Роман ценой в три миллиона

...«Определенно это напоминает мне «Выигрыши»*. Странный корабль...» — так писал в дорожном дневнике не первой молодости уже, с намечающейся на затылке лысиной мужчина. Он был, что называется, крепко сбит, и довольно высок. Рыжеватые волосы, прямой нос... Звали его Сергей Долгов.
Шел второй день странного путешествия. Небольшой корабль направлялся к одному из необитаемых островов Тихого океана.

I
Красть нехорошо. Это я знаю доподлинно. Правда, в некоторых случаях... Да, в некоторых случаях, когда от этого зависит чья-то жизнь или благополучие (что, в общем, взаимосвязано), подобной мелочью можно пренебречь. Да... Хотя, если говорить честно, анкеты участников экспедиции под названием «Выживи!» я не крал, а просто позаимствовал на недолгое время. В сущности, в анкетах никаких секретов не содержалось. В советские времена на этих листках бумаги в самом худшем случае поставили бы гриф «ДСП»**. Сейчас грифов нет. Улетели...
Можно было, в принципе, не заимствовать анкеты, понадеяться, что вызнаю все, что мне нужно, при личном знакомстве со всеми, но в этом случае я теряю очень важный козырь — время. А игра идет по-крупному. На кону — три миллиона.
...Значит, все-таки — деньги. Значит, роман, психологизм — всего лишь отговорки. А, собственно, почему бы и нет? При моих относительно скромных запросах этих денег мне хватит на о-очень долгое время, и я смогу спокойно творить, не задумываясь о куске хлеба.
Итак... На столе в моей каюте лежат анкеты участников экспедиции. Это копии, прокатанные на ксероксе. В правом верхнем углу ручкой проставлены номера. Анкета номер один. Итак... Аккуратный, почти девичий, почерк. Характерная буква «д» — четкий овал вверху, внизу — не соединяющийся с ним хвостик. Летящая «р». Все буквы четко выверены и пропорциональны.
ФИО: Шарова Татьяна Геннадьевна
Дата рождения: 25 мая 1977 года
Место работы, должность: фирма «Старк», секретарь
(...Вот откуда почти болезненная аккуратность!..)
Отношение к воинской обязанности...
(А это еще зачем?! Не помню, чтобы в моей анкете был этот вопрос!)
...Не военнообязана
Умение оказать первую медпомощь: нет
Навыки владения оружием (каким): нет
Я попытался представить эту двадцатичетырехлетнюю девушку. Наверняка хрупкая, в неизменной мини, открывающей круглые коленки; накрашенная и смазливая. Должно быть, привыкла пробивать себе путь грудью, но в данном случае такие штучки не проходят. Эта здесь долго не протянет. ...Что значат цифры, стоящие в правом верхнем углу? Может, порядок «отстрела»?.. Я без сожаления отложил анкету номер один в сторону и взял следующую.
ФИО: Казаркин Константин Иванович
Дата рождения: 25 февраля 1956 г.
Место работы, должность: в отставке, полковник инженерных войск
Навыки владения оружием (каким): стрелковым и холодным в совершенстве
Коротко и ясно. Сильный противник. Нужно держать его в поле зрения и, по возможности, постоянно. ...Нет, цифры в углу — явно не «порядок отстрела». Вряд ли мужчину почти в расцвете лет, в совершенстве владеющего любым оружием, можно поставить на одну доску с молоденькой секретаршей. Но я все-таки записываю в блокнот рядом с фамилией и анкетными данными номер. Работа писателя приучила не пренебрегать мелочами. У меня еще будет время разобраться, стоящая ли эта деталь. А пока... Номер три.
ФИО: Гаврилина Александра Александровна
Дата рождения: 13 июня 1976 года
Отношение к воинской обязанности: Не военнообязанная
Образование: Высшее. В 2000 году закончила .... университет
Место работы, должность: —
Должно быть, какой-нибудь очкастый университетский цыпленок, отчаявшийся устроиться на работу...
Я поднимаюсь и расправляю спину. Мышцы под лопатками тянет. Я писал свой последний роман лежа. Моя очередная гражданская жена Нина, полгода спасавшая мою спину массажем, месяц назад взорвалась, заявила, что плевать она хотела на меня и на мою «писанину», что она еще не совсем старуха, а я, как идиот, затворился в четырех стенах, и она видит одну мою дурацкую спину и слышит шуршание бумаг. И больше ничего! Сколько можно?! И я бросил:
— Ну и иди на все четыре!..
Что ж делать, если мне интереснее создавать новый, свой собственный, мир, ваять и оживлять героев и подлецов, чем встречаться с ними в реальной жизни...
Зла на своих бывших гражданских жен я не держал: среди жен сколько-нибудь известных писателей почти не встречалось муз. Музами чаще всего оказывались любовницы. Может быть, это и не повод заводить любовниц, но... Я понял, что слишком залежался, что мне нужно встряхнуться, еще немного — и я стану похож на ворчливого старика. И тогда я сел-таки за стол и написал... Нет, как все просто: сел и написал! Большинство читателей так и представляет себе: сидит писатель, перед ним — стопа бумаги. Подумал писатель немного, и пошел строчить ручкой по листкам — только успевай в сторону оттаскивать! Только почти никто не знает, что ты влезаешь в шкуру каждого героя и, когда он умирает, то и ты бьешься в предсмертной агонии, а когда его колотит от «грязной» дозы или у него ломка, то ломает и тебя, даже если ты ни разу... Что ты «болеешь» и не можешь выйти из «штопора» несколько дней, а то и неделю после того, как поставил на листе последнюю точку.
Ты создаешь героев, рисуешь-вырисовываешь характеры, режиссируешь действие и надеешься, что благодарные герои, вызванные к жизни тобой, беспрекословно тебе подчинятся. Бывает — подчиняются. А случается — вырвутся из-под контроля, и тогда начинается такое!.. Н-да... И все, построенное тобой, летит к чертям. Ты злишься на них, а потом все-таки (в очередной раз!) понимаешь: зря — сам же создал их такими, и не могут они поступать иначе. И приходится переписывать все наново. ...Вот тебе и просто: сел и написал! ...Да, с чего я вдруг заговорил об этом? Ну конечно, сел и написал письмо в редакцию игры. Романтика — необитаемый остров на просторах Тихого океана, десять добровольцев, из которых к сороковому дню пребывания на нем «в живых» должен остаться один. И этому одному причитается три миллиона. На блюдечке с голубой каемочкой (или с золотой?..). Название игры — «Выживи!» — оборачивалось другой стороной: чтобы выжить самому, нужно выжить остальных. И совершенно неважно, симпатизируешь ли ты кому-нибудь из них или ненавидишь его. Если тебе дозарезу нужны деньги — ты порвешь глотку любому.
...Я знал, что должен оказаться последним. Я обязан оказаться последним. Даже не столько из-за миллионов, а... Какой сюжет! Сколько психологизма! Непридуманный роман (в конце концов, может, хватит создавать собственный мир?..).
Мои мысли прервал вежливый стук в дверь каюты. Я поспешно сунул анкеты под подушку и поднялся.
— Входите!
На пороге появился стюард, чуть наклонил голову и протянул папку.
— Господин распорядитель распорядился доставить вам анкеты ваших будущих коллег. В двенадцать ноль-ноль вас ожидают в кают-компании на обед и знакомство.
Проговорив эту фразу, он степенно удалился. Вот тебе и на! Говорили же мне в детстве: «Не воруй!». Я глянул на часы. До двенадцати ноль-ноль оставалось тридцать девять минут и семь секунд. Я подошел к койке и вытащил спрятанные перед приходом стюарда пронумерованные анкеты. Листок под номером четыре был исписан моим неряшливым почерком, от которого сходили с ума все мои добровольные секретарши.
ФИО: Долгов Сергей Вячеславович
Дата рождения: 2 октября 1967 г.
Семейное положение: не был
Место работы, должность: писатель
Отношение к оружию: отрицательное
Отношение к воинской обязанности: никому ничего не обязан
За иллюминатором переливался океан и, кроме него, до горизонта не было видно ничего. И мне показалось, что в мире нет ничего кроме синего океана, голубого неба и узкой каюты. Нет огромных городов, полных народа — суетящегося, вечно спешащего куда-то, зачем-то... Здесь же — точно не было времени, точно оно исчезло. Или по крайней мере замедлилось.
Когда я отложил анкету номер четыре и глянул на часы, было одиннадцать сорок семь. До встречи в кают-компании оставалось тринадцать минут. Можно успеть изучить еще одну анкету.
ФИО: Зудихин Владимир Карлович
Дата рождения: 16 декабря 1961 года
Место работы, должность: компания «Зудихин и партнеры», генеральный директор
Вот это да!.. Зачем ему несчастные три миллиона? Он в месяц наверняка имеет больше.
Воображение услужливо подсказало картинку: толстый, одышливый мужик сорока лет, стоя на коленках, пытается с помощью трута разжечь костер. В самый ответственный момент, когда вот-вот из древнего приспособления повалит дым, призывно звонит сотовый. Мужик устало матерится и нажимает кнопку...
...И все-таки: что нужно каждому из этих пятерых? Зачем им этот таинственный необитаемый остров? Деньги? Проверка сил? Неимоверная скука на материке? Стоп! Давай-ка по порядку. Я положил просмотренные анкеты кверху лицом. Номер один. Шарова Татьяна. Эта наверняка нацелена на деньги. Но вряд ли стоит принимать ее всерьез. Она всего лишь секретарша...
Хлопнула дверь соседней каюты. Одиннадцать пятьдесят пять. Пора.
Я прикрыл дверь и вышел на палубу. Сверху сыпалась не то морось, не то брызги. Я стоял у заднего борта, глядя на смыкающийся за кораблем пенистый след и думал: а зачем здесь я? Странный вопрос, уже неуместный, на который почти сотню раз даны ответы, но все же... Зачем? Деньги? Но сытый писатель — нонсенс, писатель должен обязательно быть слегка голодным, в меру злым, только тогда... Зачем? Просто я не в форме. Не хватило злости. Самую малость.
Мелькнула тень. Передо мной пеной залечивается взрезанная килем гладь воды. Кто-то идет ко мне. Я не оборачиваюсь. Рядом с моей рукой на ограждении (бог его знает, как называется оно на самом деле) оказывается узкая рука с длинными, но все-таки не совсем женскими пальцами. От них веет непонятной силой. Я еще нахожу в себе силы, я еще не смотрю в глаза обладательницы этих рук, но уже знаю, уверен на все сто: в конце концов, мы выйдем с ней один на один. Странная, ничем не подкрепленная уверенность. Древний, почти первобытный, нюх.
Я все-таки не выдерживаю: бросаю на женщину быстрый взгляд, цепляюсь им за прищуренные глаза неясного цвета — выцветшие, бывшие некогда не то голубыми, не то стально-серыми; за нос — чуть с горбинкой; за темный ежик волос. Она тоже смотрит на белую пену за бортом, потом смахивает с кончика носа не то морские брызги, не то капли дождя, поворачивается ко мне всем корпусом и смотрит мне в глаза — прямо и жестко. «Все-таки глаза у нее когда-то были стально-серыми», — думаю я.
— Пойдемте, — говорит она.
Она хочет сказать что-то другое, но все же произносит:
— Пойдемте. Они ждут нас одних.
Фраза звучит предощущением победы. Ждут нас одних.
— Пойдемте, — настойчиво, жестко говорит женщина.
Я смотрю на нее, уже не скрываясь. Ей около тридцати, рот — жесткая складка, в фигуре — ничего лишнего, будто кто-то по-компьютерному точно высчитал ее параметры. Я смотрю на гладкие руки. Вены спрятаны глубоко под кожей и едва просвечивают голубоватыми нитками. Абсолютно гладкие, без следа пуха, щеки.
Я отрываюсь от ограждения и осторожно иду по мокрой палубе. Женщина обгоняет меня, четко ступает чуть впереди и даже не пытается взять меня под руку. Она не заигрывает. Мы — один на один, и мне это нравится. Она — в длинном, до самой палубы, темно-бордовом платье. Я думаю, что, если бы не это платье и не волосы, спускающиеся черной сосулькой по ложбинке шеи, эту хрупкую женщину можно было бы принять за пацана. Она уверена в себе, и эта уверенность не сродни самоуверенности какой-нибудь двадцатичетырехлетней девицы. Эта женщина — явно не Татьяна Шарова. Тогда кто?.. Я пожалел, что не просмотрел все анкеты.
— Вы правда писатель? — будто бы мимоходом спросила женщина.
От меня не укрылось тщательно спрятанное напряжение в ее голосе.
— В некотором роде, — осторожно ответил я. — Пойдемте.
Все столы в кают-компании уже заняты. Мне показалось, что нас, вопреки мнению моей новой знакомой, не ждут. Но стоящий у дверей все тот же корректный стюард наклонил голову и указал на пустой столик в углу — тот, который я сначала не заметил. Я отодвинул стул и жестом указал на него моей новой знакомой. Она поблагодарила едва заметным кивком.
...Я вглядываюсь в ее черты, пытаясь распознать по ним чувства и мысли молодой женщины, но — не могу. Впервые — не могу! Я вижу единственное — моя соседка по столу досконально изучила все анкеты. И не только выбрала, но и вычислила меня. Нет, определенно она — достойный противник.
— Может, все-таки познакомимся? — осведомилась женщина. — А то неудобно: я знаю вас, хотя бы по анкете, а вы меня...
Пока она меня переигрывает. Я смотрю на темный ежик ее волос, на нос чуть с горбинкой...
— Елизавета, — говорит она. — Санина. Можно — Лиза.
Стюард появляется почти незаметно. Выставляет на стол шампанское, судок с крупной рыбой, запеченной в сметане и украшенной сверху тонкими ломтиками лимона. Столик еле заметно покачивает. Рюмки звенят фальцетом. Женщина ест сосредоточенно, даже не ест, а насыщается — видимо, просто потому что необходимы силы. Это насыщение абсолютно не гармонирует с ее темно-бордовым — до пола — платьем. И снова мне кажется, что Лиза похожа на пацана. Я не удерживаюсь и спрашиваю.
— Лиза, — спрашиваю я, — неужели вам все равно, что есть?
Она пронзает меня стально-выцветшими глазами и отвечает:
— В данной ситуации — да.
— Какой же должна быть ситуация, в которой...
Санина перебивает:
— Когда я получу три миллиона...
Она определенно издевается! Но выцветшие глаза по-прежнему сосредоточены, и я не замечаю в них ни единой искорки смеха.
— Когда я получу три миллиона — приглашу вас в ресторан... — говорю я.
Звучит приглушенная незнакомая музыка, и меня не покидает ощущение некоей ирреальности происходящего. И я знаю четко: если напишу по следам этого путешествия роман, друзья скажут: «Ну ты, Серега, навра-а-ал!». Я стану уверять их, что все — истинная правда, и тогда кто-нибудь из них протянет: «Ну-у-у, я не зна-а-аю... По-моему, нет...». А если я придумаю все — от и до — мне скажут, как это часто бывает: «Как все это жизненно...». И добавят со вздохом: «Даже читать не хочется...».
— Пойдемте потанцуем, — предлагаю я Лизе.
Она взглядывает на меня, будто стреляет в упор, и произносит:
— Хорошо. Только имейте в виду: романа не будет.
Сердце ухает куда-то вниз: как — романа не будет?! И только спустя несколько секунд я соображаю, о чем она. Мы переступаем под музыку — медленно, даже почти отрешенно. Каждый из нас пытается вести партнера, и потому танец напоминает перетягивание каната. Мы взглядываем друг другу в глаза, читаем в них одно слово: «Хватит!» и, ни слова не говоря, возвращаемся за столик.
Да, похоже, романа действительно не будет. А жаль. В ней что-то есть. Я неловко откупорил шампанское, обдав себя и Лизу белой пеной.
— Простите, — пробормотал я, наполняя бокалы.
— Да ладно, — отмахнулась Лиза. — Это даже несколько экзотично.
— Я не испортил вам платье?
— Да ладно, — еще раз повторила Санина. — На три миллиона можно купить кучу платьев, и гораздо красивее. К тому же, не терплю платьев.
Что ж, этого следовало ожидать.
— Ну, за три миллиона, — спокойно произнесла Санина, поднося свой бокал к моему.
— За наши три миллиона, — поправил я, внимательно следя за Лизиной реакцией.
— Ну это мы еще посмотрим! — усмехнулась она.
«Самоуверенная девчонка! Хотя именно такие обычно и побеждают». Никакого влечения к ней я не испытывал, только интерес — предощущение азарта. Я должен ее переиграть!
Лиза пригубила шампанское, чуть наклонилась в мою сторону и негромко сказала:
— Сергей, гляньте за столик... Вон, справа в углу. Видите?
— Вон та хрупкая блондинка?..
— Да нет! — отмахнулась Лиза. — Это Шарова.
— Секретарша? — уточнил я.
— Ну да, разве не видно? Но я не о ней. Я о ее соседе.
Рядом с Шаровой сидел мужчина лет сорока — подтянутый и крепкий.
— Ну и кто это? — будто нехотя поинтересовался я.
— С вами, похоже, каши не сваришь, — недовольно проговорила Санина. — Это Владимир Зудихин. Вы что, не читали его анкету?
Зудихин... Зудихин... Ну да, компания «Зудихин и партнеры», генеральный директор. Не похож. Как все-таки живучи стереотипы! А Татьяна Геннадьевна исключительно соответствует привычному облику секретарши. Зудихин приподнимается, галантно берет соседку за кончики пальцев, очевидно, приглашая на танец. Ну да, так и есть, ведет ее в круг. В танце они приближаются к нам, и я могу хорошенько рассмотреть эту пару. Бизнесмен — секретарша. В конце концов, если она и не выиграет миллионы, то хотя бы, может, улучшит свою долю. Скажем, начнет работать в компании «Зудихин и партнеры», или вообще выйдет замуж за Владимира... как его там по отчеству?.. Высокие скулы, острые глаза. Кончик носа чуть опущен. Зачем он здесь? Видать, надоел отдых на Гавайях и Канарах, решил поразмяться, чтобы не потерять хватку.
Шарова танцует изящно, медленно переступая в туфельках на высоких каблуках. Похоже, она — истинная блондинка. Если мне глаза не изменяют, даже корни ее волос, и те — светлые. Невысокая, по-настоящему хрупкая (даже Лиза на ее фоне видится более крепкой), миниатюрная, в юбке — чуть выше колен, и действительно с круглыми коленками. Видимо, я слишком долго на них глазел, потому что вдруг получил от Лизы тычок в бок.
— Сергей, вас никогда не учили, что, если вы находитесь с дамой, достаточно неприлично глазеть на другие ножки?..
Я не нахожу сразу, что возразить, чуть позже ко мне приходит фраза: «Другие ножки скрыть под платьем», и пока я раздумываю: сказать — не сказать? — Лиза добавляет:
— Лучше пригласите меня танцевать, послушаем, о чем они шепчутся.
— А вас не учили, что подслушивать нехорошо? — в отместку за недавнее замечание о женских ножках спросил я.
— Это нужно для дела.
— Только на этот раз веду я...
— Извини, — бросила Санина. — Многолетняя привычка. Мне в жизни все какие-то недомерки попадались...
«Впервые сказала мне «ты», — отметил я. — Прогресс!». Ее «вы» было холодное и отстраненное.
— Поближе к ним, — негромко скомандовала Санина, когда мы вышли в круг. — Только молчите.
На этот раз вести меня она не пыталась. Моя партнерша оказалась невероятно гибкой. Она смотрела на меня будто бы влюбленными глазами — видимо, ради конспирации.
— ...Та-а-анечка, и вы всерьез надеетесь выиграть? Вы, такая изящная...
Стоя к нам спиной, Зудихин не мог видеть Лизу, и потому продолжал:
— Из всех присутствующих дам, извините, конечно, Танечка, реально претендует на три миллиона только одна. Некая Елизавета Санина, двадцати восьми лет, бывшая спортсменка.
— Хотелось бы посмотреть, — тут же отозвалось миниатюрное создание.
Зудихин сосредоточенно зашарил глазами по кают-компании, очевидно, выискивая Лизу, внезапно встретился с ней глазами, видимо изменился в лице и любезно произнес:
— Елизавета Юрьевна, если я не ошибаюсь?.. Я только что, как вы, должно быть, изволили слышать, сказал, что вы самая реальная претендентка на выигрыш.
Лиза кивнула — немного свысока. Зудихин с партнершей топтались возле нас, и генеральный директор компании «Зудихин и партнеры», буравя глазами Лизино лицо и улыбаясь, болтал:
— Знаете, приятно пообщаться с обык... обаятельными людьми. Часто приходится иметь дело с такой... извините, дамы... сволочью...
Договаривал он уже, когда музыка закончилась.
— ...Елизавета Юрьевна и... извините, не знаю вашего имени-отчества?..
— Сергей Вячеславович... Можно Сергей.
— Владимир Карлович. Можно аналогично. Я предлагаю объединить наши столы. Если вы, конечно, не возражаете.
Мы не возражали. Зудихин подливал шампанское дамам; поминутно, будто невзначай, прикасался к руке секретарши Тани, и болтал безумолку, точно за долгие годы в бизнесе намолчался и теперь старался стряхнуть с себя груз слов.
— Думаете, купил я себе участие в этом приключении?.. — говорил он, поднимая бокал. — ...Дамы, пью за вас!
Лиза протестующе подняла руку, но я так и не понял, против какой фразы генерального директора она выразила протест.
— ...Нет! Выбрали! Из миллионов претендентов, хотя я совершенно уверен, что до финала не доберусь. ...До этого финала, — поправился он. — Россия достала, Канары в печенках сидят, ну и все навороты... Да, Сергей, вы не возражаете, если я приглашу вашу даму?..
— Если дама не против, — отозвался я.
— Дама не против, — отчеканила Санина, грациозно, даже как-то по-гимнастически, поднимаясь.
— Пойдемте и мы, Татьяна Геннадьевна, — проговорил я тоном, не терпящим возражений, и взял Шарову за руку.
Не дожидаясь, пока мы выйдем в круг, Шарова положила руки на мои плечи, склонила голову и произнесла со вздохом:
— Ему хорошо, он хоть в чем-то уверен...
Это была первая фраза, произнесенная ею. Татьянин голос оказался таким же хрупким, как она сама, грозящим сломаться в любую минуту.
— А вы разве не уверены? — поинтересовался я, хотя все было ясно и так.
— Наверное, я буду первой, кого вы съедите, — через паузу произнесла девушка и надолго замолчала.
И только после этой фразы я по-настоящему осознал, что мы — все, кто присутствует сейчас в кают-компании, — хищники. Хищники не терпят конкурентов. Они рвут конкурентов на части. Я представил себе распластанное на поляне, в луже крови, посреди зеленых зарослей молодое тело, которое я сейчас держу в руках, и по мне — от макушки до пяток — прошла судорога.
— Что с вами? — встревоженно спросила Татьяна. — Вам плохо?
— Д-да нет... Похоже, вам действительно не стоит участвовать в этом шабаше.
— Обидно, — произнесла девушка. — Прошла отбор, и... Вы знаете, Сергей, я ведь впервые выезжаю из России. Хоть бы глазком взглянуть... Как вы думаете, мне можно будет просто пожить на берегу, не претендуя на...
— А смысл? — спросил я. — Все равно вы будете жить на лоне дикой природы, вместе со всеми преодолевать трудности... («Господи, какой штамп! Хороший редактор меня за него сожрал бы с потрохами...») так зачем вам...
— Вы правы, — вздохнула Татьяна. — Незачем, наверное. Просто обидно...
— Не сдавайтесь раньше времени, — убежденно сказал я. — Боритесь.
(А ведь на ее анкете стоит номер один...)
— ...А может, здесь у вас есть другой шанс?
Я кивнул на оживленно беседующих Зудихина и Санину.
— Вы имеете в виду Владимира?
Татьяна тряхнула головой и внимательно глянула на меня.
— По-моему, этот шанс гораздо больше, чем на три миллиона, — заметил я.
— Шанс еще раз побывать любовницей?.. Благодарю покорно! Хотя... может, и стоит подумать... Не знаю.
Музыка смолкла. Мы подвели к столику своих (или, скорее, чужих) дам одновременно.
— Мы на время оставим вас, — произнесла Санина и глянула на меня. — Пойдем проветримся.
— Да-да, конечно! — заторопился Зудихин. — А уж мы после...
У самого выхода Лиза все-таки взяла меня под руку, но не прижалась, а так и шла рядом — по-прежнему отстраненно.
— Ну и что ты думаешь обо всем этом? — поинтересовалась она, глядя в сторону.
— Татьяна сказала, что мы съедим ее первой.
— Если она этого так хочет, почему бы не удовлетворить ее желание?..
— По-моему, она этого как раз не хочет, — возразил я.
— Хочет! — убежденно заявила Санина. — Просто у нее это желание живет в подкорке.
Я не собирался вдаваться в психологические дебри, и потому спросил:
— А кто, по твоим прогнозам, доберется до финиша? Назови хотя бы первую тройку.
Я почти требовал.
— Может быть, мы с тобой, — усмехнулась Лиза. — А может, я выберу кого другого... Я еще подумаю. ...Проводи меня до каюты. Завтра я хочу быть в форме.
...Как там сказал Зудихин? «Хочется пообщаться с обаятельными людьми...» Вроде бы так. Наверное, стоило бы вернуться в кают-компанию.., но что мне там делать — без дамы? Вечер знакомств... приятная музыка... Сладкая истома... Спустя же несколько дней мы за деньги станем рвать глотки друг другу. Нет, пожалуй, в кают-компанию я сегодня все-таки не вернусь. Пора точить когти. Нужно изучить хотя бы еще две анкеты. Но, едва переступив порог своей каюты, я почувствовал дикую усталость. Вероятно, от калейдоскопа впечатлений и лиц.
Койку покачивало. Меня всегда убаюкивало равномерное покачивание — должно быть, эта способность заложена в нас с детства (или «виновата» генная память?..); но в этот вечер я был излишне взбудоражен, и усилия океана пропали втуне. По крайней мере, для меня.
Поджав под себя ноги, я сидел на койке и смотрел в иллюминатор. Вода, вода, вода... Темная, едва заметно светящаяся, она слилась бы с небом, если бы не розовел горизонт едва-едва... Значит, утром будет ветер.
Сосредоточиться не удавалось. Изучать анкеты в таком состоянии — бессмысленная трата времени. Хотя, сегодняшний день все-таки не прошел даром. Скупые анкетные строчки не дают ничего. Сегодня в моем поле зрения оказались трое из девяти участников экспедиции, если не считать меня. Так, попробуем «подбить бабки». Двоих я знал по анкетам. Совпадение моего виртуального впечатления с реальным — 50х50. Шарову я вычислил. Зудихина — нет. Но все же обойти их обоих на повороте не составит никакого труда. Татьяна в себе не уверена, Владимир за деньги держаться не станет. «На плаву» его может удержать лишь азарт. Надо бы завтра предложить ему, Татьяне и Лизе перекинуться в картишки. Узнаем, у кого на первом месте — азарт, а у кого — трезвый расчет.
Мысли проворачиваются туго, как несмазанные шестерни. ...Все-таки сегодня мне нужно изучить по крайней мере еще одну анкету.
Мимо иллюминатора в обнимку прокачались Зудихин с Шаровой. Владимир, проходя, заметил меня, вернулся и что-то прокричал и погрозил мне пальцем. Из обрывков его слов я (кажется, правильно) составил фразу: «Почему Елизавета Юрьевна не с вами? Мы, например, с Татьяной идем ко мне...» Я сделал вид, что не понимаю. Тогда Зудихин махнул рукой и запел:
— Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе, земля в...
С усилием вчитывался я в слова, выведенные четким почерком.
ФИО: Санина Елизавета Юрьевна
Почти мужской почерк, но все равно сквозит в нем что-то неуловимо женское, заключенное то ли в мягком «л», то ли в изысканном «з»...
Дата рождения: 3 сентября 1973 года
Вот тебе на! Значит, завтра у нее — день рождения. А она и словом не обмолвилась! Хочет меня проверить на вшивость? Значит, к завтрашнему дню мне нужно добыть подарок. Нож! Ну да, конечно же, нож. Добротный, с наборной цветной ручкой. Подарок благодарного читателя. Ладно, это все — утром. Это еще успеется.
Семейное положение, наличие детей: разведена, нет
Ну да, с такой, видимо, властной натурой уживется не всякий...
Чего вы не терпите в людях: излишнюю самоуверенность
Значит, излишнюю. А если самоуверенности в меру, значит, все нормально. Что ж, учтем.
Причины, побудившие вас принять участие в игре: хочу в очередной раз убедиться, что я в хорошей форме...
Я проникаюсь к Саниной Елизавете Юрьевне еще большей симпатией. Теперь я уже на двести процентов знаю: я должен выйти с ней один на один. Мне будет интересно ее переиграть.
На следующей анкете —
ФИО: Аксентьев Аркадий Евгеньевич
Дата рождения: 31 декабря 1976 года
Место работы, должность: безра...
— я уснул.
Утром в мою каюту через иллюминатор влился розовый свет. Я откинул покрывало и долго смотрел на свои ноги, покрывающиеся пупырышками. Меня по-прежнему покачивало. Родилось ощущение, что сегодня — какой-то особенный день; однако вспомнить, в чем заключается эта особенность, я не мог.
Я оделся и вышел на палубу. Мы уже, похоже, пересекли Охотское море и пробирались в Тихий океан через цепь вулканических островов, пунктиром соединяющих Камчатку с Японией. Острова лежали слева и справа по курсу. Несмотря на осень, они еще буйно зеленели, а кое-где над ними виднелся не то дымок, не то пар. Мы пересекали огненное кольцо планеты.
Я стоял на палубе и вглядывался в острова. Мне ни разу не приходилось бывать на Камчатке, а хотелось. Долина гейзеров, вулкан Толбачик... Экзотика, не то что серый Екатеринбург...
Я вспомнил книгу о Камчатке, засмотренную в детстве до дыр. Называлась она, помнится, «Огненное ожерелье». Как наяву я и тогда, и сейчас видел бурные горные реки, спящие заснеженные вулканы в чалме облаков, кипящие грязевые котлы и выдыхающие пар гейзеры. И огненный сноп над извергающимся вулканом. Захотелось бросить все, крикнуть капитану: «Остановитесь, я сойду!». Но корабль уверенно, хотя и медленно, давно прошел эту остановку. А я устал — без остановок. Хотелось на необитаемый остров, но — в одиночку, хотя бы на пару недель, чтобы только не видеть и не слышать никого, никому не быть обязанным, ни от кого не зависеть и никого не знать. Но меня всегда и везде ждали. От меня чего-то хотели. А я устал!
Когда я вошел в кают-компанию, все были уже в сборе. Почти все — потому что наш с Лизой столик был пуст. Я сел и, ожидая, пока стюард принесет завтрак, стал внимательно рассматривать соседей. Вчера все мое внимание приковывали генеральный директор и секретарша. Сейчас я решил устремить свое внимание дальше. За столиком напротив сидели двое мужчин. Один — лет сорока; по-видимому, среднего роста, сухощавый, чуть седоватый. Его левая рука лежала на столе, а правой он орудовал, жадно поглощая пищу. Кисти его рук — широкие и, тем не менее, красивые, контрастировали с узкими запястьями. Впрочем, руки — единственное, что хоть как-то красило этого человека. Оттопыренные уши и мрачная сосредоточенность на лице отталкивали. Судя по всему, это был тип волка-одиночки.
Рядом сидел подтянутый крепкий мужчина, на вид — сорока пяти лет, коротко стриженый, с обветренным лицом и коротким, но довольно широким шрамом на правой скуле. Только мешки под глазами да красноватый нос выдавали его любовь к горячительному. Я мысленно еще раз просмотрел все прочитанные мною анкеты (у меня с детства хорошая зрительная память) и остановился на номере два. Казаркин Константин Иванович, сорок пять лет, отставной полковник инженерных войск. Полковник (если это действительно был он) ел не спеша, но четко и сосредоточенно. Так же, как и его сосед, молчал.
Стюард тем временем принес мой завтрак и теперь аккуратно выставлял на стол тарелки. Лизы по-прежнему не было.
— Вы не подскажете?.. — спросил я.
Фигура в черных брюках и белоснежной рубашке с галстуком бабочкой предупредительно наклонилась ко мне.
— Моя соседка...
— Я думаю, будет чуть позже, — услужливо подхватил он. — Вы знаете, у нее сегодня такое событие... Прихорашивается, должно быть...
Ну да! Конечно. День рождения. Первым моим порывом было вернуться в каюту и достать из рюкзака — острый, с наборной цветной ручкой, нож. Да нет, в данной обстановке такой подарок не совсем уместен. Подождем до вечера.
Я скользнул взглядом по столикам и остановился на входе. В проеме появилась Лиза в ярко-красном, похожем на шелковое, платье. Мужчины, кажется, не обратили на нее никакого внимания. Зудихин увлеченно болтал с Шаровой. Вероятно, они стали уже самодостаточными.
Лиза подошла к нашему столику чуть развязной походкой. Похоже, она играла. Я поднялся и чуть отставил от стола ее стул, приглашая сесть. Она поблагодарила меня сдержанным кивком головы и глянула в сторону кухни. Полминуты спустя возле нее возник стюард с подносом. Быстро составил тарелки на стол и, поклонившись, удалился.
— Как спали? — осведомилась Лиза, не глядя на меня.
— Неплохо. А вы?
— Думала всю ночь.
— О чем, если не секрет?
Внимательно взглянув на соседку, я и в самом деле заметил следы бессонной ночи, которые Санина пыталась тщательно скрыть макияжем: круги под глазами и жесткие складки возле рта.
— Я думала, как выжить.
— Странное признание. Я полагал, вы достаточно уверены в себе.
— Несмотря ни на что, я всего лишь женщина. Пожалуйста, не сбрасывайте это со счетов, — проговорила Санина, вертя в руке ложку. Она снова говорила мне «вы».
Что это — завуалированный призыв работать в паре? Или просто временный порыв слабости?..
— Лиза, отвлекитесь на секунду...
Она посмотрела на меня удивленно, однако ложку отложила. Я взял ее руку — холодную и жесткую. Рука заметно вздрогнула.
— С днем рождения, Лиза, — сказал я. — Не волнуйтесь: мы выживем.
— Вы все-таки прочли мою анкету, — усмехнулась она, не делая попыток освободить руку, по-прежнему холодную и жесткую. — Прогресс.
— Подарок получите вечером. В моей каюте.
— Какой ты быстрый! — снова, усмехнувшись, перешла на «ты» Лиза.
— Это не то, что ты думаешь, — тоже переходя на «ты», проговорил я. — В конце концов, мы соратники. Или нет?
— До первой крови, — бросила она. — Дай же мне, наконец, поесть!
— Значит, договорились — вечером у меня. И обсудим дальнейшие действия.
— Посмотрим, — сказала Санина. — До вечера еще нужно дожить.
Через столик от нас разместилась довольно странная пара: он — худой, немного близорукий, постоянно щурящий глаза; она — полненькая хохотушка с ямочками на щеках. Обоим на вид — лет по двадцать пять — двадцать шесть. Они были похожи на молодоженов, проводящих медовый месяц. Оба они относились друг к другу преувеличенно трогательно и ласково. Эти либо видят в поездке свадебное путешествие, либо (все-таки!) нацелены на деньги. Либо и то и другое одновременно. В любом случае это не конкуренты. Создается впечатление, что организаторы специально растворили несколько сильных игроков в основной слабой массе — вероятно, затем, чтобы с самого начала не нагнетать обстановку. Впрочем, в жизни может случиться все, что угодно, и окончательно сбрасывать со счетов нельзя никого, поскольку даже слабый, если его хорошенько разозлить, может стать зверем.
Пока я сидел, погруженный в думы, как выразился бы какой-нибудь средней руки писатель прошлого (да нет, уже позапрошлого) века, в кают-компании неслышно появился Господин распорядитель. Выйдя в круг, он произнес бархатным голосом:
— Господа и дамы, минуточку внимания! Организаторы игры стараются сделать ваше пребывание на судне максимально комфортным, тем более, принимая во внимание определенный дискомфорт, который вы, несомненно, испытаете там, куда каждый из вас так стремится...
Санина закатила глаза. Губы ее скривились в кислую гримаску.
— ...Сегодня, — продолжал меж тем Господин распорядитель, — у одной из участниц игры, несомненно очаровательной Елизаветы Юрьевны Саниной — день рождения, и по этому случаю все присутствующие приглашаются вечером в кают-компанию на праздничный ужин.
Похоже, для моей соседки это оказалось новостью и, судя по выражению ее лица, не слишком приятной.
— Ты не любишь праздники? — поинтересовался я.
Лиза разлепила губы и медленно произнесла:
— Просто я с давних пор не терплю свой день рождения. Хорошая компания подбиралась у меня в этот день только в глубокой юности.
Да, похоже, не так уж и счастлива сидящая рядом со мной хрупкая темноволосая женщина в ярко-красном шелковом платье...
— Тем не менее, ты сегодня оделась празднично, — не преминул я подпустить шпильку.
— Ты еще успеешь увидеть меня во всей красе, — усмехнулась Лиза и поправилась. — В джинсах и, как нынче принято выражаться, при всех наворотах. Не верится?
— Почему? — удивился я. Мне очень легко было представить ее в джинсах и «при всех наворотах».
— А тебе-то это зачем нужно? — не ответив на мой вопрос, в свою очередь спросила она.
— Ты полагаешь, писатели в нашем обществе — самая высокооплачиваемая профессия? — осведомился я.
— Значит, все-таки деньги... — задумчиво произнесла Лиза.
— Ты рассчитывала, что у меня была другая причина?
— Да нет, это я так... Не обращай внимания. Забыли.
Нет, милая, это не «так». Я понял, о чем ты. Если бы я не был нацелен на деньги, меня было бы легче вывести из игры. Тщеславие и упоение можно удовлетворить на самых подступах, жажду познания нового — тем более. В стремлении обладать чем-либо материальным сильные люди (к коим я все-таки имею желание себя относить) обычно идут до конца, сметая на своем пути всех. Всех?.. Достанет ли у меня сил, наглости, я не знаю, как это назвать, чтобы смести со своего пути Лизу? Или она меня сметет?
...Нет, наверное, все-таки не стоит говорить Лизе, что у меня есть анкеты с номерами. Во-первых, неизвестно пока, что означают цифры в правом верхнем углу, а, во-вторых, если это все-таки «порядок отстрела», то мне нужно к концу игры иметь в рукаве хотя бы один козырь.
— Знаешь, Сережа, — неожиданно, так, что я даже вздрогнул, произнесла Санина, — я думаю, не стоит ждать вечера. Пойдем к тебе и обсудим наших конкурентов прямо сейчас. Согласен?
Значит, все-таки она решила работать в паре именно со мной. Что ж, все идет по плану.
— Пошли.
Я поднялся и предложил руку Лизе.
— Хорошо, что не сердце, — бросила она.
— Ты против? — осведомился я.
— Обиделся, — констатировала Лиза, но, тем не менее, взяла меня под руку.
Рука ее, наконец, согрелась.
Мы вышли на палубу. Небо по-прежнему хмурилось, и я подумал, что Лиза оделась явно непредусмотрительно. Я высвободил руку, поймал удивленный взгляд моей спутницы и, сняв пиджак, набросил его на хрупкую фигурку. Лиза повела плечами, пристраивая пиджак поудобнее, и подошла к поручням. Я встал рядом.
Санина оперлась спиной на мое плечо и произнесла задумчиво:
— Знаешь, Сережа, большинство людей любит смотреть на огонь. А я не люблю. Меня завораживает море.
Она замолчала. Мы стояли минут пять, зачем-то вглядываясь в бескрайние воды. Я уже начал замерзать, но Лиза так по-женски доверчиво прижималась ко мне, что разрушать очарование не хотелось. Видно, я все-таки задрожал, потому что моя спутница очнулась, посмотрела на меня и удивленно заметила:
— Сережа, да ты весь синий! Замерз? А чего молчишь? Пошли быстрее!
Набросив пиджак мне на плечи, она схватила меня за руку и потащила в сторону кают. Возле своей остановилась и проговорила:
— Сережа, иди к себе. Я переоденусь и скоро буду.
Лиза постучалась в мою каюту через четверть часа. На этот раз она была «во всей красе» и «при всех наворотах» — в ядовито-зеленом джемпере, заправленном в потерто-синие джинсы. Полусапожки на ногах. Тонкую талию подчеркивал широкий черный ремень. Пожалуй, в таком наряде Лиза была даже соблазнительнее.
— Тебе явно не хватает ковбойской шляпы, — проговорил я.
— И ты мне ее сегодня подаришь?! — она почти взвизгнула. Мне показалось, что еще немного, и Лиза повиснет на мне — в порыве счастья.
— С трех миллионов я тебе даже лошадь куплю, — подзуживал я.
— В отличие от тебя, я оставлю все три миллиона себе, — парировала Лиза, снимая сапожки.
— Держи, — сказал я, протягивая ей нож. — Думаю, он тебе пригодится больше, чем шляпа.
Санина опять завизжала, подскочила ко мне и звонко чмокнула в щеку. Я привык к подобной женской реакции на одежду или косметику, но чтобы женщина так отреагировала на нож?.. В моей богатой жизненной практике это было впервые. Впрочем, учитывая местные жесткие реалии...
— Всё, лирики на этом хватит! — внезапно посерьезнев, проговорила Лиза. — Времени мало. За работу! Где у тебя анкеты?
Не дожидаясь ответа, она добавила:
— Сегодня мы с тобой должны постараться сложить все анкеты в порядке выбытия. Ты — писатель, значит, с логикой и психологией должен быть в ладах.
Попался! Как я влетел! Я не должен показать, что частично уже знаю этот порядок. И вместе с тем нужно как-то довести его до Лизы, иначе мы выработаем неверную тактику, а это может оказаться чревато. Итак, придется играть на нас вместе и на себя лично.
— Сережа, только скажи честно: ты же не все анкеты изучил?
— Не все.
— Чьи?
— Шаровой, Гаврилиной, Зудихина, Казаркина... Ну и твою, естественно.
— Насчет последней я в курсе, — усмехнулась Лиза.
(Что-то слишком часто она усмехается!)
— Ладно уж, расскажу про остальных. Слушай. Ларионов Феликс, по отчеству не помню. Твой ровесник. Временно безработный. Человек общительный, обаятельный и веселый. С природой на «ты». По моим данным, его интересуют не столько деньги, сколько возможность поразмяться. Хотя, первое я тоже не исключаю. Дальше. Аксентьев Аркадий и Олеся. Им по двадцать пять лет, муж и жена. Тоже безработные, нацелены только на деньги. Хотя, не думаю, что они составят нам серьезную конкуренцию.
— Я их видел. Он — худой, слегка близорукий, она — полная хохотушка?
— Так точно, — сказала Лиза.
«Вошла в роль», — подумал я.
— И остался последний. Юрий Москалев, тридцати девяти лет, инженер некоей фирмы «Взлет». Как я полагаю, бывшее КБ, работавшее на оборонку. Серьезный соперник.
— Его я, кажется, тоже видел. Седоватый, руки с широкими кистями и узкими запястьями?
— Он. По-моему, одиночка.
— У меня создалось такое же впечатление.
— Хорошо, — коротко бросила Лиза. — Давай разложим анкеты в порядке возрастания их опасности для нас.
— Твое мнение? — поинтересовался я.
— Сначала ты.
«Что это? Очередная проверка «на вшивость»?» — думал я.
Лиза, стоя у иллюминатора, внимательно следила за тем, как я раскладывал анкеты на три стопки. В первой — те, кого я не опасался: Шарова, Гаврилина и супруги Аксентьевы. Во второй — сильные конкуренты: Казаркин, Москалев... Подумав, я положил в эту стопку анкету Саниной и бросил быстрый, почти незаметный взгляд в сторону Лизы. Губы ее тронула торжествующая усмешка, но, я думаю, от Саниной не укрылось, что я сделал это не сразу. Всего пару секунд поразмыслив, я поместил сверху и свою анкету. В третью стопку легли анкеты Зудихина и Ларионова. И для того, и для другого эта экспедиция, похоже, лишь увеселительная поездка, но кто знает?.. С равной долей вероятности оба участника могли идти до конца, и свернуть на полдороге.
Хорошо. Теперь нужно составить из анкет непрерывную последовательность. В первой группе это сделать не представляло никакой сложности. Итак. Шарова — Гаврилина — Аркадий Аксентьев — Олеся Аксентьева. Далее. Ларионов — Зудихин или Зудихин — Ларионов? Впрочем, особого значения это, кажется, не имеет. С последней группой — самое сложное. Москалев. А дальше? Возможны тройки: Санина — Казаркин — Долгов, Санина — Долгов — Казаркин, Казаркин — Санина — Долгов, Казаркин — Долгов — Санина... Да нет, я вынужден признать (но вслух я об этом не скажу), что на первом месте Долгову, то есть мне, судя по всему, не бывать.
— Ну вот, Лиза, в общих чертах...
— Невысокого же ты мнения о женщинах, — заметила Санина, просматривая подобранную мной последовательность анкет.
— Женщина должна быть мягким домашним существом, а не шляться по необитаемым островам, — отозвался я.
— По-твоему, я не женщина, — почти возмутилась Лиза.
— Да, сказал я. — Ты — кентавр. Полуженщина — полумужик.
— По-моему, такие существа называются по-другому, — быстро проговорила Санина и, перекладывая анкеты, добавила. — Так... согласна... И все-таки — кто, по-твоему, первый?
— Воля случая, — отозвался я. — Обстоятельств. И нашей с тобой связки.
Лиза посмотрела на меня блекло-стальными глазами и сказала:
— Согласна. Думай, как мы с тобой будем нейтрализовывать полковника. С остальными, я думаю, справимся.
Я вспомнил номер два на анкете полковника и все понял. Как все, оказывается, просто! Элементарно. Казаркина нужно «съесть» в самом начале, не давая ему развернуться. Не самым первым — это слишком уж нахраписто. А именно вторым. Скажем, после Татьяны Шаровой. Конечно, это будет, как говаривал Зощенко, «довольно свинство» с нашей стороны по отношению к Зудихину, но таким образом...
— Лиза! — проговорил я лихорадочно. — Есть план. Слушай!..
Она развалилась на моей койке, уперла в потолок взгляд стально-серых глаз и проговорила:
— Валяй!
— Первой нейтрализовать Шарову.
— Согласна. Дальше.
— Вторым выводим из игры Казаркина.
Лиза оживилась и даже приподнялась на локте.
— ...Нечто подобное я и собиралась тебе предложить.
На этот раз усмехнулся уже я.
— Не веришь, — скривила губы Лиза. — Твое право. Дальше!
— Дальше нужно обойти Москалева.
— Пожалуй. А Казаркина я беру на себя.
— Не забывай, дорогая, мы в паре...
— Хорошо.
Лиза поднялась и уставилась в иллюминатор — на серую, сливающуюся с небом, водную... чуть было не сказал — гладь. Слегка штормило. Я сидел за столом перед стопкой сложенных по порядку анкет и не отрываясь смотрел на черную сосульку волос, покоящуюся в ложбинке узкой шеи. «Романа не будет», — вспомнил я. Пожалуй.
— Я поговорю со всеми, — сказала, наконец, Санина. — Мы накидаем ему кучу черных шаров.
— Не вздумай говорить с Москалевым! Они, кажется, тоже в паре.
— Чушь! Они оба — одиночки, — зло сказала Санина, все так же глядя на серую массу за иллюминатором. — Но Москалев не узнает, если ты уж так хочешь. Шаровой говорить — нет смысла. Так что задача упрощается.
Наверное. Только те, чьи анкеты я положил в первую стопку, будут совершенно искренне считать, что сами «творят историю», а на деле они — пешки в руках Господина распорядителя. И наших, если мы все же сумеем его переиграть.
— И все-таки жаль, что романа не будет, — произнес я.
— Будет, — ответила Санина. — Если напишешь.
Она резко повернулась.
— У нас еще есть время. Я пошла к себе. А то мне еще вечером... блистать.
Лиза прикрыла дверь. Я прилег на койку, еще хранившую тепло ее тела. Почему она выбрала в партнеры именно меня? Что это — симпатия или тонкий расчет? Кажется, Лиза более способна к тонкому расчету, чем к проявлению симпатии к кому-либо. Но ведь совсем недавно она сказала: «Я всего лишь женщина...».
Я оделся и вышел на палубу. Здесь, по сравнению с городом, у меня теперь всего три степени свободы: каюта, палуба и кают-компания. Хотелось четвертой, но она — увы! — возможна лишь в фантастических романах, так нелюбимых мной.
На палубе было пустынно. Неудивительно — в такую промозглую погоду хотелось уюта и тепла. Лишь у правого борта (я заметил ее не сразу) стояла одинокая хрупкая фигурка в темных джинсах. Я подошел и встал рядом. Татьяна подняла на меня карие глаза, кивнула прямо перед собой и сказала:
— Красиво, правда?
Перед нами в дымке дождя лежала Япония.
— Японские острова, — проговорил я заученным экскурсоводческим голосом. — Слагаются из двух островных дуг. Северную дугу составляют четыре крупных острова: Хоккайдо, Хонсю, иначе Хондо; Кюсю и Сикоку, и множество мелких островков. Южная — Рюкюйская дуга — включает одни лишь мелкие острова. Меж дугами и материком расположены Восточно-Китайское, Японское и Охотское, которое мы, кстати, уже миновали, море, а вне Японских островов — Берингово море.
Шарова заинтересованно, глянула на меня, но, тем не менее, и спросила:
— Зачем так скучно? Лучше посмотрите, как красиво... А всё, что вы сказали, я смогу прочесть в любом справочнике. ...Если захочу, — добавила она.
— Вы романтик, — усмехнулся я.
— Просто мне уже надоела жесткая реальность, — задумчиво отозвалась Татьяна. — Хочется чего-нибудь такого... сказочного...
— Например, золотую рыбку... — начал подзуживать я. Есть у меня такая дурная привычка — подзуживать к месту и не к месту.
— Сергей Вячеславович, — запальчиво протараторила Татьяна. — Неужели вы не понимаете, что это — нереальная сказка!
— Нереальная? — удивленно переспросил я. — А что, бывают сказки реальные?
— Конечно, бывают, — все так же вглядываясь в Японские острова, убежденно проговорила Шарова.
— Например? — мне было жутко интересно узнать, какой такой реальной сказки ждет эта дюймовочка.
— «Золушка», — тут же отозвалась Татьяна.
— Что ж, — сказал я. — Наверное.
Французская мечта...
Шарова почти легла грудью на поручни ограждения. На меня она больше не смотрела. Полминуты спустя возле нас появился Зудихин и, дежурно улыбаясь, осведомился:
— О чем воркуете?
— О сказках спорим, — усмехнулся я. — Татьяна Геннадьевна считает, что на свете существуют и реальные сказки.
— Она права, — серьезно отозвался Зудихин. — Но есть еще и виртуальные.
«Что за бред? — подумал я. — Хотя...»
— Никак, Япония? — спросил вдруг Владимир, вглядываясь в океан. — Ну точно!
— Бывали? — кивнул я на проплывающие мимо в дождливой пелене острова.
— Приходилось, — односложно сказал  Зудихин.
— Как японки? — спросила вдруг Татьяна и бросила быстрый взгляд на Владимира.
— Наши лучше, — тут же отозвался тот. — А японцы... Деловые, бл-лин!.. Хрен переиграешь! ...Извини, Танечка.
И замолчал. Шарова зябко дернула плечами. От Зудихина ее жест не укрылся.
— Та-анечка! — протянул он. — Простынешь, до финиша не доберешься. Пошли-ка лучше в кают-компанию.
Владимир отвернул обшлаг куртки и глянул на часы.
— К тому же, обед скоро. А пока выпьем для сугрева и аппетита. Сергей, вы с нами?
— Минут через пять, — сказал я, — мы придем.
— Идем, Танечка, — почти повелительно бросил Зудихин и взял Шарову под локоть.
Я проводил их долгим взглядом. Была в ее движениях какая-то покорность. Казалось — она подчиняется силе, но, едва исчезает эта сила с горизонта — Татьяна пытается строить свою жизнь сама. До новой силы рядом. Но с какой частотой возникают возле нее эти силы?
Когда Зудихин с Шаровой скрылись в кают-компании, я оттолкнулся от поручней и направился к Лизиной каюте.
Мы столкнулись на пороге.
— Я решила пораньше... — точно оправдываясь, произнесла Лиза. — Скучно.
— А я за тобой, — глупо сказал я.
— Я уж поняла, — усмехнулась Лиза. — Пошли.
— Зудихин с Шаровой уже там.
— Я видела.
«Играет или в самом деле знает всё?» — мучительно пытался понять я. Загадочная женщина.
Кают-компания была почти пуста, если не считать бармена за стойкой и сидящих почти в углу Татьяны с Владимиром. Они тянули вино и молчали.
— Выпьем? — спросил я.
— Не хочется, — отозвалась Лиза. — Успеем. Еще не вечер.
Люблю игру слов. Еще не вечер. Вечером будет вечеринка. Вино. Чья-то вина... Да ну все к черту!.. Я сидел напротив двери. В проеме появилась девица — чуть выше среднего роста, даже почти высокая, в облегающем, почти прозрачном, платье.
— Ты бабник? — невинно осведомилась Лиза.
— Просто люблю красоту, — ответил я.
Санина хмыкнула:
— Тоже мне, красота... Хотя...
Она критически, с головы до ног, оглядела девицу.
— ...Длинноногость у нее повышенная. ...Гаврилина Александра Александровна — если не знаешь.
Двадцать пять лет. Бывшая студентка. Она ступала расчетливо, гордо, и я не удивился бы, если б узнал, что Гаврилина Александра — какая-нибудь «Мисс университет», на худой конец, вице-мисс.
А следом... Следом вошел мужик моих лет — в лице ничего примечательного; скорее, оно даже некрасиво. Но Лиза права — обаятельный и, похоже, веселый. Ларионов Феликс. Временно безработный.
Они разместились через столик от нас. Минут через пять возник с подносами стюард. Он выставил на наш стол тарелки с большими кусками мяса и картофелем-фри, с летним овощным салатом, и прозрачный кувшин с белым вином.
— Кормят как на убой, — пожаловалась Лиза.
— Чтобы жир отложился, — отозвался я. — Пригодится.
— Это, может быть, у тебя жир отложится. У меня — нет! — отрезала Лиза.
У нее почему-то быстро сменялось настроение, будто в ней жили два человека — совершенно противоположных, выскакивающих совершенно непредсказуемо, отпихивающих друг друга. Один — спокойный и даже почти ласковый, другой — взрывной, нервный. Злой.
Почти у всех присутствующих женщин были пары. У Олеси — Аркадий. У Татьяны — Владимир. У Лизы — я. У Александры пары не было. Феликс, хотя и сидел с ней за одним столиком, сблизиться почему-то не пытался.
...Время замерло. Я сидел в каюте и старался выстроить сюжетную линию романа ценой в три миллиона. Кстати, неплохое название — «Роман ценой в три миллиона». Как тебе, а?.. Нет, похоже, сегодня я — не в форме. Разговаривать с собой — последнее дело... Не выстраивалась даже общая линия. О деталях говорить вообще не приходилось. Я не представлял себе даже героев. Я путался в лицах и в характерах.
Я лег на койку и закрыл глаза. Корабль мерно покачивало. Я представил себе затерянный в Тихом океане остров, полосу прибрежного пляжа (а каким, собственно, еще может быть пляж? — стареешь, брат, перестаешь чувствовать слово), небольшие хижины возле берега, пальмы, соединенные тросами лиан... Я увидел остров отчетливо, будто наяву. Я шел по горячему, обжигающему песку — босиком. Шел уже во сне.
Проснулся я часа через три. Приподнявшись на локтях, выглянул в иллюминатор. Погода нас пока не баловала. Второй день над нами висело низкое серое небо. Я понял, наконец, что мне это не в кайф. Приходилось утешаться приметой, по которой, приезжая в дождь, возвращаешься обычно по хорошей погоде.
Я глянул на часы, надел единственный взятый с собой костюм и стукнулся в дверь Лизиной каюты.
— Сережа, подожди минутку. Сейчас выйду, — голос, донесшийся до меня из-за двери, был звонким.
«Она уверена, что это я. Неплохо», — подумал я и улыбнулся. Лиза появилась на палубе в тех же потертых джинсах, джемпере и черных полусапожках. На широком ремне висел недавно подаренный мной нож с наборной ручкой. Среди прочих участников Лизин островной должен смотреться эффектно, по крайней мере, тут же обратит на себя внимание. «Хочет показать, что будет первой. Работает на подсознание. ...Все-таки она умница, моя партнерша.»
— Выглядишь на все сто, — похвалил я.
— На три миллиона, — поправила меня Лиза.
Так, подзуживает и не дает расслабиться. Что ж, наверное, она права.
Белая рубашка стюарда, разносившего вино и закуски, мелькала то в одном, то в другом углу кают-компании. Когда все, наконец, угомонились, в центре возник Господин распорядитель. Он обладал удивительной способностью... я бы сказал: возникать как из-под земли. Но под нами была вода.
— Дамы, — почти вкрадчиво произнес распорядитель, — и господа! Мы собрали вас по всей России. Елизавета Санина, Сергей Долгов и Татьяна Шарова прибыли сюда из Екатеринбурга, Владимир Зудихин — из Санкт-Петербурга, Александра Гаврилина — из Москвы, Юрий Москалев — из Ростова-на-Дону. Феликс Ларионов — уроженец Тюмени, Константин Казаркин — из Архангельска, супруги Аксентьевы представляют Владивосток...
«Интересно, — подумал я. — Выходит, мы — земляки?..»
— ...Это ваш последний вечер, — продолжал меж тем Господин распорядитель. — Завтра в это время для вас начнутся трудовые будни.
— Как пошло сказано, — наклонившись ко мне, прошептала Лиза.
— ...Веселитесь от души! А изумительную Елизавету Юрьевну весь экипаж поздравляет с днем рождения.
Господин распорядитель щелкнул пальцами, и стюард ввез на тележке огромный торт.
— Лиза, смотри!
Я ткнул соседку в бок.
— О-ба!.. — вырвалось у Лизы.
Я посмотрел в ее заблестевшие теплыми искорками глаза, на тонкие руки, в восторге потирающие друг друга, и улыбнулся. Она была изумительно хороша.
— Любишь вкусно поесть? — поинтересовался я.
— Имею такую дурную привычку, — тут же отозвалась Санина, не отрывая взгляда от торта.
— Мне! — крикнула вдруг она и, выскочив из-за стола, запрыгала, как девчонка. — Мне-е-е!
Опустила взгляд — видно, посмотреть, что такое колотит ее по бедру и, заметив мой подарок — наборный нож, выхватила его из ножен и устремилась к торту, подстегиваемая смехом и хлопками.
— Хоть чуть-чуточку еще побыть ребенком, — немного виновато проговорила она, вернувшись за столик с двумя громадными кусками торта. — Держи, Сережа.
Протянула мне кусок, откусила от своего и с набитым ртом прошамкала:
— Ешь, иж-жумительно!
«Сумасшедшая девчонка», — подумалось мне. Я почти ее любил.
Потом Лизу то и дело приглашали танцевать. Она кружилась то с Ларионовым, то с Москалевым, то с Казаркиным. Он подошел к ней, как старый вояка к Донне Розе, и я ожидал слов:
— Я старый солдат, и не знаю слов любви...
Я видел, как у сидевшей через столик от нашего недавней студентки Гаврилиной А.А. от обиды дрожали губы. Александра надела, вероятно, свое лучшее вечернее платье, она, хотела блистать — как Лиза. Но на нее никто не обращал никакого внимания. Аксентьев танцевал только со своей женой. С Шаровой танцевал Зудихин.
Гаврилина была одна, и это ее, похоже, сильно угнетало. Я встал из-за пустого стола, с которого стюард убирал объедки, и подошел к Александре. Поклонился галантно — насколько был способен, — и произнес дежурную фразу:
— Разрешите вас пригласить?..
Она поднялась и не говоря ни слова, качаясь и не глядя на меня, поплыла в круг. Я, несколько недоумевая, направился за ней и, когда мы оказались рядом, Александра так же молча вцепилась пальцами в мои плечи. Она уже, кажется, порядком нагрузилась и почти повисла на мне. Уронив на мое плечо русоволосую голову, Гаврилина с мрачной улыбкой вытолкнула из себя:
— Я вас ненавижу.
— Меня? — опешил я. — Почему?!
Она еще сильнее прижалась ко мне, приподняла голову и прошипела почти в ухо:
— Потому что вы пытаетесь спрятаться за ее хрупкую спину...
Я хотел возразить, что это все не так, что мы, наоборот, партнеры, что мы стоим друг друга, но вовремя сообразил, что все слова сейчас бесполезны. Александра заранее составила себе представление обо мне, и разубедить ее практически невозможно. Тем более, в ее нынешнем состоянии. Да и стоит ли?
Мы закончили наш странный танец в полном молчании. Тело бывшей студентки Гаврилиной А.А. говорило одно, язык — совсем другое. Должно быть, она просто устала от одиночества, и от этой чертовой усталости, вспомнив, что клин вышибают клином, завернула на почти необитаемый остров.
Я довел Александру до столика, кивнул на прощание и пристроился за свой — как раз в ту секунду, когда неизвестный мне по анкете Феликс Ларионов, слегка придерживая партнершу по танцу за талию, подводил ее к столику. Широко поблескивая зубами в свете свисающих с потолка «пиратских» фонарей, он протараторил на одном дыхании:
— Ваша спутница очаровательна! Блеск! Это истинная женщина, я вас уверяю! Возвращаю с величайшим сожалением...
Лиза изобразила улыбку, и Феликс, раскланявшись, исчез.
— Обаятельный, но жутко нудный, — вынесла приговор Санина. — А какой на вкус оказалась твоя последняя партнерша?
— Гаврилина? — я не сразу сообразил, о ком говорит Лиза. — Достаточно пикантна, но несколько ядовита. Так что мне сейчас просто необходимо противоядие.
— Тогда поухаживай за мной, налей вина...
Отхлебнув немного полусладкого, Лиза проговорила:
— Знаешь, а компания все-таки подобралась ничего. Во всяком случае, скучать нам с тобой не придется. Это я тебе могу пообещать со стопятидесятипроцентной уверенностью.
В круге перебирали ногами Аксентьевы, Ларионов и Шарова. Москалев с Казаркиным сидели за столиком, пили водку и перебрасывались неясными мне короткими фразами. Зудихина не было — видно, вышел проветриться.
— ...И все-таки, что она тебе такого ядовитого наговорила?
Лиза сверлила меня стальным взглядом. Не ответить было невозможно.
— Она сказала, что я прячусь за твою хрупкую спину.
— Что ж... — задумчиво произнесла Санина. — Похоже на правду.
Я взорвался:
— Похоже?!
— Похоже, — спокойно повторила Лиза, положила свою руку на мою и добавила. — Не сердись, Сережа, я же не сказала, что это правда. Я сказала: похоже на правду, а, согласись, это не одно и то же.
— Проветрюсь, — бросил я и, не обращая на Лизу внимания, вышел на палубу.
В полутьме на правом борту стоял Зудихин и курил, задумчиво глядя на слабо светящийся океан. Не было ни звезд, ни дождя, ни мороси. В природе наступило хрупкое равновесие, и я не знал, какой погоды ждать завтра — в момент «выброски десанта» на остров.
— Сергей? — спросил Владимир, не оборачиваясь.
— Да...
Видно, в моем голосе прозвучало удивление, потому что Зудихин счел необходимым объяснить:
— Я очень быстро запоминаю шаги. Они у каждого — свои. У одного — крадущиеся, даже если он старается идти открыто, у другого — неуверенные, у третьего — четкие.
— А у меня?
— Немного беспечные, хотя и с небольшой неуверинкой. А у нее...
Зудихин затянулся в последний раз. Огонек описал дугу и погас, даже не долетев до мерцающей в полутьме воды.
— ...какие-то сказочные, — докончил он. — Вы не представляете себе, что это за женщина... Боюсь, что ничего у вас с ней не выйдет.
— Почему это?! — возмутился я.
— Потому что мы слишком разные...
«Мы... Он сказал: «мы». Он совершенно отчетливо сказал: «мы». Значит, я ошибся, и предыдущая фраза его была: «...Ничего у нас с ней не выйдет». И с чего я решил, что Зудихин говорит о Лизе?..»
— Она хочет сказку о Золушке, — сказал я.
— Я тоже хочу, — перебил Владимир. — Да только я — не принц, и она это прекрасно понимает.
— А Гаврилина? — рискнул поинтересоваться я.
— Эта? — переспросил Зудихин и презрительно сплюнул в океан. — Рыбка-прилипала. Такие возле меня десятками крутятся, я уж изучил их до потрохов, и в любой одежке и без нее чую. Удивляюсь, что она ни к кому еще не прицепилась.
— Еще не вечер, — заметил я и рассмеялся, глядя на лежащий вокруг темный океан.
— Давай еще по одной, — предложил генеральный. — И пора обратно. А то женщины наши совсем...
Что — «совсем», Владимир уточнять не стал. Наклонив голову, он чиркнул зажигалкой.
— Лиза? — спросил я, уверенный, что он меня поймет.
— Вы — две птицы, — затянувшись, проговорил он. — В небе вам не сблизиться — крылья друг другу пообломаете. А топтаться на земле, собирая брошенные кем-то крошки...
Недокурив, он швырнул сигарету в океан, положил на мое плечо тяжелую руку и добавил:
— Одиночки мы с тобой, Серега, видать, по жизни. ...Пошли к нашим женщинам.
— ...Ну где вы бродите?! — возмущенно и почти одновременно набросились на нас раскрасневшиеся, видимо, от танцев, Лиза и Татьяна.
Очередной, на этот раз быстрый, танец закончился, и тут же Господин распорядитель объявил:
— По просьбе именинницы — белый танец!
Лиза поднялась из-за стола и почему-то чуть насмешливо посмотрела на меня.
— Идем? — спросила она.
«Не очень-то похоже на приглашение», — ворчливо подумал я, но поднялся.
— Сере-е-е-ежа, — протянула Санина и погладила меня по плечу. — Давай не будем друг на друга обижаться.
Я молчал.
— Да не ревнуй ты! — возмутилась Лиза. — Было бы к кому...
— Да не ревную я! — отозвался я в тон.
— Ревну-у-уешь! — протянула Санина и прижалась ко мне.
— Да кто мы с тобой друг другу, чтобы...
— Ладно, замяли, — недовольно проговорила Лиза и отстранилась. — Не ломай мне кайф.
Дотанцовывали мы молча, и лишь когда уселись за столик, на котором, пока длился танец, появилась легкая закуска, Санина сказала:
— Тоже мне... кавалеры... Только бы поприжиматься! Хоть бы завалящее что подарили! Хоть бы один...
— А я?
— Ты — не в счет, — тут же отозвалась Лиза. — Ты со мной. ...Мы вместе, — поправилась она. — А эти... Эти — конкуренты, причем, заметь, все они тебе завидуют.
— Ты жутко самоуверенна.
— Я не самоуверенна, — поправила меня она. — Я уверена в себе. Согласись, это разные вещи.
— Ладно, уговорила.
— Да не ладно!
— Лиза, давай все-таки не будем ссориться...
Я положил руку на ее острое плечо и слегка сжал. Санина заметно вздрогнула. Я не стал испытывать ее терпение и, подержав несколько секунд, снял руку.
— Потанцуй с Шаровой, — произнесла минуту спустя Лиза, отпив маленький глоток — почему-то из моей рюмки. — Узнай, какое у девчонки настроение. Мне она почему-то симпатична. А тебе?
— Неплохая девочка. — Я пожал плечами. — По крайней мере не выкаблучивается, как Гаврилина.
— Задело? — поинтересовалась Лиза и почти торжествующе сама же ответила. — Заде-е-ело!
Может быть, и так. Я не возражал. Подошел к соседнему столику и, глядя на Шарову, спросил Зудихина:
— Ты не против, если я?..
— Ты же знаешь, Серега, я не ревную. Идите.
Мы вышли в круг, а следом за нами влетели Аксентьевы. На полных губах раскрасневшейся Олеси блуждала шальная улыбка. Аркадий смотрел на жену влюбленно-сумасшедше, и я дико позавидовал этой паре. Им никто не нужен, они не видят никого и тем счастливы.
— ...А у нас уже осень, — задумчиво произнесла Татьяна. — Знаете, Сергей Вячеславович... Осень, особенно ранняя, кажется мне похожей на рыжую лисичку. Ласковую такую, но хи-и-и-итрую... Никогда не знаешь, чего от нее ждать.
И тогда я сказал жестокую, но справедливую фразу:
— Ты заранее проиграла эту игру.
— Я знаю. Я уже поняла, — отозвалась Татьяна, снимая двумя пальчиками с моего плеча невидимую и, очевидно, не существующую, пылинку. — Но хоть четыре-то дня за всю жизнь у меня будет праздник...
— Сомневаюсь, — я пожал плечами и посмотрел в бледно-карие глаза. — Это будет все та же борьба за существование, только в иных пределах. С иным антуражем.
— Может, этот антураж и позволит мне забыть...
— ...Что вся жизнь — борьба, и от этого никуда не деться? Ну да, смена обстановки...
— Кроме того, это вы будете драться друг с другом за эти несчастные три миллиона. Я буду просто жить. Я буду...
Я перебил Татьяну.
— Владимир знает?
— Что я решила?.. Пока нет. Он, кажется, надеется на взаимность.
— А ты? Оставь ему хоть адрес и телефон...
— Не знаю. Еще не решила.
— Счастья тебе...
— А вам... — она поколебалась — всего секунду, не больше, — и проговорила быстро, почти выпалила. — Чтобы вы с Елизаветой Юрьевной... чтобы вы не дошли до финиша! Ни один!..
«В отместку, что ли?» — подумал я, но не сказал ничего. Я довел Шарову до их с Зудихиным столика и вернулся к Лизе.
— Жарко, — сказала она. — Выйдем на палубу?
Мы дошли до кормы и встали рядом, держась за поручни. Лизина рука лежала в двух сантиметрах от моей...
Мерное покачивание палубы; все-таки выступившая на черном небе сыпь звезд, и я снова почувствовал себя романтиком, и сердце застучало с перебоями. Оно словно замирало, чтобы спустя секунду-две снова рвануть вперед — отчаянно, безоглядно... Я смотрел на освещенный выглянувшей из-за последней оставшейся на небе тучки луной Лизин профиль, и неожиданно подумал, что, будь на месте этой женщины Татьяна или, быть может, даже и Александра, мое сердце точно так же замирало бы, чтобы потом снова зайтись в галопе. Это было всего лишь предощущение, пред-желание любви, но к кому?..
Молчание слишком уж затянулось и, видимо, Лиза это почувствовала.
— Скажи мне, Сережа, — задумчиво протянула она, — какая оценка была у тебя по географии?
— Если не ошибаюсь, четверка, — ни секунды не раздумывая, проговорил я.
— Твердая? — осведомилась Лиза.
— По-моему, да.
— Плохо, — вынесла резюме моя партнерша. — Хотя, если честно, лучше моей твердой тройки.
— Хочешь знать, что нас ждет на острове?
— Неплохо было бы, — сдержанно отозвалась Лиза.
— Судя по всему, он будет достаточно просторным, — сказал я, вглядываясь в темный океан, точно пытаясь разглядеть скрывающийся во тьме остров. — Зрителям нужно шоу.
— Ты прав. Толпе действительно нужно шоу, — согласилась Санина. — И когда мы будем рвать друг другу глотки, она заревет от восторга. Толпа кайфует от вида крови.
— Оказывается, ты не любишь людей, — заметил я.
— Я не выношу людей в толпе.
— А сама ты никогда не бывала в толпе? — спросил я, глядя ей в глаза. Они блестели сталью.
— Я никогда не стояла в толпе, — отчеканила Санина. — Я всегда была чуть поодаль. ...Все философствуешь? — добавила она без перехода.
— Не любишь философов? — продолжал допытываться я.
— Здесь и сейчас философия неуместна! — отрезала Санина. И потребовала. — Дальше об острове!
— Думаешь, я там бывал? — возмутился я.
— У тебя по географии твердая четверка. Поэтому ты должен...
«Ладно, — подумал я. — Может, Лиза и права.»
— ...Если он достаточно обширный, — рассуждал я, — значит, на нем неминуемо должны быть хищники, с которыми... Ну, в общем, ясно. Раз остров посреди океана, следовательно, без дождей явно не обойдется, и не дай бог эти дожди окажутся тропическими.
— Значит, придется строить добротные хижины, — задумчиво покусывая верхнюю губу, проговорила Лиза. — Причем даже не две. Нам выгоднее будет выстроить пять небольших, чем две просторных.
— Стоит ли — пять? — усомнился я. — Каждые четыре дня будет происходить естественная убыль. Лучше с самого начала беречь силы.
— Хорошо, считай.
Лиза начала загибать пальцы.
— Аксентьевы — раз, Шарова, Гаврилина и я — два... Остальные — мужики... Ладно, договорились — три. Логично. Что будем есть?
— Друг друга, — мрачно проговорил я. — Раз в четыре дня.
— Да ну тебя! — отмахнулась Лиза. — Я серьезно.
— Рыбу. Одну рыбу. И ничего кроме рыбы...
— Все сорок дней? Я, конечно, не гурман...
— А что ты предлагаешь? — возмутился я. — Стрелять птиц из лука? Или бить каких-нибудь серн бумерангами?
— Ладно, разберемся по ходу дела. Что будем брать из вещей?..
Я слышал, как Зудихин говорил Господину распорядителю:
— Мне нужно подзаряжать сотовый. Сами понимаете — бизнес, мало ли...
Господин распорядитель кивал понимающе, а Владимир продолжал:
— Надеюсь, вы не будете против, — сказал он с нажимом, — если я стану отправлять его с выбывающими, а вы, подзарядив, вернете мне его с катером?
— Я думаю, этот вопрос мы сможем решить, — солидно сказал Господин распорядитель.
Он предупредил, что на сборы дается три минуты, а дальше — до берега вплавь, и взять можно только то, что унесешь на себе. Жестко, но справедливо — спасаясь с тонущего корабля, много не возьмешь. И все равно — неприятен он мне. Лицо — абсолютно незапоминающееся и не выражающее никаких эмоций. Даже фразу: «А изумительную Елизавету Юрьевну...» — он произнес тусклым, бесцветным голосом.
Итак, что может нам понадобиться в сорокадневной эпопее? В принципе — всё. Соль... Интересно, как мы будем транспортировать на берег соль? Жить почти полтора месяца без соли — неимоверно скучно и даже в какой-то степени опасно. Соль же, выпаренная из морской воды — горька, и маяться с животом в мои, например, планы не входит.
Спички... Зажигалка... Ненадежно, а, самое главное, ненадолго. В солнечную погоду можно использовать линзу, но где взять растопку? Бересту на этом проклятом острове не найдешь, а если брать с собой газеты, они по дороге пропитаются морской солью и не загорятся. Тем более, что линзы, кажется, здесь нет ни у кого.
— В крайнем случае, можно соорудить линзу из часовых стекол, — уверенно сказала Лиза.
— Ты думаешь, у кого-то еще остались механические часы? — невинно поинтересовался я.
— Ну уж у Казаркина командирские должны быть! А вторые найдем...
Как все у нее просто! Может, и в самом деле, не нужно усложнять? Потерпевшие кораблекрушение к нему заранее не готовились, но ведь как-то выживали!
— Но они боролись за жизнь, а не за деньги, — резонно заметила Лиза.
Ну да, конечно, мы бьемся за деньги, и нам же необходим комфорт!.. Хотя, с другой стороны...
Соль, спички... Инструменты. С этим проще. Нож, топор... Что еще? Что еще?.. Пожалуй, хватит. Оселок для заточки найдем на месте. Хотя было бы неплохо раздобыть еще и пилу. В общем, брать почти нечего.
— Я беру нож и топор, — сказал я. — Ты?
— Попробую соль и бумагу. И постараюсь добыть линзу.
Бумага... Карандаш. Без них я — не писатель. И еще анкеты. На всякий случай.
После завтрака я готовил рюкзак. Выбрал только самые необходимые, на мой взгляд, вещи. Положил небольшой туристский топорик — полностью литой. Нож решил на всякий случай прицепить к поясу — мало ли... Вдруг придется, спасая жизнь, сбрасывать рюкзак в море. В этом случае хоть нож останется.
За обедом мы с Лизой почти не ели. Плыть двести метров на полный желудок — хуже некуда.
Спустя час корабль бросил якорь. Невдалеке виднелся зеленый остров с возвышающейся над ним скалой. Живописное все-таки место, черт возьми! Усиленный динамиками, раздался бесстрастный голос Господина распорядителя:
— Минутная готовность. Через три минуты вы подходите по одному к правому борту, спускаетесь по веревочной лестнице и плывете к острову. Счастливого пути.
Лиза глянула на меня и выдохнула:
— Всё, пошла.
Я залюбовался ее фигуркой. Санина была в одном купальнике, загорелая. Она спускалась осторожно, держа рюкзак на сгибе локтя. Спрыгнула с последней ступеньки, подняв фонтан брызг, и поплыла, загребая одной рукой, а во второй держа рюкзак. Плыла она неторопливо, размеренно, в ее движениях чувстовался стиль. Я стоял и любовался ею. Должно быть, я выглядел глупо. Меня отталкивали, поочередно спускались и шлепались в воду Москалев, Ларионов, Казаркин...
Я очнулся, когда кто-то подошел ко мне и осторожно тронул за локоть. Я обернулся и увидел Александру.
— Сергей... Вячеславович, — проговорила она. — Извините меня... Я боюсь, что не доплыву. Вы меня не сможете... подстраховать?
«Странно, что она до сих пор ни к кому не прилепилась», — вспомнилось мне, но я все равно сказал:
— Договорились, — и подтолкнул ее к лестнице.
Из ее почти школьного рюкзачка нелепо торчала ручка длинного зонтика. Гаврилина спускалась нервно, оступилась и едва не сверзлась в воду с середины лестницы. На последней ступеньке она оторвалась от веревки и почти камнем рухнула в воду. Я быстро спустился и прыгнул с последней трети лестницы, проплыл под водой — теплой и мутной, и вынырнул возле Александры, кляня себя: повыкаблучиваться захотел, перед кем? — Лиза еще плывет, вряд ли видит, Гаврилиной не до того. Значит, перед Шаровой? Перед ней-то уж совсем ни к чему...

II
Я плыл рядом с Александрой, сдерживая прыть. Метров сто пятьдесят она с грехом пополам проплыла, потом стала быстро сдавать, и метров двадцать я буквально тащил ее на себе. В пяти метрах от острова Гаврилина из последних сил оттолкнула меня от себя и поплыла сама. Почуяв под ногами дно, встала и, шатаясь, побрела к берегу.
Ее выполоскало прямо на песке, и она распласталась, тяжело дыша. Я сбросил рюкзак и подошел к ней. Опустился на корточки и спросил:
— Обедала плотно?
Александра через силу мотнула головой, что должно было обозначать — «да».
— Головой думать надо, а не... — сказал я. — Отлежись в тенечке, и все пройдет. Поднимайся!
Я отбуксировал Александру под ближайшее дерево и присоединился к остальным. Неожиданно поймал на себе уважительный взгляд Казаркина. Обвел глазами нашу группу. Потом взгляд мой уперся в песок. На сорок дней мы все — тоже песок, — влажный, из которого можно построить что-нибудь: песчинки слипаются меж собой, но возьми их в руку, разложи тонким слоем — каждая сама по себе. Вот и сейчас мы сгрудились на небольшом пятачке, но каждый — сам по себе. Ларионов и Москалев смотрят в глубь острова, Олеся Аксентьева лежит на песке, щурясь на высоко стоящее в небе солнце и подставив ему полное белое тело. Рядом пристроился Аркадий — глядит на стоящий на якоре корабль. Зудихин, присев на корточки, следит за размашистыми движениями Шаровой. «А Татьяна, оказывается, неплохо плавает, — с удивлением отметил я. — Кажется, я в ней ошибся.»
Она вступила на берег последней. Сбросив рюкзачок, осталась в желто-красном купальнике. Сощурилась на солнце, потянулась, выставив небольшие, похоже, острые груди, и проговорила счастливо:
— Ра-ай!
Я услышал, как стоящий неподалеку от меня Москалев пробурчал:
— Тоже мне! Прохлаждаться будем — ад раем покажется.
Я видел, с каким сожалением посмотрела Шарова на пляж, на теплые волны, накатывающие на песок... Едва заметно (лишь чуть приподнялась грудь) Татьяна вздохнула, разложила на берегу мокрые вещи из рюкзака и подошла к остальным «потерпевшим крушение».
Мы еще не задумывались над тем, как будем выживать. Мы просто прибыли на место и пока еще осматривались. Такие цветущие острова, я уверен, большинство из нас видели только в рекламе да в «мыльных» сериалах, но явь — та самая, которую можно было потрогать руками — превосходила ожидания.
И пока все стояли, очарованные островом, нужно было хватать инициативу. Не перехватывать, а именно — хватать, пока не опомнились Казаркин и... И — кто? Ларионов скорее согласится быть ведомым, чем... Об Аксентьевых, Гаврилиной и Шаровой речи вообще не может быть. Москалев при его мрачной одинокости... Лиза... Мы вместе, и значит... Значит, Казаркин? А Зудихин? Нет. Владимир не будет стремиться к лидерству: оно, похоже, стоит у него пулей в горле. Он приехал отдохнуть, и... И, значит, лидером может быть один только полковник инженерных войск. Инициативу на себя, пока этого не успел сделать Казаркин, решил взять я.
— Предлагаю разделиться на три группы. Две обследуют остров, одна занимается подготовкой лагеря. Думаю, Константин Иванович... — я обратился к Казаркину. — ...Вы, как специалист в области...
— Можете не продолжать, — отрывисто бросил полковник. — Подчиняюсь.
Такой легкой победы я не ожидал. Не кроется ли здесь какой-нибудь подвох? Или товарищ полковник просто устал командовать?..
— Рекогносцировку проведем, — продолжал меж тем Казаркин. — Прошу в подчинение товарища Москалева и... кого-нибудь из женщин.
«Кого?!» — лихорадочно соображал я. Разбивать пару Зудихин — Шарова не хотелось. Пусть догуляют оставшиеся четыре дня. Лизу от себя я тоже бы не отпустил. От Аксентьевых в обследовании острова вряд ли можно ожидать большой пользы. Гаврилина... С собой я Александру брать не хотел, памятуя о недавнем ее ядовитом укусе. Значит,  вариантов остается два. Либо отправлять Александру с Зудихиным, либо разбивать супружескую пару, а Гаврилину оставлять в лагере. Я глянул туда, где оставил Александру. Видимо, не желая испытывать судьбу и боясь быть «съеденной» уже на четвертый день, она поднялась и, почти не шатаясь, направилась в нашу сторону.
— С вами остается Гаврилина, — произнес я громко. — Мы с Елизаветой Юрьевной и Аксентьевым двигаемся на запад. Владимир Карлович, Татьяна Геннадьевна и Аксентьева — на восток. Предлагаю всем захватить ножи. Думаю, специально сушиться не имеет смысла — все высохнет на нас.
Я еще раз скользнул взглядом по фигурке Шаровой и с сожалением произнес:
— Оденьтесь, Татьяна Геннадьевна. Мало ли... Змеи или еще что похуже...
— Чего уж хуже? — проворчала Александра.
Я почувствовал, что начинаю органически ее не переваривать и решил побыстрее исчезнуть из лагеря. Глянул на Зудихина и только раскрыл рот, чтобы сказать нечто вроде: «Свою группу организовывай сам», как он бросил:
— Сергей, идите вдоль побережья, может, встретимся. На моих — тринадцать ноль-ноль. Контрольный срок?..
— Думаю, восемнадцать ноль-ноль, — сказал я.
— Идет. Выдвигайтесь.
— Сергей...
Я оглянулся. Рядом стоял Феликс, о котором в спешке я забыл.
— ...Если не возражаете, я останусь здесь. Только неплохо было бы составить, хотя бы вчерне, план острова. У вас бумага, карандаш есть?
— Спасибо, есть.
Да, об этом я как-то не подумал. Я глянул на Зудихина, тот мне кивнул — дескать, понял, не волнуйся.
— Феликс... — сказал я и запнулся.
— Андреевич, — подсказал он.
— ...Андреевич, — повторил я. — Мне кажется, стоит построить максимум три хижины. Семейную, женскую и мужскую.
— Четыре, — возразил он. — Или даже пять. Кухня и склад.
Мы начинаем походить на команду. Только что останется от этой команды к середине игры?
— Согласен, — сказал я. — Действуйте. Пусть каждый будет на своем месте.
И все же — почему Казаркин промолчал, не стал брать на себя инициативу лидерства? Ему проще, чем остальным — он командует, наверное, не один десяток лет, — дольше нас, всех взятых. Почему тогда?.. Может быть, оставаясь в относительной тени, он ждет малейшей моей ошибки, чтобы свалить меня с «трона» и занять мое место? Не так ли в свое время поступали опытные царедворцы?
Я осмотрелся. Идти по песчаному пляжу вдоль берега не было смысла, и я решительно вступил в чащу. Следом за мной направилась Лиза, и замыкающим — Аксентьев. В лесу было сумрачно. Широкие кроны прятали нас от солнца, а путь преграждали поваленные деревья и свисающие переплетенные лианы. Уже через несколько шагов мне пришлось оберегать глаза. Метров же через десять я понял, что без вырубки нам не обойтись, и вытащил из-за пояса топорик.
— Следи за сухарами, — бросил я за спину — Лизе. — На обратном пути нужно свалить хотя бы одну.
Под ногами захлюпала грязная жижа. С каждым шагом становилось все темнее и болотистее. Похоже, пора выворачивать ближе к пляжу.
— Сережа, погоди! — раздался сзади задыхающийся Лизин голос. — Давай попробуем забраться на скалу. Виднее будет.
— Скала? Где?
— Да там! Видишь?
Скала возвышалась метров на триста. Со стороны океана она казалась неприступной. Попробовать подняться на нее можно было только с тыла.
— Погоди, я разведаю. Стойте здесь. Крикну — пробивайтесь ко мне.
И я, орудуя топориком, устремился в глубь острова.
Ближе к скалам лес поредел. Тыльная часть скалы действительно была чуть положе. С трудом, но забраться наверх, кажется, можно. Правда, в одиночку — опасно, сверзнешься — костей не соберешь. А если знать, что рядом — Лиза...
— Э-э-эй! — заорал я. — Сюда-а-а!
Санина с Аксентьевым подошли, встали рядом и уперли взгляды в остроконечные вершины.
— Рискнем? — я посмотрел на Лизу.
— Я первая, — сказала она. — Ты знаешь, я должна быть первой.
И так глянула на меня пронзительно-стальным взглядом, в котором едва заметно сквозила мольба, что я отступил. Я в самом буквальном смысле отступил — на шаг назад, пропуская Лизу, потом, повинуясь порыву, подхватил ее за талию и, приподняв, поставил на выступ скалы. Она была действительно легкая, моя напарница. Глянула на меня сверху вниз — теплым (или мне показалось?) взглядом и, осторожно цепляясь за выступ, полезла.
Я смерил взглядом сгорбленную фигурку Аксентьева и сказал:
— Аркадий! Пробегитесь вдоль скал. Нам для фундамента нужны большие плоские камни.
— Понял, Сергей Вячеславович, — отозвался Аксентьев и побрел вдоль скалы.
Мы продвигались к вершине медленно — чем выше, тем отвеснее оказывалась скала. Я отставал от Лизы на корпус — намеренно, и всегда стоял чуть сбоку — если, не дай бог, сорвется, чтобы не увлекла меня за собой. У самой вершины ее нога соскользнула, Лиза лихорадочно заелозила ею, пытаясь найти опору, и я, держась правой рукой за выступ, левой поймал ногу Саниной и поставил в небольшую выемку.
— Спасибо, — вытолкнула из себя Лиза.
— Сочтемся, — бросил я. — Вперед!
Пару секунд спустя перед нами раскрылась панорама острова. На юго-востоке возвышалась еще одна скала, пониже, а между скалами лежало озеро, из которого прямо на юг текла неширокая речка. Значит, с пресной водой проблем не будет. Весь остров был покрыт лесом, лишь на севере, в месте высадки, желтел пляж. На пляже копошились мелкие фигурки.
Я выбрал место поплоще и, достав из кармана бумагу и карандаш, набросал план острова. Потом обернулся к стоящей почти на краю скалы Лизе и сказал:
— Думаю, смысла обходить остров пока нет. Надеюсь, Зудихин додумается забраться на юго-восточную скалу... Ну что, в лагерь?
— «В ла-агерь», — передразнила меня Лиза. — К озеру!
Конечно, она была права. Нужно разведать подходы к пресной воде, а может, даже и прорубить широкую тропу.
Спускались долго. Лиза передвигалась осторожно, и сильно отставала. Когда она ступила на землю, я заметил, как дрожат ее ноги.
— Наконец-то, — проговорила она и присела на выступ. — ...Боюсь высоты, — неожиданно призналась Лиза.
— Так чего ж ты раньше?.. — возмутился я.
Санина глянула на меня. В блекло-стальных глазах заискрилась сумасшедшинка, и я понял: Лиза пересилила страх, потому что хочет быть первой. Во всем. И тогда я сказал:
— Молодец, девочка!..
Лиза глянула на меня благодарно и спросила:
— Аркадий где?
Я оглянулся. Метрах в пятидесяти к западу возвышалась горка плоских камней. И я все понял. Санина недоуменно посмотрела на меня.
— Аркадий под фундамент натаскал, — пояснил я.
— Сам догадался? — поинтересовалась Лиза.
— Я только сказал, что нам нужны плоские камни. А дальше — его инициатива.
Санина кивнула на Аксентьева, тащившего огромный камень. Аркадий подволок его к груде и распрямился. Повел плечами, хрустнул позвоночником и увидел нас.
— Вы уже? Ну, что там?!
— К юго-востоку — озеро и еще одна скала. И лес без края, — откликнулась Лиза. — Сейчас — к озеру, а после — в лагерь.
— Остров обходить не будем? — поинтересовался Аксентьев.
— А смысл? — спросил я.
Сориентировавшись по солнцу и врубаясь в поросль, я направился на юго-восток. Мне в затылок дышала Санина. Аркадий отставал. На что он надеется?..
Озеро показалось минут через двадцать. Подходы к нему были топкими, и лишь с северо-запада к его глади можно было подобраться, не рискуя провалиться в болото. Но, если здесь брать воду, то придется сооружать мостки.
— Искупнемся? — предложила Лиза.
— Тебя водяной на дно утянет, а я — ныряй, доставай?!
Лиза оглядела топкие берега и произнесла недовольно:
— Ладно. Проехали.
Подошла к воде и опустила руку.
— Х-холодная, с-собака! — бросила она. — Ключевое.
— На север! — сказал я.
— Топор давай, — распорядилась Лиза. — Моя очередь.
Аркадий топтался рядом и молчал. Он явно чувствовал себя лишним.
— Отдай ему, — сказал я. — Пусть поработает.
— Обойдется, — бросила Лиза. — Я сама хочу.
Я думал — скоро устанет, отдаст, но Санина махала топориком не переставая. Лиза прошла, наверное, метров двести, прежде чем я заметил, что все-таки позволяет она себе отдохнуть — пусть на несколько секунд, но все же... Я догнал ее, остановил и, почти силой вырвав топорик, пошел вперед. Метров через пятьсот меня сменил Аркадий и шел, пусть медленно, но все-таки до конца. За нами оставался неширокий коридор, в конце которого блестело озеро.
Солнце стояло высоко, но понемногу клонилось к закату. Группа Зудихина в лагерь, судя по всему, еще не вернулась. На границе леса и пляжа Москалев, Ларионов и Казаркин возводили хижину. Она была готова едва ли на пятую часть и, похоже, сегодня ее строительство вряд ли может быть завершено. Только бы ночью не пошел дождь!
— Вы уже? — удивился Феликс. — Тогда присоединяйтесь.
— Лиза, — распорядился я. — Организуй пресную воду. И чай.
— Едой пусть занимается Шарова. Или Гаврилина, — раздраженно бросила Лиза.
— Они работают, — сказал я.
Санина глянула на меня, потом — на копошащихся возле хижины женщин, и проговорила:
— Воду мы принесем, ладно. Очаг сделаем. А уж насчет дров, будь так добр, сообрази ты.
— Уже иду, — отозвался я.
Когда я приволок то, что в российских лесах называется хворостом, Лиза уже очертила на песке круг, и по краю его уже лежали два плоских камня, принесенных, очевидно, Аркадием. Лиза выбрала место для очага, и вокруг него скоро вырастет дом. Всегда, всю дорогу — сначала дом, потом — очаг. У Лизы — сперва очаг, а дом — позже. Странно, ведь она не любит огонь. Можно было бы, наверное, устроить пока временный очаг, попросту костер, но Лиза, видно, решила все сделать основательно. Наверное, ей просто хотелось тепла и уюта. Очаг всегда был символом этого.
Минут десять спустя мы сидели на песке, скрестив ноги по-турецки, и смаковали крепкий, заваренный Феликсом, чай. Без следа сахара, он, тем не менее, был сладок. Он был сладок уже тем, что Феликс умудрился доставить его на остров, не замочив в морской воде. Чай был сладок еще и потому, что его было немного — всего пять стограммовых пачек.
Мы уже докайфовывали, когда со стороны озера, из коридора, прорубленного нами, вышел Зудихин. За ним шла Аксентьева. Последней тащилась Шарова. Карлыч, учащенно дыша, разминая песок тяжелыми ботинками, устремился к бьющемуся в берег океану. Не раздеваясь, отбросив лишь ботинки, он по колено вошел в воду и, фыркая по-лошадиному, все плескал и плескал в лицо морскую воду. Вытершись рукавом, он подошел к очагу, возле которого уже стояли Татьяна с Олесей, и проговорил, не обращаясь ни к кому:
— Совсем, братва, форму потерял. Наверстывать надо...
И, повернувшись ко мне, поинтересовался:
— Ну, как остров? Тропа ваша?
Я кивнул.
— А мы на скалу забрались, пообсматривались. Потом по южной окраине до речки добрались. Девчонки как припали, пьют-пьют, как в пустыне. А дальше всё вверх, вверх... В болото въехали, едва вылезли. Пока обходили, умаялись все. А потом Татьяна говорит: «Глядите, кажется, озеро». Смотрю — точно. Вокруг обошли, на тропу наткнулись. Ну я и понял: вы постарались...
Лиза исчезла. Минуты две спустя ее ядовито-зеленый джемпер мелькнул на тропе, ведущей к озеру.
Мужики торопились. Они даже не соскребали кору с бревен. Что ж, должно быть, в этом был резон — сколько дней послужит эта хижина ее обитателям? Две, ну пусть даже три, недели. Миг перед лицом вечности...
Мы закончили хижину почти к полуночи. Гаврилина с Шаровой спали — голова к голове — прямо на песке. Татьяна свернулась почти клубком, а Саша — вытянувшись во весь свой немалый рост.
В хижину занесли все вещи — на всякий случай, от дождя; разбудив спящих на песке женщин, препроводили их в хижину, на «постель» из пальмовых ветвей. Лиза наотрез отказалась ночевать в хижине, и пристроилась рядом со мной — на еще не остывшем песке. В хижине, рассчитанной на троих, спали Шарова, Гаврилина и оба Аксентьевых. Аркадий сначала упирался, но его почти впихнули в хижину. Я заметил, что Олеся оставила ему место с краю, подальше от других женщин, точно не доверяя ему или им.
Спать мы легли почти голодными. То, что захватили с корабля Казаркин, Ларионов и Шарова, едва хватило, чтобы утолить первый голод.
Утром Феликс изладил снасти, к обеду натаскал килограммов десять рыбы, и мы до часу ходили, сглатывая слюни и поглядывая на котел, от которого струился заманчивый запах. Впрочем, почему — ходили? Первую, вчерашнюю, хижину мы единодушно отдали Аксентьевым, предоставив им возможность самим обустраивать ее. Вторую строили основательнее, с размахом.
В строительстве мы с Лизой участия не принимали. Натаскали дров — с расчетом, чтобы хватило на ужини до утра, и на короткой «сходке» решили, что на такой жаре пища испортится моментально, и нам нужен холодильник. Мы с Феликсом устроили его у самой границы пляжа и леса. Вырыли яму (тут же заполнившуюся прохладной водой), выложили ее крупными плоскими камнями и прикрыли стволами бамбука, в изобилии росшего неподалеку.
Аркадий с Олесей таскали плоские камни от «нашей» скалы. Аксентьевы обкладывали основание хижины, стоящее прямо на песке. Татьяна возилась возле очага второй хижины, обустраивая его, кипятя чай... Гаврилина кружила по лагерю, не зная, чем себя занять. Притащив пару камней, она сваливала их возле хижины, заходила внутрь, выглядывала через минуту наружу, приносила воду, потом снова шла за камнями, хворостом...
Она пыталась принести хоть какую-нибудь пользу, но не знала — как. Мы с Лизой заготавливали дрова — много дров. Я очень боялся тропических дождей. Если они пойдут — носа из хижины высунуть нельзя будет: за минуту промокнешь до печенок, и не дай бог подхватишь какую-нибудь лихорадку!..
Как я и предполагал, жили мы на одной рыбе. Меня, впрочем, не покидала надежда, что лиха беда начало, раскрутимся — и мясо есть будем. К вечеру вторая хижина оказалась подведена «под ключ» и начато строительство третьей.
Вечерами, а то и днем, когда выдавалась свободная минута, Феликс брал нож и уходил за край пляжа, где лес подбирался к самому океану. Ларионов явно что-то мастерил, но что — не знал никто. Возвращался он, придерживая за пазухой какую-то плоскую вещь, а перед сном прятал его под «топчаном». Лиза подталкивала меня, просила подсмотреть, что прячет Феликс, и я не знаю, чего было больше в этой просьбе — извечного женского любопытства или желания победить во что бы то ни стало. Впрочем, к четвертому дню все прояснилось. Феликс, после завтрака скрывшийся куда-то, часа через три вернулся в лагерь, перепачканный кровью. Гревшаяся на солнышке Шарова, увидев Ларионова, вскочила, запричитала бабой деревенской:
— Да что с вами? Вы ранены? Промыть... Сейчас же про...
Ларионов смотрел на Татьяну и странно улыбался. Шарова окаменела на полслове. Я видел, как съежились ее плечи, как втянула она в них светлую голову. Я проследил за ее взглядом и увидел в руках Феликса окровавленный нож. Барабанные перепонки завибрировали от дикого Татьяниного визга. Она рванулась, увязая в песке, хотя Феликс не делал никаких попыток догнать ее.
— А кровь-то не моя... — крикнул он вслед Татьяне.
Но Шарова летела, не разбирая дороги, не видя перед собой ничего, и влетела прямо в меня. Все это время я не мог отвести взгляд от Феликса — от его окровавленной рубашки, ножа и странной улыбки. Почти автоматически я схватил Шарову за плечи, пытаясь сообразить — кого же все-таки убил Феликс? Москалева? Казаркина?.. Мысль казалась дикой, абсурдной, но ради денег?..
 Татьяна забилась в мои руки, как испуганный котенок — в угол, и я молил бога, чтобы нас не увидела Лиза. Феликс отшвырнул нож, скинул окровавленную рубашку и направился к нам. Шарова отклонилась от меня, но смотрела на Ларионова еще настороженно. Он подошел к нам и спросил почти ласково — как спрашивают испуганного ребенка:
— Ну и чего ты испугалась? Неужели же дядя Феликс такой страшный?
И, обращаясь уже ко мне:
— Я козла убил... Он там, — Ларионов махнул рукой куда-то за колодец. — Помоги дотащить.
Я облегченно выдохнул, слегка подтолкнул Татьяну к лагерю и сказал:
— Иди скажи девчонкам. Пусть готовятся.
Козел, уже освежеванный, лежал километрах в двух от лагеря.
...Мы шли по берегу в закатных лучах, неся на плечах привязанную к толстой палке козлиную тушу. В свободной руке Феликс держал бумеранг...
— Аборигены, — сказала Лиза.
Наверное, и на этот раз она была права. Мы сидели возле очага, на котором, как в первобытное время, на вертеле жарилась козлиная туша.
— Чуть бы поюжнее... в Австралию. Благодатная страна... — протянул Феликс. — Кабы смог получить вид на жительство, остался б, не задумываясь...
— Что, там так хорошо? — осведомилась Лиза.
— Рай, — ответил Феликс.
— Но ведь каторжане... — осторожно сказал я.
— А что — каторжане?! — вскинулся Ларионов. — Тоже люди. Тем более, сейчас там не сами каторжане, а их потомки. Простор, свобода... Свободные люди...
— Любовь к свободе передается с генами, — заметил я.
— Наверное, — отозвалась Лиза. — Должно быть, любовь к свободе у меня от бабушки.
— А что — бабушка? — поинтересовался Феликс.
— В войну за колосок села... На семь лет. А свободу любила — боже мой!.. Даже в лагере вольной была, никому спуску не давала. Мне потом ее собарачница...
— И вохре? — перебил я.
— И вохре, — подтвердила Санина. — Вернулась, полгода прокашляла и — в землю. Мать мою моя прабабушка вырастила — на жмыхе да лебеде. Колоски уже не подбирала — боялась. И все наказывала ей — дескать, не полагайся ни на кого, всё — сама. И та всю жизнь — сама, ну и на сорок пятом году... в восемьдесят седьмом... Сердце не выдержало. Ну вот и я... почти с семнадцати лет... вольный казак...
Лиза усмехнулась — невесело, — и надолго замолчала. Она, кажется, пожалела о своей откровенности.
Теперь я понял, почему Лиза стремится к лидерству. Она просто привыкла полагаться только на себя и делать абсолютно неженские дела. Но в ней, слава богу, осталось еще что-то женское. И Лизе — кровь из носу! — сейчас нужен тот, кто помог бы этому женскому выйти на поверхность. Но — кто? По логике — тот, кто находится рядом, кто ближе. Я? Видимо, действительно — я.

Пришел четвертый день. Он пришел неумолимо. Он был мрачен. Океан зарывался кружевной пеной в песок, требуя принести ему первую жертву. Мы, все десятеро, собрались в хижине номер один. В очаге потрескивали дрова, и над ним висел котелок, в котором закипал чай. Если исключить эти звуки, хижина бы онемела.
Начинать экзекуцию никому не хотелось. Тогда поднялся Казаркин. Откашлялся.
— Я, как старший по званию... — начал он, понял, что в данной ситуации подобная фраза глупа, махнул рукой и продолжил. — Прошу высказываться. Кто первый?
Лиза сжала зачем-то мою руку и поднялась. Ну конечно, ей всегда нужно быть первой.
— Шарова, — сказала она.
Зудихин глянул на нее злым волчьим взглядом, но смолчал. Мы находились не в кают-компании, где можно было строить глазки и улыбаться. Мы были не те.
Татьяна сидела бесстрастно. Казалось, она не понимала, что решается ее судьба, или ей было абсолютно все равно, и я лишь случайно увидел быстрое — на доли секунды — судорожное глотательное движение. Едва заметно дернулось горло и — всё, снова — полная бесстрастность. И я, сам не осознавая, что делаю, поднялся и встал с ней рядом.
— Не согласен!
Голос мой прозвучал хрипло, и я заметил удивленные глаза Лизы, в которых мелькнули острые стальные искры.
— Обоснуйте! — не поднимая головы, произнес от очага заваривавший чай Феликс.
— Пусть сначала обоснует Елизавета Юрьевна, — бросил я и сел рядом с Татьяной.
Шарова незаметно прикоснулась к моей руке кончиками пальцев. Они были холодными, точно ключевое озеро.
— Елизавета Юрьевна!.. — Полковник внимательно смотрел на нее.
— Вы сами все прекрасно видите, — зло проговорила Лиза. — Даже Аксентьева сделала больше.
«Даже...» Она рискует испортить отношения со многими. Двумя фразами она ухитрилась расположить против себя четверых — Шарову, Зудихина и Аксентьевых. А меня? Нет, если мы в паре, мне придется кое на что закрывать глаза. Потому что поодиночке нас сожрут с потрохами. Потому что Санина — сильный противник, и наш альянс... Более того: это была неправда.
Я поднялся, тоже незаметно сжав Татьянины пальцы, и произнес. Я произнес одно только слово:
— Гаврилина.
Я мельком глянул на нее. Сейчас это была не рыбка-прилипала. Это была кошка. Разъяренная дикая кошка. У нее и глаза, оказывается, были кошачьи — изумрудные сжелта. Зрачки пульсировали — то сужаясь, то расширяясь, ноздри раздувались, пальцы сжимались, и длинные коготки впивались в ладонь — в мягкие подушечки.
— Не возражаю, — бросил со своего ложа развалившийся рядом с Татьяной Зудихин.
Иного от него ждать не приходилось. Я обвел глазами хижину. Бесстрастный Казаркин в роли судьи, все-таки разволновавшаяся Шарова, взбешенная Александра, невозмутимый Феликс, разливающий по кружкам чай... Аксентьевы... Москалев... Не глядящая на меня Лиза... Я не мог понять расклад.
Молчание затягивалось. Шарова сорвалась с места и, бросив на ходу:
— Пейте пока чай, я сейчас... — исчезла за дверью хижины.
Мы с Зудихиным, не сговариваясь, подошли к двери, стукнулись лбами и, потирая ушибленные места, выглянули наружу. Татьяна шла по берегу, то и дело нагибаясь, поднимая что-то и складывая в карман.
— Ракушки на память? — предположил я.
Зудихин пожал плечами. Феликс, взявший сегодня на себя роль официанта, разносил кружки со слабеньким, но горячим чаем.
Мы пили молча, оттягивая решение. Дверь скрипнула. На пороге возникла Татьяна. Карманы ее курточки оттопыривались.
— Я гальки собирала, — немного виновато проговорила она. — Давайте сначала за меня. Или против...
Она вывернула карманы. Из правого высыпались темные гальки, из левого — светлые.
— Тут их двадцать, — сказала Татьяна. — По десять темных и светлых...
— Восемнадцати бы хватило... математик! — усмехнулась Лиза. — Поехали!
— Сядь, — сказал я.
Татьяна покорно села, положив руки на коленки, точно послушная детсадовская девчонка на утреннике. Казаркин выдал каждому по темной и светлой гальке. И только тут до меня дошло, что Санина хотела лишить Шарову права голоса.
— Ну решайте же с ней скорее! — почти взвилась Гаврилина. — Сколько можно вытягивать нервы!..
Мне стало почти жаль ее. Шарова по сравнению с ней казалась верхом бесстрастности. Зудихин сидел на своем ложе, рядом с Татьяной, и на его скуластом лице ходуном ходили желваки.
...Казаркин развернул кепку. Он стоял рядом со мной, и я даже без подсчета камней понял: Татьяны уже нет. Она сидит со мной рядом, но ее уже нет. Меня напряженно буравила взглядом Лиза. Шарова поднялась, завела за ушко прядку и пошла. Перед ней расступались, и она шла по людскому коридору, как по горячим углям. Зудихин бросился за ней и нагнал уже за дверью.
Мы потянулись к выходу. У северо-западной кромки берега стояли Татьяна и Владимир. Они что-то доказывали друг другу. Зудихин явно злился. Шарова развела руками, ненадолго припала к нему и побежала, увязая в песке.
— Всё, — произнес Москалев. — Стресс девчонке обеспечен.
Шарова поднялась, будто воспряла духом и, подойдя к спрятанной в кустах, но еще позавчера вычисленной нами камере, торжественно сказала:
— Это были лучшие дни за всю мою прошлую жизнь. Сейчас мне по-настоящему хочется жить! Я люблю вас всех!
Две последние фразы она почти выкрикнула, повернулась к камере спиной и, подхватив малюсенький рюкзачок — из тех, что носят за спиной подростки, — кружась по золотому песку, затанцевала в сторону движущегося в сторону острова белого катера.
Девять человек стояли на границе леса и песка и смотрели на свою первую жертву. Стоя рядом со мной, но все равно — чуть-чуть поодаль, Санина заметила:
— Я же тебе говорила: она сама этого хотела.
Я бросил короткий, пронизывающий взгляд на Зудихина. Он переступил с ноги на ногу. Он ловил глазами каждое движение Шаровой, обнимал мысленно ее фигурку, но... Что удержало его на месте? Азарт, стремление к победе, или глупая мужская гордость? Или мысль, что при его деньгах он без труда найдет сотню таких Татьян? Ну хорошо, пусть не сотню, пусть даже десяток. А уж выбрать из десятка одну...
Когда белый катер с Татьяной, отчаянно махавшей нам рукой, совсем скрылся из вида, девять человек разошлись и молча занялись каждый своим делом.
После ужина на пороге нашей хижины возникла хрупкая фигурка. Привалившись к притолоке, она внимательно смотрела на меня и молчала. Ее темноволосую головку окружал ярко-красный ореол заката.
— Иди, Серега, — бросил Зудихин. — Не видишь — женщина ждет?
Я медленно, точно нехотя, поднялся. Я не знал, хочу ли объясняться с Лизой. Может, не стоит плести интриги, а просто жить — как хотела жить недавно «съеденная» нами Шарова.
Мы вышли на пляж. Перед нами лежала лунная дорожка. Начинаясь от наших ног, она заканчивалась возле корабля — у правого борта.
— Неужели она тебе так нравится? — вдруг подала голос Лиза.
Я не сразу понял, о ком она. А поняв, тут же открестился:
— Да не в том дело. Совсем не в том, — поправился я. — Просто Гаврилина сделала для нас гораздо меньше.
— Ты в одном прав. Дело не в том. Всё равно они все — рано или поздно — уйдут. С нашей помощью.
— Почему ты не выбрала в партнеры Казаркина или, скажем, Москалева?.. — поинтересовался я.
— Они слишком сильны. К тому же... не люблю военных, — созналась Лиза.
— Для нее все уже закончилось, — сказал я. — А для нас все только начинается.
— Ты дурак, — спокойно сказала Лиза. — Мы должны быть заодно. Какого черта ты вылез с Гаврилиной? Скоро мы съедим и ее. Мы съедим всех. Но смотри, я могу и передумать...
Глаза ее из блеклых снова превратились в стальные. Я взвесил все возможные последствия и сказал:
— Хорошо. Проехали.
В конце концов, самое страшное — неизвестность. Лиза странно посмотрела на меня, постояла немного возле лунной дорожки и повернула на северо-восток. Я шел за ней, немного отставая и обнимая взглядом хрупкую фигурку, окруженную ярко-красным ореолом все еще закатывающегося солнца. Темные силуэты пальм тоже источали кровь.
— Значит, вторым будет... — полувопросительно произнес я.
— Мне почему-то кажется, что следом уйдет Зудихин.
— Из-за нее? — помедлив, спросил я.
— Не знаю, из-за нее или нет, но, по-моему, вторым будет он.
«Ошибаешься, — думал я. — По планам устроителей вторым должен быть Казаркин.»
— Мы же собирались вторым нейтрализовать полковника.
— Все, кому нужно знать, предупреждены, — отозвалась Лиза. — Но элемент случайности исключать нельзя. Зудихину плевать на три миллиона. Это для него не деньги. Шарова их стоит.
— Думаешь?
— Знаю! — отрезала Санина.
Дальше мы шли молча. Мы шли, пока мир не погрузился во тьму. Я по инерции сделал еще пару шагов и наткнулся на поворачивающую назад Лизу. Я почти автоматически, точно защищаясь, обнял ее, она высвободилась, но не сразу, а спустя, наверное, полминуты.
— Лучше не так, — произнесла она и, взяв меня за руку, перебирая пальцами по моей ладони, пошла в лагерь.
«А ведь здесь все напичкано телекамерами», — невпопад подумал я, входя в хижину номер два. В очаге, на черных головешках шевелилась белесая пленочка пепла. Вокруг них медленно угасал ярко-красный ореол.
— Ты в порядке? — раздался тихий голос Зудихина.
— О’кей, Карлыч, — отозвался я. — Спи. Все у нас будет.
— У меня и так все есть. Почти. А чего нет, того уже не будет.
— Купишь, — с мрачной уверенностью встрял Москалев.
— Да что ты знаешь о деньгах?! — взорвался Карлыч. — Думаешь, на деньги покупаются все и всё? Запомни, умник: на деньги можно купить шлюх. Только шлюх. И больше никого! Понял, ты?!
— Хватит, Карлыч, — примирительно сказал я. — Спать.
Но Зудихин рывком поднялся, набросил куртку и вышел в ночь.
Идти за ним не имело смысла. В утешителях Зудихин вряд ли нуждался. Он просто хотел побыть один.
Я лежал, глядя в крытый бамбуком (крест-накрест) потолок и пытался понять: неужели Татьяна так нужна ему? И нужен ли он ей? Что произошло между ними на берегу? Хотя, какое мне дело? Это их отношения.
Мне снился один из последних дней на острове. Это я во сне знал точно. Мы стояли на песке. Маленькие (не больше тридцать пятого размера) Лизины ножки целовал прибой. Она молчала. Говорил почему-то я. Утром вспоминались лишь обрывки моих фраз.
— ...Ну пойми... Лиза, ну так вышло...
И тогда Лиза повернулась и произнесла:
— Нет. Остаюсь я.
Значит, уходить — мне. Но почему?! Ведь за то, чтобы я ушел, должно проголосовать по крайней мере двое. А Лиза была одна! Значит, она имела право двойного голоса. Но почему?
Кажется, я проснулся именно с этим вопросом. На календаре моих электронных часов стояла цифра «9».
Завтракали опять одной рыбой. Козла доели уже на следующий день после того, как мы с Феликсом приволокли его тушу в лагерь. Птицы, которых Ларионов бил влет, положения не спасали. На такую ораву только на завтрак нужно по меньшей мере девять крылатых особей. А еще обед, ужин... В общем, птицы оказались неперспективны.
Солнце стояло уже высоко и жарило напропалую. Мы сидели на песке, кто — на коленках, кто — скрестив по-турецки ноги. Мужики были — кто в чем, а девчонки — в купальниках, кроме Лизы — обгоревшей вчера и потому надевшей на купальник светлую сзелена рубашку. Я подумал, что в этом одеянии Санина смотрится весьма эротично.
Лиза сидела на коленках и давясь, глотала куски вареной рыбы. Рядом сидела Гаврилина и смаковала каждый кусочек. Дома это было бы смешно. Здесь — нет. Я подумал, что, если так пойдет дальше, Санина не выдержит.
— Пытка рыбой, — вырвалось у меня.
Она зло сверкнула на меня .... глазами, но смолчала.
Честно говоря, рыба мне тоже начинала надоедать. Но только благодаря ей мы не голодали.
После завтрака рассосались — кто куда. Феликс, захватив бумеранг, двинул по тропе к озеру. Казаркин вытащил из рюкзака моток лески, отмерил метр, отхватил острым ножом, и они с Москалевым тоже исчезли в чаще.
Охотники ушли. В лагере оставались Александра и Аксентьевы. Нам с Лизой и Зудихиным пора идти за дровами. Я сказал: «Пора» и глянул на Лизу. Она была бледна как снег. Нам с Владимиром Лиза ничем помочь не могла.
— Что с тобой? — встревоженно спросил я. — Перегрелась?
— Н-не знаю... м-может... — неуверенно проговорила она. — А может, из-за рыбы...
— Плохо переносишь рыбу? — догадался я.
— Д-да, — созналась Лиза. И тут же добавила. — Но ты не думай, не всегда. И ненадолго. Это скоро пройдет... Я полежу, ладно? А потом приду.
Я махнул рукой. И она хочет быть первой?..
Я не выдержал.
— Карлыч, — позвал я.
Зудихин обернулся.
— Карлыч, поведай миру, что тебе сказала Татьяна?
— Когда? — настороженно спросил Владимир.
— Позавчера. На пляже.
— Она... — Владимир неожиданно запнулся и продолжил, точно уверяя себя. — Нет! Никому не скажу. И тем более, тебе.
«Почему — тем более, мне? — думал я. — Выходит, все, что она сказала, каким-то образом связано со мной?» Да нет, ерунда, просто случилось объяснение, Татьяна сказала, что не хочет в очередной раз становиться любовницей, и всё! Зудихин обиделся, и...
Глупо! Слишком просто. Не может жизнь быть настолько простой. Здесь кроется что-то другое. Но что? Если б я писал роман о нашем пребывании на острове, то придумал бы, что Шарова влюбляется в главного героя, и потому дает своему бывшему кавалеру от ворот поворот. По крайней мере, в этом есть какая-то интрига. Но главный герой об этом ни в коем случае не должен догадываться. А в жизни... Да бог знает, что может быть в жизни? Вдруг на самом деле Татьяна заявила, что не хочет быть любовницей Владимира. И всё тут! А Карлыч обиделся. И всё, и нечего усложнять.
— Мне иногда кажется, что зря мы с тобой, Серега, землю рыли, — вдруг сказал он. — В смысле, песок. Холодильник пуст, словно карман моего пиджака. На завтрак и, видимо, на обед — всё та же рыба, добытая из просторов Тихого океана трудягой Феликсом. ...Кстати, я мог бы взять его к себе. Хороший парень!
Зудихин проговорил фразу точно мимоходом, и я не понял, послужит ли она толчком к действию.
Мы продирались через дикие заросли, отыскивая сухару.
— Вон! — крикнул Зудихин, устремляя палец в самую чащу. — Видишь, Серега?
Теперь и я разглядел едва возвышающуюся над зеленью деревьев с неизвестными названиями безлиственный ствол, и пошел вперед, врубаясь в поросль. Сзади Карлыч нес пилу и топор.
Мы вгрызлись в тело сухары. Спустя минуту Зудихин, продышав: «Ух, жар-ко!», сбросил рубашку. На его предплечьях ходуном ходили мускулы. Я тоже взмок, но раздеваться не стал — на всякий случай, чтобы, не дай бог, не сгореть. Вскоре пилу стало клинить.
— Стоп! — сказал Зудихин. — Я его подам назад, а ты тащи пилу.
Он уперся в ствол, крякнул, и пила освободилась. Я выдернул ее и бросил:
— Хорош, Карлыч, отпускай!
Зудихин, покраснев от натуги, ломал дерево.
— Бросай, Карлыч! — сказал я.
— А я что, по-твоему, делаю?
— Давай подрубим...
Но генеральный сделал последнее усилие, и сухара, в последний раз крякнув, сметая все на своем пути, ломанулась вниз. Зудихин чертыхнулся.
— Чего ты? — удивился я.
И услышал тонкий писк. Он доносился из кармана куртки Карлыча, висевшей на сучке ближайшего дерева. Зудихин достал сотовый, нервно поднес к уху.
— Алё!
Секунд пять спустя он побледнел, крикнул:
— Что?! Еду! Еду, говорю! С-сволочи!..
Карлыч опустился на только что сваленную нами сухару, сгорбился, шлепнул рукой по шершавому стволу и сказал:
— Ты видел, как оно падало? Красиво, да? Сегодня так же рухнул Всемирный торговый центр.
Я посмотрел на него как на сумасшедшего. Зудихин поднялся, положил тяжелую руку на мое плечо и произнес:
— Извини, братан, не получилось. Приходится сваливать. В Америке полный бардак — два небоскреба камикадзе какие-то подчистую снесли. Боюсь, у нас такая пойдет чехарда!..
Я не понял ничего, но пожелал:
— Ни пуха!..
— К черту! — коротко бросил Зудихин. — К черту такую жизнь! Посиди здесь, я сейчас Лизу пришлю. Если оклемалась, конечно. ...Будешь в Питере — звони.
— Может быть, — сказал я.
Зудихин махнул рукой и пошел по вырубленному мной коридору — в лагерь.
Итак, еще минус один. Жаль, что именно он.
...Я сидел на поваленном дереве и смотрел на удаляющуюся фигуру генерального директора. Он хотел отдохнуть. Он просто хотел отдохнуть. Развеяться. Не вышло. Дела настигли его даже здесь.
Зудихина уже не было видно, а я все смотрел на пустой коридор. Я не знал, сколько времени прошло, прежде чем напротив меня появилась фигурка в потерто-синих джинсах. Лиза шла быстро, почти бежала.
— Сережа, что случилось, Сережа?! — она почти задыхалась.
— Сядь, — я похлопал рукой по сморщенной коре. — Успокойся.
— Нет, ты мне скажи!.. — требовала Лиза, стоя напротив — руки на бедрах.
— Сядь, — повторил я.
Она села рядом и бросила нетерпеливо:
— Ну?!
— Я толком ничего не понял. Похоже, в Америке взорвали два небоскреба. Зудихин испугался за бизнес. И свалил. Вот и все. Давай работать.
Мы пилили это чертово дерево молча и не глядя друг на друга. Наконец, Лиза спросила:
— Как думаешь, он Татьяну с собой возьмет?
— Вопрос в том, поедет ли она, — сказал я.
Лиза бросила пилу и глянула на меня.
— Думаешь, не поедет? Ей что, не нужны деньги?
— По-моему, она просто устала продаваться. Она хочет просто жить.
— Хочет жить и не продаваться? Сил не хватит, — возразила Санина.
Спорить с ней не хотелось, и поэтому я решил поиграть словами:
— Я же сказал: она хочет жить просто.
— Ну если только так, — сдалась Лиза.
— Пилите, Шура, пилите, — сказал я. — Хочешь жить хорошо — пили.
Комель допилили молча. Небо внезапно помрачнело, мы заработали быстрее, но Санина, задыхаясь, проговорила:
— И все-таки... я... надеюсь... что она... не будет... дурой... и...
— Работай, — недовольно отозвался я. — Не будь дурой.
— Спасибо! — скривилась Лиза и замолчала.
По листве застучал дождь. Боясь, что дрова вымокнут, я взвалил комель на плечо и, пошатываясь, побрел к лагерю. Лиза, спотыкаясь, тащила второе бревно. Я сбросил комель возле хижины номер два и помассировал правое плечо. Санина опустила свою ношу, похрустела пальцами и, поймав мой взгляд, кивнула на море. У кромки воды стоял Зудихин. В нашу сторону быстро направлялся белый катер. Когда он ткнулся в песок острым носом, все оставшееся в живых население лагеря выстроилось возле песчаной границы. Это начинало становиться ритуалом. Каждый стоял и думал: «А кто следующий?».
Зудихин обернулся, обвел взглядом всех стоящих на берегу, развел руками и проговорил:
— Извините, братва. Бизнес, мать его!.. Семь лет без отдыха. А!..
Он махнул рукой, перешагнул через белоснежный борт, и катер, взревев, отчалил. Сквозь рев мотора я услышал:
— Серега, береги Лизу, слышишь! Тебе с ней жи-и-и...
— Дурак! — зло бросила Санина. — Не мог напоследок не повыкаблучиваться!..
— ...Пилите дальше, — отрывисто сказал подошедший к нам с Лизой Ларионов. — Пока дождь совсем не разошелся. Мы разрубим.
И мы с Лизой пошли по коридору к сваленной сухаре. Феликс прав: нам нужны дрова. Нам нужно много дров, несмотря на то, что нас меньше еще на одного.
К вечеру о Зудихине уже никто не вспоминал. Так, должно быть, не вспоминали о пропавшем товарище в каком-нибудь первобытном племени. Исчез, и — всё, как не было, значит, это угодно богам, выходит, так нужно.
К ночи дождь совсем разошелся. Под перестук падающих капель я уснул почти мгновенно.
Утро началось с пения птиц. Даже не выходя из хижины, можно было с уверенностью сказать, что погода хороша. Я оделся, поворошил в очаге остывающие угли и выглянул наружу. Надо мной высоко — не добраться — висело чистое небо, но под ним — на траве — блестели еще капельки воды, в которых отражалось то самое синее-синее небо. «Свежо, — подумал я. — День обещает быть. День обещает...» Что обещает день — я недодумал. Пора было работать.
Мы сидели у очага и потягивали рододендроновый чай, заваренный Феликсом. Огонь уже умирал. Он судорожно дышал, то показывая красное горящее горло, то сжимая почерневшие, покрытые белесым пеплом губы. И Феликс, и даже вечно сумрачный Москалев не отрываясь смотрели на огонь. И только Лиза, отвернувшись от очага, то и дело косилась на распахнутую дверь.
Тишина казалась умиротворенной, и ее мир лишь изредка вспарывал хриплый вскрик погибающего огня, умоляющего о пище. Но никто не шевельнулся на эту мольбу. И тогда огонь в последний раз вздохнул и погас.
И, точно дождавшись гибели огня, в хижину влетела Гаврилина — с расширенными от страха глазами — и завопила почти с порога:
— Там... скорпион! Я сама... Я едва сбежала...
Я живо представил гонящегося за Александрой огромного членистоногого. И не смог сдержать улыбку: с такими длинными ногами соперничать сможет разве что ягуар...
— Скорпион... — хмыкнул в сторону Москалев. — Это в тропиках-то!..
Лиза вопросительно посмотрела на меня, точно приглашая в арбитры.
— Всякое может быть, — уклончиво сказал я. — В литературе, кажется, были упоминания... Тем более, что пустыня — рядом.
Я говорил это с видом знатока — будто видал скорпионов десятками, а на деле... Встречал однажды в горах Средней Азии, на выжженном солнцем подзоле. Длиной с кисть руки, желто-прозрачный, он казался вылепленным из какого-то медузоподобного вещества и внушал неимоверное отвращение. Не ужас и даже не страх. Отвращение. Но когда это древнее пресмыкающееся выгнуло полумесяцем острый хвост...
Меня передернуло. Встречаться со скорпионами не хотелось. Я не собирался никого пугать. Но географы и путешественники на самом деле встречали в тропиках животных-мигрантов из пустынных областей. Бог знает, зачем и каким образом пустились в долгий путь скорпионы. Почему им не жилось в привычной среде обитания? Быть может, уходили от конкуренции, думали, что уж на новом-то месте развернуться и наконец-то заживут... Господи, вот так и рождаются мифы и сказки! Какой может быть разум у скорпионов? Сплошные инстинкты — нападения и самосохранения.
— Пойдем, — сказал я Гаврилиной, — посмотрим.
В конце концов, чего я на нее злюсь? Мне с ней не жить. И даже не крестить детей. Так может, не стоит портить себе нервы ненавистью? Тем более, Гаврилина — и это я знал точно — скоро исчезнет с острова.
— Нет!.. — испуганные глаза девушки встретились с моими.
— Боишься, — спокойно констатировал я.
Александра не ответила. Ну и ладно, и бог с ней. Не очень-то и хотелось связываться с ядовитым членистоногим.
— Я не знаю, есть ли здесь на самом деле скорпионы, но с этого момента — ходить еще осторожнее. Понято? — спросил Казаркин.
— Ясно, — сквозь зубы бросила Лиза.
У меня появилась догадка — довольно, правда, смутная — кто покушался на наши припасы несколько дней назад. Это действительно могли быть грызуны — какие-нибудь суслики, сурки, песчанки... Если уж сюда из пустыни добрались скорпионы...
«Гиблое место», — думал я. Любая рана в этом сыром краю тут же начнет гнить. А если добавить к этому еще и болотный гнус...
Ощущение ирреальности, появившееся у меня в самом начале путешествия, не проходило. На этом затерянном в Тихом океане острове причудливым образом уживался животный и растительный мир умеренного, субтропического и тропического поясов. Хотя, нет, фауна здесь все-таки скудна. Сказывается изолированность территории. Но вот флора... Влажные леса с бамбуками, лианами и густым подлеском — это тропики, а хвойные и рододендровые на островных вершинах — тайга, умеренный пояс. Впрочем, сюда вмешивается еще и высотная поясность.
Мне показалось, что Господин распорядитель (а почему, собственно, он? — должно быть, сознание «винит» во всем его, потому что он в кадре, а остальные устроители — за) специально выбрал этот странный остров с запутанной природой, чтобы сбить нас с толку, чтобы мы не знали, чего ждать здесь — тропических ливней или иссушающего солнца.
— Какая опасность может еще нам грозить? — подал голос Казаркин и уточнил. — Наводнение? Хищники? Змеи?
— Змеи — безусловно. Может, еще и какие-нибудь ядовитые пауки... — сказал я. — Мошка. Хищники.
— Какие конкретно? — это уже Москалев. Судя по краткости реплик он действительно — бывший «оборонщик».
— Увидим, — отозвался я — так же кратко.
Нашими врагами могли оказаться и гепард, и тигр, и ягуар.
Феликс вернулся к обеду, «завалив» еще одного козла. Намечался пир.
Ларионов колдовал над шашлыками из козлиного мяса. Он замочил их с какими-то травами и даже, кажется, с молодыми побегами бамбука, потом стащил к океану огромный плоский камень, тщательно его вымыл и снова отнес обратно.
— Зачем? — поинтересовалась Гаврилина.
— Мясо, Сашенька, тем более, козлиное, отбивать надо, — нравоучительно заметил он.
Гаврилина вспыхнула, точно Феликс уличил ее в том, что она не умеет готовить. Хотя, похоже, это и на самом деле было так. Ларионов колдовал долго, почти до вечера.
Мы валялись на песке. Солнце уже не так жарило. Лиза, сорвавшись с места, устремилась к океану, крикнув на бегу:
— Сережа, догоняй!
Мы плюхнулись в воду почти одновременно. Я догнал ее, хотел — в шутку — утянуть под воду, но Лиза вырвалась и перевернулась на спину. Она блаженствовала. Она даже закрыла глаза. Океан качал ее, как мать качает в люльке ребенка. Я плавал вокруг, завороженно глядя на Лизу.

Кажется, мы уже вжились в остров. Дни шли чередом, даже, наверное, чередой — нескончаемой, чуть-чуть нудной. У меня возникло ощущение, что я ем пресную пищу — три дня подряд, и лишь на четвертый мне подают острейшее блюдо, а потом снова — преснятина. До нового четвертого дня.
15 сентября «съели» Аркадия Аксентьева. Мы лежали на песке, подставив себя под яркие тропические лучи. Александра задумчиво перебрасывала из руки в руку восемь темных и восемь светлых галек. Олеся, лежа на спине, щурилась в безоблачное небо. Казаркин, сидя на корточках, курил, всматриваясь в спокойный океан. Лиза, примостившись рядом со мной, держала на коленках кепку Феликса. Посмотрела на меня ожидающе.
— Кто? — спросил я.
— В порядке поступления, — ответила бывшая комсомолка Лиза Санина. — Сначала — Гаврилина. Потом — Аксентьев.
Олеся перекатилась на живот и полным не то боли, не то сострадания взглядом уставилась на лежащего напротив мужа. Аркадий поправил очки и отвел взгляд. Я разложил на ладони гальки, подумал — всего секунду — и выбрал темную.
Лиза передвигалась по кругу на коленках, держа перед собой черную кепку Ларионова. Со стороны могло показаться, что она собирает милостыню. Когда последняя галька упала на дно, Санина села в центр круга, выгребла из кепки «шары» и медленно, с достоинством разложила их по двум кучкам.
— Черные — три, — объявила она. — Белые — соответственно, пять. Гаврилина Александра Александровна остается.
И Лиза выразительно посмотрела на Аркадия. Потом — на Олесю. Она будто смаковала процесс «съедания», и мне это было неприятно. Аркадий поднялся, отряхнул песок с колен и побрел к хижине. Олеся сорвалась с места и, не обращая внимания на прилипший к ней песок, бросилась за мужем. Александра вдруг взвизгнула и, слегка отбрасывая в стороны длинные загорелые ноги, понеслась  к океану. Я лениво следил за плещущейся возле берега девушкой, потом отвел взгляд, перевернулся на спину и, как совсем еще недавно Аксентьева, сощурился на чистое яркое небо.
Минуты две спустя из хижины обнявшись вышли Аксентьевы. Они шли, влюбленно-грустно глядя друг на друга. К острову уже направлялся белый катер, казавшийся на тропическом солнце еще более ослепительным. Катер спешил, будто желая сократить минуты прощания. Аксентьевы стояли на берегу, Олеся гладила полной загорелой рукой худое плечо мужа, и говорила, говорила, видимо, успокаивая, а он то и дело поправлял очки и косился на приближающийся неумолимо катер...
Гаврилина вышла из океана. Она вся светилась. Она не двигалась — летала, парила, плыла, не желая осознавать, что все равно — обречена.
Если еще две недели назад мы просто обживались, полной грудью вдыхали тихоокеанский воздух, пахнущий зеленью, морем, песком.., то сейчас воздух пах деньгами. С каждым днем, с каждой минутой этот запах становился все отчетливей. Он уже перебивал мокрый запах песка, соленый — океана. Он перебивал даже запах ночи и преджелание любви. Этот запах перебивал все остальные. И мне в какой-то момент стало страшно оттого, что запах денег, запах наживы войдет в легкие, в мозг, в кровь, отравит меня всего, и тогда... Что — тогда, думать не хотелось.
Казалось, мы не думали о тех, кого «съели». Что ж, наверное, это логично. О только что съеденной пище думаешь, пока перевариваешь ее. А потом — забываешь.
Казаркин с Москалевым, по обыкновению, с утра ушли проверять сеть. Они выбрасывали рыбу на берег, та прыгала по песку, пытаясь добраться до воды, а рядом прыгала Олеся, ловя и отшвыривая ее на окраину пляжа.
— Мальчики-и, чи-истить ры-ыбу-у! — прокричала она с хохляцким или даже с почти одесским акцентом.
— Мальчикам больше заняться нечем! — проворчал я.
Из хижины номер три вышаталась сонная Александра, смачно потянулась и пошла по дорожке к озеру. Я сплюнул. Если учесть, что разжечь очаг Гаврилина сама не в состоянии, а рыбу чистить нужно прямо сейчас, поскольку голод уже просыпается, то и рыба, и очаг — на мне. Ну хорошо, на нас с Олесей. На Москалеве с Казаркиным — охота, рыболовство, на нас с Лизой — дрова. Кухня — на Олесе с Александрой, которая скоро, похоже, нас покинет.
Слегка заморосило. Отброшенная Олесей рыба уже не двигалась. Лишь одна особь судорожно подергивала хвостом, но было очевидно, что делает она это из последних сил. Я сбросал будущий завтрак в котелок и пошел — подальше от пляжа.
— Сергей Вячеславович! — звонко крикнула вслед Олеся. — Погодите меня, я только нож возьму.
...Мы сидели на корточках и чистили рыбу. Прошло почти полторы недели с момента «кораблекрушения», а я не знал об Олесе почти ничего.
— Жалеешь? — спросил я.
— Что Аркадия?.. — она запнулась. — Да нет... Жаль, конечно... Хотя... Все так и должно было случиться.
Рука с ножом опустилась, и несколько секунд Аксентьева сидела, глядя в одну точку — в одной руке нож, в другой — недочищенная рыбина. Наконец, Олеся едва слышно вздохнула и снова начала счищать серебряную чешую.
— Говорила я ему: зачем? — всё бесполезно. Заладил: давай попробуем, вдруг?..
— Вам так нужны деньги?
(Странный вопрос!..)
— На операцию. У него катастрофически падает зрение, и...
— Неужели нельзя было по-другому? — удивился я. — Ведь есть же благотворительные фонды, наконец!..
Аксентьева горько усмехнулась. Непривычно было видеть ее, хохотунью, такой... Она казалась удрученной, но в ней, тем не менее, чувствовалась внутренняя сила. Я видел, что эта женщина для мужа способна свернуть горы. И она, точно подтверждая мои мысли, произнесла:
— Надеяться нужно только на себя, — так учила меня мама.
— Все образуется, — сказал я.
— Вряд ли, — отозвалась она. — Хотя, конечно, всяко бывает... Не жалейте меня...
Она резво поднялась, подхватила полную рыбы кастрюлю и направилась к океану. Промыла улов в нескольких водах и понесла к очагу.
Вскоре на уличном очаге варилось подобие ухи — наваристый бульон с рыбой. Варилось, несмотря на то, что в холодильнике оставалось мясо. Рисковать Лизой я не хотел, поэтому сказал при всех:
— У Елизаветы Юрьевны на рыбу — аллергия. Поэтому я прошу вашего разрешения отдать ей кусок мяса.
Лиза едва заметно вздрогнула и взгляд ее рывками двинулся по сидящим возле очага. Я тоже следил за выражением их лиц. Гаврилина боролась с собой: меня она терпеть не могла и была бы против... но этим она только повредила бы Лизе. И Александра металась, пытаясь понять, какое чувство в ней сильнее: враждебное — ко мне или дружеское — к Лизе? Олеся в задумчивости пересыпала песок из ладони в ладонь. Лицо Казаркина было бесстрастно. На губах Москалева появилась и застыла презрительная ухмылка. Расклад понять было невозможно.
Первым заговорил Феликс.
— А почему бы и нет? — нарочито беспечным голосом произнес он. — Я не против.
— Пусть, — сказала Олеся. — Что ж, человек помирать должен?
— Если знает, что рыбу нельзя, нечего было сюда ехать! — зло высказался Москалев. — Я — против!
«Если мы его не остановим, он пойдет слишком далеко», — подумал я и почти незаметно, глядя на Лизу, мотнул головой в его сторону. Расклад по-прежнему был неясен. За — трое. Против — один. Оставались, по сути, Казаркин и Гаврилина. Если они оба скажут: нет...
— Нет, — отрезал бывший полковник. — Москалев прав.
Слово было за Александрой. От нее зависело всё. От нее зависела Лиза.
— Я — за, — тихо сказала Гаврилина и уперла взгляд в песок.
— Не понял, — с нажимом произнес Казаркин. — Четче.
— Я — за то, чтобы разрешить, — раздельно проговорила Александра.
Бывший полковник пожал плечами и сказал:
— Подчиняюсь.
Лиза, до этого не издававшая ни звука, облегченно вздохнула и, посмотрев на меня, кивнула в сторону выхода. Я поднялся. Кажется, предстоял неприятный разговор.
Санина быстро шла по песку, направляясь к северо-западному краю пляжа. Она двигалась так быстро, что я не мог ее догнать. Наконец, Лиза остановилась возле береговой пальмы, спрятала руки назад, прислонилась к ней спиной и стояла, чуть подавшись вперед, поджидая меня. Ее поза не предвещала ничего хорошего. Подойдя ближе, я заметил стальной блеск ее глаз.
— Ты с ума сошел? — поинтересовалась она. — Ты меня подставить захотел? За все, что я для тебя сделала и, может быть, сделаю?
Она сыпала вопросами и не давала мне отвечать. Я едва дождался, пока ее вопросы иссякнут. Мне нужно было не оправдываться. Мне нужно было нападать.
— Ты хочешь загнуться? — начал я. — Ты хочешь, чтобы три миллиона достались Казаркину? Или Москалеву? Ты хочешь...
— Про Казаркина — не надо! — отрезала Лиза.
Да, здесь я переборщил. Похоже, бывший полковник был ее головной болью.
— Ладно, проехали! — сказала наконец она. — Забыли. Пошли.
Лиза взяла меня за руку, и мы побежали, увязая в песке. Должно быть, со стороны мы были похожи на детей, резвящихся на пляже и впервые увидевших море.
Аксентьева, ушедшая к холодильнику за мясом, вернулась тут же — без него. Гаврилина, следившая за огнем в очаге, глянула на Олесю и даже привстала. Я поймал ее встревоженный взгляд.
— П-пойдемте, — споткнулась Аксентьева.
— Что случилось?!
Лиза уже выбегала из хижины. Когда вышли мы, она, задыхаясь, неслась по песку — к холодильнику. И остановилась как вкопанная. Сооружение, в котором хранились все наши запасы, было сломано. Даже не сломано — разворошено, разметано. Камни валялись в радиусе трех метров, холодильник был засыпан песком и завален камнями.
К холодильнику из леса тянулась цепочка крупных кошачьих следов. Разрушить холодильник мог ягуар. Или гепард. Значит, хищник подходил к лагерю совсем близко. До конца нашего пребывания на острове оставалось чуть меньше месяца. Робинзон Крузо рассчитывал на более долгий срок, и потому обосновывался обстоятельнее. К тому же он жил на острове почти один, и загородка, спасавшая его от хищников, была для него явно не лишняя. А для нас? Может, и нам стоит подумать о заграждении? Но не слишком ли это большая работа, и стоит ли она свеч? Вопросов было больше, чем ответов, но подумать стоило.
Лизино замешательство длилось недолго. Уже спустя минуту или даже меньше, она опустилась на колени — прямо на мокрый песок, и начала разбирать завал. Мы стояли и смотрели на нее.
— Зачем? — спросил я.
На мой взгляд, это была совершенно бессмысленная затея — все наши припасы наверняка в таком состоянии... Но рядом с Лизой опустилась Олеся, и они вместе, с трудом ворочая камни, принялись очищать завал. Казаркин скомандовал:
— Ларионов, за тобой — рыба, за Москалевым и мной — мясо. Исполняйте!
И они исчезли. А я, хоть затея девчонок и казалась мне бесполезной, подошел к ним. Лиза подавала мне камни покрупнее, Олеся — помельче, а я аккуратно складывал их в сторонке.
Вскоре среди желтого песчаного месива появились куски козлиного мяса, добытого недавно Феликсом. Олеся бережно, точно археолог осколки древней вазы, взяла их в ладони и понесла к океану. Вошла в воду и начала смывать с мяса налипший песок.
Она промывала куски долго, почти полоскала их, а я стоял и смотрел, как завороженный, на мелькающие полные руки Олеси. Зачем Аксентьева это делает? Ведь мужики уже ушли на охоту... Рыбу-то, по крайней мере, Ларионов должен добыть, и довольно скоро... Я со времени осмысленного детства старался не делать работу, которую считал бесполезной.
— Ты будешь помогать или нет?! — раздраженно проговорила Лиза.
— Буду, — отозвался я.
— Тогда вычерпывай песок.
— Не легче ли сделать рядом?.. — поинтересовался я.
— Не легче! — отрезала Санина, продолжая работать.
Я пожал плечами, опустился напротив нее на корточки, и мы вместе стали вычерпывать из ямы мокрый песок. Возле нас появилась Гаврилина, от имени Олеси позвала обедать. Голод просыпался, но мы не могли оторваться — просачивающаяся океаническая вода быстро свела бы все наши усилия на нет.
Лишь часа через полтора мы завершили кладку и вернулись в лагерь. Мужиков еще не было.
— Закончили? — поинтересовалась Олеся, разливая по чашкам слабенький бульон со спасенными ею кусками мяса.
— Нет еще, — отозвалась Лиза.
Я удивленно посмотрел на нее.
— Оградку нужно еще сделать. На всякий случай, — снизошла она до объяснения.
Наверное, сейчас она была права.
Мы закончили ограду возле холодильника лишь к вечеру. Лиза растянулась на песке, подставив стройное и почти шоколадное тело близоруко глядящему в океан, уже неяркому солнцу. Повернув голову, предложила:
— Сережка, давай обкупнемся?
И эта фраза напомнила мне детство, небольшой городок Североуральск, невеликую речку Колонгу; такую же коротко стриженную, но только русую девчонку Маринку, которая, тоже лежа на берегу, говорила:
— Сережка, давай обкупнемся?..
Мы плыли на спине, и точно так же, как некогда Колонга, качал нас Тихий океан. Лиза перевернулась на живот и поплыла вдоль берега. Она медленно выбрасывала вперед гибкие руки, взвихривала ногами воду и, если бы у нее были длинные светлые волосы, я, наверное, поверил бы в существование русалок.
Проплыв метров пятьдесят, Санина повернулась набок, звонко крикнула:
— Догоняй! — и быстро-быстро заработала ногами.
Как в детстве, как за Маринкой, погнался я за ней. Ту — догнал, обнял, мы припали друг к другу, осторожно потянулись губами, а потом впились и целовались до крови. Ту я догнал, эту — не смог. Я уже почти схватил ее, но Лиза, точно медуза, выскользнула из рук и резко повернула к берегу.
...Она шла к лагерю, и в капельках блестевшей на ее смуглом теле воды отражалось догоравшее тропическое солнце.
А потом пришло 1 октября — День прихода катера. И снова нужно было выбирать. Светило солнце. Мы сидели возле уличного очага. Феликс, как всегда по Дням прихода катера, колдовал над чаем. Заварка закончилась, мы пили рододендровый чай. Он горчил, но горчил совсем не так, как чай в пачках. Это была горечь выбывающего. Кто — на этот раз?
Пили молча. Нарушать ритуал не рисковал никто. Мы сидели у догорающего костра и пронзительно смотрели друг на друга, точно пытаясь определить самые тайные мысли. Я не собирался называть фамилию претендента. Я помнил фразу, повторяемую полицейскими в западных боевиках: «Всё, что ты скажешь, может быть использовано против тебя». Я знал, что эта фраза годится не только при задержании. Эту фразу я частенько повторял про себя, если не был уверен в собеседнике. «Всё, что ты скажешь, может быть использовано против тебя». Назвав фамилию, я автоматически получал в его лице врага. В мои планы это не входило. Поэтому я ждал. Поднялся Казаркин. Он обвел сидящих у очага тяжелым взглядом. Шрам на скуле покраснел и набух.
— Исходя из тактических соображений... — начал он, поперхнулся и продолжил не в такт, — предлагаю отправить на корабль...
Тишина. Полная. Только вскрикнула где невдалеке птица.
— ...Гаврилину Александру Александровну.
Лиза встревоженно посмотрела на полковника... обвела настороженным взглядом сидящих у потухшего очага и прерывающимся голосом спросила:
— Другие... предложения... будут?
— Казаркин, — почти лениво проговорил Феликс.
Полковник удивленно посмотрел на Ларионова. Такого нахальства он явно не ожидал. Он даже слегка наклонил голову, точно не поверил своим ушам и ждал повторения. И Феликс, очевидно, чтобы уважить полковника, произнес еще раз:
— Казаркин.
— В порядке поступления... — заторопилась Лиза. — Гаврилина...
Пока Феликс раздавал гальки, я старался понять расклад. (Кажется, это становится навязчивой идеей ...) Против Александры должны выступить Казаркин... Москалев... Как поведет себя Аксентьева, я не предполагал. Против полковника совершенно точно будут Александра а куда ей деваться?), Лиза, наверняка Феликс... В общем, все зависело от Олеси. Она могла кинуть черную гальку Александре, чтобы укрепиться на кухне. Такой ход вполне возможет, если учесть, что Лиза терпеть не может готовить.
И, когда Санина пошла с кепкой Феликса по кругу, я не сводил взгляд с Олеси, будто невзначай подбрасывая на руке черную гальку. И Аксентьева кивнула. Впрочем, до конца я в этом не был уверен.
— Гаврилина — четыре «черных», — зло объявила Санина. — Прощай. Мне жаль...
Я знал, что Лиза говорит правду.
Александра шла не оглядываясь. Она оглянулась у самой кромки берега, у самого катера. Испепеляюще глянула на меня, и вместе с катером исчезла в океане.
Каждое четвертое утро к берегу причаливал зловещий белоснежный катер. Он был похож на хищника, поджидающего очередную жертву. Или, точнее, мифического дракона, от которого нужно было откупаться живыми людьми. Сегодня двадцать второе сентября. Катер придет завтра.
Любой спектакль должен быть хорошо срежиссирован. В том, что эта экспедиция — спектакль, у меня сомнений уже не было. Но спектакль странный, в режиссуру которого активно вмешиваются актеры. Следом за Гаврилиной Александрой Александровной по замыслу организаторов должен отправиться я. Однако в мои планы это не входило.
Лиза металась, как привыкший к свободе зверь, внезапно попавший в клетку.
— Что-то делать! — нервно твердила она. — Мы что-то должны делать!
— Не понял, — сказал я. — С чем?
— Не с чем, а с кем! — недовольно, почти зло, отозвалась Лиза. — С Казаркиным.
— А что с ним?..
Я задал этот вопрос ради проформы, прекрасно поняв, чего боится Лиза. Она чувствует, что ситуация выходит из-под ее контроля, и Лизу это бесит.
— «Что-что»! — передразнила меня она. — Вторым ушел Зудихин. Ладно. Случайность. Допускаю. Полковник должен был уйти третьим. Вместо него уходит Аксентьев. Я думаю: «Уж четвертым-то...» Но четвертой уходит твоя Гаврилина!
— Почему «моя»? — попытался я вклиниться в поток Лизиных мыслей вслух.
Но Санина не обратила на мой вопрос абсолютно никакого внимания.
— Ты понимаешь?.. Нет, ты понимаешь, чем это грозит?
— Чем?
— Ты дурак? — вскинулась Лиза.
— Прикидываюсь! — разозлился я.
— Ладно, — внезапно остыла она. — Но неужели ты не понимаешь, что, чем дальше, тем нейтрализовать его будет сложнее?
— Москалев и Ларионов не дураки, — возразил я. — Им сильный конкурент не нужен.
— Это ты голосовал против Гаврилиной? — сообразила Санина.
— Нет, — соврал я.
Лиза подозрительно посмотрела на меня, но в подробности вдаваться не стала.
— Следующим валим Казаркина, — сказал я, чтобы успокоить ее. — Аксентьева, боясь за свою шкуру, будет не против. Мы с тобой тоже — за. При таком раскладе — трое на трое. Нам нужно заполучить Ларионова или Москалева.
— Феликса, — проговорила, как выстрелила, Лиза.
В воздухе носилась какая-то гнусь. С розового неба спускались сумерки. Чаща кишела звуками — каким-то стрекотом, шорохами, отдаленным воем.
— Пошли, — сказал я. — Мы подозрительно долго.
— Кому какое что? Для них мы — влюбленная парочка, жаждущая уединения.
— На виду у десятка телекамер, — продолжил я. — Предположим, наши поверят. А зрители?
— Эй, вы! — с вызовом крикнула Лиза и помахала рукой невидимым зрителям. — Хотите любви? Нате!
Покачивая бедрами, она грациозно подошла ко мне и медленно, точно смакуя, обвила гибкими руками мою шею. Заглянула в глаза и припала губами к моим губам. Все-таки она была неплохой актрисой.
— Ну что, вы этого хотели? Этого? — с вызовом спрашивала она позже, чуть приседая, поворачиваясь во все стороны и хлопая ладонями по коленкам.
На меня ей, кажется, в этот момент было наплевать.
— Пошли, — проговорила, наконец, она. — Достали меня все эти жучки...
Должно быть, она имела в виду телекамеры.
От скал мы свернули к озеру. Лиза прошла по мосткам, встала на коленки и стала внимательно рассматривать свое отражение, будто видела не себя — кого угодно, только не себя. Потом, не вставая с колен, обернулась и подняла на меня  серые глаза. В них мерцала мольба. Она была еле заметна в стальном блеске глаз, но я ее видел. Наверное, даже не видел, а чувствовал, ощущал кожей, всем телом.
— Скажи, Сережа, я что, совсем уродина? — выдавила она.
— Не ерунди! — отозвался я.
— Тогда какого черта меня ненавидят?
Я не мог понять ее логику. Значит, сейчас в ней говорила женщина.
— Кто тебя ненавидит?
— Все!
— Если женщины... — продолжал я, — то они ненавидят тебя за красоту, а если мужики... За то, что ты не принадлежишь им. Что не они тебя выбирают, а ты — их.
— Самолюбие ваше гребаное, — вытолкнула из себя Лиза. — Но ты неправ. Здесь что-то другое. Что-то другое... Что?
Последнее слово из нее вылетело, как вылетает с шипением воздух из продырявленной велосипедной камеры. Я пожал плечами. Как раз сегодня мне не хотелось быть психологом.
— Проехали, — сказала Лиза. — Значит, я все-таки не уродина? Что ж, это радует.
Навстречу нам с кастрюлей в руке шел Феликс. Должно быть, за водой для вечернего чая. Мы с Лизой глянули друг на друга и, демонстративно обнявшись, продефилировали мимо. Лиза на ходу бросила:
— Кто должен быть вторым, будет пятым.
— Понял, — отозвался Феликс.
Но было неясно, принял ли он это как руководство к действию. Едва Ларионов скрылся из виду, Санина сбросила мою руку со своей талии.
— Хорошего помаленьку! — сказала она и устремилась вперед.
Нет, иногда я ее положительно не понимаю!
Прожив на острове две недели, мы почти не замечали его красот. Когда не было хозяйственных забот и дождя, купались и загорали, но забот с каждым четвертым днем появлялось все больше и больше. Каждое четвертое утро к берегу причаливал зловещий белоснежный катер. Он был похож на хищника, поджидающего очередную жертву. Или, точнее, на мифического дракона, от которого нужно было откупаться живыми людьми. Сегодня — двадцать второе сентября. Катер придет завтра.
Любой спектакль должен быть хорошо срежиссирован. В том, что эта экспедиция — спектакль, у меня сомнений не было. Но спектакль странный, в режиссуру которого активно вмешиваются актеры. Все построено по классическим художественным канонам. Напряжение растет с каждой страницей. Развязка наступит на тридцать шестой день. Сейчас мы — соратники. Но постепенно мы становимся жестокими соперниками. Но насколько — жестокими? Следом за Гаврилиной Александрой Александровной, по замыслу организаторов, должен отправиться я. Но в мои планы это не входит.
Все оставшиеся по обыкновению собрались в хижине номер один. Феликс по традиции заваривал чай, но это давно уже был не привычный черный, а горько-терпкий рододендроновый.
Феликс, вольно или невольно, обставлял наши «разборки» как ритуал, обрамляя мрачную картину изысканной рамкой. Уже все обнесены кружками, в кружке у каждого терпкой бурой жидкости осталось на дне, и мне кажется, что мы боимся допить последний глоток, потому что после него нужно что-то говорить. А говорить никому не хочется. «Старший по званию», похоже, что-то чувствует.
Он явно нервничает и, значит, способен совершить ошибку. Почему мы не использовали эту возможность раньше?..
Возле очага — в хижине номер два, потому что (хотел сказать — за окном) на улице снова дождь, — Казаркин, Аксентьева, Ларионов, Москалев и мы с Лизой. Она права — полковника нужно валить. Пора. И, по неписаным законам, установившимся на острове уже не помню, когда — выбирать выбывающего следует из двух кандидатур. С одной кандидатурой — ясно. Кто будет вторым? Юрия называть нельзя — голоса могут рассеяться, и мы ничего не добьемся. Феликса, в случае неудачи с Казаркиным, терять не хотелось. Хотя против него, скорее всего, будут лишь Казаркин с Москалевым, но Ларионов пока — наш союзник, и портить с ним отношения не хочется. Остается Олеся. И, когда мы допили горько-терпкий чай, Лиза произнесла одно только слово:
— Казаркин.
Полковник глянул на нее остро, шрам на скуле нервно задвигался. Капли по крыше хижины замолотили сильнее.
— Аксентьева, — сказал я.
Олеся посмотрела на меня удивленно-жалобно. Я развел руками.
Расчет оказался верен. Казаркину бросили четыре «черных». И два «белых». Кто кидал «белые», было яснее ясного — Москалев и сам полковник. Олеся, боясь за свою шкуру, бросила Казаркину «черный». Лиза, не сдержавшись, показала мне большой палец.
— Собирайтесь, полковник, — сказала она. — Ваш выход.
Это было эффектно. Хотя издеваться над поверженным противником...

...Когда нас осталось пятеро, когда один из нас должен был уйти, Лиза встала возле очага и, обведя ясными стально-серыми глазами присутствующих, проговорила — четко и откровенно:
— Я думаю, в кошки-мышки играть мы не будем. Кто следующий? Прошу высказываться.
Точно так же — четко и откровенно — сказал Москалев:
— Казаркина вы сожрали. А он был не в пример вам... На этот раз должен уйти слабейший.
И он выразительно посмотрел на Аксентьеву. Олеся отвела взгляд и ничего не ответила. Москалев посмотрел на остальных.
— Кто?
— Аксентьева, — отрубила Лиза.
— Она, — подтвердил Феликс.
Тяжелый взгляд Москалева уперся в меня. Артачиться не имело смысла.
— Да, — сказал я.
— Думаю, все ясно, — подытожил Москалев и посмотрел на Олесю. — Собирайся.
В груди Аксентьевой что-то заклокотало — не то в преддверии плача, не то перед криком обреченности. Она выскочила из хижины. Это не было жестоко, это было справедливо: слабый должен уйти.
К берегу торопился белоснежный могильщик.
В солнечном сплетении родилось тревожное ноющее ожидание, как в детстве — перед дракой с более сильным противником. Отношения наши с Лизой были странными, смутными. Я не мог понять, кто мы — просто соратники, или между нами пролегло нечто большее? Способна ли она предать меня? С какого момента она станет действовать в одиночку? Наше сотрудничество с каждым днем — неизбежно — должно ослабевать. Пока оно еще относительно сильно, но сколько раз успеет прийти катер, прежде чем каждый из нас двоих начнет играть свою игру? Один? Два?

Ларионов с Москалевым с утра ушли на охоту. К обеду вернулся только Юрий. Он молча бросил у очага пару птиц со свернутыми шеями.
— Где Феликс? — напряженно спросила Лиза.
— Разошлись, — коротко проговорил Юрий. — Сварите. Я голодный, как...
Он сглотнул слово вместе со слюной, стянул серую от грязи футболку и, скомкав, протер ею лицо. Швырнул в угол и, шатаясь, вышел из хижины.
Мы переглянулись. В Лизиных глазах я прочел то же самое подозрение, которое возникло и у меня.
— Поодиночке не ходим, — сказал я. — Без ножа — тоже.
Санина кивнула. Все оказалось намного серьезнее, чем я ожидал. Москалев становился опасен. Правда, все это могло существовать лишь в наших уставших головах. Подтвердить или опровергнуть наши мрачные предположения мог один только Ларионов. Но его не было.
Он появился в хижине минут через пять, осторожно поддерживая правую руку левой. Лиза бросилась к нему:
— Что?!
— К-кажется, руку сломал, — сцедил Феликс. — За листьями на вершину полез, ну и...
Он бросил на Москалева быстрый взгляд — почти незаметный, но я все-таки его перехватил.
— ...И сорвался, — продолжил он.
До хижины донесся знакомый звук мотора. Значит, на корабле уже всё знают. Не знаем, что случилось, только мы. Кого заберет катер? Раненого Ларионова? Ранившего его Москалева?
Катер ткнулся носом в песок. На пляже стояли Москалев и Ларионов. Они стояли друг напротив друга и смотрели — глаза в глаза. Наконец, левая рука Феликса дрогнула. Лицо скривилось от боли.
— Л-ладно... — выдавил он. — Видимо, действительно пора мне сойти с дистанции.
Ларионов обращался к нам с Лизой. Москалева для него, похоже, уже не существовало. И это еще раз доказывало, что между ними что-то произошло. Тем более, что Юрий не умел пользоваться бумерангом, а принес сбитых птиц именно он, а не Феликс. Значит, явно Москалев оставил его, раненного. Или... Или «помог» сломать руку. В любом случае Юрий слишком опасен, и от него нужно избавляться. А Господин распорядитель, похоже, вмешиваться не собирается. Напряжение всё растет, публика жаждет крови. И публика почти ее получила.
Феликс подошел к нам. Неловко, точно стесняясь (а может, в том была виновата сломанная рука?..), он пожал мою руку здоровой левой, потом стиснул острое Лизино плечо и сказал:
— Под моей кроватью... Возьмите, но только после того, как свалите Москалева. Вы должны его свалить во что бы то ни стало. Слышите?! Во что бы то ни стало!
— Знаем, — отозвалась Лиза. — Мы все знаем.
— Не все, — возразил Феликс. — Но вы поняли.
— Да, — сказал я. — Мы поняли.
— Тогда привет! Увидимся, — бросил он и, торопясь, направился к катеру.
Сейчас мы с Лизой должны еще сильнее сплотиться, ведь, как ни крути, все-таки она — женщина, существо изначально слабое, нуждающееся в мужской защите. Мы вышли из хижины и не сговариваясь, увязая в песке, побрели вдоль береговой линии. За холодильником, где заканчивался пляж и деревья подходили к самой воде, Лиза остановилась и присела на поваленную давнишним тропическим ливнем пальму. Я тоже присел — на корточки — напротив, но Санина протестующе помахала правой рукой, а левой похлопала по стволу. Я сел рядом и ощутил острое Лизино плечо.
— Неудобно, — проговорил я и обнял мою (или пока еще не мою?) девчонку.
Она не отстранилась. Меня не покидало ощущение, что телом Лиза почти моя, а душой... Я знал, чувствовал, что там, за океаном, за тысячами километров суши, в городе, который сейчас кажется мне абстрактным, у Лизы нет никого, кому могла бы принадлежать ее душа. Ее душа принадлежит ей одной, и больше никому.
— Он опасен, — сказал я. — Мы с тобой должны жить в одной хижине.
— Ты врешь самому себе, — отозвалась Лиза. — Но хорошо. Я согласна. Переезжай пока. Там видно будет.
За четыре с половиной недели, проведенные на острове, я подпривык, и уже не видел в нем ничего необычного. А теперь опять я погрузился в облако ирреальности. Мне казалось, что я переезжаю в Лизину квартиру, и мы будем жить мужем и женой — под оком десятков телекамер. Бред! Ирреальный бред (...точно бред может быть реальным...).
И снова, как в день отбытия Феликса, мы с Лизой, вроде бы независимо друг от друга, вышли из хижины и, увязая в песке, пошли к поваленной давним тропическим ливнем пальме. Мы опять сидели рядом, я попытался обнять Лизу, но она рывком сбросила с плеча мою руку, но так и не отстранилась.
Мы сидели, глядя на спокойный океан, на маячивший в отдалении корабль, на спешащий к острову катер, и меня не покидало ощущение, что сегодня Лиза прощается со мной, что нам больше не сидеть рядом, что...
— Всё! — сказала Лиза, поднимаясь. — За работу!
Она приоткрыла холодильник, глянула в него и снова задвинула крышку.
— Почти пусто, да и дров маловато. Не забывай, скоро нас останется двое.
— Сейчас рыбы наловлю, — откликнулся я, хотя что-то в солнечном сплетении мешало мне говорить.
Санина скривилась, но промолчала. Рыба ее явно не прельщала. Ей хотелось мяса.
— Пошли, — сказал я. — Уже идет катер, а Москалева мы пока не свалили.
— Что ж, — отозвалась Лиза. — Ты прав. Пошли.
Мы встали на пороге хижины номер два. И тут по крыше, по листве деревьев, замолотили капли. Они зашуршали по песку. Они были за нас. Внезапно заорал гром. Юрий вздрогнул, посмотрел в наши решительные глаза и сказал с твердой обреченностью:
— Я вас понял. Давайте не будем ломать комедию со жребием. Вас двое, я один. Я проиграл. Проигравший уходит. Если проигравший не уходит, его выносят.
Он подхватил свои немудреные вещички и, согнувшись, вытолкнул себя из хижины. Лиза дернула плечом, вероятно, «предвкушая» холодный водопад, но все-таки выглянула наружу.
— Пошли, — предложил я, — проводим.
Санина еще раз дернула плечом, но все-таки вышла из хижины и встала под прикрытием ближайшей пальмы. Собственно, с таким же успехом она могла стоять под прямыми потоками воды. Юрий шел, увязая в мокром песке. У самого катера он оглянулся и махнул рукой. Катер, взревев, понесся по бледно-коричневой воде. Мы остались одни. Лиза схватила меня за руку и потащила в хижину.
— Раздевайся, будем сушиться, — неуютным голосом не проговорила, а, скорее, продрожала, она и ушла в свой угол.
Я целомудренно отвернулся и уставился в стену напротив. По ней уже проложила дорожку струйка воды. Сперва тонкая, она становилась все шире, дотекла, наконец, до земли и стала подбираться к очагу.
Я выскочил наружу. Соскальзывая с гладкого ствола пальмы, я все-таки добрался до крыши хижины и глянул туда, где, по моим расчетам, открылась течь. Обнаружив едва заметную щелочку, через которую могла просочиться вода, я набросил на нее оставленную Татьяной куртку. На первое время, пока материал не пропитается водой, сойдет, а дальше...
Когда я вернулся в хижину, Лиза в моих сменных штанах, сидевших мешком на ее узких бедрах, и в белой футболке на голое тело, примостилась перед очагом и пыталась разжечь огонь. Вода все-таки просочилась между камнями и начала заливать очаг. Но я видел, что струйка понемногу ушла в землю. Наверное, точно так же в землю уходит кровь. Похоже, все-таки на время я ее остановил.
— Отойди, — сказал я.
— Я сама! — возмутилась Лиза. — Неужели ты думаешь...
— Отойди. А то совсем продрогнем.
Санина взглянула на меня стальными глазами. Кажется, стычка была неминуема. Но тут в очаге занялись дрова. Лиза показала мне кончик розового, в пупырышках, языка и протянула к огню скрюченные, в каплях, руки. Ее заметно трясло. От ее мокрой футболки валил пар. Просвечивали, соблазнительно выпирая темно-бурые соски.
Лиза поймала мой взлохмаченный взгляд, но ничего не сказала. Дым ел глаза, стелился по земле и просачивался на улицу. Санина закашлялась и опустила веки, все так же протягивая к огню руки. От моей одежды валил пар.
— Раздевайся, — не открывая глаз, проговорила Лиза. — Я все равно ничего не вижу. И потом...
— Что — потом? — поинтересовался я.
Она не ответила. Я снял джемпер и, держа его на вытянутых руках, присел перед очагом на корточки.
— Итак... — проговорила Санина.
И замолчала, предоставляя мне право первым сказать приличествующие подобающему случаю слова. В голове крутились только мысли. В конце концов, они тоже — слова, но их я произнести не смог.
— Ты так и будешь молчать? — поинтересовалась Лиза учительским тоном и открыла глаза. — Ты ведь о чем-то думаешь. О чем ты думаешь?!
Последнюю фразу она произнесла требовательно, не сомневаясь, что я отвечу. И тогда я все-таки произнес то, о чем действительно думал:
— Только что мы были вдвоем...
— Ошибаешься! — жестко проговорила Лиза. — Минуту назад мы были просто заодно. Заодно, понял?! ...Но, в конце концов, разве я не имею права избрать себе соперника по силам?
Она внезапно успокоилась и, похоже, просто начала рассуждать вслух. Она, кажется, стала согреваться. По хижине по-прежнему молотили тяжелые капли.
— ...Правда, у меня к нему нет злости, и это плохо. В другое время...
Я сидел, затаив дыхание и боясь спугнуть поток Лизиных мыслей вслух. Она замолчала на полминуты, а потом продолжила — с той же самой фразы.
— ...В другое время и в другом месте все было бы по-другому. ...Дикая, безумная тавтология! В другое время и в другом месте я от него совсем потеряла бы голову. Ревела, каталась бы по земле, как кошка, которой не хватает кота, но сейчас... Нет, сосредоточиться! На нас смотрят миллионы. На меня смотрят...
Она тряхнула головой, очнулась и посмотрела на меня. В серых ее глазах отразилось удивление и почти боль.
— Это признание в любви? — поинтересовался я.
Лиза справилась с собой и сказала хрипло:
— Нет, мысли вслух. Надеюсь, ты...
— Нам осталось три дня, — перебил я. — И кто-то из нас окажется один.
— Я, — сказала Лиза. — Я всегда в конце концов остаюсь одна.
— На этот раз я согласен тебя заменить.
— Нет! Не-ет! — отрезала Санина.
Мы замолчали. Дождь все не переставал. Если начался сезон дождей...
Хижину стало понемногу заливать. Настроение было уже почти чемоданное, и ничего делать не хотелось. Я сказал:
— Главное сейчас — не впасть в дождливую спячку...
Лиза, стоя у огня и прикрываясь потрепанно-синими джинсами, сушила их. Она пожала плечами:
— Какая разница? Даже лучше. Быстрее время пройдет.
Может, Лиза надеется, что мы выживем вдвоем? Если мы заснем на несколько дней, как выбрать из нас победителя? А если мы побеждаем оба... Я забираю ее, и мы едем ко мне... Нет, сначала забрасываем вещи, чистим перышки, потом я еду к ней, забираю ее в ресторан, а после мы заваливаемся ко мне со всеми вытекающими... У меня полтора миллиона своих, у нее — своих, а не подаренных мной за ее красивые стально-серые глаза и...
— Да, — сказала вдруг Лиза. — Ты помнишь, Феликс говорил что-то насчет своей кровати.
— Что? — спросил я. — Не помню.
— Он что-то под ней нам оставил. Посмотри.
Я набросил куртку и вышел наружу. Вышел и, согнувшись, пытаясь увернуться от струй — тяжелых, неминуемых — побежал к хижине номер два.
В очаге умирал огонь. Его алые губы подернулись пеплом. Казалось: обитатель хижины вышел — ненадолго, минут на десять, он вернется, подбросит хворост, лежащий в углу, и она снова осветится и потеплеет. Но я знаю: не случится этого. Последний обитатель хижины ушел и не вернется. Никогда. Потом уйдем и мы — последние двое на этом необитаемом острове. Время смоет наши следы на берегу, разрушатся хижины, поросль заплетет неширокую тропу к озеру, и вспомнит ли кто-нибудь, что мы здесь когда-то жили? Жили-были. Были-небыли... А потом сюда забросят новых игроков, и всё начнется сначала. Ad infinitum*.
Я разворошил бывшую постель Феликса. Под «подушкой» из пальмовых листьев лежала завернутая в полиэтилен и перетянутая веревкой стограммовая пачка чая. Сердце мое забилось сильнее, а рот наполнился слюной. Чай... Жизнь... Рододендрон, вроде бы, тоже приносил бодрость, но все равно зеленое терпкое пойло не шло ни в какое сравнение с темно-янтарным горчащим чаем.
Костер догорел. И я бещз сожаления покинул мертвую хижину. Я бежал к Лизе, спрятав за пазуху драгоценную пачку, чтобы, не дай бог, не промокла под безжалостными струями.
Еще с порога я заорал:
— Смотри, что я принес!
И поднял над головой подарок Ларионова.
— Ча-а-ай! — тоже заорала Лиза и пустилась в пляс вокруг очага. Ее пляска была похожа на жертвенный танец какого-нибудь аборигена.
Я с улыбкой и, наверное, даже с нежностью смотрел на нее, а потом сказал:
— Воду поставь.
Мы тянули чай — кружку за кружкой. Мы блаженствовали.
— Пропусти меня вперед, — произнесла вдруг Лиза.
Я молчал. Мы лежали — каждый на своей «постели» — и смотрели в потолок. Все так же по крыше то молотил, то шуршал дождь. Он, кажется, навевал единственный вопрос: кто станет первым?
— Не переоценивай себя, — Лизин голос прозвучал глухо. — Первой все равно буду я.
— А если все-таки я?
— Серега, тебе сколько лет? Тебе почти тридцать пять, а всё нас, баб, не знаешь, — презрительно бросила Санина и резко повернулась в мою сторону. — Ты думаешь, мы слабые, да?! Я хочу быть слабой, слышишь?! Хочу! Но жизнь такая... что я любому, и тебе — слышишь, тебе! — глотку перегрызу. Лишь бы выжить. Мне нужно выжить. Любой ценой. Понял?!
— Ты же просто хотела убедиться, что находишься в хорошей форме! — я тоже повернулся — в Лизину сторону.
— Я врала. Мне нужны деньги. Три миллиона — это сто тысяч долларов, ты понимаешь это?!
Санина кричала — надрывно, до хрипа. Потом вскочила с лежака, отвернулась от меня и заговорила. Она перестала кричать. Она заговорила. Она сцеживала слова, как яд.
— Уходи. Живи в номере первом или втором. Живи где угодно, только...
— Гонишь? — поинтересовался я.
— Если ты не уйдешь, я перерву тебе глотку, понял, ты?! Христом Богом прошу, уйди...
Она снова повернулась, присела, сжала кулаки и зачастила — все быстрее и быстрее с каждой фразой:
— Ты хочешь, чтобы я перегрызла тебе глотку, ты этого хочешь? Ты, похоже, этого очень хочешь. Тогда оставайся. Оставайся, и мне плевать на все эти чертовы камеры, на эти «жучки», ты слышишь, ты понял, ты остаешься?
— Будет ночь, — сказал я. — А утром ты перегрызешь мне глотку. Это уже было. Кажется, в Древнем Египте. Или я ошибаюсь?
Я был внешне спокоен. А сердце мое металось то вниз, то вверх, точно детский шарик на резинке, набитый опилками.
— Тебе же нужен был роман! — в отчаянии выкрикнула Лиза. — Тебе не нужны были деньги!
— Ты сама сказала: романа не будет, — жестко проговорил я. — Но в ресторан я тебя все-таки приглашу. Меня с детства учили выполнять свои обещания.
— Ты остаешься, — констатировала Лиза. — Значит, ухожу я.
— Чего ты хочешь? — я совсем запутался. Наверное, я действительно никогда не понимал женщин.
— Я ухожу. Не провожай, — бросила Санина и уже у порога, обернувшись, проговорила. — Все равно первой буду я. Понял, ты?!
Еще совсем недавно эта женщина почти признавалась мне в любви — на глазах миллионов. Сегодня... Я обошел пылающий очаг и прислонился к тому, что в нормальных домах называется дверным косяком. Лиза стояла метрах в тридцати от хижины, опустив руки и запрокинув голову. Ливень хлестал ее по щекам, а я смотрел на нее и вдруг поймал себя на мысли, что мои губы тронула мстительная усмешка. «Ты хотела быть первой, — думал я. — Но мы еще посмотрим...» Внезапно вспомнилось:
— Я всегда в конце концов остаюсь одна...
— На этот раз я согласен тебя заменить.
В ушах стоял ее крик: «Не-е-е-ет!». Я подавил его, скомкал и швырнул на дно сознания. Лиза сделала шаг... второй... и побежала — все быстрее и быстрее, цепляясь ногой за ногу, за поваленные деревья — в сторону хижины номер два — бывшего жилища Аксентьевых. Почему туда? Почему именно туда?
Я продрог, стоя на пороге, мне хотелось тепла, и я вернулся, присел у очага и протянул руки к огню. Я тянул пальцы все ближе и ближе к нему и не чувствовал боли. Никакой. Я просто видел перед собой — в огне — хрупкую фигурку с опущенными руками и понимал: всё, я ее уничтожил. Она сгорела. Три миллиона — мои. Мои! Одна не она. Один — я! Я все-таки заменил собой Лизу.

Встречи с Саниной я не искал. Похоже, она со мной — тоже, потому что за последнюю пару дней наши пути не пересекались. Но проводить ее я был обязан. В этом, кроме обычной вежливости, был особый кайф, драйв, исключительность.
На четвертое утро я вышел на берег и стоял, вглядываясь в бледно-коричневый океан. От корабля отделилась едва заметная точка, она быстро приближалась, становясь все крупнее. Когда катер причалил, из хижины номер три вышаталась Лиза. Держась за стволы пальм, перебирая руками четки лиан, она медленно продвигалась к спасительному песку. Добравшись до него, рухнула и поползла. К ней уже спешили двое с катера. Подбежали, подхватили под руки и повели — осторожно, что-то говоря — я видел, как шевелились их губы. Я стоял возле хижины номер два, тупо глядя на все-таки сломавшуюся хрупкую фигурку. Это была уже не позавчерашняя Лиза — уверенная в себе и способная перегрызть глотку любому.
— Но я же ничего такого не делал! Я просто...
Не докричав, я рванулся вперед, увязая в мокром песке, почти падая, но в последний момент все-таки находя равновесие. Лиза обернулась на шум, оттолкнула провожатых и встала на ноги. Она стояла — пусть шатаясь, но все-таки на своих двоих. Глаза ее лучились бледной сталью.
— Каждый из нас ищет своих палачей, — медленно произнесла она. — Кому не везет, тот находит.
— Это игра, — сказал я. — Всего лишь игра, в которой...
— Меня с самого начала бесила твоя привычка недоговаривать фразы. Слава богу, больше я не буду этого слышать.
Оба провожатых стояли рядом и молча смотрели на нас.
— Звони, — сказал я. — Запомни номер и звони.
Лиза внимательно выслушала шесть цифр моего телефона и произнесла — неумолимо, по слогам:
— Ни-ког-да!
Я пожал плечами.
— Жаль, что я ошиблась, — сдерживая вздох, произнесла Лиза. — Хотя...
Она пожала плечами.
— ...Надо отдать тебе должное. Ты был хорошим партнером. И, к тому же, неплохим палачом. Мне почти не больно. Прощай!
Лиза повернулась ко мне спиной и пошла к ожидавшему ее катеру. Она шла, загребая босыми ногами теплый, несмотря на октябрь, песок, а я смотрел на удаляющуюся от меня хрупкую фигурку, на черную сосульку волос во впадине шеи, и думал о том, что мы вместе могли бы написать захватывающий роман.
Я скорее понял, чем услышал, мужской голос:
— А за вами мы вернемся. Скоро. Она нуждается в медицинской помощи.
А я? Я тоже нуждаюсь. В ней!
Они вернулись через три или четыре часа. Я сидел на пороге хижины номер три — прямо на земле, и тупо смотрел на двоих с катера, сматывающих телевизионные кабели и снимающих камеры с пальм. Какого черта?!
Мне жить здесь еще четыре дня. Без нее. Может, наплевать на три миллиона, отказаться от такого «счастья»? А в голове забилось, запульсировало: на эти деньги... За эти деньги... Но что там говорил Зудихин о прилипалах? Неужели такие — все? Он ушел, но у него осталась Татьяна. Как в свое время выразилась Лиза, Шарова их стоит. А сама Санина? Неужели не стоит?
— Давай в катер, — хмуро бросил, проходя мимо, какой-то волосатый мужик. — Нам тут еще на полчаса. Все равно все не влезем...
Но ведь мне здесь жить еще четыре дня! Хотя... какой смысл? Все и так ясно. Победитель — я. Но почему осознание этого не приносит никакой радости?
Я вошел в хижину. В ту, где прожил почти сорок дней, откуда уходили Зудихин, Ларионов, Москалев... Здесь пережито слишком... Н-да, чертова привычка недоговаривать фразы!.. Привычка, так бесившая, оказывается, Лизу...  Я подхватил рюкзак, еще раз обвел глазами пустые углы, очаг и вышел наружу. За мной захлопнулась дверь. Она висела на одной «петле» из лиан. Впрочем, это уже было неважно.
Я перешел границу песка. Остановился. И с рюкзаком на левом плече, почти падая, побежал к хижине номер три. Распахнул дверь. ...Пусто. Лишь в притолоку всажен бывший мой нож с наборной ручкой. Тот, что я когда-то подарил Лизе. Крепко схватившись за острое лезвие, я выдернул его из дерева. Вышел из хижины и зашуршал по песку. Он скрипел на зубах, он забивался в тапки, колол пятки. На него капали из ладони красные капли. Возле катера я очнулся, тупо уставился на зажатый в правой руке окровавленный нож с наборной ручкой. Швырнул в песок, перевалился через белоснежный борт, и «могильщик» отчалил от проклятого острова.

III
Похоже, я все-таки ослабел. Никогда меня не укачивало, а тут...
Едва катер причалил к борту, меня втащили на палубу, и минуту спустя, сняв с плеча рюкзак, втолкнули не то в медпункт, не то в лазарет.
— Делать нечего было? — хмуро спрашивал медбрат, обрабатывая мою взрезанную ножом руку.
— Автоматически, — попытался оправдаться я (а, собственно, почему я должен перед ним оправдываться?! У меня в кармане — три миллиона...).
— «Автоматически»... — передразнил медбрат, завязывая бинт. — С Елизаветой Юрьевной тоже — автоматически?!
— Где она? Она же где-то здесь, она у вас! Где она?!
— Спит, — сцедил медбрат.
— Можно... хоть одним глазком... — я почувствовал, что голос мой стал противно-просительным.
— Нет! — отрезал медбрат. — Нельзя.
И уточнил:
— Тебе нельзя. Иди. Скоро пройдет.
...У меня — пройдет. А у нее?
— У нее еще не скоро. Такое бесследно не проходит, — добавил медбрат.
Он проводил меня к выходу и плотно закрыл дверь.
...В мою каюту постучал и, не ожидая ответа, вошел стюард.
— Сегодня в семь, — сказал он. — Сегодня в семь, вы слышите? Сергей Вячеславович, вы в порядке?
— А? — очнулся я. — Ну да, в семь. Что — в семь?
— В семь — праздничный вечер.
Тут же вспомнился полный оптимизма анекдот:
— Доктор, я буду жить?
— А смысл?..
Есть ли смысл в этой вечеринке? Как я предполагаю, здесь мне вряд ли кто-то будет рад... Нищие редко любят тех, у кого есть деньги. Несчастливцы ненавидят счастливчиков. Счастливчиков? Но так ли я счастлив, как пытаюсь показать?..
Наш с Лизой столик был пуст. Я сел на свое уже подзабытое место, обвел глазами кают-компанию... Кажется, присутствовали все. Кроме Лизы. Я с надеждой смотрел на дверь, ожидая, что всё вернется, что вот-вот, и сюда войдет Лиза в своих потерто-синих джинсах и болотном джемпере, с моим наборным ножом на поясе, бросит:
— Привет! — и с ходу впрыгнет в стул.
Но ее не было. И не будет. Она — в лазарете, или бог его знает, как это все у них здесь называется... Я глянул в сторону тех, кто когда-то был дорог — чуть меньше, чем Лиза, но все-таки... За соседним столиком в одиночестве сидела Шарова. «Ну да, — вспомнил я. — Зудихин отчалил спасать свой бизнес. Так что мы теперь с ней — брат и сестра. По несчастью». Поймав мой взгляд, Татьяна поднялась, сделала пару шагов и молча опустилась на Лизин стул. Возникший как Феникс из пепла стюард расставил перед нами тарелки с чем-то изысканным. В общем-то, мне было плевать, с чем; я думал, что, наверное, в этом есть какой-то глубокий смысл — что за одним столом сидят победитель и первый побежденный.
Татьяна, не обращая внимания на расставлявшего тарелки стюарда, смотрела на меня. Ее глаза были глубокими и откровенными. Они были бледно-коричневыми, похожими на океан.
— Они все осуждают вас, — произнесла она. — За Елизавету Юрьевну. Гаврилина грозилась сожрать вас с потрохами...
— А вы? — перебил я.
— Неужели вы не поняли?! Я не хочу никого есть, — отозвалась Шарова и пожала плечами. — Зачем? Я поняла, что нужно просто жить. Вот вы съели свою Лизу. Вам легче стало? Лучше? Я же знаю, что вы готовы были землю есть, лишь бы только ее вернуть. А — поздно!
— И что теперь?.. — спросил я, вертя в руках пустой бокал.
— Теперь? — повторила Татьяна. — Давайте пока просто выпьем. Потом просто потанцуем. А потом все решится. Само.
— И ты в это веришь? — удивился я.
— Раньше не верила. Теперь — знаю, что именно так все и будет.
Она была возбужденно-весела, танцевала и до изнеможения пила шампанское. Я приглашал на танец только ее, а сам не мог избавиться от ощущения, что я танцевал с Лизой. Что это ее голова лежит на моем плече... Я вдыхал запах волос, открывал глаза и видел перед собой не темные Лизины, а светлые — Татьянины. И мне стало невмоготу.
— Пойдем, — сказал я. — Проветримся. Ты не против?
Шарова яростно замотала головой, давая понять — нет, она не против. Она даже всей душой — за...
Мы вышли на палубу. Наши лица опалила свежесть. Моя новая спутница крепче закуталась в курточку. Ее и так некрупная фигурка стала будто еще миниатюрнее. Мы смотрели на пену за кормой. Мы шли домой. Все дальше оставался необитаемый прежде остров, наша злость друг на друга. Вся злость, похоже, сконцентрировалась на мне. В чем-то я был неправ. В чем? Кто объяснит?
Ну да, я должен был проведать Лизу после того, как она ушла. Я не должен был позволять ей так долго стоять под тропическим ливнем. Но как я мог это сделать? Лиза меня не слышала.
— Как ты жила? — спросил я, кладя руку на ее плечо и слегка прижимая к себе девушку.
Татьяна не отстранилась.
— Хорошо жила, — отозвалась она. — Я следила за вами.
— Ты? — удивился я. — Зачем?
— Неужели вы думаете, что мне было неинтересно, кто победит?
— Почему ты пожелала нам, чтобы мы...
— Еще помните? ...Вы с Лизой могли быть вместе. Вы оба все испортили.
— Думаешь? Два медведя в одной берлоге...
— Может, вы и правы, — задумчиво, несколько секунд спустя, проговорила Татьяна. — Проводите меня. До каюты. Похоже, последняя рюмка была все-таки лишней...
Татьяну и на самом деле развезло. Она качнулась, и я едва успел ее удержать. Довел до каюты (Шарова чему-то блаженно улыбалась), толкнул незапертую дверь. Постель была смята. На столе небрежно валялся мой нож — с наборной ручкой. Я подумал, что галлюцинирую. Все казалось ирреальным — и корабль, и симпатичная девушка, которую не то развезло, не то укачало, и выброшенный мной на пляже нож с наборной ручкой, тем не менее, лежащий сейчас на столе...
Когда я попытался раздеть Шарову, чтобы уложить ее в постель (только уложить и уйти), она внезапно почти протрезвела и произнесла четко:
— Сергей, не надо!
— Я не собирался... — произнес я, подошел к столу и, взяв нож, взвесил его в забинтованной руке. Это был тот самый нож.
— Откуда он у тебя? — удивился я.
— Что? — опустившаяся на койку Татьяна осоловело смотрела на меня.
— Нож откуда?
— Нож? Нож... — задумчиво произнесла Шарова. — Подарили. Почему мне не могут подарить нож? Нож — он в хозяйстве всегда сгодится. Правда, Сергей? Нет, ну скажи, правда?
— Правда, — подтвердил я. — Спи. Спокойной ночи.
Я вышел на палубу. Несмотря на предночную свежесть, у бортов стоял народ. Я чувствовал гнетущую тишину. Я шел к своей каюте как сквозь строй. С диким визгом ко мне подскочила Гаврилина, вцепилась ногтями в лицо. Я отступал, не желая связываться с обезумевшей Александрой, оравшей:
— Все вы, мужики, ...!
С точки зрения филологии, она несла полную чушь, но, может, все-таки была в ее словах какая-то правда? Я отступал, я отступил к самой корме, за ней оставался только океан, и мне, кажется, некуда было деваться, но на помощь подоспел Феликс. Он схватил длинноногую фурию левой,не загипсованной, рукой, перебросил через плечо и, не обращая внимания на визг и молотящие по спине руки, понес куда-то.
Я дошел до каюты и в изнеможении рухнул на койку. Подо мной что-то зашуршало. Я подскочил, сорвал простынь и вытащил спрятанных мной почти полтора месяца назад пачку пронумерованных анкет. Я лихорадочно зашелестел ими, отыскивая ту, единственную. Я боялся поверить в догадку.
...Вот она — номер десять в правом верхнем углу.
ФИО: Санина Елизавета Юрьевна...

IV
Я вернулся. Открыл ключом, «бывавшим в иных мирах»,* квартиру, в которой полтора месяца никто не жил. Подошел к телефону и набрал ее номер. Трубка лихорадочно зашептала мне на ухо длинными гудками:
— Елизаветы Юрьевны нет дома. Она с кем-то, а не с тобой. Стоит ли отдавать ей полтора миллиона? Оставь себе! Вот если бы вы были вместе...
Я положил трубку. Лиза все равно не возьмет от меня ни копейки. Ей нужно либо все, либо ничего. Последние четыре дня и три миллиона развели нас. Я мечтал, придумывал, на что потрачу эти три миллиона. Я собирался в новогоднюю ночь по-итальянски выбросить из окна все надоевшее. А потом сделать ремонт в квартире, купить новую мебель, одежду и может, наконец, жениться... Сейчас я брезгливо смотрел на кучу денег, лежащую передо мной на столе. Зачем она мне? Я ее честно заработал, но зачем она мне? «...Честно? И ты еще твердишь что-то о чести?! — возмутился я самому себе. — За эти несчастные три миллиона ты сожрал с потрохами любимого человека...».
Сидеть в беспрекословном одиночестве, когда тебя обуревают подобные мысли, равносильно прыжку из окна. Я подошел к телефону, взял записную книжку... Она раскрылась — наугад — на букве «Ш».
— Здравствуй, — проговорил я в трубку. — Приедешь?
— Конечно, — отозвалась она. — Неужели ты сомневался?..

30 августа — 25 октября 2001 г.

* «Выигрыши» — роман аргентинского писателя Хулио Кортасара.
** ДСП — «для служебного пользования».
*** Ad infinitum (лат.) — до бесконечности.
**** Строчка из песни Юрия Визбора.