Привычка к светопреставлениям

«В последнем полугодии XIX века
в провинциальных городах России
особую известность приобрело религиозное
движение «Ковчег завета», проповедующее скорый конец света».
«Дейэти телеграф», 6.06.1900 г.


*  *  *
У подъезда особняка редакции «Воронежских губернских ведомостей»такого столпотворения не помнили даже старожилы. Девушки, молоденькие женщины и даже дамы бальзаковского возраста сошлись сюда, видимо, со всего города. Декабрьский легкий свежак румянил их щеки, но, при¬крываясь меховыми воротниками и муфтами, сии представительницы прекрасного пола стойко пе¬реносили холод. Впрочем, не удостаивая одна другую разговорами. Говорок ветерком ско¬лыхнулся над ними, лишь когда в переулке по¬казались санки редактора газеты:
— Едет, едет...
о еще на полдороге к особняку вороного под уезду подхватил редакционный сторож Тихон. Приняв у кучера вожжи, он густо прогудел в сизую от изморози бороду:
— Через парадный никак нельзя, ваше превосходительство... Извольте пройти через черлый ход.
Редактор, действительный тайный советник Елецкий, завернутый в меховую полость представительный мужчина, недовольно поморщился: «Ах, это вчерашнее объявление!». И толкнул Тихона в спину: давай к черному ходу.
Поднимаясь в свой кабинет во втором этаже, Елецкий на ходу передавал лакею пирожок папахи, шубу и шинель. Во всем здании сладковато пахло сосновым дымком, сквозь папоротниковый узор изморози на оконных стеклах играло солнце. Редактор прошел к столу, со вкусом размял плечи в суставах и опустился в кресло.
-Ну-с! — сказал он сам себе и откинул на сторону крышку инкрустированной чернильницы.
Новый день — новые заботы!
Стукнул золотым пером о донышко чернильницы и на новом листке откидного календаря вывел: «Состязание ремингтонисток. Выявить пригодную». Потянулся к шнурку звонка, но тут в бесшумно раскрывшуюся дверь буквально влетел секретарь редакции Званцев. Вытирая платком взмокший лоб и по обыкновению пританцовывая, он завопил сразу, забыв о приветствии:
-Черт-де что, Викентий Андреевич! Метранпаж опять исчез, оккультист несчастный, а переписчицы еще и половины урока не сделали. Твердят куклы неразумные, что тоже хотят попасть на испытания курсисток.
Щуплый, с громадными залысинами, Званцев потянулся к графину и пока гулко поглотал воду, редактор неприязно подумал: «Сам во хмелю, будет на метранпажа валить!» Настроение редактора портилось от минуты к минуте. Редактор почти силой выпростал из пальцев секретаря горлышко графина, воткнул ее на место: -
-Письмо из Бирюча подготовили?
Разгоряченный Званцев замер на полудвижении, непонимающе уставился на редактора:
— Какое письмо?
Елецкий закрыл чернильницу, медленно положил ручку па прибор:
-Так... Выходит, мое слово для вас пустой звук? Я же просил сегодня утром принести мне на подпись письмо учителя Нестора Нерыбина. Письмом этим сам товарищ прокурор заинтересовался. Спасибо, помощнички...
— Ах, письмо! — хлопнул себя по лбу Званцев. — Так оно еще и не перебелено. Яж говорю — калиграфистки наши к конкурсу готовятся. А впрочем, ваше превосходительство, письмо сие в перебелке и не нуждается. — Званцев внезапно успокоился, присел на стул с гнутой спинкой у стены: — Тот учитель столь изящно начертал свое послание, что его хоть сейчас можно передавать наборщику. Впрочем, и стилистическую правку делать не стоит — все описано, словно лучшим репортером. Можно сразу в печать.
— ...Сразу, — недовольно пробурчал редактор, обрезая золотистый край у сигары. — Сигнал еще проверить надо. А для сего отправим в Бирюч сотрудника. Ваше мнение, кого послать?
— А хоть Струкова, — сразу нашелся секретарь.— Он как раз сегодня из под домашнего ареста вышел.
— Однако? — недоуменно пустил дымное ко¬лечко редактор.
— Валентин Струков получил от вице-губернатора месяц домашнего ареста за пощечину, какую отвесил жандармскому ротмистру Кравцову.
— Ах, да! —вспомнил редактор, — Это после скандала на почтамте?.. Что ж, поделом жандарму. Да полно, — усомнился Елецкий, — справится ли репортер Струков. Ведь он в газете без году неделя?
— Непременно справится, — успокоил Званцев.- Всякая его работа проходит в печать без малейшей правки. Стихи неплохие сочиняет. Прав¬да...
— Что стихи? — насторожился редактор.
— А, — легкомысленно махнул рукой секретарь. -— Из канцелярии архиепископа протест был на кощунственные, по их мнению, строки, что читал на какой-то вечеринке Струков.
— Помню, помню, — остановил его Елецкий. И задвигал животом, мелко засмеялся:

 «И бедная почесть в ночи отдана.
У гроба епископа стал сатана!»—

припомнил он и прищелкнул пальцами. —Это он забористо выдал о преподобном владыке. Мне стоило трудов замять дело... Однако хватка у Струкова и впрямь налицо, посылайте его с проверкой в Бирюч. Пусть готовит крепкую статью. Я чую — тут не просто тема — настоящая золотая жила.
Званцев поднялся, спрятал платок в нагрудный карман:
-Кстати, — сказал он, — на метранпажа Гурьева никакой надежды. Окружил себя колдунами, Брюсов календарь из рук не выпускает. Надо о замене подумать, ваше превосходительство.
Редактор махнул рукой, отпуская Званцева:
 -С Гурьевым я уже двадцать лет работаю, он незаменим, оставим это. Кстати, — редактор задержал Званцева уже на пороге, - мне известно, что Струков сдал в цензурный комитет свой стихотворный сборник. Он нам еще одну свинью не подложит?
Званцев пожал плечами:
-Насколько мне известно, там лирика. Душа, природа, птички, словом.
И вышел. И сразу па пороге появился сторож Тихон:
— Ваше превосходительство, я всех мамзелек в залу пропустил, чтоб не зябли. Можно для них самовар распалить? И лимоны подам, мне внучка Надюша из столицы привезла дюжину.
— Ах, да! — притушил редактор сигару. Самовар подавай, и пригласи-ка мне в залу, братец Тихон, моего заместителя и отца Варфоломея, нашего священника. Время испытать, какую из барышнь пошлем мы в Петербург на курсы машинисток. Эвон их сколько набежало, а нужны- то всего две.
И генерал поднялся из-за стола, застегивая сюртук. По дороге к двери остановился у журнального столика, любовно погладил по лакированному боку большой деревянный чехол с металлической надписью на бляшке «Ремингтонъ». Скоро, совсем скоро разнесет эта диковинная новинка по всей редакции дробный перестук — голос нового времени, клавишную песню грядущего XX века.


*  *  *
По командировочному предписанню «не имеющий чина сотрудник губернской газеты Валентин Арсентьев Струков» купил билет в первый класс и находу прыгнул на подножку почтового поезда «Воронеж—Харьков». На поплывший перрон метнул окурок и по набирающему ход составу пошел по вагону. Толкнул в сторону дверь с табличкой 8А и от удивления округлил глаза: -Ба!.. Мир тесен, ротмистр, уж смиритесь с неизбежным!
Поставил на свободную полку саквояж и повесил на плечики плащ. Сидящий у окна жандармский офицер поморщился:
-В вагоне полно свободных мест...
— А я разве спорю, -широко развел руками репортер: — занимайте любое, ваше благородие, во избежание конфликта.
Ротмистр не ответил, уставился в окно на черные деревья, начавшие уже сливаться в один бесконечный штрих.
Струков сел, раскрыл саквояж. Извлек пузатый пузырек со свернутой пробкой, отхлебнул прямо из горлышка:
-Не желаете?.. Напрасно, отличная наливка. Меня ею из лавки бирюченского купца Гайгера снабжают. Отличная наливочка: голова от нее светлеет, да вот ноженьки отказывают.
Ротмистр молчал.
Струков завернул пузырек, сунул его па место. Потом закурил тоненькую папироску. Он был явно в духе. Лег на диван, кинул ногу на ногу:
-За пощечину не извиняюсь, ротмистр. Я ведь, по вашей милости, месяц под арестом промаялся.
— Маловато... За оскорбление офицерского мундира надо бы в острог лет, эдак, на пять,— негромко сказал ротмистр. Струков пустил дым и усмехнулся:
— Хамство неистребимо, право. Вам бы помалкивать теперь, а вы опять на рожон. Не боитесь еще схлопотать?
Ротмистр Кравцов устало потер виски и равнодушно произнес:
— Я и теперь утверждаю, что ваша репортерская профессия сродни проституции.
Струков сел, придавил папироску о край столика:
— В таком случае я требую удовлетворения.
— Прямо сейчас? — лукаво переспросил офицер.
— Сейчас! — запальчиво крикнул Струков. Но минуту спустя поостыл и добавил: -Сейчас у меня редакционное задание, от которого карьера зависит. Сделаю дело -и к вашим услугам.
— Боюсь,—усмехнулся опять ротмистр, -что после нашего поединка о карьере не будет и речи. А впрочем, шелкопер, у меня тоже серьезное задание, — и после я буду рад вбить вам в лоб свинцовую заклепку.
— По рукам. — сказал Струков, не подавая, впрочем руки. Он опять достал пузырек. — Чего уж теперь кочевряжиться. Хлебните, ротмистр!
Так, перебраниваясь, они и допили наливку. К удивлению Струкова, ротмистр тоже вышел в Алексеевке. Тут его ждали санки из уездного полицейского управления. Не спрашивая разрешения, Струков поставил свой саквояж под сиденье:
—Мне ведь тоже в Бирюч, ротмистр. Не откажите в любезности. Может быть, если бы репортер уже не поставил чемоданчик, ротмистр и отказал бы. Теперь же лишь махнул рукой.
...Молчали почти до Стрелецкого. Когда засверкали в морозном небе купола городских храмов, Струков справился:
— Вы по какому делу. -
— По казенному. — буркнул ротмистр и откинул башлык. В долине Тихой Сосны потягивал морозный ветерок. Струков, сняв перчатки, яростно растирал уши, Он легко выскочил из санок у ворот управления, прихватил чемоданчик. Не попрощавшись, легко побежал по морозной улице в земской управе. Надо было встретиться с учителем Нестором Нерыбиным. С письмом Струков надеялся управиться в один день, а потому о ночлеге не помышлял пока.



*  *  *
  Не доходя до управы, на всякий случай показал встречному мальцу в зипуне две копейки:
- А не подскажешь ли, братец: где мне сыскать учителя Нерыбина?
Малец шмыгнул носом и локтями поддернул штаны под зипуном:
— Известно, где Нестор Корнеевич. У жида Гайгера петушиным боем забавляется. Они там кажинный день баалышущие деньги зашибают, мой батя сказывает. Вон домина под медной крышей... Вишь ты, на солнце полыхает! Да бойся там, барин: псы у жида крученые, — крикнул он уже вдогонку Струкову и сунул монету за щеку.
Псы и впрямь оказались «кручеными». Они через забор чувствовали чужака, хрипели в дюжину глоток, взбудоражив весь околоток. «Еще полдня нет, а они уже забавляются»,— с завистью подумал Струков о гостях Гайгера, пританцовывая у калитки. Вышел некто в вывернутом овчинном полушубке с совершенно лысой головой. Она полыхала, словно медная крыша дома...
-Его степенство Лейба Менделеевич занят, приходите с обеда.
-Мне бы, любезный, учителя Нестора Корнеевича. Он, сказывают, тут.
Некто оглядел репортера, потом повел рукой, сломив ее в локте:
-Пройдите за угол, там калитка, собак нет. Там встретят.
Прошел. Встретила девчушка в поневе и без слов повела вглубь Двора. Но нe к дому, а в громадный низкий сарай под листовым железом. Толкнула дверь, посторонилась,
Струков вошел и даже прикрыл глаза от яркого света под потолком. Там, несмотря на большие окна, сняли аж пять больших керосиновых ламп под пузырями. Опустив взор, репортер различил по обе стороны узкого прохода перед ним несколько скамеек, спускающихся к середине сарая амфитеатром. Сидели на них, впрочем, всего человек двенадцать. В центре, освещенная и огороженная, ровным кругом лежала арена... По периметру низенького ограждения — человек шесть, не обративших никакого внимания на вошедшего. Взгляды их были обращены в центр круга перед ними. Там гоголями вытанцовывали два роскошных бойцовых петуха — красного и серого пера. У них напрочь обрезаны гребни и сережки, и от этого петухи казались особенно злыми.
— Купец своего красным вином подпаивает,— шепнул кто-то слева, и Струков глянул на говорившего. Роскошный господин с меховым воротником вдавил в ноздрю порцию табаку, приглушенно чихнул и хлопнул ладонью по свободному месту рядом. Струков сел:
-Я сегодня за серого 50 рублей поставил, - доверительно продолжал воротник. — Да, впрочем, на него, наверное, поставили большинство. Потому и выигрыш будет пустяковым.
-А чьи петухи? — справился Струков.
— Птицы! — поднял кверху палец говоривший. — Серого пера — купеческий, красного -гостя из Воронежа. Он, сказывают, знатный петушатннк в губернии! Только тут у него вряд ли прорежется.
И воротник примолк, устремивши взор к арене. Там, вопреки всем ожиданиям, красная птица начала изрядно избивать серую. Причем, приступ красного становился все яростние, и скоро по поводу серого бойца то тут, то там стали восклицать:
— Не отшпоривается!
— Нет, никак не отшпоривается!
Воротник досадливо махнул рукой:
— Пропала птица у Гайгера. Жаль, знатный был петушок.
И досадливо сказал, чихнув еще раз: — в следующем бою поставлю на красного.
По проходу пробежал человек с подносом, участники боя и гости приняли по стакану чаю в серебряных подстаканниках. Взяли Струков. Человек в воротнике несколько раз потянул кипяток  взахлеб и неожиданно представился:
— Страстный петушатник и здешний учитель Нестор Нерыбин!. С кем имею честь познакомиться, любезнейший?
Струков от неожиданности потянул незажженную папироску:
— М-м... В некотом роде репортер я из губернской газеты. Вы ведь писали?
   Воротник вдруг как-то съежился и воровато огляделся. Потом поднялся, указал рукой на выход и подтолкнул Струкова к двери. На морозном воздухе учитель шумно передохнул и взял Струкова под руку.
— Писать то я писал, да как не хочется, чтобы о том купец Гайгер узнал. Мне ведь тут жить, а у него даже в губернии все схвачено... Эй, извозчик! - крикнул учитель и к калитке подкатились санки. — Вези к гимназии, да шибче.
Всю короткую дорогу учитель молчал. В душно натопленном кабинете гимназии он снял шубу,
принял шинель Струкова сам и достал из ящика бюро лист бумаги.
— Копия-с... Бог его знает, как оно еще повернется, с концом света-то, а вот он — документик оправдательный.
Струков подошел к форточке, открыл ее и выпустил дым папироски:
— Вы же учитель. Неужели в эту чепуху верите?
Нестор Корнеевич от стола коротко хихикнул:
— Тут любой ученый поверит, не токмо учитель. Вот, — он разметал перед собой на столе с полдюжины брошюр, — смотрите, и издания-то все заграничные, хоть и по-русски писаны. По ним, как ни крути, а уж летом будущего, девятисотого года, надо ждать светопреставления.
— Так зачем же вы письмо сочиняли, коли во все это верите?
 -Батенька мой,—-широко развел руки Нерыбин. — Да все бы ничего, кабы их духовный кормчий не начал скупать у своих сектантов недвижимость! Меня сомнение взяло: ну—если конец света, то зачем господину Краснобрюхову дома и постройки в Бирюче?! И звонкой монетой не брезгует, и долговыми расписками. Да я о том, впрочем, и в письме ,известном вам, сообщал.
Струков согласился, что все это интересно и может стать темой газетного выступления.
-Одначе для полноты картины надо бы и с новым проповедником повидаться.
-С господином Краснобрюховым? Проще простого. Он вечером на известной вам петушиной арене клевретов своих собирает. Как раз сего дня и пожаловал из Воронежа со своими бойцовскими петухами.
— Так он еще и игрок?
— А какже! Ведь на ваших глазах его красноперый сегодня купеческую птицу побил. Он сам в уголке за столиком сидел, не заметили? Ничего, вечером познакомлю.
— Вы тоже состоите в «Ковчего завета»?
— И я, и господин инспектор гимназии, и даже сам, — приставил палец к губам, — начальник полиции Гнездилов... А купцы, кто помельче, уже отписали Краснобрюхову свои состояния. Сейчас вон скот забивают и доедают.
Оконные стекла тоненько звякнули, отвечая звону городского соборного колокола. Нерыбин перекрестился и потянулся к шубе. Он предложил на ночлег устроиться у него, а не в гостинице («зело клопами люта») и пока проехать домой отведать, чем Бог пошлет.
   ...На этот раз в амфитеатре гейгеровского петушиного колизея учитель и репортер едва сыскали два свободных местечка. Все те же пять керосиновых ламп сияли под потолком, а Нерыбин всё водил взглядом по рядам сектантов и вполголоса называл их Струкову. Как тот понял, налицо была вся городская знать Впрочем, на полу у самой арены чуть не один на другом сидели простые обыватели. У большой стены между окон стоял фанерный щит с аляповатой картиной на апокалипсический мотив, тут же висела громадная лампада, почти кадило, а в середине арены стоял круглый стол. На столе посередине сияла еще одна керосиновая лампа-семилинейка, и тени лиц от нее у стоявших у стола людей делали их похожими на мертвецов.
Там стояли двое. Женщина в безукоризненном строгом платье и гладко причесанными волосами держала в руках некий трезубез и свечу. Она почти не шевелилась.
И мужчина, при виде которого у Струкова вдруг заныло под ложечкой. Смутная догадка шевельнулась в сознании, но он тут же отмел ее. «Померещится же на свету» — скривил он губы и еще раз оглядел публику. «Пожалуй, зараза сектанская тут все слои общества поразила»— прикидывал он, замечая петлицы служащего лесного корпуса, извозничий армяк или песцовую накидку на самых разных людях под крышей.
Женщина на арене раскрыла толстенную книгу, гул в амфитеатре умолк. Она принялась читать на редкость низким голосом. Голос ее проникал к дальним рядам и отчетливо слышен был Струкову и Нерыбину:
— Час близок, братья и сестры. Уже взломлена первая печать и первый всадник апокалипсиса оседлал коня. Совсем скоро в небе появится хвостатая звезда, и свет ее будет спорить со светом луны. Близится конец христианскому миру! В синий простор Божьего мира уже выползает из первобытного мрака свирепый царь его. Он пожирает месяц и звезды и давит землю обломками небесного свода. Сторожевые псы уже воют ночи напролет — слышите!
И в висевшей тишине впрямь доносился с улицы вой многочисленных собак.
— Только светлые душами члены братства «Ковчега завета» спасутся в этом адском пламени, — заговорил мужчина на арене, и Струков резко вздрогнул: «Он! Ах, дьявол, ловко же устроился, окаянный. Ну погоди у меня, кормчий, скоро не так запоешь». Мужчина же, заламывая руки, продолжал:
— В исчислениях брата нашего Мишеля Нострадамуса прямо выведен срок конца света — июль и август 1999 года. Вы не ослышались, братия. Только более позжние расшифровки показали, что пророк ошибся на 99 лет и светопредставление наступит уже следующим летом. Подтверждение тому находим и у ясновидящего монаха Брюса.
Кормчий взял со стола лист, приблизился к лампе. — Слушайте: «В лето же от рождества Христова одна тысяча девять на сто появится в небе хвостовая звезда, а в августе среди дня наступит тьма велика! будет огонь и хлад, и будут мор и голод, и дикие звери будут поедать оставшихся и мертвые будут завидовать живым».
—- Ведите к нам своих родителей и чад, ведите к нам соседей и близких! Только братство «Ковчега завета» спасет ваши души от вечной погибели,— перехватила речь соратника женщина.— И да оставят вас мирские тревоги и устремления, ибо все земное — суть ничто, и только вечная жизнь — все.
— Идемте прочь, — Струков склонился к уху учителя, — дальше неинтересно.
— Напротив, — пытался возразить Нерыбин,— сейчас как раз брат Гайгер начнет собирать пожертвования на строительство Ковчега Завета...
— Не начнет, -одернул репортер, —- я в дальнем ряду приметил ротмистра Кравцова из жандармского управления. Он на это дело разом лапу наложит.
Вышли на морозный роздух. Выли собаки, в морозном небе светила полная луна.
-Как тысячу, и две тысячи лет назад, -сказал, глядя на небо, учитель. — А может, -он обернулся к Струкову, — Нострадамус не ошибся и конец света наступит в девяносто девятом или двухтысячном году?
— Вам то что за печаль? -остудил его надежду Струков, — все равно ведь до второго светопреставления не дотяните.
-Да, — горестно согласился учитель. -Но мы люди привычные. Авось, и к светопреставлениям привыкнем. —- Он перекрестился и сказал:
-Время ночевать, Валентин Арсентьевич. Глядишь— утром оно все не таким мрачным покажется!
И они пошли по морозной улице, не разговаривая.
Выли собаки. Близился новый век.



*  *  *
Накануне Нового года и Рождества по железной дороге ехало много люда, билетов в первый класс не оказалось. Нестор Корнесвпч сам купил для Струкова синий билет, вручил:
— Тут и вторым классом недалеко. Вы уж постарайтесь так написать в газету, чтобы моего имени не задеть. И вы правы, конечно — не газетное тут дело, а явно уголовное. Впрочем, надеюсь, что конца света не случится и вся афера господина КраснОбрлохова выплывет на поверхность.
— Хотя к тому времени состояние он себе сколотит преотличнейшее, — добавил за него Струков, поднимаясь в вагон.
Поезд мягко поплыл под ногами. Струков нашел свое место. Там над его диваном во втором ярусе стояла клетка с двумя бойцовскими петухами и уже кто-то лежал, прикрыв лицо шляпой. А напротив —- собственной персоной — ротмистр Кравцов.
— Мир тесен, ротмистр, -репортер опять отвинтил крышку с пузырька и предложил офицеру: — Надеюсь, наш уговор о поединке остается в силе?
Офицер угрюмо глянул из-под бровей и произнес:
-Вы что, справили свое дело?
— Вполне, ротмистр. Я ведь тут по поводу светопреставления побывал в уезде.
— Да я тоже, — махнул рукой офицер. И вдруг загорелся: — хотите, я вас с кормчим «Ковчега завета» познакомлю?
Не дожидаясь согласия, приподнялся и снял шляпу с головы лежащего наверху. Тот порывисто вскочил, стукнулся головой о потолок и оторопело уставился на Струкова.
-Прошу любить и жаловать — господин Краснобрюхов, кормчий «Ковчега завета» и любитель петушинных боев. Задержать я его официально не имею прав, потому что свои аферы с недвижимостью сектантов он проводит через купца Гайгера, торгового человека. Не подкопаешься! Но в жандармское управление непременно вызову сразу же после праздников. Секта не оформлена юридически, налогов не платит.
Краснобрюхов, побагровевший как рак, приподнял шляпу над головой и слегка поклонился Струкову:
— Краснобрюхов, честь имею...
— Да ладно уж, — махнул рукой репортер. — Хлебните лучше из моего сосуда и успокойтесь... Я, конечно, напишу о «Ковчеге завета», но, думаю, к осени и  в этом отпадет необходимость. Зачем вам светопреставление с таким состоянием, а, господин Краснобрюхов? — окликнул он, подняв лицо. Кормчий опять судорожно вскочил, опять стукнулся головой и сразу лег.
Вдоль вагона пронесли чай с ромом. Проводник в шинели, с откинутым башлыком, время от времени выкрикивал названия станций. Поезд при этом дольше останавливайся, чем стоял. Московки в расписных поневах успевали проносить по проходу крынки с топленым молоком.
В Воронеже при прощании ротмистр напомнил:
-Ждите секундантов. Я обид пе прощаю.
-Взаимно, — крикнул отбегая к извозчику Струков. А Краснобрюхов пошел с вокзала пешком, прикрыв клетку с петухами большим клетчатым платком.


*  *  *
По редакционным коридорам весело отстукивала  пишущая машинка. Секретарь Звенцев, с шеей, окутанной шарфом и со стаканом чаю, простуженпо хрипел Струкову:
-Думали конкурс ремингтонисток устроить, а оказалось —  у сторожа Тихона внучка эту механику в Москве, на Бестужевских курсах, постигла. Ее и приняли без всякого испытания. Вот, - кивнул на стол, заваленный бумагами, — едва успеваю диктовать. Скорее пишите вашу статью и — на машинку извольте... Надежда Васильевна, — это он уже к тоненькой, затянутой в корсет машинистке обратился, — а вас прошу быть повнимательнее с ятями. И слово мир, прошу заметить, пишется через «i» с точкой. — Кстати, — повернулся он к Струкову, — редактор на вас откровенно зол. Отчего бы это?
«Черт его знает, отчего, — думал Струков по дороге в редакторский кабинет. — Может —о дуэли прослышал?»
Елецкий писал. При виде репортера он побагровел  и потряс в воздухе листом гербовой бумаги:
-Полюбуйтесь, — почти прокричал он, -циркуляр из цензурного комитета. Да еще с резолюцией духовной консистории. Это ж надо такие стихи цензуре предложить! Как там у вас о смене веков, напомните!
Струков вспомнил, прочел:

-Проехал век, громоздкий, как телега,
На смену новый движется, как рок.
Он все воздаст, как должно, человеку —
Царю — калач, крестьянину — батог.

Ну, или наоборот, я точно не помню.
-А вот я помню — взревел редактор. — За богохульство распоряжением вице-губернатора вам объявлен месяц домашнего ареста!
Струков недоуменно пожал плечами: — Так я же ни слова о религии. .
— А, это! — редактор ткнул пальцем в лист,—- Как вы назвали книгу?
— «Гениталии души». Кажется, оргинально...
Елецкий махнул рукой. Велел идти под арест и дома написать статью из Бирюча. И тут же заорал на вошедшего метранпажа:—
— Господин Гурьев, вы отсутствовали несколько дней без уважительной причины! Извольте объясниться!
Струков вышел за дверь, подождал Гурьева. Крик редактора за двойной дверюо утих минут через десять. Гурьев вышел, отирая платком побагровевшую шею. Струков обернулся вьюном, взял метранпажа под руку:
— Просьба небольшая имеется, господин метранпаж. Не откажите?
Тот опасливо покосился па Струкова, опять вытер шею:
— Куда ж от вас денешься...
— Ну, вот  и славно. Будете моим секундантом на дуэли. Драться в воскресенье под Чернавским мостом, ночью.
Гурьев высвободил руку. Сказал, что в воскресенье ему но делам нужно быть в Хохоле.
— Знаю я ваши дела! — Струков опять просунул руку под локоть собеседника. — Мне ведь еще отчет из Бирюча, писать. И вдруг я там сообщу, что кормчий Краснобрюхов никакой вовсе и не Краснобрюхов, а метранпаж Гурьев. Сенсация!
— Тс-с! — Гурьев мельком огляделся и увлек Струкова в пустой зал. Там так же воровато достал из нагрудного кармана плоскую фляжку и вымолвил:
— Не пьянства окаянного ради, а единственно пользы для, как говаривал незабвенный бомбардир Петр Михайлов... Какова наливочка у Гайгера?
Струков отхлебнул, и понял, что в лавке наливку ему самому разбавляют. Он хлопнул Гурьева по плечу:
— Поделись доходами с жандармом Кравцовым, я я уж твоего инкогнито не раскрою. На кой мне?..
И пошел к выходу. Метранпаж уже вдогонку крикнул, что Струков может расчитывать на него при дуэли.


*  *  *
Что там на самом деле случилось под Чернавским мостом — неизвестно. Только спустя день метранпаж Гурьев вставил на первую полосу в черную рамку несколько строк о том, как нелепо и скоропостижно скончался сотрудник Губернских ведомостей Валентин Струков. По трагической случайности он оказался на непрочной кромке льда, и тот не выдержал. Светлая память о ярком репортере и настоящем товарище навсегда останется в сердцах тех, кто его знал.
И тут же ментранпаж разместил гранки последней статьи Струкова о шарлатанах из секты «Ковчег завета». «К сожалению, — читал Гурьев еще не выпачканные краской перевернутые строки на верстатке,-— так называемого кормчего Краснобрюхова пока не удалось схватить за руку. Но светопреставление, состоись оно или нет, все поставит на свои места».
Статья называлась «Привычка к светопреставлениям».
До конца света оставалось совсем немного.