разговор общий».
Обе женщины сидели на сене и молчали. Первой начала
разговор Ясуня: «Тётя Поля, видит бог, я не приманивала к
себе Родю. Стираю я бельё в речке, а он подходит с конём,
достаёт коробочку с кольцом и дарит мне. Только я обратно
возвернула кольцо».
– Красивое? — поинтересовалась Полина.
– Отродясь красоты эдакой не видала! — с восторгом от-
ветила Ясуня. — Кольцо из чистого серебра и камешек алень-
кий, рубин называется. Я такое же колечко с рубином, но не се-
ребряное, а золотое, видела на руке нашей председательши.
– Почему же побрезговала, не взяла подарок? — спроси-
ла Полина. — Или Родя не по нраву?
Ясуня опять упала ничком в сено и разрыдалась. Сквозь
плач она говорила короткими фразами: «Как же не по нраву?
Давно, как по нраву. Да, видишь ли, тётя Поля, не ровня я ему,
во всём не ровня. Оттого и не приняла подарок».
Полина прислонила Ясуню к себе: «Успокойся, дочка. Не
лей слёз горючих, а то красоту всю выплачешь. Ишь, глаза
красные наревела, и нос распух, на бульбу стал похож. Чем же
тебе Родя полюбился, что же ты в нём хорошего нашла?» —
допытывалась Полина.
– Родя на принца похож, — ответила Ясуня.
– Вот те раз! — искренне удивилась Полина. — На какого
ж принца: на английского или на датского?
– 74 –
– Ни на того, ни на другого, — говорила Ясуня, вытирая
слёзы. — Он всё в жизни делает, как принц. Родя никогда не
лжёт и не подшучивает над людьми. Поэтому, тётя Поля, когда
рядом с ним нахожусь, то на душе у меня безмятежно. И что-
бы я не сделала невпопад, я уверена, что он никогда не будет
бранить меня, а поспешит на подмогу.
Ясуня помолчала, потом взглянула Полине в глаза: «Тётя
Поля, отговори Родю от сватовства ко мне. Прошу тебя, освобо-
ди ты меня раз и навсегда от душевной муки непереносимой».
Полина тяжело вздохнула: «Родю отговорить от задуман-
ного невозможно, деточка моя. Уж если что вбил себе в голову,
так хоть трава не расти, а настоит на своём. Весь в отца харак-
тером пошёл. — Полина вновь прижала к себе Ясуню. — Лю-
бовь между вами, дочка, приключилась, вот что я скажу. А по-
перёк любви вставать не следует, иначе бед можно натворить
немало. А годы? Что годы? Вон, баба Мария тоже была старей
своего мужика, годов на семь. И ничего, в ладу прожили вме-
сте больше полувека. Дядя Никиты давно ушёл с белого света,
а она, по-прежнему, любит его».
Полина встала, поднялась и Ясуня. «Жди сватов, дочка,
через недельку где-то. И батьку своего подготовь к этому со-
бытию» — сказала Полина.
– Прости, тётя Поля, за нечаянное моё чувство к Роде и
спасибо, что не стыдила меня, — с благодарностью в голосе
сказала Ясуня.
– Как замуж собираешься идти, с приданым или не дума-
ла о нём? — спросила Полина.
– Тётя Поля, пойдём в хату, — предложила Ясуня, — по-
кажу, что есть. Ты своим глазом взгляни, пожалуйста, чтобы
потом перед людьми мне не срамиться, годится моё приготов-
ление на приданое или же не следует его показывать.
Ясуня открыла один сундук, потом второй, третий и начала
выкладывать на лавку их содержимое.
Из первого сундука появились наволочки, вышитые цвет-
ными нитями и полотенца с петухами и геометрическим ор-
наментом, несколько скатертей. Следом за ними она достала
белоснежные простыни с подзором, и до чего на ощупь они
– 75 –
были тонкие, что Полина не удержалась и воскликнула: «Вот
так полотно, тоньше шёлка будет!». На дне сундука лежали
рулоны отбеленной льняной тканины.
Второй сундук был заполнен домоткаными одеялами двух
видов. Летние одеяла были лёгкие, гладкие и однослойные.
Что же касается зимних одеял, то они были вытканы с прибав-
лением овечьей шерсти, что придавало им тяжеловесность,
толщину и необычайную мягкость.
Из третьего сундука Ясуня достала свои наряды: вышитые
рубахи, юбки, понёвы, кофты, бархатную безрукавку вишнёво-
го цвета, расшитую жемчугом и бисером и четыре кокошника.
Полина оглядела выставленные на лавке вещи и, не скры-
вая удовольствия, похвалила Ясуню: «Рукодельница, ты, Ясу-
нечка, знатная, лучшая будешь не только среди родионовских
девчат, но и во всём колхозе. А Родиону успеешь рубаху приго-
товить к свадьбе? На носу сватовство, потом запоины, а через
месяц свадьбу справлять. Времени-то у тебя совсем не оста-
лось» — говорила Полина, как будто испытывала будущую не-
вестку на последний экзамен.
Ясуня наклонилась к третьему сундуку и достала оттуда ка-
шемировый платок, развязала его и протянула Полине рубаху:
«Смотри, тётя Поля, сгодится или нет для свадьбы?» — Лицо
Ясуни застыло в ожидании приговора будущей свекрови.
Полина положила рубаху поверх приданого, разложенного
на лавке, и застыла в изумлении. От ворота, полукружьем, до
середины спины и груди рубаха была вышита плотным орна-
ментом красной и чёрной нитью. Такой же орнамент широкой
полосой шёл и по подолу рубахи. А спереди, по центру, глядел
цветок, вышитый золотой, красной и голубой нитью. Он сиял яр-
кими красками, будто настоящий, только что сорванный и прила-
женный к рубахе. От цветка в разные стороны исходили разно-
цветные лучи, отчего казалось, что цветок горит живым огнём.
– Что это за цветок? — спросила ошеломлённая Поли-
на. — Неужели, цветок папоротника?
– Да, это огнецвет. Я запомнила его описание с рассказа
Родиона. Когда ему было шестнадцать лет, он ходил на Ку-
пальскую ночь с парнями в лес за цветком папоротника. Тог-
– 76 –
да парни говорили у костров, что Родион сорвал огнецвет, а
потом отдал его волчатам для их больной матери, — сказала
Ясуня. — Тётя Поля, ладна ли будет эта рубаха для свадьбы
или ещё одну шить придётся?
– Хороша, хороша рубаха, нечего сказать. Лучшего наряда
для жениха и желать невозможно! Пойду я, дочка. Да, чуть не
забыла, пока батька спит, смачивай чаще ему губы ключевой
водой, чтоб жар в теле не застоялся. Так через неделю ожидай
гостей. — Полина обняла и поцеловала Ясуню, окончательно
сконфуженную от неожиданного поворота событий.
Мирослав и Родион встали, когда в хату вошла Полина.
Полина окинула взглядом застывшие в неподвижности фигу-
ры, явно сговорившиеся между собой и обращёнными к ней
с вопрошающими взглядами. Она догадалась, в чём состоял
сговор между мужем и сыном, улыбнулась и сказала: «Сватов
через неделю будем посылать». Родион обнял мать и спросил:
«Мама, как тебе Ясуня показалась?» Полина шепнула ему на
ухо: «Лучшей невестки в целом мире не сыскать, сынок!».
– И я так думаю, — прислушиваясь к шёпоту, сказал Ми-
рослав.
– Спасибо, родные мои. Спасибо, что поверили мне и
Ясуне. А теперь пора за дело. Пойду коня запрягать, надо по-
спешить в лес, пока трава не успела обсохнуть от росы. — Ро-
дион вдруг подпрыгнул, чуть ли не под самый потолок, потом
крутнулся на одной ноге, присев, перескочил на обеих ногах
порог и уже в сенцах затянул песню: «Эх, яблочко, куда ты ка-
тишься…». Мирослав с Полиной рассмеялись таким детским
выкрутасам сына.
ГУСЬ
В ближайшее воскресенье, со всех деревень, к ключу с
диковинным венцом, начали съезжаться ближние и дальние
родственники родионовцев. Оказывается, Авдотья при раз-
возке почты, словно сорока на хвосте, растрезвонила по всей
округе о новом срубе на родионовском ключе.
– 77 –
Семья Заречиных собралась в полном составе. Старшая
дочь, Любава, с мужем и двумя сыновьями приехала из Руд-
ковщины. Они внимательно рассмотрели изделие Мирослава,
испили ключевой воды и пожалели, что в их деревне нет та-
кого источника, а то бы они тоже выстроили ему сруб. Велеса
была замужем за трактористом из Слободы. Она приехала на
встречу вместе с мужем, свекровью и свёкром, с тремя дочка-
ми и четвёртым ребёнком, которым была на сносях. Велеса не
отходила от Родиона и всё время о чём-то с ним шепталась.
Родион в ответ согласно кивал головой. Младшая дочь, Мела-
нья, приехала с мужем и дочкой и делилась с родителями со-
бытиями, что происходили на Оршанском льнокомбинате, где
она работала ткачихой. Там второй год подряд горели склады
со льном.
Звуки радостных восклицаний встретившихся родственни-
ков, возгласы удивления, хохот, объятия, поздравления с появ-
лением на свет племянников, двоюродных сестёр и братьев,
крепкие мужские рукопожатия и похлопывания по плечу давно
не видевшихся друзей — весь этот суматошливый празднич-
ный гомон заполонил собою всё пространство родионовского
луга.
Из-за гула людских голосов не было слышно шума подъ-
ехавшей легковой машины. Из неё вышел высокий худоща-
вый мужчина лет сорока пяти, в соломенной шляпе, одетый
в двубортный серый костюм, белую сорочку с галстуком, на
ногах — ботинки, начищенные до зеркального блеска.
Мужчина открыл заднюю дверцу автомобиля, и из него
вылезла дородная, пышнотелая женщина. Волосы на голове
были уложены в мудрёную причёску, тело обтягивало крепде-
шиновое платье с крупными ярко-красными цветами. На груди
платье имело глубокий вырез. Ноги обуты в босоножки, ре-
мешки которых переплетали толстые щиколотки. В руках она
держала маленькую сумочку, на пальце поблёскивал золотой
перстень с рубином. Все детали одежды женщины, её причёс-
ка обличали в ней горожанку.
Женщина подхватила мужчину под руку и они, не глядя
по сторонам, подняв высоко головы, подчёркивая тем самым
– 78 –
важность своего приезда, направились к ключу. Следом за
ними двинулись милиционер и шофёр, сопровождающие эту
пару в поездке. «Здравствуйте, товарищи колхозники! Здравс-
твуйте, уважаемые труженики села! — приветствовал мужчи-
на в сером костюме, покровительственно пожимая руки родио-
новским мужикам. Его спутница приветствия буркала себе под
нос, при этом она отводила глаза в сторону, избегая встречных
взглядов.
– Здравствуйте, товарищ председатель! — сказал Ярос-
лав, но сделал вид, что не заметил протянутой руки колхозного
начальства. — Каким ветром занесло к нам, товарищ предсе-
датель, да ещё вместе с супружницей? — В голосе Ярослава
угадывалась едва уловимая ирония.
– Прослышали мы, товарищи, что у вас завелось некое
произведение искусства, способствующее, как говорят знаю-
щие люди, развитию культурного уровня человека. Поэтому и
решено было, — председатель ткнул указательным пальцем
вверх, — посмотреть собственными глазами, чем живёт и ды-
шит наш народ.
Председатель с женой пробирался сквозь плотную толпу,
приговаривая: «Позвольте, уважаемые, пройти, разрешите по-
беспокоить вас, товарищи».
Но вот он стоит перед ключом, ограждённым свежими, зо-
лотистыми брёвнами. Председатель смотрел долго на верхний
венец, не сходя с места. Потом начал его обходить, поясняя
жене, кто из семей представлен на ступеньках теремов, при
этом он восхищённо цокал языком и похохатывал от удоволь-
ствия, что ему легко удавалось распознавать изображения
родионовцев. Он обошёл ключ и остановился в том месте, с
которого приступил к осмотру. Председатель обернулся было
к праздничному народу, чтобы высказать своё мнение о венце,
но какая-то досадная мысль, не дававшая ему покоя, застави-
ла его обойти вокруг сруба ещё раз. Потом он, проверяя свою
догадку, описал ещё несколько кругов, и с каждым разом лицо
его мрачнело всё больше и больше.
Председатель резким движением ослабил туго затянутый
галстук, как будто ему стало не хватать воздуха. Лицо его по-
– 79 –
багровело. Странное поведение председателя начало привле-
кать внимание собравшегося народа. Пересевшим, как от уду-
шья, слегка взвинченным, но, по-прежнему, начальственным
голосом, каким обычно распекают нерадивых подчинённых,
сдвинув грозно брови, председатель спросил: «Кто автор этой
затеи?» — он мотнул головою в сторону сруба.
– Да все. Мы тут сообща колдовали над ключом. — Разда-
лись в ответ многочисленные голоса.
– Я спрашиваю про верхний венец. Кто мастерил колена
родионовцев? — в голосе председателя звучал металл.
– Ну, я. — Мирослав вышел вперёд.
Взгляды председателя и Мирослава схлестнулись: они в
упор разглядывали друг друга. Председатель подошёл вплот-
ную к Мирославу и спросил, с силой выдавливая слова: «А где
же мои колена, уважаемый Мирослав Святославич? Я, навер-
ное, не разглядел, пропустил их фигуры. Покажите, пожалуй-
ста, будьте любезны».
Над лугом повисла гнетущая тишина.
– Товарищ председатель, — ледяным тоном ответил Миро-
слав, — мною отмечены все родионовские колена. — Он нажал
на слово «родионовские». — Никого не обошёл вниманием.
– А мой отец, моя мать? А я? Мы что, не родионовские?!
Я же родился здесь! — председатель рассвирепел. «Успокойся,
Григорий. При твоей должности тебе нельзя нервничать и вол-
новаться по пустякам. Экая невидаль, деревяшки стоят на брёв-
нах» — говорила его жена, увлекая председателя от ключа.
– Оставь меня в покое! Иди, садись в машину! Без тебя
разберусь! — Григорий выдернул свою руку из руки жены и
вернулся к ключу. Милиционер и шофёр не отставали от пред-
седателя, ходили, буквально, по его пятам.
– Говорите, Мирослав Святославич, чем мой род вам по-
перёк дороги встал, что вы его обошли, не представили на
венце? Земля, на которой вы живёте, она и моя земля. И корни
мои родовые здесь проросли. И фактом своего рождения в Ро-
дионовке я заслужил право стоять на венце рядом с другими
родами. Верно я говорю, Мирослав Святославич? — наседал
Григорий на Мирослава, всё более горячась.
– 80 –
– Не помню я вашего рода, товарищ председатель. Нико-
го не помню, — говорил Мирослав, чеканя каждое слово.
– Как же так? Как вы не можете помнить, удивляюсь я
вам. Когда меня избрали председателем, вот только тогда я
переехал в Сову, и родителей с собой забрал. А до того, до
сорок шестого года, я жил в Родионовке. Удивляете вы меня,
Мирослав Святославич, своим беспамятством, можно сказать,
что просто изумляете. — Григорий распалился вконец. — Вы у
народа спросите, Мирослав Святославич! Народ не даст мне
солгать.
– Да ты не жил, а гадил на нашей земле! — выкрикнул кто-
то из толпы.
– Что - о - о - о? — взревел Григорий. — Да как вы сме-
ете в меня бросать такие обвинения? Это его, вот его надо
отдавать под суд, — он тыкал пальцем в Мирослава. — Это
он изобразил кулака, каторжника рядом с вашими коленами.
Интересная картина получается, товарищи колхозники: врагу
народа памятник поставили, а о честном государственном че-
ловеке у вас вдруг память отшибло?
Толпа образовала проход. По нему к председателю шёл
дед Иван. Атмосфера явно накалялась. «Послушай, Григо-
рий, — сказал дед Иван, медленно роняя слова, — ты нас не
пугай, не из пужливых мы. Газеты читаем, а там было написа-
но, что в прошлом годе сотворилась партейная сходка, по-ва-
шему, съезд называется. Так вот, все партейцы, все до единого,
сколько их не имеется в Расеи, признали, что в тридцать пер-
вом годе ошибка государственная приключилась. Что кулаки
вовсе и не кулаки, а дюже работящие люди и что их хозяйства
приносили большую выгоду государству, а не разорение.
А ещё в газетах было прописано, — продолжил дед
Иван, — тех людей, кто возводил ложное обвинение на крес-
тьянских мужиков, посадить в тюрьму, так как они-то и являют-
ся доподлинными помощниками имперализму».
«Империализму» — поправил кто-то из толпы.
– Вы на что намекаете, Иван Гаврилович, позвольте по-
любопытствовать? — Григорий кинул на родионовцев встре-
воженный взгляд.
– 81 –
– Зачем намекать? — сказал дед Иван. — Не привык
я намёками жить. Правду всегда в глаза говорил и теперича
скажу. Это же ты показал городским экспритаторам родио-
новский общественный амбар с зерном. А ты, Григорий знал,
зна-а-а-ал, что спокон веков общественный амбар находится
во дворе Степана.
В разговор вклинился Ярослав: «Такой закон об обществен-
ном складе наши далёкие деды завели, может статься, тысячу
лет назад, когда в Родионовке было хат двенадцать-пятнадцать.
Порядок пользования общим хлебом никогда не нарушался».
– Верно говоришь, — подхватила Ганна. — Случись гра-
добитие, али ещё какая природная напасть, родионовские
семьи никогда с голоду не пухли, выручало в таких случаях
общественное хлебохранилище.
– А ты, Григорий, беду сотворил многим родионовским ко-
ленам, — продолжал дед Иван. — Мы отдали экспротаторам…
«Экспроприаторам» — поправил кто-то из толпы.
– Я и говорю, этим самым экспротаторам родионовцы от-
дали требуемые меры зерна, а у кого не хватало, тот отдавал
зерно, припасённое на посев. Надёжа у всех сохранялась толь-
ко на общественный амбар. Ты же, Григорий, ложно донёс на
Степана, будто общественный амбар принадлежит ему одно-
му. Экспротаторы сразу же Степана объявили кулаком, взяли
под арест и отправили на каторгу. С голоду в том годе померли
батька с маткой Ярослава, две внучки бабы Марии…
Э-э-э-э! Что я занялся перечислением мёртвых, их уже не
воскресить, — одёрнул сам себя дед Иван. — Но Мирослав
навеки-вечные сохранил память о них на этом венце. Просы-
паются они вместе с солнцем, умывают лица ключевой водой,
а потом глядят, как живые, на родионовцев, на деревню нашу,
на луг и Проню, на лес, на поле с житом, — дед Иван смахнул
слёзы со щёк, тщательно выбритые по случаю праздника.
Справившись с волнением, дед Иван продолжал: «Сам
суди, Григорий, есть ли тебе место на венце али нет? Достойна
ли твоя фигура находится среди колен родионовских?
А что касаемо памяти людской, то оно ведь известно: у на-
рода крепкая память и на добрые дела и на худые. О добрых
– 82 –
свершениях народ песни слагает, в камне и дереве их запе-
чатлевает. А вот худые дела народ хоть и помнит, но из жизни
своей вычёркивает. Не хотят люди жить вместе со злом».
К концу речи деда Ивана к нему подошёл Степан. Глаза Гри-
гория забегали, но он засунул руки в карманы штанов и невоз-
мутимо сказал: «Я, как комсомолец, выполнял государственное
партийное поручение — стране нужен был хлеб. За отказ меня
могли бы расстрелять. Не нахожу я своей вины в гибели ваших
семей, уважаемые товарищи колхозники». Григорий взглянул на
венец: «Не достоин, говорите, находится рядом. На нет и суда
нет. Насильно мил не будешь» — он криво усмехнулся и что-то
сказал милиционеру и шофёру. Те направились к машине.
Григорий присел перед ключом, подставил рот под струю
воды. Внезапно из толпы выбежал гусь и, распростёрши кры-
лья, помчался на Григория. С разбегу он клюнул его в оттопы-
ренный зад. От неожиданности Григорий упал на четвереньки
и оглянулся на дерзкого смельчака, посмевшего поднять руку
на него, председателя колхоза. Гусь зашипел и вцепился в его
штанину. Григорий вскочил и ногой отшвырнул гуся. Но упря-
мая птица не сдавалась: раскинув в стороны крылья, вытянув
шею, издавая яростное шипение, гусь снова ринулся на пред-
седателя. Григорий начал отступать и, убыстряя шаги, обежал
сруб. Гусь тоже прибавил в скорости, и председателю при-
шлось ещё раз обогнуть сруб.
В толпе раздался чей-то сдавленный смешок, потом смех
подхватили ещё несколько человек, а когда председатель опи-
сывал пятый круг вокруг ключа, народ уже покатывался с хохо-
ту. «Давай, давай, гусачок, догоняй! Поддай ему жару!» — под-
бадривали из толпы гуся. Дети тут же затеяли спор, кто быстрее
в беге — птица или человек? В спор детей вступили взрослые:
«Если разозлить какое-либо животное, то оно задействует все
свои природные хитрости, чтобы отомстить обидчику и может
победить человека».
Азарт в соревновании между Григорием и гусем нарастал,
усилилось и веселье в толпе. «Председатель, штаны не обмо-
чил? Проверь, гусак подождёт» — слышались насмешливые
возгласы.
– 83 –
Григорий понимал нелепость своего положения: его, госу-
дарственное лицо, какой-то гусак заставляет бегать на потеху
народу. Он метнулся к машине, гусь за ним. Выскочивший из
машины милиционер таращил глаза то на председателя, то на
на бегущего вслед за ним гуся. «Стреляй, стреляй» — закри-
чал Григорий. Ярослав, почуяв неладное в голосе председате-
ля, спотыкаясь на бегу, бросился к машине. «В кого стрелять,
Григорий Борисович? В кого?» — удивлённый непонятным
приказом, спрашивал милиционер. Григорий подбежал к нему
и выхватил пистолет. В это время гусь оттолкнулся от земли,
взмыл в воздух и тараном полетел на председателя. Раздал-
ся выстрел. Гусь прервал полёт, он на короткий миг завис в
воздухе, потом его длинная шея обмякла, прогнулась к лапам,
крылья обвисли, и гусь упал в луговую траву. В толпе раздался
испуганный женский вскрик и тут же оборвался.
Вдруг почудилось, что Земля и Солнце прекратили своё ве-
ковечное вращение, и мир остановился. В неподвижных позах
застыли милиционер, Григорий с пистолетом в руках, бегущий
Ярослав, люди, вперившие взгляды в распластанного гуся, на
белоснежном оперенье которого проступило красное пятно.
Не слышно было звона пчёл, стрекоз, кузнечиков, плеска Про-
ни. В этом безмолвии, извержение ключевой воды, падающей
на гальку под срубом, было подобно громовым раскатам.
– Ты пошто птицу стрелил, председатель? — процедил
сквозь зубы Ярослав.
– Так будет с каждым, — Григорий обвёл взглядом оне-
мевшую толпу, — с каждым… — он опять помолчал, — с каж-
дым…гусём. Вы проявили неуважение ко мне, а я — власть!
– Велик дуб, да дупляный! — раздался выкрик из толпы.
– Поехали! — скомандовал Григорий, вытирая носовым
платком вспотевшее лицо с проступившими на нём красными
пятнами. — Нечего здесь больше делать! — Он сел в маши-
ну. Взревел мотор, машина скачком рванулась с места и, на-
бирая скорость, скрылась за поворотом выгона. Родионовцы
долго глядели вдогонку умчавшейся машины, потом дед Иван
сказал: «Сколько утка не мудрись, а лебедем ей никогда не
быть».
– 84 –
Народ теснился в кучу около Ясуни. Она подняла гуся
на руки, в её глазах стояли слёзы. «Это же надо, чтобы пти-
ца понимала человеческие отношения. Она же не кинулась,
к примеру, на деда Ивана или дядьку Мирослава, а они-то
говорили тоже резко и сердито. Вишь ты, птица, а учуяла,
где — свои, а где — чужие. Да наш гусак просто герой и ва-
рить его в супе никак невозможно. Хоть гусак и птица, а по-
чести ему следует воздать по человеческому поступку. Погиб,
прямо-таки, геройски и при исполнении служебных обязан-
ностей» — так говорили родионовцы, перебивая друг дру-
га, подхватывая мысли и уточняя их, и безмерно удивляясь
храбрости Ясуниного гуся.
Тут же, с общего уговору, решено было, ввиду исключи-
тельных обстоятельств, похоронить гуся на родионовском
кладбище.
Под вечер гости стали разъезжаться. Небольшими группа-
ми, по двое — трое, они уходили по ольшану к шоссе, чтобы на
попутных машинах или же пешком добираться в свои деревни,
посёлки, городки, которые для многих из них навсегда стали
родным местом в жизни.
ГРОЗА
Огненно-красный диск солнца закатился за лес и в тот же
миг, от Лосевки, по небу поползла иссиня-чёрная туча. Медлен-
но передвигаясь, она накапливала силы, зависая над лесом,
пшеничным полем, рекой и лугом. К ночи, приблизившись к Ро-
дионовке, туча дохнула на деревню свежим воздухом, предве-
щавшим грозу. Вначале на крыши домов и огородов пролились
редкие, крупные капли. Затем туча разверзлась, и на деревню
обрушился ливень.
Туча разрасталась, темнела и, наконец, завладела всем
небесным пространством, сливаясь с горизонтом, погружая
окрестности Мичуринского колхоза в непроглядный мрак.
В её недрах вспыхивали огненные извивы молний, на короткий
миг освещавшие землю, а следом, постепенно набирая силу,
– 85 –
гремел гром. Потом опять был слышен лишь шум дождя, пада-
ющего из тучи водяной стеной, сквозь которую не было видно
ни зги. Небо сочиняло свою симфоническую музыку, звуки ко-
торой усиливались над Совой. Туча, сползшая к Сове, гремела
и сверкала беспрерывно в течение часа.
Родион встал с кровати, нащупал впотьмах дверную ще-
колду, открыл дверь. «Куда ты, сынок?» — спросила с печи
Полина. «Я сейчас, мама. По надобности. Спи» — ответил
Родион и тихонько притворил за собой дверь.
В Сове, за домом председателя, Родион наткнулся на
внука деда Ивана. Рядом с ним, в кустах, присев на корточки,
находилось ещё четверо родионовских мужиков. Они молча
смотрели на буйство природы: из разверстого чрева тучи ог-
ненными осами на дом председателя одна вслед другой лете-
ли молнии, жаля огнём все постройки председательского дво-
ра. Олег повернулся к Родиону и шёпотом сказал: «Перун без
нашей помощи расквитался за Ясуниного гуся, наша помощь,
похоже, не понадобится сейчас».
Вскоре над домом председателя появились тонкие струй-
ки дыма и скачущие языки пламени.
Родион вернулся домой с пением родионовских петухов,
промокший до нитки. Он развесил в сенцах волглую одежду,
в хате снял с шестка первую попавшуюся рубаху, надел её
и лёг на кровать. За окном, по-прежнему, хлестал ливень,
и слышны были далёкие раскаты грома.
К утру, гроза угомонилась. Редкие клочки тучи истаивали
в небе, освобождая место всплывающей над землёй заалев-
шей утренней заре.
В полдень, к Заречиным, на одну минутку заехала Авдотья,
чтобы забрать отремонтированные калоши. Она сообщила,
что в Сове во время грозы сгорел дом председателя. «Сгорел
весь дотла, одни головешки до сих пор дымятся, — таратори-
ла Авдотья. — Соседи председателя говорят, что в дом попало
три или четыре молнии, а может и все семь. Тушить пожар не
стали, так как спорить и тягаться в силе с самим небом челове-
ку совершенно невозможно. Председатель со своей жёнкой в
одном исподнем белье еле успел выскочить из горящей хаты.
– 86 –
Спасать-то особенно нечего было. Детей они не завели, скоти-
ны никакой не держали. Да и зачем она им: они же сидели на
государственной готовизне.
Ой, дела творятся, ой, непоправимые дела! — продолжа-
ла рассказ Авдотья — Председатель-то не столько горюет по
пропащей хате, хату можно и новую построить, это дело извес-
тное. А горюет-то он и убивается, сердечненький, по партейно-
му билету. Партейный билет, как оказалось, сгорел тоже. Вот
горе-то, вот злосчастие, не доведи господи. И платья городс-
кие его бабы тоже погорели, вот все и сгорели, даже ниточки
ни одной не осталось от тех уборов, — скорбно добавила Ав-
дотья.
Почтальонша прижала к груди калоши: «Спасибочки, дядя
Мирослав, прямо сейчас и надену. Лапти-то жалко топтать по
слякоти, так я босиком педали крутила». Она обула калоши
и, стоя уже на пороге, задумчиво бросила: «Правильно люди
говорят: «Что плюнешь, того не поднимешь!». Ну, бывайте здо-
ровы, а мне пора ехать. В Лосевку везу аж четыре письма».
Почтальонша осветилась улыбкой, как будто эти письма были
адресованы лично ей, а не посторонним для неё людям.
Весть о пропавшем партийном билете и сгоревшем доме
председателя вмиг облетела весь Мичуринский колхоз. На тре-
тий день после грозы собрался Совской сельсовет, где решено
было провести расследование обстоятельств пожара. Мили-
ционер тихонько бубнил на ухо председателю: «Григорий Бо-
рисович, нельзя упускать из виду хозяина гуся».
– Какого ещё гуся? — удивился Григорий
– Того гуся, что вы стрелили в Родионовке, Григорий Бо-
рисович. Может, кто в отместку за того гуся, взял да пустил
петуха на вашу хату. Если рассуждать логическим манером, то
эту версию никак нельзя исключать из следствия — настаивал
милиционер.
– Глупости, глупости твои предположения, — отвечал
Григорий. — Гусь! Гусь тут не причём. Хорошо, поинтересуйся,
если желание есть. Тоже мне, Шерлок Холмс нашёлся! — Он
махнул рукой. — А впрочем, поступай как хочешь, я тебе в
этом деле не указчик.
– 87 –
Около пустующего родительского дома, родителей он схо-
ронил год назад, Григория догнала соседка и сказала, что его
баба уехала в Витебск. «Почему она мне ничего не сказала о
своей поездке?» — изумился Григорий. Соседка сделала скор-
бное лицо и с грустью ответила: «Она сказала, Григорий Бори-
сович, что уезжает навсегда, что она не хочет жить с неудачни-
ком». «Этого не может быть! Как же так?» — растерялся Григо-
рий. «Меня попросили передать эти слова, а больше я ничего не
знаю, Григорий Борисович. Разбирайтесь сами в ваших отноше-
ниях с жёнкой» — соседка, опустив голову, отошла от Григория.
Милиционер, подъезжая к Родионовке на машине пред-
седателя, попросил шофёра притормозить около кладбища.
На самом краю кладбища, стояло врытое в землю обтёсанное
бревно, высотою в три метра. На его вершине разместилась
деревянная скульптура гуся. Гусь был изображён в полёте:
раскинув широко крылья, плавно изогнув шею, всё его тело
было устремлено ввысь, в небесную ширь, властителем кото-
рой он являлся по своей природе.
Милиционер задумчиво почесал в затылке: «Слушай, —
обратился он к шофёру, — в прошлый раз, когда мы подъез-
жали к Родионовке, ты не помнишь, стояла эта птичья фигура
или нет?». «Извини, — ответил шофёр, — я не глядел по сто-
ронам. Не помню. Может, и была эта деревянная чурка, кто её
знает. Ничего не могу утверждать: ни да, ни нет».
Милиционер начал обходить хаты и допрашивать роди-
оновцев о хозяине гуся. От одних он слышал, что гусь при-
блудный, от других, что гусей отродясь не держали, от треть-
их, что сколько гусей было в их стае, столько и есть. Тогда
милиционер решил поговорить с детьми: они-то уж, наверное,
точно знают хозяина застреленного гуся. Детвору он отыскал
на выгоне. Выгон являлся излюбленным место детских игр.
Дети прервали играть в лапту, окружили милиционера и на
вопрос, кому принадлежал гусь, отвечали, что они не знают, и
что никогда не видели застреленных гусей. Когда милиционер
спросил, давно ли на кладбище установлен памятник гусю, то
получил ответ, что деревянный гусь был там водворён, когда
они ещё и не родились на белый свет.
– 88 –
Милиционер вернулся в Сову «не солоно хлебавши», как
говорят в таких случаях, и жутко разочарованный в своём та-
ланте сыщика, о чём он и доложил председателю.
На следующий день Григория вызвали в Горецкий рай-
ком партии. Оказывается, районное партийное начальство
уже было извещено о его аморальном поведении в прошлое
воскресенье, когда он застрелил гуся и, тем самым, выставил
на посмешище всю районную партийную организацию. Кроме
того, к партийному делу присовокупили потерю им партийного
билета, что являлось грубейшим нарушением партийной дис-
циплины. Решение бюро райкома было категорическим: ли-
шить Григория членства в партии и освободить от занимаемой
должности председателя колхоза.
ПРИЗНАНИЕ
За столиком, в буфете железнодорожного вокзала Орши,
между тремя мужиками разгорелся нешуточный спор: ехать
или не ехать Григорию в Витебск на поиски жены.
Уже несколько раз Григорий брал билет в кассе и садился
в поезд, идущий до Витебска. Но под неопровержимыми дово-
дами сопровождавших его приятелей, покидал вагон за пять
минут до отправления поезда. При этом он усиленно извинялся
перед проводницей: «Уважаемая гражданка проводница! Я, к
сожалению, должен расстаться с вами и вашим душевным гос-
теприимством…» — начинал речь Григорий. Проводницы, как
правило, перебивали его и говорили, что они его не приглашали
в поездку, что он сам покупал билет и это его право ехать или
оставаться в Орше. Григорий в ответ согласно кивал головой и
добавлял: «В этом и заключается, гражданка проводница, поли-
тический момент в моей жизни: ехать или не ехать в Витебск».
Мужики, спускавшиеся вслед за Григорием с подножек тамбу-
ра, оттесняли его от проводницы и старались быть ещё более веж-
ливыми, чем их друг, невинно пострадавший от женского коварс-
тва. Они желали не только проводнице, но и всем пассажирам её
вагона доброго пути, а самое главное — счастья в личной жизни.
– 89 –
Вернувшись на вокзал, Григорий сдавал билет обратно в
кассу, затем в буфете брал очередную бутылку водки, и суд
над сбежавшей женой Григория продолжался.
Было выпито четыре поллитровки «Московской» водки,
но к единому мнению мужики никак не могли прийти. Григорий
купил пятую бутылку, а также три котлеты на закуску, разлил
водку по стаканам, и обсуждение наиважнейшего житейского
вопроса возобновилось.
Диспетчер вокзала объявила о прибытии поезда «Киев-Ле-
нинград», делающий пятнадцатиминутную остановку в Витеб-
ске. За столиком, наконец-таки, был поставлен вопрос ребром:
«Если жена любит мужа, то может она его бросить в беде, или
же останется делить с ним тяготы жизни?». Ответ, который му-
жики искали в течение нескольких часов, а Григорий появился
на вокзале в одиннадцать утра, сразу же отыскался: «Любимо-
го мужика жёнка ни за какие коврижки не бросит». Тут же был
вынесен суровый приговор сбежавшей бабе Григория: «Григо-
рий навек вычёркивает её имя из своей памяти». Диспетчер,
в голосе которой мужикам почудились нотки сожаления об их
решении, огласила об отправлении поезда.
Григорий вылез из кабины попутной машины, икнул и ог-
ляделся. Вперёд шоссе вело в Сову, позади — к Орше, справа
просёлочная тропинка извивалась по направлению к Слободе,
слева находился ольшан. Нетвёрдой походкой, выписывая но-
гами замысловатые фигуры, Григорий спустился с шоссейной
насыпи на ольшан.
В брюки у него была заправлена только одна пола рубаш-
ки, вторая пола, вместе с майкой, болталась поверх брюк; на
левой ноге в ботинке нельзя было обнаружить носка, ввиду
его полного отсутствия с самого утра, но на правой ноге носок
выглядывал из-под края штанины. Размахивая руками, пыта-
ясь сохранить равновесие при ходьбе, Григорий запел: «По
долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…». Его тут же
сильно качнуло и занесло в канаву, на дне которой он немного
отдохнул, потом на четвереньках выбрался из неё на дорогу
и принял стоячее положение. Он затянул снова «По долинам
и по взгорьям шла дивизия вперёд…», но прервал сам себя
– 90 –
следующим размышлением вслух, грозя при этом невидимому
собеседнику указательным пальцем: «Врёшь, душа у каждо-
го человека есть и любит душа сердцем, а не мозгами. Мозги
только думают, а сердце чувствует, чувствует. Понимаешь?»
Григория опять повело, ноги заплелись, однако в этот раз ему
удалось удержаться на ногах.
Так спотыкаясь, изредка падая, он дошёл до деревянно-
го моста, перекинутого через Проню, и здесь остановился,
разглядывая мутными глазами детей, играющих с весёлыми
криками на выгоне. Григория качало, словно дуб на взгорье
под порывами ураганного ветра, пытающегося вырвать из зем-
ли корни дерева. Тело Григория склонялось то к выгону, где
играли дети, то оно пыталось развернуться опять в сторону
ольшана. Потоптавшись и покрутившись на одном месте, за-
тем, глубоко вздохнув, как перед прыжком в ледяную воду, он
заступил на мост.
– Дядя, добрый день! Дядя, здравствуй! — раздались вок-
руг него детские голоса.
– Здравствуйте, товарищи дети! — ответил Григорий. —
Во что играем? — спросил он, рассматривая раскрасневшие-
ся лица, которые вдруг расплылись и исчезли, а затем появи-
лись вновь, странным образом двоившимися и троившимися
маленькими фигурками, а потом вдруг принявшими чёткие
очертания.
– В лапту, — хором ответили дети.
– Кто победил? — спросил Григорий. Дети ответили, что
они ещё до конца не доиграли.
Над выгоном взлетел тряпичный мяч, и группа ребят
стремглав помчалась к заветной черте, за которой их уже не-
льзя было пятнать той команде детей, что находились в поле.
Надо было забежать за эту черту, а затем бегом вернуться об-
ратно, уклоняясь от мяча, которым другая команда старалась
«выбить» как можно больше игроков на своём поле. Григорий
смотрел на игру и его губы непроизвольно растянулись в улыб-
ке: мальчики и девочки очень ловко увёртывались от мяча и
все вернулись обратно. Но выбивающие ребята заспорили,
они доказывали, что Егорка повернул обратно, не добежав до
– 91 –
охранной черты, поэтому он должен перейти в их команду, как
«выбитый». Егорка не соглашался с этим мнением, возражал,
и говорил, что он пересёк черту вместе с Алёной, и не будет
оставаться на чужом поле.
«Чужое поле, чужое поле, чужое поле» — вдруг назойли-
вой мухой зажужжало в голове Григория. С выгона он свернул
на дорогу, ведущую к лугу, и огородами вышел к ключу. Гри-
горий долго стоял и смотрел на верхний венец, затем сел на
траву и прислонился спиной к срубу. Мысли о чужом поле не
уходили, не отпускали: они роились вокруг головы, пробира-
лись внутрь и гремели там барабанным боем. «Чужое поле,
чужое поле, оставаться на чужом поле» — стучало в голове.
«Играть или не играть на чужом поле?» — возникший вопрос
настойчиво требовал ответа.
Он слушал вековечное лепетание ключевой воды и поду-
мал, что лучшего собеседника для душевного разговора ему
не найти. «Я всю жизнь играл на чужом поле. Сам согласился
играть на чужом поле, меня никто не принуждал оставаться
на чужом поле. А Егорка, малец, наотрез отказался покинуть
своё поле, свою команду, своих игроков-друзей» — объяснял
он говорливому ключу.
Ключ журчал, подхватывал слова Григория, дробил их о
гальку и уносил в потоке в Проню.
«Подлюка я распоследняя, надо честно признаться. Всё
выслужиться норовил перед начальством, спину прогибал,
лишь бы благосклонный взгляд заслужить, лишь бы отмети-
ли, по плечу ласково похлопали, не забыли фамилию вписать
в списки награждённых лиц. Играл ты, Гришка, не только на
чужом поле, но и по чужим правилам. В куклу превратился, в
болванчика: любой начальствующий перст в тебя ткнёт, а ты
и готов клониться туда, куда он тебя щёлкнул. Подлюка, под-
люка ты и есть, Гришка» — Григорий обхватил голову руками,
заскрежетал зубами.
– Дядечка, пошто ругаешься? — услышал он мальчи-
шеский голос. Григорий поднял заплаканное лицо: перед ним
с ведром в руках стоял мальчонка лет десяти. «Тебя как зо-
вут?» — спросил Григорий и всхлипнул.
– 92 –
– Добрыня, — ответил мальчик.
– Давай знакомиться, Добрыня. А я — Гришка, — он про-
тянул руку. — Садись, побалакаем, коли временем располага-
ешь, Добрыня, — предложил Григорий.
– Не, дядечка Гриша, прости за невежество, — сказал
Добрыня, — я только за водой к ключу пришёл, и мне сразу
же велено домой возвращаться. В хате дел ещё много переде-
лать требуется. Видишь, солнце уже спустилось к лесу, скоро
затемнеет, и мне надо успеть полить лук ключевой водой до
захода солнца.
– А ты, чей будешь? Кто твои родители? — спросил
Григорий. «Я — всехный» — ответил Добрыня. «Поясни-ка,
Добрыня, что это значит «всехный»?» — удивился Григорий.
«Я, как тётя Ясуня, всехный. У тёти Ясуни родителями были
все родионовцы и у меня тоже» — отвечал Добрыня, подстав-
ляя ведро под ключевую воду. «А теперь у тёти Ясуни папа
сыскался, и скоро она будет Родионова. Она замуж выходит
за дядю Родиона» — пояснил Добрыня, заметив недоуменный
взгляд Григория.
Услыхав имя Ясуни, хмель мгновенно выскочила из Григо-
рия. Он подождал, пока Добрыня наполнит ведро, и тут же су-
нул голову под упругую струю ключа, умыл лицо. Однако тако-
го мытья ему явно показалось недостаточно. Григорий скинул
рубашку и, стоя на коленях, омыл тело по пояс, потом долго и
жадно пил воду. В голове немного прояснилось. Добрыня, на-
блюдавший, как взрослый мужик плещется под ключом, слов-
но малое дитя, спросил: «Дядя Гриша, ты, наверное, давно в
речке не купался?» «Верно заметил, Добрыня. Я уже и забыл,
когда это было» — ответил Григорий.
– А наши родиновские мужики каждую субботу после бани
в Проне плавают, — похвастался Добрыня. — Ладно, мне пора.
До свидания, дядя Гриша.
– Будь здоров, Добрыня, — попрощался Григорий, и что-то
сдавило, стиснуло в его груди, когда он смотрел вслед Добры-
не. Тот, чтобы вода не расплескалась в ведре, цепляясь дном
за землю, шёл, скособочившись, сильно напружинив руку и
высоко приподняв плечо.
– 93 –
К Григорию вдруг пришло ясное осознание того, для чего он
пришёл в деревню: ему надо повидаться с дядькою Степаном.
«Но это я сделаю завтра, а сейчас мне необходимо собрать-
ся с мыслями. Ладно, «утро вечера мудрёнее», как говорится.
На свежую голову и правильные мысли придут» — рассуждал
сам с собой Григорий. Он растянулся около сруба и убаюкан-
ный бормотанием ключа, проспал до утра.
Утром, как только край солнца показался над землёю, Гри-
горий открыл глаза и долго соображал, где же он находится.
Под головой он нащупал свёрнутую поддёвку. Он сел, повер-
тел в руках поддёвку: нет, такой одёжки он не носил. Услышал
шаги и оглянулся: к срубу подходил Добрыня. «Дядя Гриша,
с добрым утром!» — поприветствовал мальчик. «И ты будь
здоров!» — ответил Григорий, стараясь вспомнить имя маль-
ца. «Как тебя зовут, я что-то запамятовал. Это же ты вчера со
мной говорил?» — уточнял Григорий. «Со мной ты разговари-
вал, дядя Гриша. А зовут меня Добрынею. Вот, ешь, пожалуй-
ста, бабушка Ганна прислала» — говорил Добрыня, вынимая
из карманов зелёные огурцы. «Спасибо, — ответил Григо-
рий, — во время угощение прибыло».
– Ты поддёвку принёс? — спросил Григорий, хрустя огур-
цом. «Не, не я. Может бабушка Ходора, жёнка дедушки Мака-
ра? — неуверенно предположил Добрыня. — Не, про поддёв-
ку не знаю, дядя Гриша».
Съев огурцы, Григорий встал и обошёл вокруг венца. В тот
злосчастный день, когда он не обнаружил своего терема на
венце, его внимание было приковано лишь к изваянным фигу-
рам родионовцев. Сейчас же, он обратил внимание на то, что
между некоторыми теремами на венце существовали пустоты.
Вот терем деда Макара, вплотную к нему примыкает терем
деда Ивана, а сразу же за Ивановым коленом, где должно на-
ходиться изображение его рода, был промежуток, пустота. Как
будто дядька Мирослав специально не застроил это место, ос-
тавил про запас.
Григорий шёл по деревне, держа за руку Добрыню и, кося
взглядом на хаты, видел лица, мелькавшие за оконными за-
навесками и тут же скрывающиеся, согнутые спины женщин,
– 94 –
копошащихся в огородах и сразу же выпрямляющихся, как
только он проходил мимо, торопливо отходящих от ворот му-
жиков. Похоже было на то, что его здесь ожидали.
Григорий зашёл во двор Ясуни, выдернул из колоды то-
пор. Добрыня испуганно взглянул на Григория, но промолчал.
Григорий отворил дверь в хату. Сидящие за завтраком Ясуня
и Степан повернули головы в сторону двери и обомлели: с то-
пором в руках, на пороге стоял Григорий, и смотрел на них за-
травленными глазами.
– Таточка! — диким голосом вскричала Ясуня и, опроки-
нув табуретку, на которой сидела, вскочила и начала пятиться
к открытому окну. Лицо её враз помертвело и стало белее сме-
таны: живыми оставались только глаза, с ужасом глядящие на
топор. Степан медленно начал подниматься из-за стола, опи-
раясь на него сухим кулаком и не сводя пристального взгляда
с Григория, готовый вступить с ним в смертельную схлёстку.
Его рука нашарила нож, и он вышел из-за стола.
Григорий посмотрел на Ясуню, прижавшуюся к стене. «Как
же ты, Гришка, прошёл мимо эдакой красоты? — мелькали
мысли в его голове. — Где ж твои глаза были, глупый ты, нера-
зумный, что не разглядел девицу-лебёдушку? И тут ты опоздал,
Гришка. Родион берёт замуж Ясуню, а не ты. А какая славная
жена была бы у тебя! Эх, Гришка, Гришка! Не сокол ты, совсем
не сокол» — горькая улыбка скривила губы Григория.
Он бросил топор к ногам Степана и глухим голосом, будто
идущим со дна колодца, сказал: «Дядя Степан, руби мне го-
лову. Душу мою изгрызла вина перед тобой. Прощения нет и
быть не может моей подлости, возведённой на тебя. Я жизнь
твою загубил, дядя Степан» — и Григорий бухнулся на колени.
В хату Ясуни уже битком набился народ, но Григорий никого
не замечал. Он видел перед собой лишь одного Степана похо-
жего на живой скелет: его измождённое непосильным трудом
тело, впалую грудь, худые щёки и костлявые руки.
Григорий замотал головой из стороны в сторону: «До пос-
ледней человеческой мерзости дошёл я, дядя Степан. В то
время как по моему наговору ты на каторге корячился, я жиро-
вал, на постелях пуховых спал, разносольные яства вкушал.
– 95 –
Казнить меня надобно, дядя Степан. Любую смертушку
приму, какую приговоришь: хоть голову секи этим топором, хоть
вешай, хоть на огне сожги. Смерть мне всякая люба встанет,
а на свет белый глаза мои смотреть больше никак не желают.
Стыд сжигает мою душу огнём нестерпимым. Горит так внутри,
дядя Степан, что нестерпимо жить более на этом свете. Луч-
ше помереть, чем с такою болью маяться всю жизнь!» — так
говорил Григорий, ударяя себя кулаком по груди и поникнув
в конце речи головой.
Степан, совершенно ошарашенный странными словами
Григория, опустился на лавку. Он смотрел вытаращенными
глазами на своего обидчика и явно не понимал того, что сей-
час происходит в его хате. К нему подошла Ясуня, всё ещё с
побледневшим лицом, села рядом и обняла за плечи. «Таточ-
ка, — сказала она, — кажется, Григорий пришёл каяться перед
тобой. Видишь, на колени встал и молит прощения у тебя».
«Повинную голову меч не сечёт», — услышал Григорий
позади себя старческий голос. Он резко крутнулся на коле-
нях. Перед ним стояла баба Мария в окружении родионовцев.
Григория поразило, что в глазах земляков он не увидел осуж-
дения. «Но я же предал дядю Степана и вас тогда на голод
обрёк. Ужели такая низость души моей подлежит оправда-
нию?!» — воскликнул Григорий, пробегая быстрым взглядом
по строгим лицам.
Баба Мария наклонилась к Григорию, погладила его по го-
лове: «Сынок, утри слёзы, вставай с колен, забирай-ка топор
и неси его во двор на своё место. Русский человек рубит топо-
ром или вражьи головы или по дереву им работает. А ты — не
полено и не вражина нам».
– Как же так, бабушка Мария? Странно изрекаешь, не
пойму я смысла твоих речей, — говорил, нервничая, Григорий,
растерявшийся вконец.
– Резон вот в чём заключён, сынок, — сказала баба Ма-
рия. — И без твоей подсказки общественный амбар на дворе
Степана всё равно бы раскопали. Ищейки за хлебом нюх вос-
трый имели. В Слободе, в том тридцать первом годе, схоро-
ненный хлеб нашли даже в люльке дитяти.
– 96 –
Она замолчала. В хате Ясуни повисла тишина.
Наконец, долгое молчание нарушила Ганна: «Видишь ли,
Григорий, мы тут на вчерашней сходке о тебе говорили и при-
шли к следующему общему соображению. Отчёт перед своей
душой ты уже произвёл, и долгов у тебя перед ней никаких не
осталось. А в твою судьбу пришла грозная година. Как жить
дале собираешься? Ты же один-одинёшенек остался сейчас в
жизни. Родни у тебя нет, хата сгорела, а тут ещё и жёнка сбе-
жала. Мы то в чём-нибудь сможем помощь тебе оказать?».
Григорий встал с колен. От пережитого волнения его лицо
осунулось, постарело. Он оглядел родионовцев. «Я бы хотел, —
начал он, — да вот только не знаю, могу ли я надеяться…», —
он запнулся и умолк. «Говори, говори, не маленький, поди, что-
бы бояться правду изрекать» — послышались ото всюду голоса.
«Я бы хотел до конца своих дней жить в Родионовке, — тихо
произнёс Григорий. — Хочу я, когда придёт мой смертный час,
чтобы мои кости лежали на родионовском кладбище».
– Дело говоришь, Григорий, — одобрила Полина. — Вон и
хата Добрыни давно пустует. Поселяйся да и живи в ней.
– Спасибо, земляки, — Григорий с благодарностью огля-
дел родионовцев. Затем он взял за руку Добрыню и крепко
сжал её в своей руке. — А ещё у меня просьба есть следую-
щего характера. Доверьте мне растить Добрыню, вместо сына
мне будет. А я уж постараюсь быть ему добрым отцом. — Гри-
горий с надеждой смотрел на сельчан.
– А ты у Добрыни спроси, захочет он тебя своим отцом
считать или нет? — раздались голоса родионовцев.
Григорий присел перед Добрыней и сказал: «Добрынюш-
ка, позволь мне быть тебе заместо отца?». Мальчик заулыбал-
ся, лицо осветилось радостью. «Ладно…», — Добрыня снача-
ла было смутился, застеснялся, потом вдруг обнял Григория
за шею и сказал: «Ладно, папа. — Он посмотрел сияющими
глазёнками на Григория. — Папа, папа» — повторял Добрыня,
гладя Григория по небритым щекам.
Григорий подхватил Добрыню, подбросил вверх: «Сынок,
сынок мой» — говорил он, прижимая Добрыню к груди. Неожи-
данно он поймал восхищённый взгляд девушки, стоящей рядом
с бабой Ходорой. Это была её внучка, двадцатилетняя Ульяна.
В руках она держала ту самую поддёвку, на которой он спал но-
чью у ключа. Григория вдруг толкнула в грудь волна нежности,
затопив всё его тело с головы до ног так, что он почувствовал
себя лишённым земного притяжения. Он ответил Ульяне дол-
гим взглядом и тёплая лёгкая улыбка тронула его губы.
К Григорию и Добрыне подошли Степан с Ясуней. Сте-
пан, показывая корявым пальцем на Добрыню, и умильно
прослезившись, сказал: «У твоего Добрыни талант строителя
обнаружился. Этот дар редко человеку даётся. Я думаю, Гри-
горий, что сына твоего надобно выучить на архитектора». «Вы-
учим, — счастливым голосом ответил Григорий, — выучим, и
народ расейский ещё будет гордиться великим архитектором
Добрынею. Так оно и будет!».
А солнце, поцеловавшее землю нежным утренним поце-
луем, торжественно поднималось по чистому небосводу, зо-
лотя верхушки лип, растущих по обеим сторонам деревенской
улицы, наливающиеся колосья пшеничного поля за околицей,
мелкую рябь воды в Проне. Не забыло оно высветить золоты-
ми лучами также и пустоты между теремами на венце родио-
новского ключа.
Быль ли это или сказка о деревне Родионовке, то мне не
ведомо. Вот только вскоре, по всей Расеи начали ключи сру-
бами обустраивать, а женихи перед свадьбой водить своих не-
вест к тем ключам. И жили потом эти семьи долго и счастливо,
«не разлей вода», как говорят в Расеи.
– 98 –
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
Ключи жизни Ольги Дубовской . . ................. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
Былинный круг Рода. . . . . . . . . . . . . . . ......... . . . . . . . . . . . . . . . 7
Родионовский ключ
Ожидание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13
Венец . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46
Купальская ночь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 55
Встреча . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . 59
Сватовство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
Гусь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
Гроза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84
Признание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . 88
Дубовская Ольга Федоровна
РОДИОНОВСКИЙ КЛЮЧ
Повесть
Редактор Е. И. Егорова
Верстка С. Е. Лукин
Подписано в печать 30.06.2011. Формат 60х84 1/16. Печать цифровая.
Тираж 150 экз. Уч.-изд. л. 4,35. Усл. печ. л. 5,58. Заказ 390.
Издательство «Русина». Петровская Академия наук и искусств.
Отпечатано в типографии «Скифия-принт».
197198. С.-Петербург, ул. Ропшинская, д. 4
Дубовская О. Ф. Повесть Родионовский ключ
© Copyright: Ольга Дубовская, 2012
Свидетельство о публикации №212041900191
Свидетельство о публикации №212041900191
Рецензии
Здравствуйте, Ольга Федоровна!
Душевная повесть!
Есть ли возможность купить бумажный вариант книги?
Андрей Александрович Кабанов 22.04.2024 15:03 • Заявить о нарушении
Душевная повесть!
Есть ли возможность купить бумажный вариант книги?
Андрей Александрович Кабанов 22.04.2024 15:03 • Заявить о нарушении