Глава 8. Беспокойный день

Была пятница. Этот день не был самым счастливым в их жизни. И начался он и у Володи, и у Ани с нервотрепки.

В Володиной школе директриса, Анна Ивановна, была крайне строгой и принципиальной дамой. Даже в ее облике было что-то нерушимое, словно скала. Она при своем небольшом росте вся будто бы состояла из кубов, поставленных друг на друга: куб – голова с квадратным лицом, крутым начесом и шиньоном-плюшкой, куб – мощный бюст; самый большой куб – неизменная номенклатурная серая юбка. Даже каблуки у нее были кубическими, чтобы крепче держалось на ногах ее мощное шестидесятилетнее тело.

Ее все боялись, ходили перед ней на цыпочках. За глаза ее никто иначе как «Анной Иоанновной» не называл. Было в школе, конечно, много перегибов – и в плане дисциплины, и в плане преподавания и нагрузок. Но при жестком руководстве властной Анны Иоанновны школа номер четыре после гимназии была лучшей в городе.

Одним из перегибов было неукоснительное соблюдение учениками и ученицами канонов школьной формы. Не допускались никакие цветные рубашки под пиджак у мальчиков или яркие колготки у девочек, никакой косметики и украшений. Девочек из четвертой школы можно было отличить от других по непроколотым ушам. Анна Иоанновна даже учительниц своих гоняла за броские серьги или бусы. Все это, по ее словам, мешало педагогическому процессу.

А тут вдруг один из лучших учеников, молчаливый Володя Кораблев приходит в школу при кольце на безымянном пальце! Да еще на первый урок алгебры, который ведет сама директриса! Да еще и к доске вызвали решать уравнение! Одноклассники, вдоволь поизмывавшись над товарищем перед уроком, с замиранием сердца предвкушали сцену, глядя на Кораблева как на покойника…

Анна Иоанновна, отметив отсутствовавших, пока Кораблев выводил на доске буквы со степенями, обернулась на доску и так и застыла. Володя, спиной чувствуя надвигавшуюся грозу, тем не менее дорешал уравнение и развернулся лицом к классу.

– Господин Кораблев, потрудитесь объяснить, что у вас с рукой, – закипая от негодования, проговорила Анна Иоанновна.

Вместо ответа Володя молча прикрыл кольцо ладонью левой руки, отчего стал похож на футбольного арбитра.

– Снять немедленно! – прорычала директриса.

Володя расправил плечи и, глядя в пол, спокойно произнес:

– Извините, нет.

Анна Иоанновна, не вставая со стула, развернулась всем корпусом к наглецу.

– Кораблев, это что, демонстрация вашего раннего полового созревания?

На этих словах в классе кто-то хмыкнул.

 – Вы вообще понимаете, где вы находитесь? Или вы думаете, что раз отличник, то можно вытворять тут что угодно?

Володя молчал, стиснув зубы и опустив глаза.

– Вон отсюда! – рявкнула, стукнув кулаком по столу, Анна Иоанновна, так что весь класс от страха вжал головы в плечи.

Кораблев положил мел на бортик доски и вышел из кабинета.

После урока он подождал, пока выйдут его одноклассники, и зашел в класс – на отлуп и за вещами. Директриса, дописав в журнале, уже встала со своего места. Надвинувшись на Кораблева, как ледокол, она медленно сказала ему, разделяя слова:

– Я отстраняю вас от занятий. До тех пор, пока вы не снимите это.

Анна Иоанновна указала на кольцо.

– И пригласите в школу родителей.

Володя, дрогнув ноздрями, молча отступил в сторону, давая ей дорогу.


С первого этажа он позвонил на работу отцу и коротко рассказал, в чем дело.

– А мама тебя предупреждала! – сказал Николай Кораблев, срочно приехав в школу.

Вчера у Володи состоялся тяжелый разговор с родителями. Увидев на руке у сына кольцо, мама Люба едва не потеряла дар речи. Володя постарался объяснить родителям, что у них с этой Аней, про которую он им рассказал позавчера и к которой вчера он ходил в Гимназию, все серьезно. Отец вроде бы понял, сам таким был… Но мама стала очень волноваться, что такие отношения повредят Володиной учебе. Да и вообще…

Любовь Ивановна, конечно, сразу вычислила, что это та самая пресловутая Голицына, фамилия которой так часто звучала в разных склонениях за закрытой Володиной дверью, когда он говорил по телефону с Громовым. Та самая вечная подруга Сережи, по которой он сох чуть ли не с раннего детства. Володя иногда об этом рассказывал, да и у самого Сережи мама Люба иногда напрямую спрашивала о его девочке. Ей было немного обидно, что вот у Сережи уже давно есть девочка, а у ни в чем ему не уступающего Володи – все нет и нет. И тут – на тебе! Одна на двоих!..


Отец и сын Кораблевы прошли в кабинет директора.

– Выйдите! – указала Володе на дверь Анна Иоанновна.

Отец чуть повел бровью и сочувственно проводил сына взглядом. Много раз Николай Кораблев в свое время бывал в кабинете своего директора по разным поводам, был, можно сказать, тертым калачом. И даже до белого каления доводил неоднократно – и директора, и классного руководителя. И из школы Кораблева-старшего пытались выгнать дважды – за драку (из-за Любы) и за пропуски (из-за нее же). А вот в качестве отца провинившегося сына он стоял сейчас на ковре впервые.

– Как вас зовут? – надменно поинтересовалась директриса, окинув оценивающим взглядом молодого усатого офицера.

– Николай Иванович, – ответил тот очень мягко. Директриса опытным ухом почувствовала излишнюю вежливость – известный прием специалиста по взятию бастионов обаянием.

– Николай Иванович, вы, я вижу, человек военный. Вы знаете, что такое устав?

– Да, конечно.

– В уставе школы, написанным в соответствии с предписанием министерства образования, сказано, что внешний вид ученика должен быть строгим и опрятным. Вы, наверное, знаете, что в нашей школе даже учителя, даже молодые учительницы не носят украшений… Почему Вы улыбаетесь?

Директриса, начавшая воспитательную беседу менторским тоном, вдруг с удивлением прервала монолог, глядя на родителя.

– Нет-нет! Простите, – торопливо сказал, сдвинув брови посерьезнее, Николай Иванович.

Директриса, опершись большими кубическими кулаками о столешницу, шумно вдохнула и продолжала:

– Ваш сын сегодня нарушил устав нашей школы. И пока он не снимет своего украшения, я намерена не допускать его к занятиям. Вам следует побеседовать с ним.

– А вот армейский устав разрешает носить кольцо на безымянном пальце правой руки, – вставил старший Кораблев своим бархатным голосом.

– Вы говорите об обручальном кольце, не путайте понятия! – начала горячиться директриса. – Владимиру нет еще и семнадцати, а он себя уже женихом вообразил! Подумайте, к чему может привести такое раннее… созревание?

На этот раз она почему-то постеснялась произнести «половое».

– Анна Ивановна, я скажу откровенно, – начал Николай Иванович. – Я не считаю поведение своего сына ни аморальным, ни идущим вразрез с уставом школы. Его внешний вид обычно более «строг и опрятен», чем у иного офицера. А то, что он в шестнадцать лет влюблен, я считаю совершенно нормальным. К тому же я уверен, что учебе его это не помешает. Володя в этом плане человек ответственный.

– Я вижу, вы не понимаете! – воскликнула директриса и с негодованием откинулась на спинку кресла. – Даже если это не мешает вашему сыну, то подумайте, какой пример он подает другим? У старшеклассников и так… в мозгу одни половые гормоны! А тут еще самый серьезный ученик вдруг демонстрирует всем… – она остановилась, подбирая слова, – …как он продвинулся в этом вопросе!

Николай Иванович на словах «серьезный ученик» задумчиво улыбнулся и опустил глаза. Как ни крути, директриса была права насчет примера. Но Кораблев-старший решил сына не отдавать.

– Володя серьезен во всем. А кольцом он демонстрирует не степень своего продвижения в половом вопросе, а именно серьезность своего отношения к девушке, которую любит. Мне кажется, это честно.

– Это честно в мире взрослых людей. Но они же еще подростки!

– Я уже давно считаю Владимира взрослым человеком.

– Да вы просто потакаете ему! Взрослый человек… На родительские деньги кольца покупает. Скоро он вам еще и внука в школьном портфеле принесет!

– Ну, кольца-то он на свои деньги купил, – возразил Николай Иванович. – Он переводом статей подрабатывает. А что касается внука… Ну, принесет так принесет. Не он первый, не он последний.

Кораблев-старший не смог скрыть улыбки.

Директриса в недоумении уставилась на него. Потом она немного подозрительно повернула голову, будто оценивая его заново. Она представила отца-Кораблева без усов.

– Николай Иванович, а сколько вам лет? – спросила она.

– Тридцать четыре. Будет, – ответил родитель и, помолчав, добавил мягким голосом: – Извините, Володины бабушки с дедушкой живут далеко, а то бы, конечно, они пришли…

Он тут же проклял себя за свой неуместный юмор и подумал, что теперь Володьку точно выгонят из школы. Анна Иоанновна, удивленно вздернув брови, шевельнула челюстью.

– Тогда мне все ясно, – проговорила она. – Что ж, не смею мешать!

– Простите… – попытался исправить ситуацию Николай Иванович, прижав фуражку к груди.

– Знаете, в конце концов, это ваше право, как вы воспитываете своего ребенка. Только вот кольцо ему все же придется снять. Как бы вы к этому ни относились, но я не допущу его ни к одному уроку. Если же вам так дорога… «честность» вашего сына, переводите его в другую школу.

Она махнула рукой в сторону окна и отвернула лицо, показывая, что разговор окончен.

Николай Иванович помолчал. «Эта женщина непрошибаема», – подумал он.

– Анна Ивановна, я уверен, что Владимир кольца не снимет… На его месте я и сам бы не снял, – добавил он чуть в сторону и продолжал: – Но что если он забинтует этот палец, так что никто не будет видеть? Ведь ходить с забинтованными пальцами министерством образования не запрещено?

Директриса заерзала в кресле, вытерла платком пот со лба и налила себе из кувшина воды в стакан.

– Я не знаю, что с вами делать… Но ведь все – уже – видели! Ну поймите же меня, по-человечески поймите!

Она тяжело вздохнула и выпила воды.

– Я не могу отступиться от своих слов. Какой же я буду после этого директор? …А выгнать из выпускного класса лучшего ученика, гордость школы… – сказала она, наливая в стакан еще.

Николаю Ивановичу стало очень неудобно перед ней.

– Вы прекрасный директор и прекрасная женщина! Все знают об этом, – ответил он своим ласковым баритоном, подавшись вперед. – А исключение из правила только подтверждает его… Я не думаю, что такая уступка может скомпрометировать вас перед вашими подчиненными. Скорее подчеркнет вашу мудрость опытного руководителя.

Директриса, слегка сощурив глаза, посмотрела на старшего Кораблева, качнула головой и тихо выговорила:

– Хитрый и льстивый… мальчишка.

Николай Иванович чуть шевельнул бровями.

Женщина-скала криво улыбнулась, потом опустила взгляд и произнесла, разведя ладони на столе.

– У меня ж тогда все ученики станут перебинтованные ходить. С ног до головы!

– А у нас в школе все с коками ходили. И брюки у формы так узко застрачивали, что только с мылом можно было надеть, – вспомнил Кораблев.

– Все, ступайте отсюда! В следующий раз дедушка пускай приходит! – с деланой суровостью сказала Анна Иоанновна.

Кораблев довольно шевельнул усами, надел фуражку и козырнул директрисе.

«Вот паршивец!» – улыбнулась она ему в спину.

– Ну что, сын! – сказал Николай Иванович Володе, выйдя из кабинета директора. – Иди в аптеку, купи себе бинт и замотай свой драгоценный палец.

– Спасибо, пап! – облегченно вздохнув, сказал Володя и сдержанно обнял отца.


У Ани тоже день вышел так себе. Сережка пришел в школу такой загадочный, на переменах они так странно переглядывались с Леной Миляевой… Аня поняла, что она страшно ревнует. И не так, как ревновала его к Куницыной. То были цветочки. А вот – ягодки.

Громов, заметив на пальце у Ани кольцо, только немного грустно спросил ее, купил ли себе Кораблев аналогичное. И все! А ведь Аня ждала нового сеанса объяснений, ревнивых вздохов, разговоров в коридорах или еще чего-нибудь подобного. Даже со Смольяниновой, как случайно увидела Аня, Громов объяснился перед физкультурой, после чего та долго плакала в туалете. А с ней – нет!

«Да что же происходит?» – думала Аня, когда в очередной раз у нее что-то кувыркалось в груди при мысли о Сережкином вчерашнем окончании вечера. Аня остро чувствовала измену Громова и думала о том, что он прекрасно понимает это. И знает, что она ревнует, и специально делает так, чтобы она ревновала сильнее! Аня весь день исподтишка поглядывала на ставшего заманчиво красивым, занятого Миляевой Сережку – и всякий раз щемило сердце. Как глупо! Ведь она сама позвала Лену, можно сказать, толкнула ее Сережке в постель… Аню аж передергивало от чудовищности таких новых взрослых фраз внутри своих нежных и романтических мыслей. Неужели наступало время взрослых фраз? И взрослой жизни?

Как у них это было? Вот они пришли к нему домой, вот Сережка стал целовать Лену… «Как он мог ее целовать после меня? Думал ли он обо мне, когда ее целовал, или когда они…» Дальше Ане думать не хотелось, но перед мыслями вставала Сережина комната, его диван, всегда приоткрытая тюлевая штора – настолько, чтобы с любого ракурса был виден смешной круглый кактус в желтых лучах длинных иголок, который Аня подарила Громову на прошлый день рождения. Вспоминался привкус сигарет на Сережиных губах. Аня представляла себя – там, на диване, в его комнате. В объятьях серьезного Громова с удивленным и блаженным лицом.

Но Володя!.. Как можно думать о другом, когда уже решено, что Володя? Как можно позволять себе такие мысли, когда он все чувствует? Ведь понял он, что Сережа ей не просто друг… Что-то осталось. Нет. Многое, очень многое осталось! И никуда от этого не денешься.

«А вообще, не в отместку ли Громову за эксперименты с Куницыной выходит – Володя? А Сережка – так стремительно осчастливил Миляеву, потому что это в отместку за Кораблева?» – думала Аня.

Да, последнее, безусловно, было похоже на правду. Но Володя…

«Нет. Володя – это Володя, – тряхнула Аня головой, стараясь переключиться с досадных мыслей на приятные. – Володя – моя каменная стена, монолит! Вот я приду к нему сегодня… А куда приду? Как выглядит его дом, его комната?.. Но разве это важно? Вот он станет меня целовать. Целовать…»

Аня вдруг улыбнулась, глядя в окно, и чуть вытянула губы вперед. По телу разлилась вязкая волна. Вспомнилась швейцарская зубная паста, которую папа привез в прошлом году из командировки, – прозрачная, оранжевая, с апельсиновым вкусом, с какими-то чудесными блестящими кристалликами, которые переливались на свету. Ане казалось, что когда она думает о Володе, ее кровь превращается в эту пасту, и кристаллики, проплывая по сосудам, легко пощипывают ее тело изнутри.

– Аня Голицына, о чем мы сейчас говорили? – перебила эти мысли учитель литературы.

Шел профильный урок.


Весь день для Ани прошел в каком-то мареве, в мыслях о Сереже и о предстоящем вечере с Володей. Ей уже совершенно ничего не хотелось. Знамя французской революции сильно потускнело, в покоях Людовика осыпалась штукатурка. Дома было так хорошо, папа принес елку и выставил на балкон. В большой комнате остался хвойный запах.

Аня, сделав уроки еще днем, к вечеру совсем измаялась вопросом «Быть или не быть?» «Лучше бы просто куда-нибудь сходили погулять!» – жалела она о данном Володе обещании. Стараясь не привлекать внимания родителей, она перенесла телефон в свою комнату и позвонила Володе.

– Ты придешь? – спросил он ее очень тихо.

Аня поняла, что родители его еще не ушли.

– Может, просто погуляем? – помолчав, спросила она вместо ответа.

После долгой паузы Володя сказал:

– Хорошо.

Аня поняла, как он сейчас разочарован. Ей стало страшно неудобно, но сказать ей больше было нечего. Они скомканно попрощались, договорившись о встрече, и Аня положила трубку.

Она выпустила в ванную чуть не полфлакона шампуня, налила приятно горячей воды и погрузилась в нее. И пусть катятся подальше все тяжелые мысли! Вот! Вот оно, счастье! Сейчас бы еще чашечку кофе с молоком, прямо сюда, но вылезать и варить не хотелось, а маму просить было неудобно, она отдыхала после работы... Аня стала играться с пенными пузырьками, таявшими в ладонях с тихим шипением. Когда она размазывала пену по рукам, кожа становилась шелковой, а волоски начинали словно светиться изнутри. «Перецеловать каждую твою клеточку, каждый волосок…» – вспомнила Аня, и эта Сережкина фраза почему-то вызвала у нее довольную улыбку. «Я красивая. Чертовски красивая!» – подумала она и блаженно закрыла глаза.


Володя с Аней встретились у ее подъезда. Прожектор, установленный на крыше дома, освещал двор, где мальчишки со звонкими криками гоняли шайбу по небольшому катку. Было приятно морозно, снег похрустывал под сапогом. Аня после ванной боялась простудиться, поэтому оделась очень тепло.

– Ну, пойдем, – сказал Володя как ни в чем не бывало.

Володя и Аня пошли прочь от слепящего прожектора и шума мальчишек. Перейдя через улицу, освещенную желтыми фонарями, они свернули в небольшой переулок, где по обеим сторонам дороги склоняли заснеженные ветви высокие клены. Аня любила этот переулок, особенно осенью и зимой. Здесь всегда было тихо. Не боясь редких машин, они пошли прямо по дороге. Снег был темно-золотистого цвета от освещения, доходившего сюда с улицы. А белый фонарь в конце переулка высвечивал искрами отдельные кристаллики на сугробах и ветвях деревьев. С неба ярким оком светила луна.

Влюбленные молчали. Молчать было легко. Неловкость их телефонного разговора сгладилась этим необыкновенно красивым вечером. Взявшись за руки, они медленно шли по золотистому ковру дороги и любовались застывшей симфонией морозной тишины. Они дошли до белого фонаря, которым начиналась другая, очень светлая улица, улица белых фонарей. Она была по сравнению с улицей желтых фонарей холодной и неуютной. Прямо хоть обратно иди!

Аня и Володя, одновременно вздохнув, переглянулись и рассмеялись.

– Из романтики – в операционную, – прокомментировал Володя.

– У тебя в голове – одни операции! – подколола его Аня.

– А у тебя что в голове? – чуть помедлив, спросил Володя, и голос его был серьезен.

– У меня?.. Не знаю. Просто вечер, просто снег. Просто ты…

– Скажи, кто этот человек – просто я?

– Не знаю. Просто снег. Просто мир...

– Мир? Просто? – удивленно повторил Володя.

– И вправду, Володя, из романтики – в операционную! – рассмеялась Аня.

– Извини. Привычка. Просто привычка, – спародировал Володя, за что был жестоко побит мягкой варежкой.

– А давай кататься на автобусах – пока не найдем тот самый… Ты его запомнил? У тебя ведь с собой проездной?

– Такой вечер – и потратить на грязные автобусы с чужими лицами? Тогда уж поехали в парк. Я познакомлю тебя с дубом имени Болконского, – предложил Володя и немного пожалел об этом. Он подумал, что Ане может показаться, что он хочет ей подыграть с ее любовью к русской классике. – Под ним я написал свое первое стихотворение этой весной, – смущенно уточнил он на всякий случай.


В парке было тихо и торжественно. Фигуры вечерних прохожих только усиливали красоту зимней тишины, безмолвно вписываясь в ее пейзаж. Володя стряхнул перчаткой снег со скамейки под своим любимым дубом, и влюбленные молча сели рядом, грея руки в карманах. Аня откинула голову на спинку скамейки, Володя, чуть подвинувшись вперед, сделал так же. Толстые черные изломанные линии дубовых ветвей над ними держали в своих надежных объятиях луну. «Попалась!» – подумала про нее Аня. Сквозь ветви на луну наползали едва заметные рваные тени тонких облаков и, сойдя с ее лика, растворялись в темноте неба, подсвечиваемые на прощание серебром.

Аня, когда-то давно задумавшись, какое у нее любимое дерево, еще в детстве назначила своими фаворитами душистую сосну с прозрачными лепестками оранжевой коры и клен – с его безумием осенних красок. А с Володей были связаны дуб имени Болконского и кольцо с ажурными дубовыми листьями у нее на пальце… Аня вспомнила свою неловкую историю с монетой и улыбнулась: хотя бы со стороной она не ошиблась. Да, дубовый венок был стопроцентным попаданием в образ Володи. Масштабное дерево, масштабная личность. И в то же время невероятно близкий и уютный – как этот просто дуб. Просто Володя. Ане захотелось нарисовать его в профиль – летнего, в цветочном венке с вплетенной дубовой веточкой, с травинкой в мечтательно сложенных губах.

Она посмотрела на Кораблева. Он любовался игрой луны и облаков, смотрел в небо и чуть-чуть улыбался. Капюшон Володиной теплой куртки распластался на спинке скамьи и открыл его спокойное лицо. Аня с удовольствием подумала, что зимний Володя ничуть не хуже летнего, из ее фантазии. Мягкий лунный блик начинался широким пятном на его лбу, тонкой ровной полосой достигал кончика носа, чуть прерывался на губах и легким мазком покрывал подбородок. Казалось, его профиль можно было нарисовать, как древний иероглиф, в одну проводку кисти, макнув ее в лунный свет. Немного растушевать, добавить сияющую звездочку под ресницы... Кончик дубовой ветви отбрасывал неровную тень, нарушая на щеке Кораблева гладкий переход от теплой охры к угольно-серому. Ане неудержимо захотелось убрать, выровнять эту помеху. Лежа головой на спинке скамьи и глядя на Володю, она стянула варежку и коснулась его щеки.

Также не поднимаясь со своего изголовья, он повернул к ней лицо и стал любоваться ею, не меняя выражения после созерцания луны. Потом он снял свою перчатку и коснулся в ответ Аниного лица, проведя пальцами по ее брови. Они сблизились лицами, долго, чуть улыбаясь, смотрели на губы друг друга, потом, наконец, коснулись губами.

Ну а дальше сценарий был уже отработан. Вначале нежно, бережно, потом все более требовательно они стали искать друг у друга ответа на такое томительное и сладкое чувство, которое вновь заставило склеить их тела, разделенные многослойной оберткой теплой одежды.

Полная женщина, проходившая мимо их скамейки с двумя сумками, остановилась напротив забывшейся в поцелуе парочки и с осуждением сказала:

– Совсем докатились!

– Молодежь… – успокаивая ее, добродушно сказал спортивного вида дедок с собачкой на поводке.

Ни Аня, ни Володя не слышали их.

– Поехали к тебе, – прервав поцелуй, прошептала Аня, заглядывая в такие близкие Володины глаза. – Только ты держи меня, не отпускай…

Володя вскочил со скамьи, за руку привлек к себе Аню, подхватил ее под колени и, держа на руках, закружил ее на заснеженной дорожке. Аня засмеялась и уткнула лицо ему в шарф.

В автобусе они ехали на излюбленной всеми школьниками задней площадке и обнимались. Володя расстегнул куртку и укрыл ее полами Аню, зарывшуюся в тепле его свитера. А Аня, чуть покусывая губы от сладкого сиропа с колючими кристалликами, заполнившими тело, прижималась к Володе, держа его сзади через свитер за ремень брюк.


Они никак не могли расстаться, все обнимались на каждом пролете лестницы Аниного подъезда.

– Ты ни о чем не жалеешь? – спросил Володя, отведя от Аниного лица волосы и любуясь ею в полумраке лестничной клетки.

– Нет.

– Ни капельки? – допытывался Кораблев.

– Нет!

– Даже самую малость?

Аня склонила голову вбок и, улыбаясь, сощурилась.

– Ну… Разве что самую малость...

Она стала водить пальцем по молнии Володиной куртки и наблюдать за этим своим движением.

– Знаешь, о чем я, пожалуй, жалею? – сказала она, открыто посмотрев на Володю. – О том, что я недочувствовала, недолюбила тебя… У меня не было по отношению к тебе периода безответной влюбленности, когда сходишь с ума от неизвестности. Балансируешь на тоненькой-тоненькой ниточке в ожидании счастья… Я испытала это, когда ты влюбил меня в Громова, а сейчас мне жаль этого. Потому что у нас с тобой – ба-бах! И сразу – счастье! Ты понимаешь меня?

– Прекрасно понимаю. Но только это, кажется, называется… Э-э-э… Как бы помягче… Беситься с жиру, вот как!

– Согласна, – рассмеялась Аня.

– И чем же я теперь могу помочь тебе? – внимательно глядя на нее, спросил Володя.

– О, я знаю чем. Компенсируй недостаток моих чувств избытком своей любви! – предложила Аня, придав глазам подчеркнуто страстное выражение.

– Проси меня об этом почаще, – ответил он, в сотый раз прижимая ее в поцелуе к стене подъезда.


– Я вот к чему, собственно, клонил, – снова начал Володя, удержав Аню на следующем лестничном пролете. – Так ты не жалеешь, что вчера выбрала все-таки меня, а не Серегу?

Ане стало немного стыдно: она-то думала, что Володя спрашивал ее о сожалении, связанном с пресловутой «потерей невинности»… Она упрекнула себя, что могла подозревать Володю в подобной пошлости.

– А! Ой… Ты мне все «старое поминаешь»? Я, признаться, даже больше и не думала о Сереже. Хорошо, что ты напомнил! Вот мне вопрос для размышления на ближайшую ночь, – попыталась она спрятать свое смущение за смешливой дерзостью.

– О, нет! – шутливо запретил Володя.

– О, да!

– Ты хочешь, чтобы я ревновал?

– Да!

– Не буду, – после паузы сказал Кораблев, став вдруг серьезным.

– Почему?

Володя помолчал, под прицелом Аниного взгляда посмотрел в окно подъезда, потом себе под ноги, потом, наконец, на нее.

– Во-первых, потому что победитель – я. Абсолютный, законный и закономерный. Всё, Громов – в прошлом. А во-вторых…

Он чуть смягчил тон и отвел взгляд.

– Потому что разговоры со мной разговаривать про любовь к нему – и  действовать – совсем не одно и то же. Ты не сможешь переступить черту, за которой Серегу может ждать настоящая боль. Мы оба, мне кажется, знаем предел его прочности. Он не так уж далеко… И ты не дашь мне повода ревновать к Громову – не потому даже, что тебе дорог я. А потому, что тебе дорог он.

Володя проговорил это тихо, но твердо, даже жестко. В словах его была такая убедительная сила, что у Ани пробежали мурашки по спине. Володя был прав. А еще он был стопроцентно прекрасен. Аня подняла брови, не скрывая восхищения.

– Кораблев! Ты невероятный человек! Твоя логика гениальна, непредсказуема и бьет точно в цель!

– Я только защищался… – потупился Володя, краснея.

Аня провела рукой по застежке его куртки.

– О-о, не скромничай. Мне уже посчастливилось знать, как ты прекрасен в нападении…

Она в тот момент припомнила, конечно, его атаку в образе Сережи в операции «Влюби в себя Голицыну», но Володя, похоже, подумал о другом и напал на нее снова…


– Знаешь, ты интересный вопрос мне задал под теми фонарями – что у меня в голове? – посерьезнев, сказала Аня уже почти у самой двери. – Я тебе, кстати, абсолютно честно ответила. Так что моя очередь спрашивать, что у тебя в голове… Вот ты, когда мы шли сюда, все время молчал, – она коротко обиженно выдохнула. – И знаешь, мне казалось, что ты в это время был не со мной. Я права?

– Не совсем… – улыбнулся Володя. – В тот момент ко мне пришли стихи…

– О! – удивленно воскликнула Аня. – Но тогда прочти же скорей!

– Но ты еще ничего мне не сказала о тех стихах, что в моей записной книжке, и, кстати, она до сих пор у тебя! – напомнил Володя.

Аня смущенно заулыбалась.

– Я просто боюсь даже начать об этом… Эта тема так глубока, что у меня не хватит умения обращаться со словами, чтобы выразить, что твои стихи для меня значат. Я их все время перечитываю, а многие даже переписала и выучила…

– Значит… тебе понравилось? Я не показался тебе сумасшедшим? – спросил Володя, внимательно вглядываясь в Анины глаза в сумраке лестничной клетки.

– Понравилось! Показался! – рассмеялась она. – И как твоя самая верная поклонница я требую, чтобы ты сейчас же прочел свои сегодняшние стихи!

– Это, конечно, еще сырье… Я еще буду над ним работать. Ну ладно, короче…

Он откашлялся в кулак, устремил взгляд в потолок и прочел:

– Ты небо – я свеча,
ты синева – я пламя.
Нам звездный свет, журча,
плетет свои мосты.
Как ветру укачать
печаль луны над нами,
так нам не замечать
значений слов простых… Ну и далее в том же духе, – оборвал он. – Продолжение – завтра. Оно еще совсем сыро.

– Боже, Кораблев, что ты делаешь со мной? Я задыхаюсь! – прошептала Аня.


Наконец, они поцеловали друг друга уже точно в последний раз, Аня повернула ключ в замке и скрылась за дверью. Володя приложил руку и лоб к мягкой обивке входной двери. Аня за дверью крикнула засыпавшим у телевизора родителям: «Я дома», сняла в прихожей пальто и сапоги. Она чувствовала, что Володя еще здесь. Ответив на сонное приглашение мамы разогреть себе ужин, Аня коснулась кончиками пальцев внутренней обивки входной двери. В ответ она услышала такой же звук Володиных пальцев снаружи. Аня рассмеялась и шепотом сказала ему через дверь:

– Ну иди уже.

Ей ответили его неспешные шаги по ступенькам.