Волшебная комната

Вячеслав Демидов,
к. филос. н.

Вам покажут волшебную комнату. В ней люди и животные могут то уменьшаться, то увеличиваться. И фотографии эти изменения подтверждают.

Но это не простая комната, а специально сконструированная. Она косая. С косыми окнами и стенами. И смотрят на нее одним глазом (что очень важно!) в дырочку, специально просверленную.

Однако смотрящие в дырочку фотоаппарат и человек не знают, xто комната косая. А потому воспринимают ее как нормальную.

Такова одна из самых сильных иллюстраций того, что мы видим совсем не то, что есть на самом деле, а только то, к чему подготовлены.

То, на восприятие чего настроен наш зрительный аппарат.

“Врет, как очевидец”,- это поговорка отнюдь не издевательская, а самая что ни на есть точная. Это
хорошо знают все полицейские всех стран мира.

Есть множество картинок, которые называют «обманами зрения». А физиологи доказали, что никаких «обманов» нет, просто есть нормальная точность фунционирования зрительного аппарата.

Помню, однажды мы ехали по шоссе. Прямо перед нами - казалось, вон там, за деревьями,- в небе висел огромный желтый диск Луны. “Вот когда на нее лететь-то надо!” - вдруг сказал шофер, и на мой недоуменный вопрос пояснил: «Смотри, как она сейчас близко, не то что когда наверху!»

Признаться, я просто оторопел и долго не мог найтись с ответом. Все ссылки на астрономическую науку были тщетны. Парень только хмыкал, а в душе - это было ясно - оставался при своем. При своей иллюзии.

А иллюзия потому иллюзия, что нереальное кажется реальным, достоверным.

Иллюзию “Луна у горизонта” описал еще Птолемей, автор геоцентрической системы мира. Он дал первое разумное объяснение: увеличение размеров - результат работы зрения, а вовсе не увеличивающего действия атмосферы, как можно было бы предполагать. Мы ведь не замечаем на лунном диске новых подробностей, которые исчезали бы, когда светило находится в зените и диск выглядит маленьким.

Лет тридцать назхад были проведены точные опыты. Человек смотрел па поднявшуюся высоко в небо Луну через полупрозрачное зеркало. Когда зеркало вдруг поворачивали, диск Луны вдруг оказывался вблизи горизонта. И... размер ее диска вдруг увеличивался процентов этак на 30!

Все дело в привычке. Мы привыкли, что все предметы, удаляющиеся к горизонту, уменьшаются по своим размерам: люди, поезда, самолеты и даже облака. Наука оптика говорит, что это уменьшение проявляется в первую очередь на сетчатке. И зрительный аппарат это фиксирует в памяти. «Если бы мы увидели аэроплан, поднявшийся над горизонтом за дальней деревней, такого же размера, как видим его над головой, он показался бы больше самой деревни и, вероятно, представлял бы ужасающее зрелище”,- пишет известный английский физик Уильям Брэгг в книге “Мир света».

А вот с Луной все иначе. Она не уменьшается, снижаясь к горизониту, потому что она очень далеко. Но мозг знает, что, приближаясь к горизонту, она должна, обязана уменьшаться в размерах, подобно улетающему самолету. Об этом с совершенной несомненностью говорит наш житейский опыт.

Однако уменьшения, вопреки опыту, не происходит. Угловой размер Луны сохраняется постоянным.

С другой стороны, положение в небе возле горизонта означает для мозга, что Луна стала дальше, чем когда находилась над головой! Надо что-то делать с фактом постоянства углового размера диска.

И психологически диск становится крупнее. И мы видим Луну огромной!
Все вещи в окружающем нас мире обладают, как говорят специалисты, текстурами поверхности.
Прожилки на древесном листе, переплетение нитей ткани, хаос травинок, прихотливая вязь веток дерева, полосатая шкура зебры да мало ли что еще. Благодаря текстурам доска отличается на вид от металла, стекло - от ткани, песок - от воды. Различаются по своим текстурам фрагменты любой части тела человека или животного, детали любого пейзажа.
Текстуры отличаются друг от друга своими статистическими характеристиками, то есть разными соотношениями размеров пятен разного цвета и яркости. Чем значительнее различия текстур, тем надежнее мы не спутаем те предметы или фрагменты предметов, к которым эти текстуры относятся.

Риски, рябь, волны несут мозгу огромную по значимости информацию. Беглого взгляда довольно, чтобы почувствовать воображением мягкость пушистого ковра, пронзительный холодок стального листа, ощутить эти свойства, взглянув не только на реальную вещь, но и на картину или фотографию...

Такой взглад есть не что иное, как познание. А познание, учит нас философия, это анализ цепи гипотез. Они проверяются и затем либо отбрасываются как несостоятельные, либо принимаются. Зачем нужны гипотезы? Чтобы мы могли действовать соответственно им, вернее, соответственно ожидаемыми результатами применения этих гипотез. Именно такой работой непрерывно занято зрение. Мы не замечаем ее только потому, что она протекает обычно на подсознательном, бессловесном уровне.

Например, гипотеза о дальности предмета или о размере. Чем ближе друг к другу элементы текстур,- тем предмет дальше. Если два предмета стоят рядом и закрывают примерно одинаковое количество элементов одной и той же текстуры, значит, эти предметы в общем равны. Мы знаем это и наследственно, генетически, а также из практического опыта. Офицеров и солдат учат: когда видны пуговицы мундира - это значит, противник приблизился на двести метров, а когда стали различимы глаза наступающих - они уже в пятидесяти метрах. И значит...

Но вот если текстур нет, если перед глазами что-то аморфно-гладкое, мозг лишается одного из важнейших признаков, по которому ориентируется в ситуации. Когда человека ставяти перед белой, гладко окрашенной стеной, то, в зависимости от силы света, он видит не стену, а клубящийся туман, или вдруг ощущает себя внутри белого непрозрачного шара.
Когда между глазом и предметом нет никаких текстур, зрение грубо ошибается в расстояниях. Приезжему с равнин Альпы кажутся рукой подать, а ведь это десятки километров пути. Пассажиры самолета, летящего в ущелье, испуганно вскрикивают: крыло вот-вот чиркнет по скале! Между тем до него минимум метров 500. Даже такой тренированный человек, как астронавт Макдивитт, и тот поддался иллюзии, определил на глаз расстояние между своим космическим кораблем и летевшей рядом последней ступенью ракеты-носителя в 100 метров, а прибор показал, что там 600...

Мы обычно смотрим на мир с высоты своего роста, с метра пятидесяти - метра семидесяти сантиметров. На земной поверхности более далекие участки встречают взор под более острым углом. Детали текстур сближаются, что сообщает уже не только о расстоянии, но и о высоте наблюдателя.

И каким же необычным открывается пространство, едва привычная точка зрения вдруг сменяется иной, так что старые «зрительные» аксиомы приходится срочно отбрасывать и ставить на их место другие!

«Сел в кабину, взялся за штурвал, взглянул на землю и застыл ошеломленный. Мой глаз над землей находился не как обычно на высоте двух метров, а четырех! Земля выглядела так далеко и непривычно, что я не мог себе представить, как буду совершать посадку»,- вспоминал знаменитый наш летчик Михаил Михайлович Громов (его экипаж был вторым в знаменитом перелете 1937 г. из Москвы через Северный полюс в Америку) о своем первом знакомстве с тяжелым бомбардировщиком после многих лет полетов на истребителях.
К счастью, мозг - система с колоссальными приспособительными возможностями, да к тому же умеющая перестраиваться быстро. “Сошел с самолета расстроенный,- продолжает рассказ летчик. -”Как же быть - ведь отказываться нельзя, все равно кто-то должен полететь и благополучно приземлиться. Сел в самолет еще раз. Снова взял штурвал на себя и стал смотреть на землю, как во время посадки. Как будто начал привыкать. Но вдруг на том месте на земле, куда был устремлен мой взгляд, появился механик. Он виделся мне необычно далеко и вроде даже уменьшенным. Опять все стало непонятным. Снова я сошел, а через несколько минут еще раз сел за штурвал и принялся смотреть на землю. Посидев минут пять, наконец почувствовал, что теперь ясно отдаю себе отчет: посадка возможна. Теперь я был уверен в себе.”

Умение различать текстуры свойственно всем живым существам - от человека до пчел!
И посмотрите, как отражается такое уменье в восхитительных повадках некоторых птиц. Так, самцы одного из видов ткачиков - птиц семейства воробьиных - строят гнезда, искусно сплетая нечто вроде сетки из травинок. Но самка ткачика очень привередлива. Если она находит архитектурное мастерство супруга недостаточным, то отвергает его притязания, заставляя расплести гнездо и начать все сначала. Причем самец учится на опыте своих неудач.

Другие птицы, шалашники, украшают свои гнезда гирляндами ярких цветов, ягодами, перьями попугаев, крышечками от бутылок, осколками стекла и другими блестящими предметами, которые самцу удается подобрать возле человеческого жилья. В качестве последнего штриха самец может даже разрисовать гнездо внутри соком черники, ягоды которой он давит клювом. Когда все готово, он отступает назад, подобно художнику, критически изучающему свое творение, и не колеблясь, меняет местами цветы или поправляет окраску.

Что это? Эстетическое чувство, его зачатки? Почему бы ощущению прекрасного не быть связанным со статистическими закономерностями пестроты текстур?

Итак, глаз строит по текстурам образ окружающего мира. Этот мир называется перцептивной (от латинского «перцептио» - восприятие) моделью или перцептивным пространством.

Впервые гипотезу о том, что такое пространство - не поэтическая вольность, что оно реально существует в мозгу, выдвинул в 1935 г. выдающийся московский физиолог Николай Александрович Бернштейн.

Известно, что во всех мышцах, суставах и сухожилиях находятся чувствительные элементы -проприорецепторы. Они сообщают мозгу о положении рук, ног и вообще тела. Благодаря проприорецепторам в мозгу формируется образ «моторного поля» - поля движений, поля досягаемости, и мы с закрытыми глазами достаем указательным пальцем до кончика носа, а иные таланты умеют с закрытыми глазами разобрать и собрать пулемет.

Мозг в психофизиологическом смысле занимает центр моторного поля. Он неподвижен относительно начала координат. Это необходимо для управления движениями рук и ног.
И кроме того, для управления этими движениями мозг отражает окружающий мир. Но не в виде фотоснимка, не в виде истинных, метрических (миллиметры или километры) расстояний. Ведь одинаково легко можно представить себе и атом, и Галактику (то есть вещи совсем непохожие!) в виде неких пространственных структур моделей. Причем моделей не очень большого размера, -таких, чтобы на ладони уместились, были вполне обозримы и удобны для работы. - В частности, для создания иных моделей.

Мозг отражает и фиксирует относительное расположение предметов друг относительно друга. То есть топологически.

«Топос» по-гречески значит «место». Топология - раздел геометрии, который исследует формы фигур, их взаимное расположение, совершенно оставляя в стороне длины, углы, площади или строгость контуров. И поскольку мозг отражает мир топологически, все буквы «А», как бы ни были они нарисованы, представляют для нас одну и ту же букву, а «Б» - другую букву, поскольку иначе выглядит ее топология.

Именно то, что мозг не занимается абсолютными измерениями размеров, а строит картину пространственных взаимоотношений между предметами, - ключ к разного рода иллюзиям.
Перцептивная модель мира формируется в процессе развития человека, среди воздействий решающую роль играет воспитание, то есть освоение культуры (в том числе традиций) сообщества, в котором живет ребенок. Поэтому у многих народов, принявших европейскую систему школьного образования, стороны света оказываются соотнесенными с географической картой: север вверху, юг внизу...

А вот у некоторых африканских племен принято вести отсчет, ориентируясь на восходящее солнце: север у них слева, юг справа. Китайцы видят мир не «справа» и «слева», а по географическим названиям сторон горизонта, самая обычная речь пестрит выражениями вроде “она живет в южном флигеле”, «мы стояли на юго-восточном берегу ручья», «садитесь вон в то западное кресло», «подвинь воду на столе южнее»...

Модель мира в сознании - это не только отражение геометрии. Это отражение и убранства комнаты, и вида пляжа с загорающими людьми, и конструкции автомобиля. Словом, всего, что нас окружает.

Но помимо отражения реальности, человек умеет строить модели будущего. Он представляет себе, например, как великолепно будет выгладеть в новом костюме или за рулем новенького автомобиля. Человек как бы глядит на себя со стороны. Нередко он думает, что именно так будут глядеть на него окружающие. Возникает желание, потребность в таких взглядах, в такой модели. Потребность более или менее настоятельная.

Поскольку одни модели не выходят за рамки действительного положения вещей, вероятность их реализации близка к единице. Зато другие модели представляют собою проекты, планы, мечтания, из которых одни вполне можно реализовать после определенных усилий, а другие совершенно несбыточны. То есть вероятность их удовлетворения отличается от единицы, находится ближе к нулю или даже абсолютно нулевая.

А эмоция - это результат сравнения. Сравнения двух вероятностей. Одна - вероятность удовлетворения потребности в данный момент. Иными словами, это внутренняя, перцептивная модель реального мира. Другая вероятность - это вероятность превращения этой модели в другую, ту которую мы представили себе в размышлении или мечте. Какова вероятность реализации второй модели, таков и знак эмоций. Мечта приближается к яви - эмоциональный плюс, судьба щелкает по носу - тут уж не до улыбок...

Клетки “переговариваются” между собой наиболее устойчивым против пoмех способом -импульсами, которые хороши еще и тем, чтo равно пригодны для передачи инфoрмации от любых рецепторов: светочувствительных, обонятельных, воспринимающих звуковые колебания и так далее.

Природа не сразу нашла самый выгодный способ межклеточной связи. У моллюскoв и других низших животных ннформация передается очень примитивно: изменением амплитуды электрических сигналов. Понятнo, что любая помеха, складываясь или вычитаясь с таким полезным сигналом, спoсобна исказить его, - четкости работы “ исполнительных механизмов” тут не жди. У высших животных по нервам идут “пачки” импульсов. Амплитуда. импульсов внутри “ пачки” постоянна, а меняется только их количество. Оно зависит, скажем, от степени раздражения даннoй рецептoрной клетки. Иными словами, рецептoр преoбразует внешние воздействия в числа.

А уж с числами можно дальше делать что угодно: складывать и вычитать хотя бы. Клетки способиы не только преобразовывать воздействия в числа, но и логарифмировать при этом : число импульсов в “пачке” пропорционально, например, логарифму освещенности. После такой алгебраической операции клетки могут (по крайней мере в принципе) входные воздействия умножать, делить, возводить в степень и извлекать из них корни, с логарифмами все это делать проще простого. Так что параллель между мозгом и ЭВМ не лишена оснований, хотя, как и всякое сравнение, аналогия эта при некорректном обращении сильно хромает.

Как же нейроны, к которым приходят сигналы от рецепторов, занимаются математикой? Для этого у каждой клетки, как и у любого активного элемента вычислительнoй машины, есть входы (туда поступают сигналы) и один выход, откуда импульсы отправляются к другим нейронам. Входов -дендритов - обычно много, а выход - аксон - один. Чтобы передать сигнал нескольким клеткам, он разветвляется. Дендриты нейрона не равнозначны по свoим ролям. Одни способствуют возбуждению, как бы швыряя гирьку на чашку весов, другие тормoзят активность клетки. Ученые так и называют вклад каждогo дендрита в возбуждение - “вес”.

Пока алгебраическая сумма сигалов на всех входах не превысила определенного уровня, нет импульсов и на выхoде (стрoгo гoворя, это не совсем так: у многих нейронов существует “ фоновая активнoсть “ , то есть oни без всякого входного возбуждения периодически посылают выходные импульсы по аксону, - не тo прoверяя, в порядке ли линия, не то “ не давая спать” принимающей информацию клетке; нo для простоты пренебрежем этой особенностью). А как только совместнoе действие входных сигналов превзошло некий порог, нейрoн “выстреливает “ пачку импульсoв или сoвершенно прекращает фoнoвую активность. Будут входные сигналы пoступать непрерывно -наш нейрон непрерывно будет или “телеграфировать” или молчать, как уж ему положено “по чину”.

Он” и “офф” ассоцации - поля, как принято их называть, - oбразуются потoму, что форецепторы через. промежуточные слои сетчатки подключеиы к ганглиозиым клеткам. К каждой клетке -несколько десятков, а то и сотен рецепторов. От ганглиозной клетки идет в мoзг волокно зрительного нерва. Промежуточные же слoи выполняют сложную математическую обработку сигналов, пoлучеииых от светочувствительных клеток. Так что в мозг передается прямо результат, вернее, много результатов.

В 1959 г. американские физиологи И. Леттвин, Г. Матурана, в. Мак-Каллок и в. Питс обнаружили в сетчатке лягушки несколько типoв совершенно неизвестных дотоле клеток - детектoров. Клетки эти срабатывают, воспринимая различные специфические свойства изображения. Одни реагируют на границу между темным и светлым участками, то есть на край предмета. Другие возбуждаются, когда граница эта находится в движении, но “мoлчат “ , когда она неподвижна. Третьи указывают, чтo в поле зрения лягушачьего глаза появилось нечто маленькoе, темиое и движущееся: добыча, повидимому, - муха. Ибо едва”оно” приблизится, - а измерение расстояний, судя пo всему, также функция специального детектора, - лягушка немедленно атакует это “ нечто”. Кстати, точнo такую же муху, но лежащую без признакoв жизни на земле, лягушка атаковывать не станет. Она с голоду может умеpеть, если кругом будут вполне съедобные, но неподвижные мухи. Такой уж высокоспециализированный и не очень умный аппарат - лягушачий глаз. Он передает в мозг данные о некоторых свoйствах предметoв и тем самым уже предписывае~ живoтному действия по принципу “маленькое - oхоться”, “бoльшое - спасайся” и так далее...

Глаз более высокоорганизованиых животных, а тем более глаз человека, никаких предписаний, в отличие от лягушачьего, не выдает. Он сообщает мoзгу все сведения о картинке, котoрые только можно (в пределах физиологических способностей зрительного аппарата, конечно) передать. Он превосхoдная линия связи, но не командир. Вот почему лягушачий глаз бoльше поставил вопросoв, чем разрешил. От него не удавалось перебросить мостик к глазу и мозгу млекопитающих и человека.

В сетчатке человека находится 125 миллионов светочувствительных клеток - фоторецепторов. Со школы мы знаем, что их два вида - колбочки и палочки.

Колбочки, которых примерно 4,5 миллиона, расположены по сетчатке неравномерно.Их очень много в центре сетчатки - в “желтом пятна”, а чем дальше от центра, тем их меньше. Они работают днем. Их три сорта, и поэтому наш глаз способен различать цвета. Как он это делает - об этом позже.

А вот с помощью палочек, которых раз в двадцать семь больше,чем колбочек, мы видим в сумерках и ночью. Палочек всего один сорт, поэтому и цветов с их помощью видеть нельзя. Зато палочки неоыкновенно чувствительны. Они начинают действовать уже при силе света, эквивалентной свету обыкновенной свечи с расстояния двухсот километров.

В этом случае на кусочек сетчатки, где находится примерно 400 палочек, попадает всего лишь шесть-девять квантов. Поскольку совершенно невероятно, чтобы даже две частицы света попали точно в одну и ту же палочку, получается, что срабатывает палочка от одного-единственного кванта. Действительно, в опытах глаз ощущал квантовый характер света!
Уникальная чувствительность зрения означает, что зрительный процесс - это абсолютная конечная веха в цепи эволюции. Глаз улавливает каждый фотон, и дальнейшее увеличение чувствительности невозможно.

Влетевший в светочувствительную клетку фотон - это как бы палец, нажимающий на спуск ружья. Фотон ударяет в ретинaль, находящийся в фоторецепторaх человека и вообще любого живого существа. Ретинaль - это измененный витамин А. Его атомы расположены так, что он похож на маленькую линеечку. Но не простую, а с коротким, ровно в три атома углерода, хвостиком. Хвостик до удара фотона перпендикулярен плоскости линеечки. Как только фотон ударил в молекулу, хвостик повертывается, вся молекула становится плоской.

Молекулы ретиналя сидят на дисках, набранных в стопку, наподобие монеток. А сама стопка спрятана в оболочку, в чехол. Пока фотон не ударил в рецептор, оболочка фоторецептора одинаково хорошо пропускала через себя ионы калия и натрия: калий - вовнутрь, натрий - наружу. Каждый ион - носитель электрического заряда. Пока потоки ионов равны, соблюдается равновесие: сколько ушло зарядов - столько и пришло. Снаружи и внутри фоторецептора потенциалы одинаковы.

А повернувшийся хвостик ретиналя, словно ключ, открывает в оболочке фоторецептора крлоссальное множество дополнительных каналов для прохода ионов натрия. На это уходит три тысячные доли секунды. Равновесие нарушается - это значит, что заработал миниатюрный генератор постоянного тока.

В итоге энергия фотона, этот первоначальный сигнал, усиливается примерно в два миллиона раз.

Самое замечательное, что природа остается верна этой схеме процесса в зрительных органах всех животных, от моллюсков до человека.

Ясно, что после поворота хвостика фоторецептор не способен реагировать на новые фотоны. Как же повернуть хвостик назад, Как восстановить чувствительность сетчатки?

Этим занят желтоватый белок опсин, прицепленный к ретиналю. Вместе они образуют вещество родопсин красного цвета - “зрительный пурпур”. Ретиналь, поворачивая “хвостик”, отцепляет от себя опсин, и тот становится, как ему и положено, опять светло-желтым, почти совершенно прозрачным. Но спустя четверть секунды опсин снова прицепляется к ретиналю, потому что тот повернул в нормальное положение свой “хвостик”, - восстанавливается “зрительный пурпур”.

Обесцвечивание пурпура, понятное дело, интенсивнее там, где света больше. Это значит, что на сетчатке возникает как бы фотографический портрет. Французский физиолог В. Кюне писал в конце XIX в.: “Сетчатка ведет себя...как целое фотоателье, в котором фотограф непрерывно обновляет пластинки, нанося на них новые слои светочувствительного материала и стирая в то же самое время старые изображения”.

Его слова породили живучую легенду: якобы на сетчатке глаз мертвеца остается то, что он видел в последний момент, - например лицо убийцы. Следователю остается аккуратно вынуть сетчатку (по иной версии, сделать фотоснимок глаза), и портрет преступника у него в руках. Увы, самые тщательные опыты не подтвердили таких рассказов.

Палочки никаких цветов различать ни в сумерки, ни ночью не могут: “Ночью все кошки серы”. Зато эти “ночные” фоторецепторы воспринимают ультрафиолетовый свет. Если во время операции хрусталик удаляют и заменяют пластмассовой линзой, пациенты могут потом читать всю офтальмологическую таблицу в невидимом для здоровых людей (хрусталик не пропускает ультрафиолет) свете ультрафиолетовой лампы! Эти здоровые люди ничего не видят и думают, что их мистифицируют.

Гельмгольц в середине прошлого столетия нашел, что скорость передачи раздражения по нервам равна всего 30 метрам в секунду, новейшие исследования расширили предел - минимум полметра, максимум 100 метров.

В 30-х гг. советский исследователь Б. Н. Компанейский освещал предметы темной в комнате электрической искрой. Хватало одной десятимиллионной секунды, чтобы испытуемый разглядел объект и ощутил его рельефность!. Неужели наше сознание срабатывает за столь безумно короткое время?

Нет. Ведь лишь на усиление энергии фотона требуется три тысячные доли секунды, а затем еще включат нервные клетки сетчатки, других отделов зрительного аппарата... Так что вспышка в десятимиллионную секунды, как и отдельный фотон, тоже лишь палец на спусковом крючке. А стреляет весь зрительный аппарат, обладающий таким важным свойством, как кратковременная память.

Она фиксирует образ, воспринятый сетчаткой, примерно в течение четверти секунды. Именно благодаря ей кадры киноленты сливаются в непрерывную картину. (Строго говоря, такое объяснение эффекта движения людей и прочего на киноэкране грешит примитивностью: в восприятии фильма участвуют не только кратковременная память, но и высшие отделы мозга, строящие промежуточные положения предмета между двумя кадрами.)

Эксперименты показали связь кратковременной памяти не с сетчаткой, а с мозгом. Представьте себе, что вы смотрите на лампочку, загорающуюся каждые полсекунды. Вполне естественно, она будет выглядеть мерцающей. Ведь новая вспышка придет к глазу после того, как кратковременная память длительностью в четверть секунды угаснет и перестанет удерживать образ предыдущей вспышки.

Затем опыт усложняют. Правый глаз видит одну лампочку, левый - другую, причем каждая загорается через полсекунды, но интервалы сдвинуты на четверть секунды. Иными словами, новая вспышка света поступает в зрительную систему от одного глаза именно в тот момент, когда кратковременная память готова стереть картинку от предыдущей вспышки. Если бы память находилась в сетчатке, нам казалось бы, что вспышки перепрыгивают из одного глаза в другой. Но этого не происходит. Наблюдателю кажется, что обе лампочки горят одновременно и непрерывно. Значит, кратковременная память находится в более высоких отделах мозга.

Три задачи решает зрительная система.
Во-первых, замечает, дает сигнал, что в поле зрения появилось нечто.
Во-вторых, опознает это нечто, относит к определенному классу - неподвижное, движущееся, живое, неживое, друг, враг и прочее, так что мы даже при самом беглом взгляде отличаем кошку от автомобиля или принимаем куст за волка (что, бесспорно, полезнее, чем принять волка за куст, хотя и такое бывает).
В-третьих, описывает увиденное во всех мельчайших подробностях, так что фигура человека превращается в Ивана Ивановича, нашего директора, а летящая птица - в сороку.

Любая классификация есть способ абстрагирования.
Слово это иные считают принадлежностью философии, далекой, мол, от жизненных забот.

А оказывается, зрение наше занимается такой «философией» ежеминутно.