Глава 6. Предновогодний вечер в гимназии

Аня еще вчера пригласила Володю на ежегодный предновогодний праздник старшеклассников, который традиционно был отдаленной репетицией Выпускного. За этим особым вечером в школе давно устоялось название «бал», подчеркивавшее, что в конце его всех ждет уже не банальная детская дискотека с танцами «два притопа – три прихлопа» и «медляками», а нечто более серьезное. Парни покупали свои выпускные костюмы не к лету, а к этому балу. Девушки, сами или с помощью своих мам, а самые помпезные – и у портних, шили подчеркнуто изысканные платья к этому вечеру. И если наряды, которые они надевали потом на Выпускной, можно было сравнить с облачением невесты, то эти предновогодние платья были похожи на те, что шьют себе почетные свидетельницы.

Этот праздник был самым любимым в году у учителей. Они сами словно молодели, оживленные запахом детства от большой смолистой елки и вовлеченные в вихрь юности своих вдруг повзрослевших учеников. Кроме того, на этом вечере еще не так чувствовалась та щемящая тоска перед расставанием с такими родными, знакомыми почти с пеленок детьми, навсегда уходящими из стен родной школы в большой мир.

На этот вечер можно было приглашать гостей. Кто-то звал на праздник своих родителей, братьев или сестер, некоторые приводили на бал своих парней или девушек из других школ. Но всегда надо было, по заведенной традиции, выписывать на гостей приглашения, что делалось в кабинете у секретаря директрисы. Чужих, не имевших приглашений, дежурившие на первом этаже учителя на праздник не пускали.


Аня на большой перемене робко постучалась в дверь со строгой надписью золотом на малиновом фоне: «Директор». Добрейшая секретарша Нинель Вениаминовна за чашкой чая общалась с историком, Аниным классным руководителем, Валерием Никитичем. Аня, смутившись историка, пробурчала, что зайдет попозже, но Нинель Вениаминовна позвала ее:

– Анечка, очень кстати! Зайди, тебя хотела видеть Алевтина Валентиновна.

Алевтина Валентиновна – это была директор школы. (Ходила шутка, по слухам – даже пущенная самой директрисой, что только тот мог носить гордое звание гимназиста, кто научился выговаривать это сложное имя-отчество без запинки, будучи разбуженным посреди ночи). Алевтина выглянула из приоткрытой двери своего кабинета, смежного с комнатой секретарши.

– Аня, – сказала она, делая приглашающий жест очками, – хочу с тобой посоветоваться как с художницей.

Несмотря на то, что Алевтина Валентиновна была с виду дамой грозной, но те, кому посчастливилось видеть ее не только в роли директрисы, знали о том, что она вне работы была человеком очень даже душевным. Аня однажды видела, как она гуляла со своей внучкой и играла в снежки с ватагой ее друзей детсадовского возраста. К себе в кабинет директриса позвала Аню для того, чтобы та посоветовала, какое из трех платьев ей лучше надеть на вечер. (Платья висели наготове в шкафу у Алевтины Валентиновны).

Дав мотивированный совет директрисе, Аня, зарозовевшая от оказанного ей высокого доверия, вышла из двери ее кабинета и, смущенно отводя прядь волос за ухо, направилась к выходу из приемной.

– Аня, а тебе самой-то что нужно было? – напомнила Нинель Вениаминовна.

– Мне… Я хотела… – робко начала Аня и покосилась на историка, – приглашение для гостя выписать.

– Ну так чего же, давай, диктуй!

Секретарша взяла карточку из стопки незаполненных приглашений.

– Фамилия, имя, ну?

Историк с любопытством смотрел на Аню. Как назло, из своего кабинета вышла к компании еще и директриса с чашкой для чая. Аня, глядя в пол, промямлила:

– Кораблев Владимир.

– Это что еще за Кораблев Владимир? Из четвертой школы, что ли? Наш обидчик? Гнать его в шею! – то ли в шутку, то ли серьезно сказала Алевтина Валентиновна, которая после победы Кораблева на городских предметных олимпиадах в прошлом году потеряла лавры директора школы, где учатся самые гениальные дети города.

– Аня, действительно, ты с ума сошла? – в недоумении спросил историк. – Это что, измена Альма-матер и еще кое-кому?

– Извините… Извините! Не надо ничего…

Аня окончательно стушевалась и стала пятиться к двери.

– Товарищи! Товарищи! – вмешалась Нинель Вениаминовна. – Девочка, которая столько для школы сделала, первый раз в жизни пришла о чем-то просить для себя, а мы ее замордовали! Ай-я-яй!

И она по-еврейски закачала головой в медного цвета кудрях.

– Ну, как хотите, – ответила Алевтина Валентиновна. – Но мне обидно.

С красными глазами, Аня, похожая на маленькую побитую собачку, вышла из кабинета директора с приглашением на имя Кораблева Владимира в руке. А ведь надо было еще сказать о госте Сереже! Какой трудный день!


Громов молча выслушал просьбу Ани разрешить ей пригласить на вечер Кораблева. Ответив, что это, собственно, ее дело, он, зло усмехнувшись, добавил, что может так оно и к лучшему, а то он уже по Кораблеву соскучился. Аня почувствовала, что в этой шутке, как ни странно, была доля правды.

Про то, что Володя уже давно приглашен и даже имеет соответствующий документ, Аня говорить Сереже не стала, чтобы тот не обиделся.


Володя ждал Аню около дверей гимназии. Было не слишком холодно, поэтому он в этот вечер оделся франтом: в узком черном пальто до колен, с длинным шарфом на шее поверх воротника, в новых отцовских замшевых черных перчатках. Шапки он, разумеется, не надел, она бы портила его силуэт, а это ни за что бы не утаилось от взгляда его ненаглядной художницы. Володя понимал, что для того, чтобы удержать Голицыну, он теперь был обязан с эстетической точки зрения всегда быть безупречным. За пазухой под шарфом у Володи пряталась большая алая роза на длинном стебле.

На крыльце курили в ладонь и недобро поглядывали на незнакомого парня два гимназиста из физико-математического десятого «А». Володя начал замерзать в своих начищенных осенних ботинках на тонкой подошве. «А вдруг она уже пришла?» – подумал он и подошел к курившим.

– Ребят, а Анна Голицына еще не приходила?

– Нет… А тебе какое до нее дело?

Володя чуть повел бровью.

– Мне до нее – мое дело, – спокойно ответил он и отошел.
 
«Так, – подумал он, – порога гимназии еще не переступил, а неприятности, кажется, уже начинаются…» Он стал расстегивать пуговицы пальто, чтобы не делать этого, освобождая розу в присутствии Ани.

Наконец, из-за заснеженных елей, окружавших пришкольную площадь, показалась, словно Снегурочка, Аня. Володя спешно приблизился к ней. Светясь от радости, они сдержанно поздоровались. Володя достал из-за полы пальто свою розу и протянул ее Ане. Она тихо ахнула и спрятала улыбку в ее лепестках. Володя взял Аню за руку и направился с ней к дверям школы мимо остолбеневших парней из параллельного класса.
 
– Интересно, а Громов в курсе? – сказал один из них. – Я не далее как позавчера наблюдал их милую семейную сцену на лестнице!

– Ага. А я – вчера, – ответил второй.

– В любом случае, сегодняшний вечер обещает быть интересным!

Володя и Аня прошли в раздевалку, где стоял густой запах лака для волос «Прелесть» и крепкого мужского парфюма. Несколько гимназистов и гимназисток переобувались и прихорашивались перед праздником. Володя помог Ане снять пальто. На Ане было насыщенно-васильковое шелковое платье до колен, с пышной юбкой и нежными полупрозрачными рукавами-крылышками. Это платье неделю назад Аня сшила себе сама – с расчетом на то, чтобы на предновогоднем балу отбить, наконец, Сережку у ненавистной Куницыной и вытянуть из него признание.

До этого Кораблев видел Аню только в школьной форме, да еще в клешах с футболкой – на каникулах, когда он наблюдал за нею в бинокль. Поэтому от вида Ани в таком невероятном платье у Володи перехватило дыхание. Но не успел он насладиться этим впечатлением, как Аня расстегнула заколку, и на плечи упали душистые волны ее светлых локонов. Волшебство продолжалось. Из, казалось бы, совсем маленькой сумочки Аня достала пару парчовых туфель (собственноручно обклеенных ею синей парчой от старого новогоднего костюма) и стала переобуваться, лукаво поглядывая на Володю. Тот, наконец, понял, что пора бы ему оторвать взгляд от этого почти театрального действа и тоже раздеться.

Розу – под уютной защитой шарфа – они пристроили на время вечера за пазухой Володиного пальто на вешалке.


Проходя через холл, на стене которого красовался «Бал персонажей», Володя задержал Аню у окна напротив.

– Знаешь, что подтолкнуло меня, как ты говоришь, «бросить» вас с Громовым? Твоя картина. До нее ведь я видел только частичку твоего творчества – твою Ассоль. А тут… Это было открытие, откровение.

Володя остановился, переводя дыхание. Аня чувствовала, что он взволнован, и это волнение передалось и ей.

– Я вдруг почувствовал свою жестокость и даже подлость, я осознал, над каким человеком я смею так издеваться, – продолжал Володя, взяв ее за руки и глядя ей в глаза. – Я понял, что такая уникальная личность, как ты, не может, не должна быть марионеткой, я не имею права вмешиваться в твою жизнь, я не достоин тебя. Я поклялся себе, что больше никогда не покушусь на твою свободу. Лица твоих героев раскрыли мне, как чиста и глубока твоя душа, а я тогда запутался, погряз во вранье.

Каждый, кто проходил мимо углубленных друг в друга Аню и Володю, старался не смотреть в сторону этой странной серьезной парочки. Но на выходе из зоны видимости на лицах учеников-десятиклассников проявлялись всевозможные вариации выражения изумления, ведь о романе таких заметных фигур, как Голицына и Громов, знали все.

– До этого я был уверен, что смогу, стерплю, что никогда не открою Сереге своего чувства к тебе, что буду в этом случае просто слабаком. Но тут я понял, что если не сделаю этого и не отступлю в сторону, моя любовь просто разорвет меня. Я уже не годился в советчики Громову. Я стал опасен. Еще немного – и я сорвался бы, предал бы его, силой бы выкрал тебя у него!.. Не знаю, на что я еще был бы способен… И тогда я признался ему – и ушел. Вот что значила для меня твоя картина! И я ведь даже не смел помыслить, что мы когда-нибудь можем оказаться вместе!

– Я ведь правильно понимаю, это было в тот день, когда вы с Сережей пели про ворона? – спросила Аня.

– Да.

– Если бы я тогда была чуть-чуть храбрей, мы бы, наверное, оказались вместе на месяц раньше, – сказала Аня, заправляя за ухо прядь волос. – Я приложила немало сил, чтобы сдержаться тогда, не прокрасться в зал и не взглянуть на тебя.

«Кораблев, и ты еще в чем-то сомневаешься?» – возликовал Володин внутренний голос. Но другой, неистребимый в своей скептичности отголосок сознания в ответ подсказал: «Не обольщайся! Не все так просто».


В актовом зале было шумно, пахло живой елкой, которая занимала одно крыло сцены. В нарядное разноцветье по-новогоднему украшенного зала вплетались звуки настраиваемых микрофонов, суета на сцене и грохот сдвигаемых кресел по и без того затертому паркету. Аня и Володя, войдя, нашли себе место у окна.

Центр зала был освобожден для конкурсов, для чего принесли несколько столов для команд, и ожидаемых всеми танцев во второй половине вечера. По периферии с трех сторон зала размещались ряды сидений.

В зал вошел Громов. Он был делано радостный, приветствовал всех как-то слишком эмоционально и суетливо, поэтому выглядел он немного жалким. С Володей они сдержанно поздоровались за руку, после чего Сережа присоединился к группе ребят из своего класса.

На сцену вышла рыжая Снегурочка из «А»-класса и объявила о начале вечера.

Вниманию зрителей вначале был представлен какой-то не очень интересный мини-спектакль из жизни измученных учебой гимназистов в преддверии Нового года – по сценарию Вадима Федорова. (Володя, может быть и небеспристрастно, отметил, что хороши были только декорации). Потом начались затяжные игровые конкурсы с интеллектуально-познавательным уклоном. Аня искоса поглядывала на Володю: не заскучал ли?

Затем был объявлен конкурс романсов, и на сцене запестрели, сменяя друг друга, грустные девушки в шалях и с гитарами. Володя, сдуру напившийся дома чаю, краснея, сказал Ане, что сейчас придет, и спустился в туалет на третьем этаже. Следом зал незаметно покинули еще четверо парней из физмат-класса и Женя Гриневич.

Володя, едва успев застегнуться, услышал шаги нескольких человек. В туалет вошла компания «ашек». Возглавлял делегацию плечистый Бумазейцев, который еще на крыльце интересовался, какое Володе дело до Голицыной. Рядом были его товарищ по курению и два их одноклассника. Встав в дверном проеме, они отрезали Кораблеву путь к отступлению.

– Ну что, красавчик… – начал Бумазейцев. – И какого же рожна ты тут у нас нарисовался? В своей школе девок мало?

Володя с подчеркнутым спокойствием спросил его:

– Руки можно помыть?

– Перебьешься, – ответил Бумазейцев.

– Ребят, глядите, он сдрейфил! – сказал кто-то помельче.

– Ну, если вам все равно, какими руками мне предстоит рисовать вам фингалы, то ради бога.., – невозмутимо проговорил Кораблев, снял пиджак, кинул его на подоконник и стал развязывать галстук.

От такой наглости Бумазейцев начал сатанеть, на краснеющем лбу его вздулась вена, и он принялся закатывать рукава пиджака.

– Да что с ним церемониться?! – воскликнул его приятель и попытался ударить Кораблева кулаком в лицо.

Володя перехватил его руку и, отступив вбок, провел нападавшего в его же движении мимо себя, отчего тот, глупо закинув ногу, стукнулся плечом о перегородку открытых кабинок. Кораблев тут же отскочил спиной к кафельной стене, выбрав себе позицию для боя.

И тут в туалет влетел Громов.

– Это что тут у вас?

– О, Серега, присоединяйся! У нас тут сейчас будет весело… – произнес Бумазейцев, удерживая своего разъяренного стукнувшегося приятеля в предвкушении более интересного зрелища.

– Народ, а вам не кажется, что многовато на одного? – спросил Громов.

– А ты, если такой правильный, можешь, конечно, один на один его прищучить. А мы полюбуемся… Ты ж у нас, Сергунчик, са-амый обиженный! – снисходительно напомнил Бумазейцев и похлопал Серегу по плечу, подмигнув Кораблеву.

– Вообще-то это, конечно, только мое дело… – ответил Сережа, шевельнув желваками. – Но собственно, чего его откладывать в долгий ящик? – сказал он, сощурившись на Кораблева под одобрительные возгласы физматов. – Только вот что, ребята… Чур мне не мешать!

С этими словами Сережа тоже скинул свой пиджак и бросил его поверх кораблевского на подоконник. Володя, внимательно глядя на Громова, снял свои часы с руки и кинул их на пиджаки. Сережа вслед проделал то же самое. Часы стукнулись друг о дружку, тихо цокнув браслетами. Бровь Кораблева чуть дрогнула. Громов, не мигая,  смотрел на своего противника и держал паузу.

– Дайте места! – сказал он, наконец, обращаясь к «ашкам».

Те немного расступились. Сережа медленно, словно тигр в клетке, описал полукруг и встал у дверей, отчего все зрители, кроме случайно по делу зашедшего в туалет и остановившегося в дверях Жени Гриневича, оказались между двумя противниками.

– Поехали! – воскликнул Сережа и нанес первый удар под дых стоявшему рядом физмату. – Володька, – крикнул он, уворачиваясь от кулаков и нанося ответные удары, – давай только морды… народу… не будем портить!

– Постараюсь, – буркнул тот в ответ, сбив на пол Бумазейцева ударом ноги по шее и с облегчением возликовав в душе, что его довольные узкие брюки выдержали эту непредвиденную нагрузку.

Через три минуты трое побитых физматов в разных позах валялись на полу, а четвертый, получив от Сереги красивый пендель с разворота, удрал мимо открывшего рот не вмешивавшегося Гриневича и еще одного подошедшего одноклассника.

– Ребят, помочь не надо? – спросил тот.

– Не, спасибо! – небрежно ответил Громов. – Тут уже «уноси готовенького».

Победители, осматривая поле боя, утирали пот рукавами.

– Ну что, пошли покурим? – спросил Сережа, подходя к Володе и легко стукнув его в подставленный сбитый кулак.

– Подожди. Дай, наконец, руки помою, – проворчал Кораблев.

– Что с рукой? – кивнул ему Громов на ссадину.

– Да этот, вон, мне свои часы в качестве блока подставил, – ответил Володя, показывая на поднимавшегося Бумазейцева. – Добавить? – спросил он ласково, обращаясь к нему.

– Ладно, ваша взяла, – сказал тот, сплевывая и почему-то улыбаясь. – Ну вы даете, психи ненормальные!.. – озвучил он всеобщее мнение побежденных.


Ане, вполуха прослушавшей пару романсов в исполнении Лены Миляевой, стало тревожно. Что-то Володя долго не возвращался. Поискав взглядом и не найдя Сережку, она вышла из зала и наткнулась на возбужденного Женю Гриневича.

– Слушай, там твои в мужском туалете четверых физматов отлупили!

– Что? Кто? Ничего не понимаю!

Аня схватила Гриневича за грудки.

– Женька, что ты говоришь?

– Громов с Кораблевым четырех человек отмутузили! «Ашки» к нему прицепились…

– К кому?

– К Кораблеву!

– Где они?!

– Кто?

– Громов и Кораблев!

– Курить пошли. На улице или в «курилке», наверное…

Аня бросилась вниз по лестнице.


Умывшись, Громов с Кораблевым шли по темному третьему этажу в другое крыло школы. В первый раз после всего, что между ними произошло, они могли спокойно поговорить. И Володя, и Сережа понимали, что пора уже по-человечески, по-мужски, в конце концов, обсудить друг с другом то, что им обоим не давало покоя. У Громова это была обида, разочарование и, чего уж там, злое восхищение стремительной ловкостью удачливого друга в завоевании его любимой девушки. А Кораблев по отношению к Сереге искренне мучился глубоким чувством сожаления. К своему удивлению, Володя почти не ощущал стыда перед другом, чему способствовала его взлелеянная за ночь уверенность, что Аня с ним более счастлива, чем могла бы быть с Серегой.

– Ну что, стоит отметить, что вы, Сергей Андреевич, были сегодня на высоте... – прервал он, наконец, затянувшееся молчание.

– К вашему сведению, Владимир Николаевич, я всегда на высоте, – сказал Сережа, усмехнувшись. – Вы, кстати, тоже ничего сегодня... Орёликом-с!

Парни рассмеялись, вспоминая свою блиц-разминку в туалете.

– Ну и когда ты понял, что я не собираюсь с тобою драться? – спросил Громов.

– Да сразу, конечно... Я тебя, сын мой, уже десяток лет как облупленного знаю, – ответил Володя, пытаясь застегнуть рукав своей рубашки и не находя оторвавшейся пуговицы. – А ты вот меня, видать, плохо знаешь. Всякие успокоительные манипуляции проделал... С пиджаком, с часами...

– Ха! Еще скажи, что мои манипуляции не успокоили тебя окончательно!.. Я видел, видел нездоровый огонек подозрительности в твоем взгляде! – парировал Громов.

– Ну... Ладно, не буду отрицать, – рассмеялся Кораблев.

Жизнь потихоньку налаживалась.


Володя и Сережа зашли в коридор-аппендикс рядом с кабинетом труда, заканчивавшийся окном на школьный двор, освещенный ярким фонарем. Этот коридор был почти официальной курилкой. Здесь была какая-то своя циркуляция воздуха, при этом еще хорошо открывалась большая фрамуга, а под подоконником на батарее стояла секретная консервная банка-пепельница, о которой, впрочем, знали все гимназисты всех возрастов. Парни бросили пиджаки на подоконник и расстегнули рубашки, скинув их с плеч. Сквозняк от окна приятно холодил их спины.

– Ну что, поговорим, гражданин Кораблев? – сказал Сережа, прикуривая взятую у Володи сигарету.

– Валяй, начальник, – вздохнул в ответ Володя.

– Меня не интересуют никакие ваши подробности, – строго и как будто безучастно проговорил Громов. – Но у меня к тебе есть два вопроса. Первый и главный: почему ты, а не я?

Володя тяжело выдохнул вниз струю дыма.

– Это сложный вопрос… Но главное тут, как мне кажется… – подбирая слова, он покачал сигаретой, – главное – так это то, что ты, Громов, чего уж там, все-таки не ее принц…. Мы с тобой оба это давно знали (не дергайся, не нужно сейчас этого отрицать!) – и не надо было нам его из тебя вымучивать, – прищурившись на фонарь, дирижируя сигаретой, спокойно разложил по полочкам Володя.

– Ну ты наглец, Кораблев! А ты, значит, – ее принц? – воскликнул Сережа, распаляясь.

– Успокойся, Громов. Я в этом, к сожалению, еще не очень уверен…

– О-го! Ну-ка, ну-ка… Что ты сказал? Это почему же?.. – мгновенно обнадежившись, тут же подхватил эту соломинку Сережа.

– Извини, но ты сказал, что тебя не интересуют наши подробности… – попробовал отрезать Володя, но понял, что так с другом нельзя. – Прости. Конечно, ты заслуживаешь это знать. Она не рассказала, как мы познакомились? Точнее, встретились...

– Ты про то, как вы две остановки ехали в автобусе?

– Про то, что было после автобуса.

– Нет. А что было после автобуса?

– Она перебегала дорогу и поскользнулась. И если бы не я, она бы погибла под машиной.

– Что? Что ты говоришь? Кораблев, что, ты спас ее?! – воскликнул Сережа почти с возмущением и, запустив руки в свою шевелюру, отвернулся. – Чё-ерт!.. Черт, черт, черт, Кораблев, черт тебя побери!.. А-ах! Черт меня побери, Кораблев! Ну я идиот! Черт меня побери! Болван, идиот, зачем я послушал ее, Кораблев, зачем не остался? Это же я, я должен был ехать с ней в этом чертовом автобусе!

Сережа с отчаяньем уставился на друга.

– Ты много чего должен был... Должен был давно познакомить меня с ней, – пробурчал Володя.

– Ты спас ее! – горько проговорил Сережа, мотая головой. – Конечно, теперь она будет твоей даже из одной только благодарности...

– Не упрощай! – строго отрезал Кораблев. – Ты тоже когда-то спас ее. Тут-то как раз у нас, как ты любишь говоришь, было бы «один-один».

– Не сравнивай, Володя. Ой, не сравнивай – ту шальную девчонку и эту трепетную барышню!..

– Ты не слышишь меня, Громов. То, кто в какой последовательности кого спас, почти не имело бы значения. Тут более важно другое. Ты не знакомил нас. Но ты создал интригу. Ты, видимо, постоянно напоминал ей обо мне, подпитывая ее фантазию. И тут вдруг мне повезло спасти ее!

– Спасибо, дорогой друг. Что еще раз напомнил мне, какой я идиот, – мрачно констатировал Сережа.

– Ты не дослушал. Возвращаясь к разговору про принцев... Из-за этой твоей тайны у нее, кажется, сложился мой такой, знаешь, заманчиво романтический образ, – изложил он Громову свое опасение. – И я, как ты знаешь, старый зануда и педант, теперь вот, кстати, страшно боюсь, что она рано или поздно выведет меня на чистую воду…

– А-а-а, ты об этом… – протянул помрачневший Сережа.

– Не знаю, правда, она еще ничего не сказала мне о моих стихах, хотя у нее уже, по-моему, была сегодня такая возможность… – Володя помолчал, разглядывая огонек на конце сигареты. – Я дал ей вчера почитать стихи…

– Новость на новости! Ты не говорил, что пишешь стихи! – изумился Сережа.

– Конечно. Мое вдохновение накрыло меня этой весной, с ее появлением...

– Ну, знаешь… Тогда я на твоем месте не страдал бы, что она бы могла разоблачить меня в отсутствии романтизма… Когда спаситель, оказывается, не только зануда-отличник, но еще и поэт!

Сережа с удивлением поймал себя на том, что теперь уже он начал утешать друга в его амурных делах.

– Да там такое сумасшествие попадается… – пробурчал Володя.

– Не дрейфь, старик! – рассмеялся Сережа. – Женщины любят чокнутых!

Володя, почесав затылок, исподлобья посмотрел на Громова, недоверчиво промычал «м-да?» и, получив положительный ответ с похлопыванием по плечу, тоже неуверенно рассмеялся.

– Да, кстати, а что у тебя за второй вопрос ко мне? – вспомнил он, посерьезнев.

Громов в последний раз затянулся, потушил в банке окурок и, взмахом набросив рубаху обратно, сунул руки в карманы.

– Да, действительно, мы несколько отвлеклись… Ну а второй вопрос у меня к тебе, Владимир Николаевич, – проговорил он, пристально глядя на Кораблева, – это почему тебя, такого из себя всего честного и правильного, до сих пор не сожрала твоя совесть? Ты был моим другом с незапамятных времен, ты был мне как брат! Как ты вообще посмел думать о ней? Ты понимаешь, что для тебя теперь только одно есть слово – предатель?

– Знаешь, прежде чем бросаться такими словами… – зло ответил Кораблев, сверкнув на него глазами и тоже ткнув сигарету в банку. – …Ты задай сперва себе один простой вопрос. Ты, любя ее… Ты вообще желаешь ей счастья?

Сережа отвернулся к окну и слегка ссутулился.

– Конечно, желаю, – проговорил он, помолчав.

– Тогда не будь эгоистом. То, что она выбрала меня – это только ее воля, и ничья больше. Я, заметь, несмотря на эту пытку, в которую сам себя втянул, не сделал ни одного шага к сближению с ней!

– Да-а, геро-ой! – зло протянул Сережа.

Где-то над ними на втором этаже слышался грохот сдвигаемых столов. Видимо, параллельный класс готовился к чаепитию. За этим грохотом парни не услышали торопливых шагов.

Из-за угла коридора выскочила Аня, шаркнула туфлями, затормозив на паркете, и, округлив глаза, уставилась на ребят. В контуровом освещении от фонаря, в расстегнутых белых рубахах, сосредоточенные, в напряженных позах, они составляли прекрасную, эмоционально завершенную композицию, что моментально было отражено художницей Аней и отложено ею в копилку идей. Парни вдруг оба, как по команде, принялись спешно застегиваться-заправляться. Громов, первый уловивший комичность этого порыва, подмигнул Кораблеву.

– Мамочка пришла, да?

Аня смутилась, отвернулась, заводя волосы за ухо и лепеча что-то вроде «можете не одеваться, если вам жарко…» Сережа взял свой пиджак, сказал Кораблеву: «Пойду наверх. После договорим», – и гордо удалился.

Володя затянул галстук и причесался пальцами, от чего на голове его, наоборот, возник живописный, «громовский» вихор. Аня, проводив глазами Сережу, робко подошла к Володе.

– Что там у вас за драка была? – спросила она, скрестив руки со сжатыми кулаками и глядя в окно.

– Эта такая есть традиционная со звериных времен игра в человеческом обществе, – ответил Володя, присев на подоконник, чтобы видеть ее лицо. – «Накажи чужака» называется.

– Я рада, что вы помирились с Сережей, – проговорила Аня, помолчав.

– Мы не ссорились, – сказал Володя, разглядывая свою серьезную подругу.

Она перевела взгляд от окна на Кораблева. Его лицо было совсем близко. Пульс и дыхание Ани участились – она вдруг почувствовала запах Володи – запах хороших, не громовских, сигарет, пряный аромат одеколона, смешавшийся с едва ощутимым, чуть терпким запахом его горячего тела. От Володи пахло мужчиной.

Он тоже пристально смотрел на нее. За его рукопашные подвиги и толковый примирительный разговор с Громовым ему теперь хотелось неплатонической награды – страшно хотелось не просто поцеловать – зацеловать Аню, до растрепанных волос и мятого платья. Но его мучили две вещи. Он понимал, что от него разит табачищем, а еще в мрачном уголке его сознания сидел какой-то странный, сковывавший его желание внутренний запрет. Не оскорбит ли он это хрупкое создание, грубо вторгаясь в ее тонкий мир с таким прозаическим телесным выражением своего чувства? Володя вспомнил, что Серега точно так же в свое время боялся прикоснуться к ней, опасаясь, что может ее обидеть.

Но тут Володю осенило. Он вдруг припомнил свое первое вчерашнее впечатление от увиденного вблизи Аниного тела без обертки пальто. Ведь это такое же инстинктивное чувство, унаследованное «со звериных времен», как и стремление изгнать чужака! Аня, эта перышкообразная девушка, своим размером напоминающая ребенка, не может не вызывать в мужчине подсознательного опасения, что достаточно тронуть ее пальцем – и раздавишь!

От этой мысли Володя, до этого, оказывается, не сводивший серьезного немигающего взгляда с синих глаз Голицыной, вдруг неожиданно стал вначале как-то странно улыбаться, а потом, когда на лице у Ани отразилось удивление, рассмеялся, медленно вытянул указательный палец и аккуратно-аккуратно дотронулся им до ее плечика.

– Кораблев, ты что, чокнутый? – оторопело проговорила Аня, проследив за его движением.

– Да! Я чокнутый! – радостно воскликнул Володя, воздев руки и лицо к потолку. – Чокнутый!..

Он вскочил, схватил Аню в охапку и закружил, рыча ей в живот.

Когда чокнутый Кораблев поставил, наконец, совсем сбитую с толку несчастную Голицыну на пол, она первым делом принялась колотить его, в ответ на что он прижал ее к себе и упруго уткнул губы в ее щеку. Аня для приличия немного посопротивлялась, но вскоре замерла.

– Я провинилась? Ты больше не целуешь меня? – спросила она, ощущая легкую дрожь в горячей хватке Кораблева.

– Я курил, – сказал он извиняющимся шепотом.

– Предатель! – шепнула в ответ Аня и, потянув Володю за волосы, откинула его голову, подставляя ему свои губы.

Они словно потеряли сознание, потерялись во времени и в пространстве. Весь мир для них перестал существовать, были только они и новое чувство, накрывшее их обоих. Была только тягучая бездна желания, склеившая их напряженные тела в мучительном поцелуе. Сила этого притяжения была настолько велика, что Аня и Володя не обратили никакого внимания на Сережин негромкий окрик:

– Эй!

Сережа на лестнице встретил неумолимого физрука Мих Миха с повязкой дежурного на рукаве. Тот поинтересовался, кто там курит у кабинета трудовика, а то завуч с ее тонким обонянием уже это почувствовала. Громов пообещал сам уладить эту проблему, на что физрук дал ему минуту, после которой он собирался нагрянуть с завершающей инспекцией.

Сережа вернулся в коридор-аппендикс, глянул на парочку мельком, стараясь не приглядываться, зная что они целуются, и сказал: «Эй!» Видя, что ничего не меняется, он, наконец, посмотрел на впившихся друг в друга Аню и Володю. Несколько секунд он глядел на них, чувствуя, что шагнул в пропасть и летит, набирая скорость, не в силах пошевелиться. Наконец, его автопилот вспомнил, зачем он сюда пришел, и Сережа прервал эту пытку, негромко свистнув.

Парочка, наконец, перестала целоваться. Володя, не открывая глаз и не отпуская Ани, зло сказал в сторону Громова:

– Ну что?

– Сюда идет физрук, – сказал тот и, отвернулся. – Уходите.

С этими словами и сам он ушел из коридора.

Аня выскользнула из Володиных объятий и, ссутулившись над скрещенными руками, отошла к окну. Володя ладонью и лбом уперся в холодную стену, стиснув зубы и задержав дыхание.

– Господи, что же это со мной творится? Ты теперь будешь думать обо мне дурно, – прошептала Аня.

– Что ты говоришь? – воскликнул Володя и развернулся к ней с удивлением и обидой. – Я люблю тебя… И я любим… Как можно думать об этом дурно?

Он прикоснулся сзади к ее плечам. Она повернулась и, не глядя на него, сказала:

– Пойдем.

Володя поднял с пола упавший пиджак. Они вышли из коридора, держась за руки, зачем-то еще раз поздоровались с шедшим им навстречу Мих Михом, молча поднялись на четвертый этаж.

В темном коридоре-переходе в другое крыло школы, где находился актовый зал, около большого ящика с развесистым гибискусом у окна Володя задержал Аню. Она послушно остановилась, отвернув от него лицо и в который раз заводя за ухо волосы, демонстрируя ему свое великое смущение.

– Аня, может быть я слишком смел… И слишком тороплю события… Но я…

Он замолчал, подбирая слова. Пауза становилась все нестерпимее, и он, наконец, произнес, продавил через свое стеснение:
 
– Я так мечтаю... Боже, как это выговорить? Я мечтаю о близости с тобой...

Володя, закрыв глаза и густо краснея, чего, впрочем, в темноте видно не было, перевел дыхание. Аня молчала, безуспешно пытаясь сообразить, что в таких случаях говорят приличные девушки.

Глядя на кончик платья Ани, Володя, наконец, осмелился продолжать.

– Послезавтра вечером родителей несколько часов не будет дома, они уйдут на Бал офицеров…

– Да, ты слишком смел и торопишь события, – сказала Аня и, отвернувшись от него к окну, начертила на стекле линию.

– Но мне показалось, что там, в том коридоре…  ты хотела того же, чего и я…

– То была минутная слабость, а ты теперь хочешь воспользоваться этим… – сухо возразила она, не очень, правда, уверенная, что выбрала нужные тон и слова.

Володю заметно покоробил ее ответ. Он выпрямился, перестав напоминать просителя, и, сдвинув брови, обиженно и серьезно проговорил:

– Воспользоваться? Слабость? Как ты можешь так говорить? Почему я должен стыдиться своего желания? Я чист перед тобой и перед богом. И если ты взяла мою душу, бери и тело!

Аня развернулась к нему. Его взгляд был сосредоточен. Освещенный только рассеянным светом фонарей с проспекта, Кораблев в своей мятой белой рубахе был строг и прекрасен. На шее его пульсировала артерия.

– Просто… Не торопи меня, ладно? Мне от всего, что сейчас происходит, знаешь, немного страшно. Я, наверное, еще не готова… – проговорила Аня, опустив глаза.

– Хорошо, я не тороплю. Я буду ждать.

Кораблев взял ее руку и очень сдержанно поцеловал косточки пальцев. Ане вдруг захотелось расплакаться. Она чувствовала, что незаслуженно обидела Володю.


Из актового зала доносились звуки настраиваемой музыкальной аппаратуры. Володя и Аня вошли в зал. Большой свет был погашен, под потолком в свете ярко-белых софитов крутились самодельные пенопластовые шары, обклеенные зеркальными осколками, и казалось, что в зале идет снег. На сцене шли последние приготовления к концерту. Ударник Федоров подкручивал винты держателей у своих барабанов. Кира, отвернувшись от зрителей, тихонько повторяла фрагмент какого-то сложного пассажа на своей флейте. Серега, второй ритм-гитарист и басист состраивали гитары с клавишником. Громов уже принял свое любимое «трубадурское» обличье, рекомендованное когда-то Аней для его выступлений на сцене: он расстегнул на груди рубаху и поднял ее воротник. Учителя и ученицы сидели в креслах по периферии (при этом ученицы, расправив свои наряды и приняв самые красивые и «непринужденные» позы, шушукались в ожидании танцев). Парни жались к галерке. Кто-то поддерживал вялую беседу, кто-то обсуждал уже просочившуюся новость о необыкновенной драке в мужском туалете. Пространство в центре зрительного зала оставалось пустым, и только редкие перебежки скромных принцесс, картинно подбиравших подолы своих узких платьев, нарушали эту пустоту.

Наконец, Громов подошел к микрофону и объявил о начале концерта. Зрители зааплодировали. Федоров отбил начало ритма, и музыканты стройно взяли первые аккорды незатейливого проигрыша полюбившейся всем еще в прошлом году песни. Сережа, глядя в пол перед собой, запел: «Мы себе давали слово – не сходить с пути прямого, но…»

Девушки с периферии зала стали робко передвигаться парочками к центру, скромно пританцовывая и пытаясь утянуть в танец своих менее решительных подруг. К ним постепенно начали присоединяться парни. Началось сдержанное топтание то ли общим кругом, то ли небольшими группами, под названием «…это энергичный танец». Володя и Аня стояли в дальнем углу зала, почему-то не смея присоединиться к танцующим.

Песня закончилась. И тут Сережа сказал в микрофон:

– А теперь позвольте вам представить моего друга и лучшего соло-гитариста среди учащихся десятых классов города Кленовска – Владимира Кораблева!

Все заоглядывались. Володя, подняв брови, отрицательно замотал головой, глядя из своего угла на Серегу.

– Кораблев, хватит ломаться. Иди на сцену! – велел Громов.

Володя, незаметно пожав на прощание Анины пальцы, под жидкие аплодисменты нескольких барышень поднялся к музыкантам и смущенно поклонился в зал. Серега что-то шепнул ему, сняв с плеча свою электрогитару, Володя кинул пиджак куда-то за кулисы и, закатывая рукава, один из которых был без пуговицы, прошел с Громовым в глубину сцены за акустическими гитарами. Там, как заметила Аня, Володя снял галстук и тоже расстегнул рубаху, подняв воротник. Она даже закусила в улыбке нижнюю губу: Кораблев не хочет отставать от Громова! Пока парни подключали акустику к электроаппаратуре, кто-то из дальнего конца зала крикнул:

– Кораблев, вон из гимназии!

На это Сережа спокойно ответил в микрофон:

– А тем, кто так до сих пор и не усвоил правил гостеприимства, мы готовы еще раз их объяснить!

Смех в секторе галерки высветил тех, кто был в курсе произошедшей драки, и заставил недоуменно заоборачиваться директрису и учителей.

Володя и Сережа переглянулись, кивнули друг другу головами. Володя заиграл проигрыш к песне. Аня с замиранием сердца узнала ту песню про ворона, которую она слышала еще до знакомства с Володей и за которую влюбилась тогда в ее певца с бархатным голосом.

«А мне красться не судьба черными гора-а-ами...» – запели на два голоса парни. «...Не студить чумного лба...» После первых двух строк Володя, деликатно и отчетливо продублировав громовские аккорды на верхних ладах, принялся за свое любимое дело. Вначале скромно, потом все громче и увереннее он повел свою соло-партию на гитаре, тоже на два голоса, «перебрасывая» мелодию с первых струн на басовые и обратно. Володины пальцы стали вытворять немыслимые пассажи, совершенно не отвлекая его от его второй вокальной партии. Его гитара то звенела на цыганский манер, то изображала мелкую дрожь балалайки, то вплетала в мелодию тонкие капли флажилетто. Надо признать, что это была самая, пожалуй, сложная и самая выигрышная для Володи песня, в которой он мог показать и свой молодой, но уже сформировавшийся баритон, и свое виртуозное владение инструментом. От его красивых, напряженных рук, на одной из которых краснела героическая ссадина, было просто не оторвать глаз. Когда ритм песни, все убыстряясь на последних повторах припева, завершился долгим тремоло двух гитар и резко оборвался последним аккордом, зал обрушился аплодисментами. Такого гимназия еще не слышала. Впервые «Браво!» кричали не только вечно восторженные Сережины одноклассницы, но и учителя, и даже кто-то из парней с галерки.

Аня, хлопнув один раз, так и задержала сжатые руки у груди, словно зачарованная, глядя на раскрасневшегося, скромно кланявшегося Володю. Гриневич, в котором с недавних пор проснулся жадный ловец человеческих эмоций, радостно щелкал направо и налево вспышкой своего нового фотоаппарата.

Аня, почти уже не стесняясь, прошла из своего угла через зал поближе к сцене, провожаемая многозначительными улыбками парней и завистливыми взглядами нескольких девочек. После еще пары задушевных казачьих песен, в ряды которых так гармонично вписалась авторская про ворона, Володя и Сережа поменяли акустику на электрогитары и уже вместе со всем ансамблем стали петь «Машину времени» и «Beatles». После «Yellow submarine» Сережа тихо попросил Володю:

– Можно я потанцую с Аней?

Володя взглянул на него. Зеленые Серегины глаза были, как никогда, жестки.

«Начинается…» – подумал Володя.

– Что тебе сыграть? – тем не менее спросил он.

– Что хочешь, – ответил Громов, снимая с плеча ремень гитары.

Володя обратился к группе:

– «Yesterday»?

– О’key, – ответил Вадим Федоров. – Серега, ты надолго?

– На один танец или навсегда!

Громов с холодными глазами рассмеялся, потом резко помрачнел.

– Шутка, – сказал он и ушел со сцены в зал.

Аня почему-то сразу поняла, что за заминка на сцене. Володя кивком головы дал знак Федорову, тот отбил нулевой такт, и зазвучали первые грустные, несмотря на мажорную тональность, аккорды «Yesterday».

– Потанцуешь со мной? – спросил Сережа, подойдя к Ане.

Она, словно спрашивая разрешения, вопросительно посмотрела на Володю на сцене. Тот, поймав ее взгляд, едва уловимо кивнул ей. Сережа, молча, не отрывая взгляда, ставшего вдруг каким-то усталым, наблюдал за Аней. Она, получив разрешение, виновато улыбнулась одними уголками губ и подала руку Громову. Он, держа ее руку, другой рукой легко, как чужую, обнял ее за талию.

Они начали медленно танцевать, движения их были неловки и скованны. Сережа долго молча смотрел на Аню. Ее взгляд был направлен мимо его плеча в никуда.

– …Теперь тебе хочу задать этот вопрос, – наконец прервал молчание Сережа. – Почему он, а не я?

– Не знаю, – честно ответила Аня.

Она и вправду не знала. Она уже третий день очень старалась, но не могла объяснить этого себе. Тем более, это было бы, наверное, невозможно объяснить Сереже. Что бы она ни сказала, было бы только частью правды или совсем неправдой. Даже если бы она в это сама искренне верила. Так было и в том кафе, где Володя спросил ее, как она относится к Сереже. Аня потом, восстанавливая в памяти свой монолог, с удивлением поняла, что где-то она в тот вечер покривила душой…

– Потому что он спас тебя? – строго спросил Сережа, и Аня съежилась под его взглядом. – Почему ты не сказала мне? Голицына, это нечестно. Возвращайся ко мне, – сказал он, так сжимая Анину руку, что кончики его собственных пальцев побелели.

– Ты делаешь мне больно, – поморщившись, сказала она.

– Извини, – опомнился Сережа и ослабил хватку. – Беру пример с тебя.

– Это я беру пример с тебя! – зло напомнила ему Аня. – Что ты мне устроил с этой дурой Кунициной? Ведь если бы она сама тогда не спровоцировала развязку, ты бы до сих пор, наверное, мучил бы меня! – пересказала она ему Володину мысль.

– Я давно хотел прекратить это, но проклятая Лизка не отпускала… Да что говорить, ты же видела все! Ты же сама не давала мне возможности все объяснить тебе! – упрекнул Сережа.

– Дуралей, безмозглый идиот!.. – продолжала шипеть на него Аня. – «Влюби в себя Голицыну»… Влюбил? Володя мне все рассказал... Какого черта это вообще тебе понадобилось? И так все было нормально, а ты только все испортил... – сказала она и краем глаза покосилась на сцену.

– Погоди, погоди...  –  оторопело проговорил Сережа. – Ты хочешь сказать, что если б мы не затеяли тогда эту дурацкую «операцию», ты была бы сейчас со мной? – спросил он, склоняясь над ней.

– Не знаю… – нервно сказала Аня, уже отвлекшись от этой темы. Она чувствовала, что Володя смотрит сейчас на них и видит все. Она попыталась отстраниться от Сережи, но тот крепко держал ее.

– Я знаю, как можно все исправить, – с каким-то почти облегчением выдохнул Сережа. – Я украду тебя!

Он отпустил ее талию и, запустив руки в ее волосы, поднял к себе ее лицо. Аня мгновенно поняла значение слова «украду»: он ее сейчас при всех поцелует! Она схватилась за мочку уха и в один момент выдернула из нее сережку из горного хрусталя, отбросив ее движением кисти. Тихо вскрикнув, что было, однако, замечено соседними парами, Аня отстранилась от Сережи и, суетливо останавливая танцующих, объявила:

– Ой, я потеряла сережку! Осторожно, не раздавите!

С этими словами она принялась искать и вправду куда-то закатившуюся сережку среди чьих-то ног. Сережа, недолго понаблюдав за этим, молча и решительно направился к выходу из зала. Володя допевал последний куплет песни, Кира вторила мелодию нежным голосом своей флейты. Всю сцену Ани и Сережи внимательно наблюдал не только сохранивший ледяное спокойствие Кораблев, голос которого не дрогнул даже тогда, когда Громов едва не коснулся губами его возлюбленной, но и классный руководитель десятого «Б», историк Валерий Никитич.


Сережа вышел из актового зала. В голове звенели Анины слова: «Я потеряла сережку! Я потеряла Сережку!» «Умереть бы…» – подумал Громов.

Он спустился в раздевалку, набросил куртку и вышел на улицу. Похолодало, и ветер тут же обжег его лицо горстью колючего снега. Сережа задохнулся от неожиданного порыва ветра, но он, пожалуй, немного привел его в чувство. Злая ледяная погода вторила состоянию души Громова. Он засунул руки в карманы и, подняв плечи, зашагал через освещенную ярким фонарем пришкольную площадь к остановке.

Дверь хлопнула, и на крыльцо выскочил Кораблев. Когда ушел Серега, он, закончив песню, сказал Федорову, снимая гитару:

– Попытаюсь его вернуть.

– Если не вернешь, сам возвращайся. Мы тут долго без нормального солиста не продержимся, – ответил Вадим тихо, чтобы не слышал басист.
 
Володя, без суеты покинув сцену через «гримерку», бросился по коридору и вниз по лестнице за Громовым. На улице он увидел друга.

– Серега! – крикнул Кораблев.

Тот не обернулся. Володя догнал его, схватил за плечо и тут же получил неожиданный и оттого сильный удар в солнечное сплетение. На миг потеряв связь с миром, Володя, скрючившись, упал на колени. Громов стоял над ним в раздумье: пожалеть или добавить?

Он чувствовал ненависть к этому вечно опережавшему его на шаг везунчику, который и упал-то сейчас как-то даже красиво, как в кино. Хотелось, наконец, расправиться с ним, жестоко смешать его проклятое «породистое» лицо с грубой ледяной коростой дороги. Но ведь это его друг… Настоящий и единственный. Это его, Сережина, часть жизни, и ведь большая часть! «Что делать?» – подумал Громов и, схватив себя за чуб, отвернулся и зажмурился.

Тем временем Володя немного отошел от удара и начал вставать с колен. Сережа повернулся и, взяв его за подмышки, помог подняться.


Когда Сережа, а вслед за ним и Володя покинули актовый зал, Аня оказалась одна и в полной растерянности. К ней подошел Валерий Никитич.

– Ну что, понимаешь теперь, какие могут быть проблемы? Он же, не дай бог, что-нибудь сотворит с собой! – набросился на нее историк, крича шепотом.

– Что же мне делать? – испуганно пролепетала Аня.

Историк не знал ответа, поэтому он только обреченно выдохнул. Аня посмотрела на хрустальный шарик-сережку в своей ладони, сжала его крепко и бросилась вон из зала. Ей действительно вдруг показалась, что Сережка может сейчас убить себя.

Валерий Никитич, оглянувшись по сторонам, убедился, что за ними никто не наблюдал. На сцене уже играли «Музыканта» Никольского, которому обычно все гимназисты дружно подпевали. Историк спокойно вышел из зала, быстро пересек холл и, оглянувшись, побежал по лестнице вслед за доносящимся снизу стуком Аниных каблуков. Через окно на лестничной площадке между этажами он увидел, как Кораблев догнал Громова, и как тот ударил его.

Аня тоже видела эту сцену, только этажом ниже. Она выбежала из школы, когда Володя уже поднялся, и два друга в тот момент напоминали двух поддерживавших друг друга алкоголиков. Ветер подхватил Анино синее платье, стал рвать его и колоть ледяной крупой ее голые руки. Аня бросилась через площадь к парням.

– Ты почему раздетая? – строго, но все еще с трудом сказал ей Володя.

Аня, схватив его вначале за плечи, отпустила, отступила на шаг.

– Ой, дураки! Ну, дураки! – стала приговаривать она и вдруг набросилась с кулаками на Сережу.

Тот, уворачиваясь, начал смеяться, поглядывая на ее разъяренное лицо. Вслед рассмеялся и Володя, и тоже получил порцию ударов со всей Аниной кошачьей силы. Так она их немного погоняла, потом, видя что они не понимают всей ее обиды, потрясла им обоим кулаками, сжав зубы и злобно прорычав: «Ы-ыы!» После этого она топнула ногой и расхохоталась сама.

Валерий Никитич через окно входной двери просмотрел это кино со счастливым концом и решил не выходить. Сережа сбросил куртку и накинул ее на плечи Ани. Володя заметил, как присмиревший Громов при этом обнял ее, но деликатно отвел взгляд.


Троица вернулась в актовый зал. Сережа и Володя вновь поднялись на сцену. Они еще много играли и пели. Потом два параллельных выпускных класса разошлись по своим кабинетам пить чай с пирожными, а учителя, кто не был классными руководителями, удалились в учительскую – тоже на традиционную рюмку чая. После этого все стали постепенно расходиться. Сережа под предлогом, что ему надо еще кое-кого навестить, уехал не на своем автобусе с большой компанией одноклассников (в которую, между прочими, затесалась и Лена Миляева, которая жила вообще в двадцати метрах от школы).

Володя и Аня, снова став какими-то тихими и стеснительными, ехали на задней площадке автобуса и под бросаемыми искоса взглядами разъезжавшихся по домам гимназистов вяло обсуждали, тот ли это автобус, что познакомил их, или нет?


Андрей Геннадьевич постучал по стеклу. Дочка и ее новый кавалер, с которым она уже десять минут прощалась у подъезда, услышали и подняли глаза. Андрей Геннадьевич показал пальцем на нее, на него и махнул рукой в сторону двери.

– Ну вот, прокурор зовет нас обоих, – с обреченной улыбкой сказала Аня.

Они поднялись на четвертый этаж. Аня открыла дверь ключом, ободряюще улыбнулась Володе и вошла. Следом, краснея, зашел Кораблев.

– Здравствуйте, дети, – поприветствовал их скрестивший руки на груди Андрей Геннадьевич, стоя у дверного косяка своей комнаты с потухшей трубкой в зубах.

– Здравствуйте, – с полным достоинства поклоном головы ответил вмиг вспотевший Володя.

Аня, посмотрев на отца и на Володю, подумала: «Встреча двух доминантных самцов».

– Так вот ты какой, северный олень! …А что ж с математикой-то так плохо? – спросил Андрей Геннадьевич, вынул трубку изо рта и лукаво сощурился, припоминая Кораблеву его второе место на городской олимпиаде.

– Не доучил, – слегка поведя плечом и бровью, сказал Володя, и глаза его чуть-чуть заулыбались.

Голицын удовлетворенно хмыкнул в усы, подошел и протянул Володе руку.   

– Андрей Геннадьевич.

– Владимир, – ответил Кораблев, пожимая руку прокурору.

У Ани отлегло от сердца. До этого она непослушными пальцами пыталась расстегнуть пуговицы пальто, понимая, что от отца, любившего Громова Сережку, можно было ожидать любого приема нового гостя.

С кухни доносилось шипение масла на сковородке и запах котлет. Вера Михайловна, вся занятая приготовлением ужина, крикнула с кухни:

– Андрей, это Аня пришла?

– И не одна! – громко ответил Голицын.

Вера Михайловна вышла к ним, вытирая руки о фартук.

– Вот. Кораблев, спаситель наш, – представил ей гостя Андрей Геннадьевич.

– Ой, как интересно!.. Тебя ведь Володя зовут? Ну что же ты не раздеваешься? Проходи! – ласково сказала Вера Михайловна. – Сейчас ужинать будем.

После протокольных настойчивых приглашений, вежливых заверений о сытости и преодоления всеобщего легкого смущения (всеми, кроме невозмутимо жевавшего мундштук трубки Андрея Геннадьевича) Володя, наконец, снял пальто и вручил Ане розу, которую он грел за пазухой. Анина мама вернулась на кухню.

– А что это у тебя кулак сбит и пуговицы на рукаве не хватает? – спросил вдруг, показывая на это безобразие трубкой, Андрей Геннадьевич. – Дрался?

– Дрался.

– С Громовым, что ли?

Володя, сводя концы манжеты и чуть улыбнувшись, ответил:

– Вместе с Громовым.

– А против кого?

– Да так, группы товарищей…

– Они с Сережкой четверых из «А»-класса вдвоем раскидали, – гордо вставила Аня под смущенное движение бровей Володи.

– Сильно народ покалечили? Это я как юрист спрашиваю…

– Нет. Без жертв и разрушений.

– Ну тогда, Анюта, найди ты ему пуговицу на рукав, а то, вон, при галстуке, а без пуговицы…

И Андрей Геннадьевич, сунув трубку в зубы, чтобы не слишком улыбаться, ушел к себе в комнату, заложив руки за спину и мурлыча что-то под нос. В целом, ему пока понравился этот новый молодой человек. Как и следовало ожидать, недурён (кто ж еще у Аньки может завестись?), умен и с чувством юмора. «Ладно, посмотрим», – решил прокурор.


За ужином Анины родители расспрашивали Володю о том, о чем обычно спрашивают нового в доме человека школьного возраста: об учебе, об увлечениях, о планах на жизнь. Андрей Геннадьевич особенно интересовался, каким таким спортом занимался Володя, что помогло ему так мгновенно отреагировать на падение их любимой дочки под приближающийся грузовик. (Когда Аня, вернувшись тем вечером бледнее бледного, вынуждена была рассказать встревоженным родителям, что с ней произошло, они потом полночи не могли уснуть). Вера Михайловна слушала этот спокойный диалог мужа и Володи, крепко прижав руку к губам и болезненно сдвинув брови.

Спросили Володю про родителей. Выяснилось, что с Николаем Кораблевым Андрей Геннадьевич шапочно знаком. В разговоре о дальневосточной родине Володи прокурор узнал об охотничьих корнях семьи Кораблевых. Андрей Геннадьевич, сам заядлый охотник, после ужина позвал Володю смотреть свою коллекцию охотничьих ножей, а заодно и трубок. Володя, ничего не понимавший ни в том, ни в другом, отправился в комнату прокурора.

– Я покурю? – спросил Андрей Геннадьевич, разжигая трубку после того, как его очередная жертва в лице Володи была загружена тонкостями охотничьего дела и производства чубуков. – Мне женщины только здесь разрешают… – добавил он, включив вентилятор, встроенный в проем форточки. – Ты сам-то куришь?

– Если честно, то иногда. Но это – секрет, – ответил Володя, рассматривая инкрустацию на табакерке. – …Вы, наверно, меня осуждаете? – спросил он, помолчав.

– За курение? – с деланой наивностью переспросил Андрей Геннадьевич, пуская струю дыма и внимательно глядя на Кораблева.

– За Серегу, – уточнил Володя.

– Осуждаю. Отбить девушку у друга – это последнее дело. Свинство, я бы сказал.

Прокурор по-сталински качнул трубкой и отвернулся к окну, глубоко затягиваясь.

– На твоем месте я бы, после того, как спас ее, выкинул бы тут же ее из головы.

– Это оказалось невозможно, – ответил на это Володя, не открывая того, что Аня сама пришла к нему.

– Дурак Серега, надо было ему давно вас познакомить. А то при таких героических обстоятельствах…

Володя молчал. Что он мог сказать?

– Не думаю, что он так легко ее отпустит… – продолжал Андрей Геннадьевич. – Ох, чувствую, еще хлебнем мы с этим проблем. Сережка-то парень горячий… Так вы что, подрались сегодня вместе с ним против «ашек»? – вспомнил прокурор и повернулся к Володе. – Что там у вас произошло?

– Да вот, собирались они начистить мне… лицо... в туалете, а тут Серега вбегает. Мы, на самом деле, разыграли, будто между собой будем драться, поэтому на нас в большей степени сработал фактор неожиданности.

– Да ладно прибедняться, фактор неожиданности… По двое на брата – это ловко, как ни крути.

Андрей Геннадьевич глубоко затянулся и выдохнул дым вверх.

– Ты, я вижу, парень неплохой… – сказал он, почесав мундштуком висок. – Но Серегу я, знаешь ли, очень люблю. И этот его поступок, когда он мог начистить тебе «…лицо», но вместо этого начистил лица твоих противников, – это тоже о многом говорит. Короче, прости, но я пока за него болеть буду. Разумеется, на Анино отношение к тебе это никак не повлияет. Это ваши дела, – сказал он после паузы, накрывая трубку специальной крышечкой, что как бы означало, что разговор окончен.

Володя также поставил точку в этом разговоре сдержанным кивком головы.


Дамы тем временем готовили стол к чаю.

– Ань, – тихонько сказала мама, косясь на приоткрытую дверь кабинета Андрея Геннадьевича, – красавец-то какой!

– Угу, – поджимая улыбку гордости, тихо промычала дочка.

– Я его много раз в библиотеке видела. Я думала, что он студент. Он в зале научной литературы часто засиживается.

Помолчав, Вера Михайловна еще тише спросила:

– Ну а Сережа как же?

– Не спрашивай, мам, – ответила Аня.