Тише, афиняне!

                «Кто хочет сдвинуть мир, пусть сдвинет себя».
                Сократ.
 «Тише, афиняне!»
( фантазия на тему  СОКРАТ  )
Пьеса в одном действии с привлечением текстов Платона и Ксенофонта
(в переводах М.С.Соловьева, С.П.Маркиша, С.И.Соболевского).

 Действующие лица:
Сократ.
Ксантиппа, жена Сократа.
Лампрокл, их старший сын.
Софроникс, их средний сын.
Менексен, их младший сын.
Аристарх, друг Сократа.
Елена, невеста Лампрокла.
Филагрий, конвоир, скиф.

Дом Сократа. За пустым обеденным столом долго молча сидят Ксантиппа, Лампрокл,

Софроникс, малыш Менексен и Елена. Во дворе блеет коза.

СОФРОНИКС – Это пришёл отец.

КСАНТИППА – Нет, Софроникс. Отца повели в тюрьму.

СОФРОНИКС – Когда приходит отец, наша коза блеет.

КСАНТИППА – Отца повели в тюрьму.

СОФРОНИКС – Его казнят?

КСАНТИППА – Возможно.

СОФРОНИКС – За что?

КСАНТИППА - Ты этого не понял?

СОФРОНИКС – Нет.

КСАНТИППА – За то, что он говорил людям правду.

СОФРОНИКС – Правду говорить трудно.

КСАНТИППА – Да, сынок. Он говорил, а его никто не хотел слушать.

СОФРОНИКС – Правду трудно слушать.

Долгая пауза.

КСАНТИППА –   Лампрокл, тебе надо было с ним помириться.

ЛАМПРОКЛ – Я с ним не ссорился.

КСАНТИППА – Пойдёшь к нему завтра в тюрьму и попросишь прощения.

ЛАМПРОКЛ – За что?

КСАНТИППА – Перестань.

ЛАМПРОКЛ – За что?

КСАНТИППА – Перестань! Ты понимаешь, что сегодня произошло?! Ты не

хуже чем ты есть.

ЛАМПРОКЛ – Я не виноват, что отец сошёл с ума.

КСАНТИППА – Сумасшедших на свете нет, есть те...

ЛАМПРОКЛ – ...кто их такими считает. Мне не о чем с ним говорить.

КСАНТИППА - Елена, будь добра, уложи Менексена спать. Лампрокл,

принеси воды.

 Лампрокл и Елена выходят. Во дворе блеет коза.

СОФРОНИКС – Это отец.

КСАНТИППА – Хороший ты мой. Я просто с утра её не доила.

ЕЛЕНА – (Приводит Менексена). Пойдём, сладкий, пойдём. (Целует его в щёчку).

Что-то ты горяченький сегодня. Иди ко мне на ручки. Вот так. Пойдём

баиньки. Софроникс споёт тебе твою любимую песенку. Правда,

Софроникс?

СОФРОНИКС – Конечно.

ЕЛЕНА – Видишь, как всё хорошо. Ну, пойдём, пойдём.

КСАНТИППА - Пора спать, сыночек, сладкий ты мой. (Целует Менексена. Елене).

Завари ему ромашки.

Елена уносит Менексена, Лампрокл приносит воду и  идёт за Еленой.

КСАНТИППА – (Вслед Лампроклу). Ты там будешь только мешать.

ЛАМПРОКЛ – Мама, я сам знаю, что мне делать. (Уходит).

  Во дворе блеет коза.

СОФРОНИКС – Это  отец.

КСАНТИППА – Иди, иди, мой хороший, спой Менексену.

Софроникс уходит. Возвращается Лампрокл.

ЛАМПРОКЛ – Ты специально его подослала?

КСАНТИППА – Менексен без него не засыпает.

ЛАМПРОКЛ – Чем она тебе не нравится?

КСАНТИППА – Мне не нравишься ты. Ты любишь не её, а себя.

ЛАМПРОКЛ – Ну, и семейка! Мать целыми днями борется за мою

нравственность, а отец добровольно даёт себя убить за всеобщую

справедливость.

КСАНТИППА – Ты не понимаешь, какой у тебя отец. Таких людей на свете

больше нет. Я не знаю, как это сказать... Но он не вмещается в одну жизнь,

ему в ней тесно. Неужели ты этого не понимаешь?

ЛАМПРОКЛ – А я, мамочка, хорошо помню другие твои разговоры. Я помню,

как ты ругала его на чём свет стоит. Меня же растила ты, и я привык жить

без него.

КСАНТИППА – Ну, и живи, только сходи и помирись. Ты можешь не успеть.

ЛАМПРОКЛ – Я не сделал ему ничего плохого.

Лампрокл уходит к себе. Слышна песня Софроникса.

 Во дворе блеет коза. Ксантиппа берёт подойник и направляется во двор.

 Входит Сократ  со связанными руками. За ним (погодя) Филагрий. 

ФИЛАГРИЙ – Всё спокойно, никого нет. Здравствуй, Ксантиппа.

КСАНТИППА – Здравствуй, солдат.

ФИЛАГРИЙ – Посторонние есть?

КСАНТИППА – Только ты, солдат.

ФИЛАГРИЙ – Час, полтора, не больше, Сократ, и пойдём в тюрьму, а то меня

отравят вместе с тобой.

СОКРАТ – Храни тебя Зевс, Филагрий. Клянусь псом Кербером, ты хороший

человек.

ФИЛАГРИЙ – Но я обязан заглядывать к тебе каждую треть часа, как в

камере, ты уж меня прости.

СОКРАТ – Как же ты узнаёшь время?

ФИЛАГРИЙ – Профессия.

СОКРАТ – Будь спокоен, дружок. Сократ тебя не подведёт.

ФИЛАГРИЙ – Я буду рядом.

Филагрий выходит. Ксантиппа и Сократ долго стоят обнявшись.

КСАНТИППА – Он отмечен Богом, Сократ.

СОКРАТ – Кто?

КСАНТИППА – Наш Софроникс.

СОКРАТ – Ксанта, Ксанта, резвая моя лошадка. Всё будет хорошо. Я бы чего-

нибудь поел.

Сократ садится за стол, задумывается. Ксантиппа приносит мокрое полотенце,

обтирает Сократу лицо, руки. Сократ не реагирует. Слышна колыбельная песня, которую

поёт Софроникс.

КСАНТИППА – (Сократу). Ну, что, впал в свой любимый философский экстаз?

Сократ не реагирует. Ксантиппа выходит и приносит лепёшки, сыр, овощи,

сушёную рыбу, начатую головку чеснока. Садится рядом с Сократом, тот не реагирует.

Входит Елена.

ЕЛЕНА – Менексен, кажется, заснул. О! Здравствуй, Сократ.

КСАНТИППА – Он сейчас ничего не слышит.

ЕЛЕНА – Он же в тюрьме!

КСАНТИППА – Софроникс был прав. Конвоир устроил нам свидание. Иди к

Лампроклу, скажи, пусть не дурит.

Елена уходит.

КСАНТИППА - ( Гладит Сократа по голове ). Мы всегда будем вместе.

Сократ не реагирует. Ксантиппа уходит. Появляется звук

капающей из клепсидры /водяных часов/ воды.

СОКРАТ - ( Откуда-то издалека, тихо и ласково ). Не шумите, афиняне. Исполните

мою просьбу: не шуметь, что бы я ни сказал, а слушать. Я думаю, вам

полезно будет послушать меня. Я намерен сказать вам кое-что, отчего вы,

пожалуй, подымете крик, только вы ни в коем случае этого не делайте.

Афиняне, когда вы были ещё совсем детьми, вам уже наговаривали на меня.

Вас пугали, что по Афинам бродит будто бы какой-то Сократ, какой-то

страшный мудрец, который всё, что есть и под землёю и над землёю,

испытывает, исследует, и ложь выдаёт за правду. И в детстве вы, по своему

возрасту, вполне могли поверить всей этой ерунде. А на самом-то деле? Что

же на самом-то деле принесло мне известность и навело на меня клевету?

Мудрость, кое-какая мудрость, свойственная каждому человеку. Ею я,

пожалуй, и в самом деле обладаю, а мои обвинители, как видно, мудры

какой-то особой мудростью, превосходящей человеческую, уж не знаю, как

её и назвать. Прошу вас, не шумите, афиняне. И вот однажды... Вы же знаете

Херефонта, моего друга, - жаль, что его уже с нами нет - кстати, он был

другом и многих из вас. Помните, как-то он был в Дельфах и осмелился

обратиться к Оракулу с одним вопросом... Я же вам сказал, не шумите,

афиняне. Так вот Херефонт спросил оракула, есть ли кто на свете мудрее

меня, Сократа, и Пифия ответила ему, что нет, никого мудрее меня нет. Я

стал размышлять: «Что же хочет сказать бог, говоря, что я мудрее всех?

Потому что сам-то я, конечно, совсем не считал и не считаю себя мудрым.

Но не лжёт же бог: Ему это не пристало». Долго я чесал в затылке, а потом

пошёл к одному из тех, которые считаются мудрыми. Называть его по имени

нет нужды, но он был членом государственного совета, афиняне. Так вот,

когда я с ним побеседовал, я решил, что мудрым он только кажется и

многим другим людям, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он

был мудрым, этого нет. И я решил, что этого-то человека я мудрее, потому

что мы с ним, пожалуй, оба ничего дельного и путного не знаем, но он, не

зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не

воображаю. Вот на такую-то малость я и буду мудрее, чем он, раз я, коли

ничего не знаю, то и не воображаю, будто знаю. Когда же я попробовал

показать ему это, то и сам он, и его гости меня возненавидели. Но мне же

надо было обойти всех, кого считают что–либо знающими, для того чтобы

до конца понять смысл прорицания. И, клянусь псом, афиняне, вот какое

впечатление я вынес: те, что пользуются самой большой славой, показались

мне чуть ли не лишёнными всякого разумения, а те, что считаются похуже,

напротив, более одарёнными разумом. Потом ходил я и к поэтам, и к тем,

кто занимается ручным трудом. Но, афиняне, оттого что они хорошо

владели своим ремеслом, каждый из них считал себя и во всём прочем

самым мудрым, даже в самых важных вопросах. Ясно, что всеми этими

любопытными открытиями я делился с молодыми людьми, которые, как и я,

хотели исследовать движения человеческой души. Так вот из-за этих-то

самых исследований, одни обвинили меня в развращении молодёжи, а

другие дали мне прозвище мудреца. Они думали так: «Раз Сократ

доказывает, что кто-то вовсе не мудр в чём-то, то сам-то Сократ в этом

весьма мудр». А мудрым-то, в сущности, оказывается Бог, - а вы меня

обвиняете, что я не признаю богов, - так вот  прорицанием Пифии Бог

желал сказать, что человеческая мудрость ст;ит немногого, или вовсе даже

ничего. А именем моим бог пользуется ради примера, ну, как если бы он

сказал: «Из вас, люди, всего мудрее тот, кто подобно Сократу, знает, что

его мудрость по правде ничего не стоит». Но довольно об этом, афиняне.

Ясно, что против меня возникло сильное ожесточение. Но если что и может

меня погубить, то не мои обвинители, а клевета и недоброжелательство

многих. «Сократ своими беседами развращает молодёжь», - чушь! «Сократ

не признаёт богов»,- чистая клевета, клевета и недоброжелательство. Они

погубили уже не мало честных людей, и, думаю, ещё погубят –

рассчитывать, что дело на мне остановится, нет никаких оснований.

Входит Ксантиппа. Меняет несъеденный ужин на кувшины с водой и вином и чашу.

Сократ не реагирует. Ксантиппа мокрым полотенцем, вытирает Сократу руки, как после

еды, садится рядом. Сократ не реагирует. Она наливает вина в чашу,

поднимает её и резко ставит на стол, вино проливается.

Слышен плач Менексена, затем песня Софроникса.

КСАНТИППА – Так нельзя, Сократ, так нельзя! Понимаешь ты? Так нельзя!

СОКРАТ – Мы всегда будем вместе, слышишь?

КСАНТИППА – А сам-то ты слышишь, что ты говоришь?

СОКРАТ – А ты слышишь, что я говорю?

КСАНТИППА. – (Тихо, чуть не плача). Отвечай мне! Отвечай! Отвечай мне

немедленно! Если есть у мужчины родной сын, отец ему этот мужчина или

нет? Да или нет?

СОКРАТ. – Да, лошадка моя, клянусь Зевсом.

КСАНТИППА - Прекрати! Ты уже весь исклялся! Отвечай только «да» или

«нет»! Если у мужчины три! родных сына, отец он им или нет? Да или нет?

СОКРАТ - Да. Ксанта, стоит ли...

КСАНТИППА - Не смей меня сбивать! Ты всегда всех сбивал с толку – это

твоё самое любимое занятие! Отвечай – родила я тебе троих сыновей или

нет? Да или нет?

СОКРАТ - Да.

КСАНТИППА – Лампрокл, Софроникс, Менексен. Это твои сыновья?

СОКРАТ - Да.

КСАНТИППА - Значит, ты их отец?

СОКРАТ - Да.

КСАНТИППА - Они умерли?

СОКРАТ - Не сходи с ума!

КСАНТИППА - Да или нет?

СОКРАТ – Ксанта!

КСАНТИППА - Соблюдай чистоту собственного метода. Умерли или нет?

СОКРАТ - Нет.

КСАНТИППА - Если не умерли, значит живы?

СОКРАТ - Куда уж живее.

КСАНТИППА – А раз живы, то не собираются умирать с голоду, Сократ.

СОКРАТ - Кто у тебя умирает с голоду…

КСАНТИППА - Отвечай, мудрец, необходим ли человеку хлеб?

СОКРАТ - Да.

КСАНТИППА - Где он? Кто его принесёт? А чистая вода?

СОКРАТ - Клянусь…

КСАНТИППА - Замолчи и отвечай!

СОКРАТ - Невозможно отвечать молча.

КСАНТИППА - Отвечай, а не то я тебя ударю, нужна ли человеку для жизни

чистая вода?

СОКРАТ - Да.

КСАНТИППА - Где она, Сократ? Кто принесёт её? Раб? Где он? Рабыня? Где

она? Ты? А где ты, Сократ? Где ты, великий афинский умник, знаменитый

греческий болтун? Где ты, дряхлый дельфийский гений? Тебя нет. Ты просто

решил гордо принять смерть. Сначала ты промолол своим языком всю нашу

жизнь. Твои сыновья, все трое, от недоедания покрылись прыщами! Это их

единственная целая одежда. Молчи и слушай! «Ксантиппа, ты красива, как

перламутровая ракушка»,- это ты мне говорил; «Твоя кожа светится, как

закатное солнце»,- это ты мне говорил; «Твои глаза притягивают радугу с

небосклона»,- это ты мне говорил! А ночью во сне или чмокал, как мокрая

сандалия, или бормотал своё идиотское: «Знаю, что ничего не знаю!» И вот

теперь, когда твоя «перламутровая ракушка» сияет в отхожей яме, в которую

превратился наш дом,  ты поворачиваешься ко мне спиной и уходишь

умирать за справедливость!

СОКРАТ – Не надо истерики, лошадка моя, послушай...

КСАНТИППА - Я слушала тебя ровно двадцать пять лет. Ещё одно твоё слово

и мои уши отвалятся, как лепнина с нашего карниза. И это не истерика,

Сократ, нет, совсем не истерика, это блистательный итог твоего

философского метода. Ты применил его к женщине, которая любила тебя,

любит, и будет любить. Но мне нужен был ты, а не твой несравненный ум.

Мне нужен был ты, а не твоё служение философии. Бог сподобил меня

полюбить «человека», а ты превратился в липкого афинского овода,

которым пугают озорных детей. (Обычным голосом). Всё. Я устала. А ты?

СОКРАТ – Не успел. Полемика  была краткой.

КСАНТИППА - Наконец-то наш сладкий заснул. Не простудился бы. Там такие щели!

СОКРАТ – Откуда ты знаешь, что он заснул?

КСАНТИППА - Софроникса не слышно. Дом полон звуков, одни затихают,

другие возникают, и все о чём-то говорят. Как спина?

СОКРАТ - Тянет целый день.

КСАНТИППА – Ещё бы! Столько стоять на солнцепёке. Изверги. Сейчас

разотру. Что они сказали?

СОКРАТ – Ты же сама слышала.

КСАНТИППА - Что они сказали?

СОКРАТ – «К смерти, через принятие  цикуты».

КСАНТИППА - Когда будет порядок в этом доме? Где мазь? И что, они тебя

на самом деле отравят?

СОКРАТ – А как же! Конечно, они могли чуть-чуть потерпеть, мне совсем

немного осталось.  Всё бы случилось само собою. Но они так спешат.

Слышна песня Софроникса.

КСАНТИППА – О, боги, какой же у тебя длинный язык. Наклонись-ка пониже.

И ты ничего не собираешься дальше делать?

СОКРАТ – Нет. И мой демоний, мой вещий внутренний голос, мне не

возражает.

КСАНТИППА - Сколько можно его слушать!

СОКРАТ – Он очень хорошо поёт!

КСАНТИППА – Твой демоний?

СОКРАТ – Твой средний сын.

КСАНТИППА – Наш! (шлепает Сократа по спине) Что-то сладкий не спит.

СОКРАТ - Ну и силища у тебя. Приговор уже объявлен. Вот, вот, вот здесь

хорошо... Чуть правее. Вот, вот, хорошо! Ох, хорошо! Ты что, была бы рада,

если бы я молил их о пощаде? Что бы ты тогда про меня сказала!?

КСАНТИППА - Что ты сошёл с ума. Я и полюбила-то тебя за твою спесь.

СОКРАТ - Это не спесь. (Ксантиппа обвязывает Сократа красным шерстяным шарфом).

А это ещё зачем? И так жарища.

КСАНТИППА – Надо обвязать поясницу. Нет, спесь, спесь, и не спорь со

мной. Они тебе годятся во внуки, сосунки, с которыми ты споришь. Часами

споришь. Сколько их было! Они тебе вслед только смеялись, а ты до сих пор

мечтаешь наставить их на путь истинный. Это что не спесь?

СОКРАТ - А ты что, хотела, чтобы я проходил мимо, когда эти «сосунки»,

уже облечённые властью, били своих людей ногами? Чтобы я слушал и

восторгался, когда они оскверняли родной язык блевотными

ругательствами, заявляя, что это свобода слова? Чтобы я спокойно шёл

домой, пока они посылали на отравление тех, кто их не облизывал?

КСАНТИППА – А кого ты исправил своими разговорами? Кто из них стал

лучше? Назови хоть одного. Все это - сотрясение воздуха. С тобой говорить,

как на солому ложиться, кажется, что мягко, а ляжешь – все бока обколешь.

СОКРАТ – А ты-то сама! Ты сама-то всех учила жить, вспомни, когда

торговала на базаре керамикой. К тебе приходили купить кувшин для вина,

а ты руки в боки учила их, как надо жить.

КСАНТИППА – Так, если он не умели?

СОКРАТ – Откуда ты знала?

КСАНТИППА - Это сразу видно.

СОКРАТ – Вот и мне видно. Сколько ты продала кувшинов?

КСАНТИППА – Ну, не знаю, тысяч пять.

СОКРАТ – Значит, у тебя пять тысяч учеников из числа  рабов и свободных

граждан.

КСАНТИППА – Я и амфоры продавала. Иноземцам.

СОКРАТ – И их тоже учила жить! Так что мы с тобой из одного цеха. Но как

ты тогда танцевала!

КСАНТИППА - Да уж получше тебя.

СОКРАТ – Ты танцевала, а я плясал – разница. Одними руками. Чёрная

амфора на плече... и что ты там выделывала руками! И смотрела на меня в

упор. Глаза в глаза. Ах, какие глаза! И всё! Я понял, что ни я от тебя никуда

не денусь, ни ты от меня. Тогда ты была моей.

КСАНТИППА – Я и сейчас твоя.
СОКРАТ – (Ласково). Не верю я тебе. (Обнимает Ксантиппу).

КСАНТИППА – Когда же ты повзрослеешь?

СОКРАТ – У тебя всё ещё красивые руки.

КСАНТИППА – Почему это «всё ещё!» У меня просто красивые руки.

Начинает танцевать, как когда-то в молодости. Танец переходит в поцелуй.

Входит Филагрий.

ФИЛАГРИЙ – Сократ!

СОКРАТ – Тебе надо служить в театре, Филагрий.

ФИЛАГРИЙ – Почему?

СОКРАТ – Ты всегда входишь на самом интересном месте.

ФИЛАГРИЙ – Прости, Сократ. Твоё время уходит.

СОКРАТ – Клянусь псом, ты прав, Филагрий. Но ещё что-то осталось?

ФИЛАГРИЙ – Я рядом, Сократ.

Филагрий выходит.

СОКРАТ –  Ксанта, позови Лампрокла. Мы с ним слишком долго молчим.

КСАНТИППА - Он сейчас занят.

СОКРАТ – Кем?

КСАНТИППА – Что кем?

СОКРАТ – Если он город, то кем этот город занят? Если он деньги, то кто его

занял в долг?

КСАНТИППА – Уймись.
СОКРАТ – Не могу. Хорошо, я сам к нему схожу.

КСАНТИППА – Не ходи.

СОКРАТ – Почему?

КСАНТИППА – Не ходи.

СОКРАТ – Почему?

КСАНТИППА – Не ходи.

Сократ идёт в комнату Лампрокла, сразу возвращается.

СОКРАТ – Как её зовут?

КСАНТИППА – Елена.

СОКРАТ – Приятная. И давно она у нас в доме?

КСАНТИППА – Сейчас не нужен скандал.

СОКРАТ – А в другое время нужен?

КСАНТИППА - Ты её уже видел.

СОКРАТ – Приятную Елену? Я?

КСАНТИППА – Ты.

СОКРАТ – Не помню. Он что, из-за этого и молчит? Ну, хорошо, я поднимусь

к Софрониксу.

Сократ выходит, врывается Лампрокл, за ним тихо появляется Елена.

ЛАМПРОКЛ – Я же сто раз просил ни кого ко мне не пускать.

КСАНТИППА – Отец имеет право...

ЛАМПРОКЛ – Ничего он не имеет! Ничего. Ровно ничего. Именно сегодня

кончились все его права.

КСАНТИППА – Лампрокл! Сам бог даёт тебе возможность всё уладить. Он

сейчас спустится.

ЛАМПРОКЛ – Бог?

КСАНТИППА – Прекрати, Лампрокл. Клянусь Герой, я еле держу себя в руках.

Я тебя прошу...

ЛАМПРОКЛ - Нет, это я тебя прошу, прекрати, это я еле сдерживаю себя. Он

уже давным-давно умер для нас, мать, ты понимаешь это или нет? Ты

видишь его хоть когда-нибудь? Его нет месяцами, месяцами. Я вообще его

не знаю: кто он такой? Для него наш дом это не дом, это нора. Он сюда

приползает зализывать свои раны. Да и когда он здесь, он не здесь, а там.

Здесь только плоть, а вся его душа без остатка там. И эта самая плоть

проспится, наестся, подбросит парочку своих мудростей для улучшения

пищеварения, а потом удерёт вещать на свою любимую Агор;, на свои

рынки, в свои харчевни. Сегодня у него симпосиум, завтра симпосиум,

целыми днями у него симпосиум. А ты узнаёшь про него только от соседей:

в гимнасии Академа Сократа побили, в театре Дион;са порвали хитон, там

его напоили, там его обокрали. Что же делал-то он там, там и там? Внушал,

что надо жить нравственно, рассуждал о прекрасном. Там его дом, там его

жизнь, а здесь его нет, и поэтому здесь он не имеет никаких прав.

КСАНТИППА – Да что ты мне-то всё это говоришь? Скажи отцу!

ЛАМПРОКЛ – Какому отцу, мать? У меня нет отца.

КСАНТИППА – Это не твои слова. Кто тебе это поёт в уши?

ЛАМПРОКЛ – Ты! Ты первая. Ты!

КСАНТИППА – Под горячую руку я ещё и не такое могу сказать! Но ты сейчас

говоришь чужие слова. Я пошла за отцом. Оставайся здесь, здесь!

Ксантиппа выходит. Лампрокл идёт к двери.

ЛАМПРОКЛ – Пойдём, Елена.

ЕЛЕНА – Лампрокл!

ЛАМПРОКЛ – Пойдём, я не хочу его видеть.

ЕЛЕНА – Поцелуй меня.

ЛАМПРОКЛ – Пойдём.

ЕЛЕНА – Поцелуй меня. (После поцелуя). Послушай меня, любимый мой. Когда

погиб мой отец, я целыми днями плакала, потому что не могла с ним

попрощаться. Ты сейчас хочешь убежать от своего горя, но так не бывает,

оно всё равно тебя догонит. Это же  отец. В тебе его кровь.

ЛАМПРОКЛ – Ну, пойми хоть ты-то меня. Я благодарен богам, что через

Сократа появился на свет. Я уважаю все его заслуги перед Афинами. Он

изваял прекрасные скульптуры, он воевал и воевал как герой, его выбирали

в государственный совет. Всё это было прекрасно, но давно. И пусть за всю

свою жизнь я слышал от него только «д;лжно - не д;лжно», «нужно - не

нужно», «следует – не следует», но о том прежнем Сократе я ничего не

говорю. Но я говорю о Сократе, который, дожив до седых волос, всё ещё

резвится, как малыш. Противно же смотреть, как дряхлый дедушка шепчется

по углам с бездельниками, и вот они хохочут, и вот они толкаются. Он

перед ними изображает из себя самого главного справедливца, а мать не

знает, как свести концы с концами. Это нормально?

ЕЛЕНА – А это нормально, что Сократа гонят из Афин? Не вора какого-

нибудь, а Сократа? Не «твоего отца», а Сократа? Толпы собираются, чтобы

его послушать, а его вынуждают пить цикуту. Это нормально?

 ЛАМПРОКЛ – Сократа! Сократа! Сократа! Так что же сегодня на суде, вместо

того, чтобы защищаться, твой любимый Сократ провёл с судьями очередную

беседу о пользе воздержания и потребовал, чтобы власти устроили ему пир,

как олимпийскому герою, и кормили до конца дней на свой счёт. Это что,

нормально? Почему они не трогают Стратоника? Ну, почему? Да потому что

он со всех сторон покрыт наградами, венками и званиями! Отец что,

достоин их меньше, чем он? Но Сократу этого не надо!  Сократу никогда

ничего не надо. Он же один живёт на свете...

Появляется Ксантиппа.

 ...От Стратоника хоть деньги останутся, а от Сократа только заплаканная

вдова и трое оборванцев. Так вот этого человека, Елена, я тебе говорю, я

его не знаю. Это чужой для меня человек. Пошли. (В сторону Ксантиппы ).Только

не надо меня корить, мать, что я не провожаю своего отца на его

легендарную смерть. Если он сам, по известным только ему одному

причинам, считает, что это замечательно, пусть считает. Для меня – его

давно уже нет. Всё! Поэтому я пойду. Я пойду в свою сторону, а он в свою.

(Елене) Пошли!

КСАНТИППА – Ты на самом деле уходишь?

ЛАМПРОКЛ – Ухожу.

КСАНТИППА – Ты хорошо подумал?

ЛАМПРОКЛ – Хорошо.

КСАНТИППА – Уходи!

ЛАМПРОКЛ – И уйду!

КСАНТИППА – Уходи!!!

Лампрокл уходит

КСАНТИППА -  (Через паузу, Елене). Иди же за ним, иди!

Елена убегает. Какое-то время Ксантиппа одна. Возвращается Сократ.

.СОКРАТ – Что случилось?

КСАНТИППА – Ничего особенного. Для тебя. Пока ты спорил о

государственном устройстве, Лампрокл познакомил тебя с этой самой

Еленой. С полгода назад. Она и тогда тебе понравилась. И просил о

серьёзном разговоре. Но ты, как всегда, был занят своей философией, а про

него забыл. Лампрокл её любит.

СОКРАТ – Что делать?

КСАНТИППА – Не знаю.

СОКРАТ – Позови их.

КСАНТИППА - Они ушли.

СОКРАТ – Куда?

КСАНТИППА – Не знаю.

СОКРАТ – Когда вернуться?

КСАНТИППА – Не знаю. ( Во дворе блеет коза ). Иду, иду! (Долго смотрит на Сократа). Подожди, пойду подою козу, а то останемся без козы.

Ксантиппа уходит. Появляется звук капающей из клепсидры воды.

СОКРАТ – Поистине, афиняне, дело обстоит так: где кто занял место в

строю, или где кого поставил начальник, тот там и должен оставаться,

несмотря ни на опасность, и на что другое, кроме позора, так я думаю. И

вот, если бы теперь, когда бог поставил меня в строй, обязал меня жить,

занимаясь философией, и испытывая самого себя и людей, я бы вдруг

испугался смерти и покинул бы строй, это был бы ужасный поступок. Ведь

бояться смерти, афиняне, это значит приписывать себе мудрость, которой не

обладаешь, возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не

знает, что такое смерть. А может быть она для человека – величайшее из

благ? Но её так боятся, будто наверняка знают, что она величайшее из зол.

Так вот, если бы вы меня сейчас отпустили с условием, чтобы я оставил

философию, то я бы вам сказал: «Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но

слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, я не

перестану философствовать, и не перестану уговаривать всякого из вас,

кого только встречу, убеждать и молодого и старого: «Ты лучший из людей,

раз ты афинянин, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы у тебя их

было как можно больше, заботиться о славе и о почестях, а об истине, о

разумности, о душе своей не только не заботиться но даже и не помышлять

о том, чтобы сделать её как можно лучше». Я говорю, что не от денег

рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги, и все прочие

блага, как в частной жизни, так и в общественной. Ведь если вы меня

казните, вам нелегко будет найти ещё такого человека, который – смешно

сказать – приставлен Богом к нашему городу, как к коню, большому и

благородному, но обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы

его подгонял какой-нибудь овод. Но очень может статься, что вы,

рассердившись, как люди, которых будят, спросонок прихлопнете меня и с лёгкостью убьёте. ( Сократ наливает себе вина, разбавляет водой, подносит чашу к

губам). Цикута. Ядовитая болотная трава. Каждую весну и осень ею

непременно травятся козы и овцы. Из её корневищ изготавливают

смертельный яд. Им наполняют узорную чашу. Приговорённый подносит её

к губам. Выпивает. ( Выпивает вино). Затем некоторое время приговорённый

ходит по камере из угла в угол, чтобы кровь понесла яд по всему телу.

(Встаёт и начинает ходить с чашей в руках). При появлении тяжести в ногах

приговорённый опускается на топчан. ( Садится на скамью ). Сначала цепенеют

и остывают ноги, потом руки, учащается пульс, замедляется дыхание.

(Откидывается на спинку скамьи). Яд медленно поднимается к сердцу,

происходит судорога. Наступает смерть. ( Закрывает глаза). Всё очень просто.

(Чаша выпадает у него из рук ).

Несколько секунд Сократ лежит с закрытыми глазами.

С венком из диких маков в руках входит Елена. Увидев «отравленного» Сократа,

легко вскрикивает и падает в обморок. Сократ поднимается,

наливает в чашу вина, даёт выпить Елене.

ЕЛЕНА – (Очнувшись). Ты жив, Сократ?

СОКРАТ – Пока да.

ЕЛЕНА – Но ты только что был мёртв.

СОКРАТ – Я просто проверял дорогу в Аид, чтобы потом не заплутать.

ЕЛЕНА – (Порывисто обнимает Сократа). Я... я... я не могу увенчать тебя золотым

венком победителя только потому, что у меня его нет. Но я собрала тебе

другой – из цветов. ( Надевает на него венок ).

СОКРАТ – Ты думаешь, я его достоин?

ЕЛЕНА – Моя мама всё время говорит, что от тебя никто никогда не слышал

ни одного гадкого слова, не видел ни одного безбожного поступка. И когда

я слушала тебя, я поняла, что она права.

СОКРАТ – Но законы теперь запрещают молодым людям слушать меня, а о

девушках и говорить нечего.

ЕЛЕНА – Не только законы, Сократ. После того, как  на войне погиб мой

отец, мама бережёт меня, как драгоценность, и тоже не пускает меня

слушать твои беседы. Но я бываю там украдкой.

СОКРАТ – Я тебя не припоминаю.

ЕЛЕНА – А я переодеваюсь в раба. Сократ, ты очень хороший человек.

СОКРАТ – Я и моя семья так не думают.

ЕЛЕНА – Нет, нет, ты не верь, что ты стар и никому не нужен, ты нужен всем

и мне. Ты прости меня, великий человек. И Лампрокла прости. (Утирая слёзы).

Он любит тебя больше всего на свете. Он хочет убить всех: и судей, и

обвинителей, и стражу и спасти тебя. Но он же понимает, что это

невозможно, и от бессилья сходит с ума. Он наговорил тут Ксантиппе

разных гадостей, но это не он говорил, это говорило его горе. Ты прости

нас, мы не мужественные люди, мы не можем так, как ты...

СОКРАТ – Это ты меня прости, милая девочка. Только не называй меня

великим. Прости мою старую, седую голову. Если ты его любишь, надолго

вперёд любишь, любишь так далеко, что можешь простить его за свои

будущие страдания, не раздумывай и соединяйся с ним.

ЕЛЕНА – Я именно так его и люблю.

СОКРАТ – Вот и прекрасно. Теперь мне ещё приятней будет умирать.

ЕЛЕНА – Как ты можешь так легко говорить об этой беде?

СОКРАТ - Ты знаешь, приятная Елена, очень трудно убедить людей, даже

самых близких, что я не испытываю сейчас никакой беды. Ты, наверно,

слышала, что лебеди, когда почуют близкий конец, заводят песню такую

дивную, такую прекрасную, какой никогда ещё не певали.

ЕЛЕНА – Да, я это знаю. Говорят, они поют от скорби, оплакивают свою

смерть.
СОКРАТ – Да. Говорят. Но это совсем не так, Елена. Лебеди не плачут, они

ликуют. Ликуют оттого, что скоро отойдут к богу, которому служат. Ведь ни

одна птица не поёт, когда страдает от голода, или холода, или иной какой

нужды, - даже соловей, даже ласточка или удод, хотя про них и

рассказывают, будто они поют о своём горе. Ты понимаешь?

ЕЛЕНА – Да. Но почему же люди так говорят?

СОКРАТ - Из-за собственного страха перед смертью. Лебеди принадлежат

Аполлону, Елена, и потому – птицы вещие – они предчувствуют блага,

ожидающие их, и поют, и радуются в этот последний свой день, как

никогда прежде.

Ксантиппа тихо вводит Лампрокла.

Так вот и я себя, вместе с лебедями, считаю рабом того же господина и

служителем того же бога, и поэтому я не сильнее, чем они, горюю,

расставаясь с жизнью.

ЛАМПРОКЛ – (Резко вступая в разговор). А что прикажешь делать нам,

остающимся?

СОКРАТ – А почему ты вернулся?

ЛАМПРОКЛ – Потому что, если бы я не вернулся, я бы ушёл навсегда.

Входит Филагрий.

ФИЛАГРИЙ – Твоё время кончается, Сократ.

СОКРАТ – У Аристофана ты бы играл Хроноса, Филагрий. Ты, конечно,

знаешь кто это такой?

ФИЛАГРИЙ – Бог времени, Сократ. Самый равнодушный из всех богов. Я

буду рядом.

Филагрий выходит.

СОКРАТ – Есть на свете хорошие люди, Ксанта.

Вбегает Софроникс.

СОФРОНИКС – Менексену плохо.

Все кроме Сократа срываются с мест и убегают к Менексену.

Начинается суматоха. На Сократа никто не обращает внимания.

Бежит  Елена.

КСАНТИППА – ( Вслед Елене ). Уксус в большом шкафу, в правом ящичке внизу,

где лавровый лист! А селеника в красном мешочке, поглубже.

Бежит Софроникс.

КСАНТИППА – ( Вслед Софрониксу ). Простыню! Только не самую большую,

лучше старую, рваную! И таз, таз, наш большой таз!

Елена бежит обратно с баночкой уксуса и селеникой.

ЕЛЕНА – ( Назад, к Софроникс у ). Там я уже смотрела, там его нету! Посмотри во

дворе, под платаном.

Бежит обратно Софроникс с простынёю в руках. Навстречу ему Лампрокл,
он подбегает к столу, забирает кувшин с вином.

СОКРАТ – Хоть слово скажите!

ЛАМПРОКЛ – У Менексена жар и рвота. Объелся песку во дворе.

Лампрокл убегает. Пробегает Ксантиппа с тазом в руках.

КСАНТИППА – Да не стой ты у всех на дороге, Сократ! (Отдавая Сократу таз).

На, держи!

ЕЛЕНА – ( Из комнаты Менексена ). Ну что, нашла?

КСАНТИППА – ( С другой стороны ). Нашла, нашла!

ЕЛЕНА – ( Вбегая ). Где таз?

СОКРАТ – Вот.

ЕЛЕНА – Наконец-то, а то мы его ищем, ищем!

Елена убегает за Ксантиппой, затем они вместе бегут мимо Сократа в комнату Менексена.

Елена с кувшином, Ксантиппа с одеялом.

КСАНТИППА – ( На бегу, Елене ). Вода-то есть?

ЕЛЕНА – (На бегу, Ксантиппе). Есть, есть!

Сократ садится за стол, ставит перед собой таз.

Появляется звук капающей из клепсидры воды.

СОКРАТ – Да, афиняне, есть и у меня какая никакая семья. Тоже ведь и я, как

говорится у Гомера, не от дуба и не от скалы родился, а от людей. Так что

есть и у меня семья, есть сыновья, даже целых трое, но тем не менее ни

одного из них я не привел сюда на суд и не стал просить вас об

оправдании. Вам хотелось бы, чтобы я оплакивал себя, горевал, словом

делал то, что вы привыкли видеть от других. Почему же я не намерен

ничего этого делать? Не из самомнения, афиняне, и не из презрения к вам.

Принято всё-таки думать, что Сократ отличается чем-то от большинства

людей. Так вот в мои годы, и при той репутации, которую я составил –

заслуженно или незаслуженно, всё равно – мне кажется, было бы позорно,

если бы я стал делать что-нибудь такое. Потому что ни на суде, ни на войне,

ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти любыми

способами без разбора. Мне не раз приходилось видеть, как почтенные,

высокопоставленные особы, чуть только их привлекут к суду, проделывали

удивительные вещи. Они думают, что если они умрут, то им придётся

испытать нечто ужасное, а вот, если бы вы их не казнили, то они бы стали

бессмертными, так они думают. Не говоря уже о чести, афиняне, мне

кажется, что это неправильно – вызволять себя мольбами к судьям вместо

того, чтобы разъяснять дело и убеждать. Поэтому я не привёл сюда своих

сыновей. И всё же, афиняне, о немногом я хочу вас попросить. Если вам

покажется, что мои сыновья, повзрослев, заботятся о деньгах или ещё о

чём-нибудь больше, чем о доблести, донимайте их тем же самым, чем и я

вас донимал. А если они будут много о себе воображать, а сами ничего не

будут стоить, укоряйте их так же, как и я вас укорял. Если станете делать

это, то воздадите по заслугам и мне, и моим сыновьям.

Входит Софроникс. Ставит на стол кувшин вина и чашу.

СОФРОНИКС -  Твоё вино, отец.

Забирает использованную чашу, собирается уходить.

СОКРАТ – Подожди, сынок, садись. Как там дела?

СОФРОНИКС – ( Садится рядом ). Всё промыли, натёрли, укутали, поцеловали,

всё хорошо.

СОКРАТ – Хочешь выпить вина?

СОФРОНИКС – Ну, разве, что немножко.

СОКРАТ – ( Наливая вино в чаши ). Как ты живёшь?

СОФРОНИКС – Очень хорошо.

СОКРАТ – Чем занимаешься?

СОФРОНИКС – Пою.

СОКРАТ – Где?

СОФРОНИКС – Везде.

СОКРАТ – Хорошее дело, если это приносит радость тебе и людям. А что ты

любишь?

СОФРОНИКС – Звёзды.

СОКРАТ – И я их люблю. С детства. Что же тебе в них нравится?

СОФРОНИКС - Они от глаз далеко, а к сердцу близко.

СОКРАТ – Хорошо сказал. А что ты думаешь о смерти?

СОФРОНИКС - Смерть – это предел совершенства человека на земле. Она

прекрасна, если ты к ней готов. А ты к ней готов?

СОКРАТ - Я всю жизнь, сынок,  думал об умирании и готовился к смерти.

СОФРОНИКС - А ты готов к ней?

СОКРАТ - А ты готов к моей смерти?

Вместо ответа Софроникс начинает петь. Входит Ксантиппа,

чуть позже Лампрокл и Елена с уксусом и полотенцами.

Останавливаются, слушают Софроникса.

СОФРОНИКС – (Сразу после песни). Я тебя люблю.

СОКРАТ – За что, сынок?

СОФРОНИКС – Ты как звезда.

СОКРАТ – (Смеётся). От глаз далеко, а к сердцу близко? (Оба смеются). Будь

счастлив, мой родной! Будь здоров и никогда не будь несправедлив.

(Выпивают ).

КСАНТИППА - Что ты спаиваешь ребёнка?

СОКРАТ – Грек, не пьющий вина, - государственный враг. Не сердись,

лошадка рыжая моя.

СОФРОНИКС – Мама не умеет сердиться.

КСАНТИППА – (Софрониксу). Я не умею сердиться? Я помню, как-то я тебя

кормила грудью, тебе было месяцев девять, а ты меня куснул. Знаешь, как я

рассердилась! И мы купили козу.

СОФРОНИКС – А если бы не куснул, сосал бы до сих пор.

КСАНТИППА – Тогда бы Менексену ничего не досталось. (Все смеются). Откуда

здесь этот таз?
СОКРАТ – Ты принесла.

КСАНТИППА – Когда?

СОКРАТ – Минут десять назад.

КСАНТИППА – Этого не может быть.

СОКРАТ – Значит, его здесь нет.

КСАНТИППА – Да, подожди ты! Где ты его взял?

СОКРАТ – У тебя из рук.

КСАНТИППА - Это я тебе его дала?

СОКРАТ – Больше никого рядом не было.

КСАНТИППА –   Елена! Таз-то здесь, а мы его искали.

ЕЛЕНА – Так ты же его нашла?

КСАНТИППА – Нашла, да снова потеряла. Старею, дети мои, старею! (Все

улыбаются, всем хорошо).

СОКРАТ -  Ну, как там сладкий?

ЛАМПРОКЛ – Спит наш сладкий.

ЕЛЕНА - Сладко, сладко.

СОКРАТ – Что же мы не пьём, родные мои. Несите чаши.

Елена уносит всё, кроме вина, приносит чаши.

 Семья садится за стол. Сократ наливает вино. 

СОКРАТ – Ты мне задал вопрос, Лампрокл, который всё ещё висит в воздухе:

«А что прикажешь делать нам, остающимся?» Ответь мне...

ЛАМПРОКЛ – Не стоит, отец. Пожалей маму.

СОКРАТ – Почему не стоит?

ЛАМПРОКЛ – Да смысла не имеет. Ты же никому, кроме мамы, не проиграл

ни одной словесной битвы, так что я заранее уступаю тебе все венки: и

лавровый, и дубовый, и оливковый, и золотой. Но ты своей добровольной

смертью, этой, так называемой, защитой на суде, принёс нам горе. Твои

идеи тебе дороже нас.

СОКРАТ – Откуда ты знаешь про мои идеи?

ЛАМПРОКЛ – Читал.

СОКРАТ – Я не записал ни одной строчки.

ЛАМПРОКЛ – Зато твои любимые ученики записали. Все твои беседы давно

раздёрнуты ими по фразам и продаются из-под полы любителям

словесности по две драхмы за изречение.

СОКРАТ – Не дороговато?

ЛАМПРОКЛ – Не веришь? Посмотри сам! (Лампрокл бежит к себе и приносит

несколько свитков, бросает их на стол). Они прекрасно кормятся с огорода твоих

мудростей. Они уже обзавелись загородными домами, а ты ходишь босой,

но зато весь в славе, которая «ничто», как ты говоришь. Отец, ты сегодня

стал мифом, понимаешь? Ты - миф! «Тебя» нет. Есть только «о тебе».

Кончился твой золотой век! Люди поменялись, поменялись мысли,

приоритеты. Скольких архонтов ты пережил? Где Перикл? Где Клеон? Где

твой любимый Алкивиад? Где Критий? Движение есть жизнь, ты говоришь? А

как назвать движение в обратную сторону? Где твои Добро, Красота и

Истина? Всё перевернулось вверх дном! Что творится на твоих улицах?! –

вот они - Зло, Безобразие и Ложь!

КСАНТИППА – Прекрати. Лампрокл!

СОКРАТ – Ну почему же, Ксанта? Ему же тоже надо попрощаться. Я слушаю

тебя, сынок, слушаю, продолжай.

 ЛАМПРОКЛ – Ты оскорбляешь всех без разбору. Какое тебе было дело, что

Критий был влюблён в Евтидема? Какое ты имел право публично обзывать

Крития свиньёй?

СОКРАТ - Не так, сынок, я только сказал, что у него появилась свинская

наклонность и ему хочется тереться об Евтидема, как поросятам о камни.

ЛАМПРОКЛ – Это что, не одно и тоже? Да, что там говорить! Ты носишься

повсюду со своим Платоном, как с торбой, зовёшь людей в небесные выси, а

потом они падают с вашего неба на нашу землю и разбиваются в кровь. Ты

не знаешь, чем сейчас живы люди. Ты ищешь истину? Вот тебе истина:

своеволие, роскошь и свобода, потому что и добродетель, и счастье – в

исполнении всех своих желаний, а всё прочее, все ваши красивые

бесконечные слова...

КСАНТИППА – (Лампроклу). Я же тебя просила!

ЛАМПРОКЛ – (Продолжая). ...просто детский лепет. Прости, мама. Всё! Я

замолчал.

СОКРАТ – Да, Ксанта, умница моя, какого ты мне вырастила сына! Я тебя с

восторгом слушал, Лампрокл. Ты ещё так молод, а уже созрел для взрослой

жизни и пытаешься отличать добро от зла. Это прекрасно. Значит, ты

поддерживаешь мнение, сынок, что счастлив тот человек, который может

исполнять все свои желания?

ЛАМПРОКЛ – Да.

СОКРАТ – Можно сказать, что ты это утверждаешь?

ЛАМПРОКЛ – Утверждаю.

СОКРАТ – И на этом настаиваешь?

ЛАМПРОКЛ – Да.

СОКРАТ – То есть этот вывод – результат твоего размышления?

ЛАМПРОКЛ – Да.

СОКРАТ - А скажи мне, сынок, если кто страдает чесоткой и испытывает

такой зуд, что ему естественно - желание почесаться, а чесаться он может

сколько угодно, - и чешется, чешется, чешется, - он живёт счастливо?

ЛАМПРОКЛ – Что за бред, отец!

СОКРАТ – Но ты ведь уже взрослый человек. Выбери позицию.

ЛАМПРОКЛ – Хорошо. Я утверждаю, что и тот, кто чешется, ведёт приятную

жизнь.

СОКРАТ – А раз приятную, значит, и счастливую?

ЛАМПРОКЛ – Совершенно верно.

СОКРАТ – Тогда ли только, когда зудит в голове или если зудит и... или

можно дальше не спрашивать? Подумай, Лампрокл, что бы ты отвечал, если

бы тебя стали спрашивать и про остальное, про всё подряд?

ЛАМПРОКЛ - Опять ты свёл всё к каким-то низостям.

СОКРАТ – Разве я свёл? А разве не ты сейчас напрямик, без оговорок,

объявил счастливцем всякого радующегося, чему бы тот ни радовался и не

сделал никакого различия между удовольствиями, какие хороши, а какие

дурны? Не торопись, сынок, утолять необузданные желания плоти, потому

что именно это и есть нескончаемое зло, а не моя, как ты говоришь,

добровольная смерть.

ЛАМПРОКЛ – Но желания естественны человеку!

СОКРАТ - Естественны естественные желания, но есть ещё и неестественные,

как ты знаешь. Мудрецы учат, заметь - не я, так вот они учат, что небо и

землю, богов и людей объединяют дружба, общение, порядочность,

воздержанность и высшая справедливость. А утоляющий все свои желания

не может быть мил ни богу, ни другим людям, потому что он не способен к

общению, а если общения нет, нет и дружбы. Ты, мне кажется, этого в

расчёт не принимаешь. Я же иду на смерть не потому, что я не хочу жить, а

потому что моя честь не позволяет мне остаться с теми, кто меня на смерть

предаёт. Иди сюда, сядь со мною. ( Лампрокл присаживается к отцу ). Конечно,

жить – сладко. Но человеку истинно мужественному такие заботы не к лицу,

не надо ему думать, как бы прожить подольше, не надо цепляться за жизнь,

но, положившись в этом на божество и поверив женщинам, что от своей

судьбы никому не уйти, надо искать способ провести дни и годы, которые

ему предстоят, самым достойным образом. Твоя приятная Елена права: то,

что ты сейчас говорил, говорил не ты, а твоя беда и твоя тёмная телесная

сторона – наш вечный соперник, гнусный и грязный.

СОФРОНИКС - (Берёт со стола свиток, читает). «Тело доставляет нам тысячи

хлопот - ему необходимо пропитание, оно наполняет нас страхами,

страстями. Из-за него нам невозможно о чём-либо поразмыслить. Все войны

происходят от желания богатств, а желать их заставляет тело, которому мы

рабски служим».

СОКРАТ - Это кто сказал?

СОФРОНИКС - Ты.

СОКРАТ – Я?

СОФРОНИКС - Ты.

СОКРАТ – Хм... Совсем неплохо звучит. Неужели я?

СОФРОНИКС - У Платона написано: «Сократ сказал».

СОКРАТ - Ну и ну! Погоди, Софроникс, ты же не ходил в гимнасий, когда ты

научился читать?

СОФРОНИКС – Давно.

СОКРАТ – А я и не знал.

СОФРОНИКС – А тебе и не надо.

СОКРАТ – Почему?

СОФРОНИКС – Ты знаешь, что ничего не знаешь. Хватит с тебя.

СОКРАТ – (Смеётся). Этого и на самом деле вполне достаточно.

ЛАМПРОКЛ – (Плачет). Я без тебя умру, отец.

СОКРАТ – Тебе ещё рано, мой хороший. Мне не на кого больше надеяться.

ЛАМПРОКЛ – Я их всех убью.

СОКРАТ – Тогда ты и меня убьёшь, как они сегодня, ещё раз.

ЛАМПРОКЛ – Прости меня, прости меня, прости меня.

СОКРАТ – Ты меня не обидел, сынок, я ведь и сам не знаю, чтобы я

наговорил в твоём возрасте на твоём месте. Не убивайся. Каждый человек

неповторим и прекрасен, и у каждого, как и у звезды в небе, свой путь, своя

красота и своя дорога. У меня своя, у тебя своя. Бог никого не обделил

ничем. Это мы, люди, завидуем тому, что есть у других, и не понимаем, что

желаемое может нас убить, если мы его обретём.

Входит  Филагрий.

ФИЛАГРИЙ -  Сократ!

СОКРАТ – Всё, Филагрий?

ФИЛАГРИЙ – Почти. К тебе пришёл твой друг Аристарх. Я его впущу. Но,

время! Время, Сократ! Я – рядом.

Филагрий даёт дорогу вбегающему Аристарху и выходит.

АРИСТАРХ - Всем радоваться! Сократ! Сведения только для тебя! Срочно и

конфиденциально! (Все встают, чтобы выйти). Ксантиппа, останься.

Лампрокл и Елена выходят.

КСАНТИППА – (Вслед Елене). Будь добра, загляни к Менексену.

СОФРОНИКС – (Проходя мимо Аристарха). Здравствуй, Аристарх. Ну, как ты

поживаешь?
АРИСТАРХ - Лучше всех, Софроникс.

СОФРОНИКС – Ты зря спешил.

АРИСТАРХ - Иди, иди, мой дорогой.

СОФРОНИКС – Я желаю тебе счастья и здоровья!

АРИСТАРХ - Да хранит тебя Асклепий!

Софроникс выходит.

АРИСТАРХ - Я каждый раз любуюсь на вашего Софроникса. (Достаёт мешочек с

монетами, высыпает их на стол). Стражники, - четыре человека по десять драхм.

(Отделяет монеты). Начальник тюрьмы, - сорок драхм (Отделяет монеты на каждую

операцию). Осёл, - двадцать драхм. Проводник, - четыре обола. Женская

одежда, - одна тетрадрахма. Капитан триеры, - одна мина. Прочие

расходы: всем на вино, на табак, на случайных свидетелей, - пять драхм.

Итого: две мины, две тетрадрахмы, одна драхма и четыре обола. (Собирает

монеты в мешочек).

СОКРАТ – Недорого стоит моя честь. Но я и этого не смогу отдать.

АРИСТАРХ – Не надо тебе ничего отдавать. Расходы взяли на себя Критон,

Критобул, Платон, Аполлодор и я. На сборы пять минут. Сейчас в горы,

завтра на триере вокруг Эвбеи, по Эгейскому морю, в Фессалию.

СОКРАТ – Протагор так же бежал и утонул.

АРИСТАРХ - Тогда была ветреная осень.

СОКРАТ – А что Филагрий?

АРИСТАРХ - Инсценируем нападение на него. Он готов.

СОКРАТ – За сколько?

АРИСТАРХ - Он сказал, что за Сократа он не берёт!

СОКРАТ – Бегу я один?

АРИСТАРХ - Да. Твоих пока спрячем. Сейчас главное вытащить тебя.

СОКРАТ – Вы всё продумали.

АРИСТАРХ - До мелочей.

СОКРАТ – Не сорвётся?

АРИСТАРХ - Разве что Афина будет против.

СОКРАТ – Пойду, попрощаюсь с мальчиками.

Сократ выходит.

АРИСТАРХ - Слава богам, он согласился. Филагрий!

Входит Филагрий.

АРИСТАРХ - Ты проиграл, Филагрий, он согласился. Будь готов. 

ФИЛАГРИЙ – Я не бываю не готов. Через полчаса меня должны сменить.

Надо успеть дойти до тюрьмы.
АРИСТАРХ - Значит, как договорились: рана на ноге сломанный меч, рваная

одежда.

ФИЛАГРИЙ – Можете не церемониться, я солдат.

АРИСТАРХ - (Ксантиппе). Пойди, собери ему что-нибудь в дорогу, только

совсем немного. (Ксантиппа не двигается).

ФИЛАГРИЙ – Не мог он согласиться!

АРИСТАРХ – Я же тебе говорю, проиграл ты, проиграл.

ФИЛАГРИЙ – Если он согласился, то я проиграл всё. Время, время, Аристарх.

АРИСТАРХ - Бежим, бежим!

Филагрий выходит.

АРИСТАРХ – (Ксантиппе). Ну, не переживай. Видишь, всё устраивается. Сначала

вывезем его, потом вас. Всё будет хорошо. Давай, давай, торопись.

КСАНТИППА – Он никуда не побежит, Аристарх.

АРИСТАРХ - Да он же согласился.

КСАНТИППА – Кто?

АРИСТАРХ - Сократ.

КСАНТИППА – Когда?

АРИСТАРХ - Только что!

КСАНТИППА –  Он тебе сказал «да»?

АРИСТАРХ - Нет.

КСАНТИППА – Значит это не «да».

АРИСТАРХ - Но он не сказал «нет».

КСАНТИППА – Он хочет, чтобы ты сам это сказал.

АРИСТАРХ - Но это же безумие, Ксантиппа. Существуют же какие-то

пределы. Бегство – это нормальная реакция любого животного организма на

опасность для жизни со стороны более сильного противника. Ваша коза! В

прошлом году вы собрались её резать в жертву Асклепию, так она сбежала,

даже Сократ её не догнал. И что? Теперь вы опять с молоком и сыром.

КСАНТИППА – Сократ не коза.

АРИСИАРХ -  Прости, просто к слову пришлось.

КСАНТИППА - Пойду, соберу ему чего-нибудь в тюрьму.

Ксантиппа направляется во внутреннюю комнату, но Аристарх преграждает ей путь.

АРИСТАРХ - В какую тюрьму, в какую тюрьму?! Постой. Это воину постыдно

бежать с поля битвы, а гений, несправедливо осуждённый гений, просто

обязан спасти свою жизнь бегством в другую страну. Скажи ты ему. Его

жизнь уже ему не принадлежит, она принадлежит человечеству.

КСАНТИППА – (Резко обернувшись к Аристарху). Красиво говоришь, Аристарх,

красиво. Но, я знаю, что жизнь человека принадлежит одному только богу, и

только один бог заботится о человеке, а не твоё человечество. Твоему

человечеству плевать на своих гениев, и оно их уничтожает, - только бы

ничему не учиться, - и два часа назад ты видел это своими собственными

глазами, Аристарх. Да и сам только что сказал, что Сократ – коза. Сократ не

коза.
АРИСТАРХ - Я не говорил, что он коза.

КСАНТИППА – Говорил.

АРИСТАРХ - Не говорил.

Они уходят во двор. Входит Сократ.

СОКРАТ – Тише, афиняне, тише. Из-за малого срока, который мне осталось

жить, пойдёт теперь о вас дурная слава, потому что вы лишили жизни

Сократа, человека мудрого. Ведь упрекающие вас будут утверждать, что я

мудрец, хотя это и не так. И вот я, старик, ухожу отсюда, приговорённый к

обычной смерти, а моих обвинителей, уличённых правдою в

несправедливости, людей сильных и проворных, догнала та, что бежит

быстрее, - нравственная порча. И я утверждаю, афиняне, меня умертвившие,

что тотчас за моей смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той

смерти, которой вы меня покарали. Теперь больше появится у вас

обличителей, я до сих пор их сдерживал. Они будут тем тягостней, чем они

моложе. В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите

их не порицать вас за то, что вы живёте неправильно, - то вы

заблуждаетесь. Такой способ самозащиты и не вполне надёжен, и нехорош,

а вот вам способ и самый хороший и самый лёгкий: не затыкать рта другим,

а самим стараться быть как можно лучше. Предсказав это вам, тем, кто меня

осудил, я покидаю вас.

Входит Ксантиппа с красным узелком в руках, за нею Аристарх.

КСАНТИППА – (Аристарху). Так нельзя! Так нельзя! Не рви ты мне душу,

Аристарх!

АРИСТАРХ - (Ксантиппе). А я тебе говорю, собери детей, и пусть они требуют,

чтобы он спасался.

СОКРАТ – Привет, Аристарх. Ты всё ещё здесь? Клянусь псом, ты же очень

куда-то спешил, или я ошибся?

АРИСТАРХ -  Сколько лет мы с тобой дружим, Сократ, столько я на тебя

удивляюсь, особенно теперь. У тебя такое несчастье, а ты сидишь и

размышляешь! Хоть бы пороптал для виду.

СОКРАТ – (Смеётся). Нелепо в мои годы роптать на то, что приходится

умирать.

АРИСТАРХ - Другие тоже на старости попадали в беду, но им старость

нисколько не мешала роптать на судьбу.

СОКРАТ – Это правда. Так куда же ты спешил и зачем тебе мои дети? Хочешь

усыновить?

АРИСТАРХ - Сегодня не до шуток, Сократ. Если мы сейчас же не двинемся,

всё сорвётся и надо будет всё затевать сначала.

СОКРАТ – Мой милый Аристарх, до шуток должно быть всегда, даже, когда

спешишь. Но поскольку ты уже опоздал... Ксантиппа, лошадка моя, принеси

нам перекусить на дорожку.

КСАНТИППА – Ты ведь опять не дотронешься до еды.

СОКРАТ – Но у нас гости.

КСАНТИППА – Прости, Аристарх, просто голова кр;гом.

Ксантиппа уходит.

АРИСТАРХ - Какие гости, Сократ, какие гости! Ну, послушайся ты нас. Если

ты умрёшь, у нас не станет друга. Нам такого друга, никогда и нигде

больше не найти. А другим, менее к тебе близким, покажется, что мы даже и

не подумали тебя спасти, хотя могли. Большинство же не поверит, что ты

сам не захотел бежать.

СОКРАТ – А что нам до большинства, Аристарх? Умные люди поймут, что всё

случилось так, как всё случилось.

АРИСТАРХ - Но именно большинство тебя оклеветало! Они тебе не простили

Крития. То, что он твой ученик, они помнят. И то, что он вырезал половину

Афин, они помнят. А того, что за долго до этого он тебя бросил, они не

хотят помнить. Так что большинство, Сократ, способно причинить

величайшее зло.

СОКРАТ – Большинство, Аристарх, не способно ни на величайшее зло, ни на

величайшее добро. Оно не может сделать человека ни разумным, ни

неразумным, а делает, что попало.

АРИСТАРХ – Ну, хорошо, хорошо... Только послушай ты нас, это же не моё

персональное мнение, что тебе надо бежать. Тебя может быть стесняет, что

это будет нам дорого стоить, ты этого не бойся. Не шальные суммы просят,

как ты слышал, чтобы устроить побег. А доносчики, - ты же сам знаешь,

какой это дешёвый народ. И забудь, о том, что ты говорил на суде. Куда бы

ты ни приехал, тебя везде будут любить. А то сейчас получается, что ты сам

добиваешься того, чего так долго добивались - да и добились уже - твои

враги. А твои сыновья! Ты же их оставляешь на произвол судьбы, ты же сам

делаешь их сиротами. Зачем было их заводить, если потом о них не

заботиться? Да и нас, твоих друзей будут считать трусами, потому что ни мы

тебя не спасли, ни сам ты себя не спас. Умоляю, Сократ, послушайся нас, не

сходи с ума.

СОКРАТ – Я, Аристарх, ещё с детства несколько тронутый.

Входит Ксантиппа, ставит на стол миску с лепёшками, овощи,

плошку с семечками, чистую чашу.

Отходит в сторону и неотрывно смотрит на Сократа.

СОКРАТ – (Разливая вино). Воздадим же славу богам и выпьем за наше

здоровье, пока его даёт Бог. (Выпивают. Сократ начинает закусывать). Ваше

усердие, Аристарх, стоило бы дорогого, если бы было направлено сколько-

нибудь верно, а иначе, чем оно больше, тем тяжелее. Давай-ка, это

обсудим.

АРИСТАРХ - Да, нет сейчас времени на это, Сократ!

СОКРАТ - Когда спешишь, делай всё медленно, чтобы в спешке не наделать

глупостей. Вот, люди говорят, Аристарх, что не все мнения следует уважать.

Как, по-твоему? Не хорошо ли это говорят?

АРИСТАРХ – Хорошо, хорошо.

СОКРАТ – Значит, хорошие мнения нужно уважать, а дурные не нужно? Так

или нет?

АРИСТАРХ - Так, так.

 СОКРАТ – А скажи мне, гимнаст должен обращать внимание на похвалу или

порицание всякого человека или только тренера?

АРИСТАРХ - Только тренера.

СОКРАТ – Значит, он должен прислушиваться к тому, что говорит знающий в

гимнастике толк, а не к тому, что кажется остальным? Согласен ты со мною?

АРИСТАРХ – Совершенно согласен.

СОКРАТ – А иначе он причинит своему телу зло, не правда ли?

АРИСТАРХ - Чаще всего бывает так.

СОКРАТ – Так вот то же самое относится и к справедливости, мой милый

Аристарх. Мы должны заботиться не о том, что скажет о нас большинство, а

о том, что скажет о нас тот, кто понимает, что справедливо, а что нет – он

один да ещё сама истина. Так ли, мой милый?

АРИСТАРХ - Так.

СОКРАТ – И ещё. Сто;м ли мы или не сто;м за то, что больше всего нужно

ценить не жизнь как таковую, а жизнь достойную?

АРИСТАРХ - Конечно, сто;м.

СОКРАТ – А делать зло должно или нет?

АРИСТАРХ - Разумеется, не должно.

СОКРАТ – Потому что делать людям зло и нарушать справедливость – одно и то же?

АРИСТАРХ - Верно говоришь.

СОКРАТ – Значит, несправедливо воздавать злом за зло, как этого требует большинство?

АРИСТАРХ - Не справедливо.

СОКРАТ – Стало быть, не должно воздавать за несправедливость

несправедливостью, и не должно делать людям зло, даже если бы пришлось

пострадать от них как-нибудь. Но так думают, и будут думать, немногие,

Аристарх. Впрочем, когда одни думают так, а другие не так, тогда уже не

бывает общего совета, а каждый непременно презирает другого за его

образ мыслей. Согласен ли ты со мной?

АРИСТАРХ - Вполне.

СОКРАТ – Так вот, будет несправедливо, если я, всю свою жизнь проживший

в Афинах и никуда, кроме как на войну, оттуда не выходивший, если я,

удрав отсюда, нарушу закон, который сам находил справедливым. Когда

Отечество сердится, то его нужно бояться и либо его вразумлять, либо

делать то, что оно велит. Учинять же насилие над Отечеством есть нечестие.

АРИСТАРХ - Но твои мальчики, Сократ! Твоя Ксантиппа!

СОКРАТ – Хорошо. Я сбегу. А что я буду делать в Фессалии? Смешить народ

анекдотами о том, как я, старик, цепляясь за жизнь, плыл к ним в трюме в

бараньей шкуре? Там ведь никто не поверит моим разговорам о

справедливости, раз я сам её нарушил. И буду я там жить, перед всеми

заискивая и наслаждаясь сытной едой, как будто я отправился в Фессалию

на ужин? И при этом будут присутствовать мои мальчики и моя Ксантиппа, и

смотреть как я, никому там не нужный, унижаюсь ради них. Нет, Аристарх,

если я это сделаю, то мне и моим близким и на этом свете будут плохо и на

том не лучше. Оставим это, милый друг, сделаем так, как указывает бог.

АРИСТАРХ – Сократ.

СОКРАТ – Аристарх.

АРИСТАРХ – Сократ.

СОКРАТ – Аристарх.

АРИСТАРХ – Сократ.

СОКРАТ – Аристарх.

АРИСТАРХ – Я не могу тебе перечить.

СОКРАТ – А я не могу перечить богу. Так что зови Филагрия, пусть на

дорожку выпьет вина и в путь.

АРИСТАРХ - Он же раб!

СОКРАТ – Но он человек, Аристарх.

АРИСТАРХ – Филагрий!

Входит Филагрий.

СОКРАТ – Выпей вина, солдат, и пошли в тюрьму.

Филагрий вопросительно смотрит на Аристарха.

АРИСТАРХ – Выиграл ты, выиграл!

ФИЛАГРИЙ – ( Аристарху ). Я же говорил! Я же говорил! Не мог он согласиться!

СОКРАТ – Что ты выиграл, Филагрий?

ФИЛАГРИЙ – Твою свободу.

СОКРАТ – Ты разве не на смерть меня ведёшь, солдат?

ФИЛАГРИЙ – Твоя смерть – это твоя свобода. Сократ. Будь здоров! (Выпивает).

Жду тебя.

Филагрий выходит.

СОКРАТ - Ксантиппа, зови детей. Сладкого не буди, пусть спит.

Ксантиппа выходит.

АРИСТАРХ – ( Положив руку на плечо Сократа). Не спеши, Сократ, теперь некуда. Мы подождём.

Аристарх выходит. Появляется звук капающей из клепсидры воды.

СОКРАТ – Тише, афиняне, друзья мои, сегодня со мной случилось что-то

поразительное. Мой демоний не остановил меня сегодня ни разу: ни от

одного поступка, ни от одного слова. Видно не правы те, кто думает, что

смерть – это зло. Есть много оснований надеяться, что смерть – это благо.

Ведь смерть – это одно из двух: или умереть, значит быть ничем, так что

умерший уже ничего не чувствует, а это всё равно, что сон, когда спишь так,

что даже ничего не видишь во сне; в этом случае смерть – удивительное

приобретение, ведь тогда время, - всё время! - покажется не дольше одной

ночи. А во втором случае, если смерть - это какая-то перемена для души,

переселение её из здешних мест в другое место, и верно предание, что там,

в этом другом месте, находятся все умершие, то есть ли что-нибудь лучше

этого, афиняне? И чего бы ни дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем,

Гесиодом, Гомером? (К Сократу сзади подходит Ксантиппа, встаёт за ним, кладёт ему

руки на плечи, слушает). Чтобы проводить время с Агамемноном, Одиссеем,

Сизифом и множеством других достойных мужей и жён? А беседовать с

ними, а испытывать их – это же несказанное блаженство. Во всяком случае,

уж там-то за это не казнят. И если уж что принимать за верное, так это то,

что с человеком хорошим не бывает ничего плохого ни при жизни, ни после

смерти и что бог не перестаёт заботиться о его делах. И моя участь сейчас

определилась не сама собою, напротив, для меня это ясно, что мне лучше

умереть и избавиться от хлопот. Пора. Уже пора идти отсюда, мне – чтобы

умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идёт на лучшее, это никому не

ведомо, кроме бога.

КСАНТИППА – Сократ.

СОКРАТ – Что, лошадка моя?

КСАНТИППА – Ты слышишь меня?

СОКРАТ – Слышу, Ксанта.

КСАНТИППА - Что я теперь буду делать без тебя?

СОКРАТ – Мы всегда будем вместе, Ксанта!

КСАНТИППА – Слова легко вылетают у тебя из губ, Сократ. Ты, наверно,

знаешь, о чём говоришь, а я знаю, что я теряю. Я ничего не боюсь. Я выращу

троих твоих сыновей. Вот только наш малыш, наш сладкий... Он долго будет

спрашивать, где ты? Ты не бойся, я потом не буду плакать. Я ведь тоже не

просто так - черенок с помойки. Если Сократ – муж Ксантиппы, то и

Ксантиппа – жена Сократа. Но ты должен знать, что я люблю тебя за твои

слабости, за твоё благодушие, нежность, за твою улыбку во сне, за тихий

голос, за всё то, что делает тебя человеком и без чего мне будет трудно

жить. Ты должен знать, что мне с тобой было очень хорошо в те редкие

минуты, когда мы были вместе. Я буду без тебя скучать.

СОКРАТ – Мы всегда будем вместе, Ксанта!

КСАНТИППА – Я этого не понимаю.

СОКРАТ – Тебе не надо этого понимать. Это просто надо знать, что мы

всегда будем вместе!

КСАНТИППА – Мы всегда будем вместе.

СОКРАТ – Мы всегда будем вместе.

КСАНТИППА – Мы всегда будем вместе.


Ксантиппа начинает медленно поднимать руки в танце. Сократ обнимает её и сам танцует.

К ним присоединяются Лампрокл, Софроникс, Елена, в танец включаются вошедшие

Аристарх и Филагрий. Танец набирает силу. К танцующим выбегает малыш

 Менексен, Ксантиппа берёт его на руки, танцует с ним, потом передаёт

малыша Сократу, тот поднимает сына на руках к небу,

танец вьётся вокруг них.
 
ЗАНАВЕС.