Юрий фурманов судьба диссидента

СУДЬБА  «ДИССИДЕНТА»

      Каждому из нас примерно по  сорок-сорок пять и  мы празднуем встречу в студенческой столовой.  Все еще живы воспоминания о студенческой жизни. Еще бы! Всего-то прошло пятнадцать лет после нашего выпуска из Ленинградского университета. Конечно, часть людей узнать почти  невозможно. Ну, как можно в очень сильно располневшей даме признать Ирочку Эйдель или в дородном мужчине с пышной бородой Славу Евдокимова. Нет, пожалуй, сделать это можно, если присмотреться, а еще лучше, если разговориться: за болтовней мы молодеем прямо на глазах. Особенно, когда начинаем шутить и подтрунивать друг над другом. Под общий хохот я,  например,  вспомнил как маленький, тщедушный Сережа Носов подцепил и привел в наш студенческий общак какую-то огромную девушку, почти раздел ее, но что-то у него застопорилось,  и  мы тут же предложили свою помощь. Но Носов оказался самолюбивым и крикнул: «Не надо, я сам». Кто-то вспомнил, как принимал экзамены один старый профессор- гегельянец: он так уставал от наших ответов, что  в полудреме расписывался не в своей графе, а поперек  на всю зачетку…

     В общем, нам было что вспомнить  под десяток бутылок  отечественного дешевого красного вина, которое, как мы подозревали,  пользовалось спросом на Западе в двух случаях: в Америке, чтобы травить негров и во Франции, чтобы красить заборы. И тут, в разгар нашего веселья неожиданно пришел он. Мы едва признали в лысеющим, упитанном мужчине в шикарном бостоновом костюме некогда нашего сокурсника – Володю Дранкина. Атмосфера праздничности с его появлением вдруг как-то потускнела и каждый, наверное, задал себе один и тот же вопрос: зачем он здесь и кто его сюда звал. Конечно, мы, как приличные люди, поставили под него стул, но общаться с ним как-то не хотелось.

     История Володи Дранкина  - достаточно грустная история молодого человека, которого на последнем, пятом курсе исключили из партии и выгнали из университета.  За что? За то, что после службы в армии и перед поступлением в университет он написал гневное письмо в ЦК КПСС. Выдержки из этого письма зачитывались на партсобрании факультета: «Все вы, члены Политбюро,  пронизаны высокомерием и самодовольством и вам плевать на  лишения и страдания народа… Вы недостойны звания коммунистов и должны всенародно покаяться … Вы жируете, а рабочим жрать нечего…» и т.п. Ну, кто из российских диссидентов, признанных в мире «апостолами свободы», «борцами с тоталитарным режимом!, «узниками совести» и т.п. был способен на такое? Даже Владимир Буковский вместе с Александром Исаевичем так сказать не могли в те уже далекие годы. А Володя Дранкин смог! Правда, здесь надо иметь в виду существенное обстоятельство: письмо было подписано как-то таинственно и безлично – «питерский рабочий».

     К слову сказать, Ленинградский университет в 60-е гг. сотрясался от громких разоблачений. Чего стоит, например, история со студентами физфака, которые самиздатом к 100-летию выпуска последнего двадцать второго номера «Колокола» Александра Герцена и Владимира Огарева выпустили в свет следующий, требующий от партийной верхушки свободы слова и отмены цензуры. За такую дерзость их не только исключили из университета, но и отправили в места не столь отдаленные.

     И вот после почти пяти лет неустанных поисков ведомству КГБ удалось путем кропотливой работы по сверке почерков у тысяч и тысяч советских граждан вычислить автора письма. Когда нам стало известно, кто  скрывался под подписью «питерский рабочий», мы, сокурсники Володи,  были ошеломлены новостью. Не может быть!  Неужели это наш Дранкин, которого мы знали как карьериста и члена партбюро факультета, выступавшего за «красную линию» и лозунги текущего момента.
   
     К пятому курсу Володя Дранкин женился  и вошел в еврейскую семью директора  Ленинградского треста столовых и ресторанов. Жизнь складывалась прекрасно и, если бы не дотошность органов безопасности, сидеть бы ему, как минимум, в кресле чиновника райкома, а может быть и горкома партии. Не испытывая к нему никаких теплых чувств, мы, его сокурсники, все же испытали чувство жалости, когда он, бледный и едва стоявший на ногах, умолял партсобрание не исключать из членов партии, что автоматически вело и к исключению из университета. Все, подумали мы, пропал человек: либо сопьется, либо покончит с собой. Позднее, правда,  слышали, что он не только легко отделался, но и устроился на работу где-то в конторе своего тестя.
    
     И вот спустя пятнадцать лет он вдруг решил напомнить о себе, сказав, мол, ребята не могу забыть вас и годы нашей совместной молодости. Разговор не получался и вдруг Толя Колесников, староста нашего курса, чтобы снять напряжение, сказал: «А что ребята, не продолжить ли нам встречу у меня на хате. Ничего не обещаю, но картошки в мундирах будет много».  И вдруг Володя Дранкин, постучав по стакану, попросил минуту внимания: «Ребята! Ну, зачем же так! Разве не списывали ли мы с одних и тех же шпаргалок? Да и как можно пить эту бурду. Приглашаю всех к себе. Устроим настоящий праздник.  Я ныне директор маясокомбината. У меня великолепная дача, а транспорт здесь появится в районе получаса. Приглашаю.  Зачем вам картошка в мундире. Посидим, выпьем на природе, вспомним молодость»

     Мы молчали и наблюдали, как весьма обеспеченный, солидный мужчина в твидовом пиджаке умолял нас не бросать его одного. Кто-то даже произнес: «А что мужики, может…». Но тут же осмотревшись, осекся и уже сам выбросил клич: »Вперед, к Колесникову». А Володя Дранкин, в прошлом не удавшийся диссидент, а ныне преуспевающий делец, так и остался сидеть в столовой. И вот что удивительно: нам его было совершенно не жаль.