Цветок монарды. Глава 5. Улица

       Николь шла по городу и не узнавала его. Всё как-то странно изменилось: дома были те же, люди такими же, всё так же сновали по дороге машины, и светило на небе солнце.  Но... казалось, улица заметно расширилась и стала не продольная, а какая-то  широкоформатно-горизонтальная. Толпа больше не давила на неё, как раньше, а растворилась, разредилась в воздухе и не мешала продвигаться. Своих движений, как согласованную работу мышц, Николь тоже не больше ощущала, но догадывалась, что двигается сейчас вперёд. Вернее скользит через толпу, рассекая плотный воздух.

       Мир вокруг предстал более эфемерным, чем раньше, а воздух, наоборот, стал сверкающим и вещественным. Он был подобен полотну, состоящему из разреженных волокон, закрученных в тонкие, спиралеобразные радужные нити, которые переливались и искрились на солнце.

       Но больше всего её удивили люди. Она видела их, как и прежде: молодых и старых, толстых и худых, но они уже были другими. Нет, люди не стали полупрозрачными, но их тела уже не казались такими плотными. Они больше напоминали большие кожаные мешки, наполненные жидкостью.

       Жилистые молодые мачо не превратились совсем в аморфных, видимо, этому мешал мышечный корсет, а вот толстые, старые леди вообще стали похожи на большой, несвежий зефир или застывший белковый крем. У Ники возникло странное желание проткнуть их пальцем, и она была в полной уверенности, что её рука, не встречая сопротивления, легко пройдёт сквозь желеобразную массу. Но так как эти действия могли бы встретить протест и недоумение со стороны тех, кого она собирается подвергнуть такой проверке, Николь отбросила свою вздорную затею.

       Сами же люди её почти не замечали. Словно её вовсе не существовало, как-будто она сама была прозрачным привидением. Уличный шум отошёл на второй план, но до неё стали доноситься какие-то странные, непонятные звуки человеческой речи, в голову ломиться чьи-то чужие мысли, обрывки фраз, не понятно чьи разговоры. Что это и откуда - она не понимала.

       Но потом догадалась. Это прохожие: молчащие люди, идущие мимо. Это их мысли она ловила сейчас, потому что по мере удаления трансляция мыслей ослабевала, а при приближении усиливалась.

       Их было так много, этих людей проходящих мимо неё в одну и в другую сторону, а еще больше их мыслей, отдельных слов, обрывков фраз, предложений, что всё напоминало словесный винегрет. Ника оказалась в самой гуще толпы, в эпицентре пересекающихся энергетических потоков, как в центре циклона, и ей вдруг сделалось нехорошо. Она остановилась и взялась обеими руками за голову. Ника хотела закрыть уши, чтобы меньше слышать, но это не помогло: звуки проникали сквозь черепную коробку точно так же, как и раньше, давили на мозг, мешали думать. Этот вал чужих мыслей, обрывочных фраз,  неправильно построенных, неоконченных предложений, стал ей невыносим, как рой ядовитых пчёл. У Николь заболела голова, и её серьёзно затошнило.

       На противоположной стороне проспекта она увидела едва зеленеющий, жидкий сквер с несколькими жалкими деревцами посреди асфальта и стала переходить дорогу по направлению к нему, не обращая внимания на проезжающий транспорт. Николь не смотрела по сторонам, она просто шла по диагонали на другую сторону улицы, не соблюдая никаких дорожных правил, не замечая машин, а они не просто тормозили - они зависали в воздухе. Николь зашла в этот маленький, чахлый сквер возле какого-то полуразрушенного здания, видимо, бывшего летнего кафе, нашла небольшую хвойную аллею, подошла к молодой сосне и, обняв её ствол, приложила к нему свою голову. И ей сразу стало легче.
 
       Она почувствовала слабый шум и лёгкие толчки внутри - это по сосудам дерева бежали, как кровь, соки растения. Дерево было живое и поэтому дышало, чувствовало, волновалось, боялось и радовалось. Когда Николь подошла к нему, оно сразу замерло, затаилось, и движение древесной жидкости внутри чуть замедлилось, но не прекратилось совсем. Дерево будто прислушивалось, а потом словно поняв, что человек просит помощи, успокоилось и открылось. Ему так же, как всему живому, было свойственно сострадание, как-будто оно следовало древнему, забытому людьми, правилу, которое гласит, примерно, так: "Помоги другу, ребёнку, слабому, добру во имя жизни на Земле!" И поэтому все, кто не забыл это правило, так безропотно помогают нуждающимся.

       Пока Николь стояла возле дерева и она мысленно разговаривала с ним:

       - Помоги мне, мне плохо!

       - Ну что ты, девочка, успокойся, сейчас тебе станет лучше, - отвечало дерево.

       И правда, сердце Ники начало работать ритмичнее, так же ритмично, как шли соки внутри дерева. Ей стало лучше, но к голове продолжал поступать неприятный техногенный шум улицы. Она осела возле дерева на корточки, прислонившись спиной к его толстой коре.

       - Ну что ты? Привыкнешь со временем. Я же привыкла,- услышала Николь мысли дерева.

       - Привыкла? Ты - она?

       - Она! - возмутилось дерево. - Вы, люди, думаете, что мы все гермафродиты - бесполые, бездушные существа, хуже и ниже животных - "оно". Я всегда была женщиной, даже тогда, когда ещё была молодым тополем. Возьми, приложи к вискам мои листья - и всё пройдёт. Я давно научилась бороться с этими помехами.

       И дерево зашелестело листьями от налетевшего ветерка, словно рассмеялось.

       Николь последовала её совету: сорвала два молодых листочка и приложила к вискам. Когда она срывала листья, дерево немного дёрнулось и словно ойкнуло, но выдержало. Николь извинилась, приложила листья к вискам и закрыла глаза.

       - Вам плохо? - услышала она уже человеческий голос рядом. Николь разжмурила глаза и увидела женщину средних лет в длинной одежде и платочке, которая одна шла по скверу.

       - Нет, нет! Всё нормально, - ответила, Ника живо поднимаясь с земли. И действительно, она чувствовала себя, наполнившейся новой жизненной силой и радостью.

       - Мне очень хорошо!