Поминальная молитва
Зиновий Бекман
Дню памяти жертв Холокоста посвящается
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Евг. Евтушенко
Теперь уже над Бабьим Яром установлен памятник и поименно известны имена людей, покоящихся в этом яру под сенью этого памятника.
А вот на месте страшной трагедии, происшедшей в то же самое кровавое время в небольшом селе в степной части Крыма, нет не только памятника, но уже давно не
осталось и следа от самого села. Нет там ни скалы, ни обрыва, символизирующих грубое надгробье, а раскинулись пахотные угодья крупного совхоза “Озерный”…
От эвакуации Мина Сегал категорически отказалась. Все еврейские семьи , став погонщиками эвакуированного колхозного скота, в спешном порядке в конце сентября 1941 года покидали пределы Крыма. И только Мина, несмотря на увещевания и уговоры односельчан, единственная отказывалась примкнуть к отъезжающим. Вместе с ней оставались её дети:
дочь Ила (10 лет) и сын Алик ( 4 года). Кроме них на попечении Мины было ещё трое детей: Клейман Дина(13 лет),Табачник Юлик(10 лет), Ройзман Максик(11 лет).
Муж Мины и родители этих детей по ложному обвинению в 1938 году были репрессированы и отбывали наказания в лагерях ГУЛАГа. При поддержке местных органов власти, Мина добилась того, чтобы детей не отправили в детские дома , а оформили ее опекунство. Под покровительством правления колхоза в доме Мины Сегал образовался своеобразный семейный детский дом. Эта невысокого роста, хрупкая женщина, на первый взгляд несколько даже суровая, сумела создать в доме обстановку настоящего семейного уюта. Дети жили и воспитывались в атмосфере дружбы и доброты.
Мы жили по-соседски, через дорогу, наискосок. Несмотря на незначительную разницу в возрасте, я дружил с ними и часто бывал у них в доме. У меня остались воспоминания, хотя и смутные ( прошло 70 лет!),об их облике. Больше всего я помню Дину, наверное потому, что по отношению к ней у меня были чувства более глубокие, чем просто детская симпатия. Она была полненькая, круглолицая, с лучистыми глазами, блондинка .Отчетливо помню пряди вьющихся волос над её ушами. Через 25 лет я назову свою дочь в её честь Диной. Максик был открытый, общительный мальчик и быстроногий. Юлик, напротив, увалень и замкнутый. Дочь Мины Ила была черноволосой, худенькой и длинноногой девочкой. Сына Мины Алика помню, но только то, что он был года на три моложе меня, еще совсем маленький…
В то утро, когда мы уезжали в эвакуацию, моя мама Маня, бабушка Роза и наша соседка тетя Батя Дрор, последний раз настоятельно уговаривали её присоединиться к отъезжающим и наперебой говорили ей:
- Не упрямься, Мина! Не подвергай смертельной опасности себя и детей.
- Куда я могу ехать одна, с такой оравой детей ?- отвечала она.
- Почему одна? Мы же будем вместе и все поможем тебе.
- Нет и нет, дорогие мои. Я уже все для себя решила и никуда не поеду. Я уверена, что немцы не тронут жену и детей “ВРАГОВ НАРОДА”.
- Но, если ты так считаешь, то оставайся со своими детьми, а Дина, Максик и Юлик поедут с нами.
- Нет! И ещё раз нет! С присущими ей упрямством и решительностью прокричала она
и разрыдалась…Я их опекун и отвечаю за них перед их матерями…
Наш своеобразный обоз, сопровождая эвакуированный скот, отправился в путь. Село опустело. У большинства оставленных домов были заколочены двери. Долгими осенними ночами над селом мерцали холодным отблеском далекие звезды. Тревожную тишину ночи нарушал лай, одичавших голодных собак. В двери, опустевших домов скреблись мяукая, брошенные кошки.
Оккупация Крыма немецко- румынскими войсками началась в ноябре 1941 года.
В село Озгул, в котором Мина жила с детьми, вошло небольшое воинское подразделение румынской армии.
Вскоре во всех больших и малых населенных пунктах Крыма не заставили себя ждать карательные акции фашистов по уничтожению евреев и крымчаков. Слухи об этом стали доходить до Мины, сжимая её сердце от страха и боли. Местный староста Капюшон, который по- своему хорошо относился к Мине, и даже в свое время отговаривал её от эвакуации, успокаивал её: “Румыны не занимаются карательными акциями, а немцы вряд ли войдут в наше небольшое село.” Прошло более полугода. Мина жила в состоянии постоянного страха и тревоги, проклиная тот день, когда она решила остаться.
В марте 1942 года впервые, и единственный раз за все годы оккупации, в село Озгул
въехали две автомашины, легковая и грузовая, с немецким штабным офицером и группой автоматчиков. Офицер прилично знал русский язык. Вечерело. Он остановился на ночлег в доме старосты. После сытного ужина и дегустации крепкого самогона, офицер с присущей немецкой сентиментальностью и со слезами на глазах, стал показывать фотографию своей жены и четырех детей в возрасте от 5 до 12 лет. Потом как бы невзначай спросил:
- Это правда, господин староста, что здесь когда-то была еврейская коммуна, основанная переселенцами из самой Палестины?
- Правда, господин офицер.
- И где теперь эти евреи? Их расстреляли ?
- Нет. Многих перед войной посадили в тюрьму, а остальные эвакуировались.
- И что, никого не осталось?- Капюшон побледнел, и у него начали трястись руки:
- Нет, господин, офицер. Одна семья осталась : женщина и пятеро детей. Её муж и родители троих детей сидят в тюрьме. Они осуждены, как враги народа.
-Почему же вы не сообщили в Сакскую комендатуру? Вы знаете, что за это вас могут расстрелять.
- Знаю, - Капюшон как- то сник, осунулся, на глаза у него навернулись слезы.
- Мы не гестапо и не зондеркоманда, господин староста. Если завтра вы лично поможете нам провести экзекуцию и найдете удобное для этого место, желательно безлюдное и, чтобы был овраг или ров, я никому не доложу , что вы, староста, полгода скрываете в своем селе еврейскую семью. Вы поняли, что я имею ввиду?
У Капюшона перехватило дыхание. Не в силах произнести ни слова, он, покрывшись испариной, лихорадочно закивал головой. Увидев его растерянность, офицер продолжал:
- Я вижу, вам их жаль. Можете не отвечать. Без слов видно. Я тоже очень люблю детей. Но этим не надо было родиться евреями. У моих солдат тоже остались семьи и, наверное, есть дети и, хотя они не служат в зондеркоманде, но они немцы и,
подчиняясь приказу, исполнят свой долг перед рейхом, фюрером и честью солдата Великой Германии
Теперь вот что: в вашем селе есть полицейские из числа местных жителей?
- Да. Двое – Денисенко и Ерохин.
- Распорядитесь, чтобы они этой ночью дежурили возле дома этой семьи и проследили, чтобы никто не ушел.
Перед утром, когда ещё не рассвело, а только начало сереть, и все ещё было окутано густой предрассветной мглой, к дому Мины Сегал подъехали обе машины – легковая и грузовая. Офицер и солдаты остались в машинах. Денисенко и Ерохин, наблюдая за домом, стояли, покуривая, в стороне. Капюшон постучал в окно и попросил Мину открыть дверь. Войдя в дом, он, кроме Мины, увидел знакомую женщину, ветеринарного врача из соседнего села, Годову Дору, которая с вечера пришла вместе с дочерью Мирьям, ровесницей Дины, в гости к Мине и, засидевшись до комендантского часа, осталась ночевать. Дети спали, а Мина и Дора, видно было, даже не ложились. Потупив глаза, срывающимся хриплым голосом, Капюшон сказал, обращаясь к Мине, что надо разбудить детей, взять самое необходимое и садиться в машину. Их перевезут в Евпаторию в лагерь, где содержатся все евреи. Затем, обращаясь к Доре, сказал, что это относится и к ней и ее дочери. На сборы отводится ровно пол часа. Втянув голову в плечи и слегка пригнувшись, Капюшон открыл двери и вышел во двор.
Мина и Дора все поняли. Они не рыдали и не рвали на себе волосы. Они словно окаменели. Взявшись за руки, молча, смотрели друг другу в глаза, боясь посмотреть в ту сторону, где спят дети. Во дворе непрерывно лаяла, привязанная цепью, собака, хором ей вторили собаки в соседних дворах. Неожиданно раздался, как щелчок, одиночный выстрел: собака визгнула и затихла. Выстрел вывел из оцепенения Мину и Дору. Они начали лихорадочно будить и одевать детей. Офицер подозвал к себе Капюшона, Денисенко и Ерохина и спросил- нашли ли они подходящее место для проведения экзекуции. Ерохин посоветовал маленькое полузаброшенное село Владимировка, расположенное в пяти километрах от Озгула, рядом с селом Кущи. На околице этого села есть глубокий заброшенный колодец, а рядом пустующие дома. С немецкой пунктуальностью, офицер уточнил:
- Чтобы меньше привлекать внимание жителей деревни и окрестных сел, надо,
по возможности, обойтись без лишней стрельбы. Капюшон доложил офицеру, что кроме Мины Сегал и детей в доме оказалась еще одна еврейская семья из соседнего села - Годова Дора и ее дочь Мирьям.
Как? – подняв гневно брови, прокричал офицер, - Да вас за это всех троих надо будет расстрелять вместе с ними…
Первой в проеме двери показалась Дора с дочерью Мирьям. Когда они подошли к машине, Денисенко открыл задний борт машины и помог им взобраться в кузов под улюлюканье подогретых самогоном немецких солдат. Следом вышла Мина, держа на руках сонного, всхлипывающего Алика. Дора, наклонившись, взяла Алика, а Мина, поставив ногу на запорное устройство заднего борта и ухватившись руками за край бокового борта, ловко вскочила в кузов машины. Гуськом, один за другим, держа в руках небольшие узелки- котомки, шли к машине старшие дети. Денисенко и Ерохин помогали им взбираться на неё. Последним шел Максик. Когда подошла его очередь, он, неожиданно оттолкнув, Ерохина, отскочил в сторону, и быстро побежал вдоль фасадной стены дома и юркнул за угол. Капюшон, Ерохин и Денисенко побежали следом за ним. Несколько раз обежали вокруг дома, посмотрели внутри дома и в сарае, но его нигде не было.
- Найти! Немедленно найти. Не мог же он далеко убежать или испариться, - закричал разъяренный офицер, выхватывая пистолет, - Или я вас всех перестреляю! Обыщите всё село. - Максика нигде не было. Начинался рассвет. И вдруг Ерохина осенило: он подбежал к легковой машине, присел на корточки, затем опустился на колени и, заглянув под днище машины, увидел притаившегося там Максика.
- Ах, ты, гаденыш! – процедил сквозь зубы Ерохин, вытаскивая за ноги Максика.
Когда тот поднялся, он крепко схватил его за ухо, подвел к машине и буквально втолкнул в кузов. Вскоре машины выехали из села Озгул и проселочными дорогами направились
в сторону деревни Владимировка. Впереди ехала легковая машина с офицером и старостой Капюшоном, показывающим дорогу, Денисенко и Ерохин ехали в кабине грузовой машины. Сидя в кузове, Дора гладила рукой волосы, прижавшейся к ней Мирьям. Мина одной рукой прижимала к себе притихшего Алика, а другой прильнувшую к ней Илу. Дина съежилась от похотливых взглядов немецких солдат. Максик исподлобья с неприязнью смотрел на них, Юлик тревожно озирался по сторонам. На первый взгляд показалось, что машины действительно направляются в сторону Евпатории. Однако, не доехав несколько километров до села Кущи, вдруг резко свернули вправо, на узкую проселочную дорогу и вскоре подъехали к деревне Владимировка. Это небольшое село, всего одна короткая улица, было построено переселенцами из Украины сразу после окончания Гражданской войны. А в начале этой войны, многие жители села начали переселяться в более крупные сёла, и Владимировка почти опустела. Заселенными осталось буквально несколько домов, обитатели которых и стали невольными свидетелями разыгравшейся там в марте 1942 года страшной трагедии. О ней мы узнали в январе 1945 года, когда вернулись из эвакуации. Вспоминая подробности происшедшего, я чувствую, что у меня стынет кровь и сжимается сердце…
Машины остановились рядом с заброшенным колодцем. Как по команде через боковые борта кузова начали выпрыгивать солдаты, с автоматами в руках, окружая машину, и случилось непредвиденное: вместе с ними только через задний борт выскочил Максик и побежал в сторону ближайшего дома. Короткая автоматная очередь одного из солдат сразила его, он упал навзничь. Подбежавший к нему Ерохин, поднял его и, не раздумывая, бросил в колодец. Опьяненные видом крови и азартом карателей, солдаты и полицейские исступленно, с бесчеловечной жестокостью под страшные душераздирающие крики своих жертв, в течении нескольких минут сбросили их всех живыми в колодец… и забросали гранатами. Сделано было быстро и без лишней стрельбы.
Очень скоро село полностью опустело, но еще долго зловещим эхом витали над ним, доносившиеся из старого заброшенного колодца крики и стоны.
* * *
Послевоенная Германия публично произнесла слова покаяния, но мой разум и мое сердце не может смириться, и потому я НЕ ПРОЩАЮ!
Прошло семьдесят лет. Может быть где- то высоко в небе их души мерцают, как звезды, далеким отблеском памяти. Сегодня об этом кровавом эпизоде никто не знает. Осталось мало людей, помнящих их поименно. Но они же КОГДА- ТО и для ЧЕГО- ТО родились на ЭТОЙ ЗЕМЛЕ.
Я хочу, чтобы их ВСПОМНИЛИ и ПОМНИЛИ. Я хочу возродить ПАМЯТЬ о НИХ. Чтобы в дни СКОРБИ и ПЕЧАЛИ и для НИХ звучали слова ПОМИНАЛЬНОЙ МОЛИТВЫ.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
После освобождения Крыма в мае 1944 года староста Капюшон и полицаи Ерохин и Денисенко предстали перед Военным Трибуналом и были приговорены к Высшей мере наказания- смертной казни. При рассмотрении уголовного дела тягчайшими обстоятельствами было признанно их участие в карательной акции в селе Владимировка в марте 1942 года
Из, отбывающих незаслуженное наказание в лагерях ГУЛАГа, бывших коммунаров Еврейской сельскохозяйственной коммуны, приехавших из Палестины, не все дожили до освобождения, а матери Дины, Максика и Юлика - Клейман Мирьям, Ройзман Евгения и Табачник Сара после реабилитации в 1956 году вернулись домой.
Опубликовано: Газета "Новости недели"(Израиль) 03.04.2014
(Приложение "Время НН"
Альманах "Писатель года 2014 книга вторая"Москва
Газета "ХАВЕРИМ" №141(1) март 2015г. КРЫМ
Свидетельство о публикации №212041900991
Я - не прощаю!
Донченко Светлана 06.09.2022 11:41 Заявить о нарушении
Простите, не сразу отреагировал -выходил из строя компьютер.
Обязательно приду с ответным визитом.
С уважением
Зиновий Бекман 09.10.2022 12:52 Заявить о нарушении