Надежды маасенький оркестрик

Да-да, именно так назвали мы свой ансамбль. На самом деле, он был не такой маленький – пять инструментов с солистами и еще четыре солиста, но без инструментов. Эх, если бы еще кто-то из нас играть-петь умел…
Но это, в общем, и не требовалось. И вот почему: оркестр был создан после того, как псих и идиот Матусевич, ни с того, ни с сего, порубал топором наш теннисный стол. Стол, мы, кстати, построили на свои деньги.
Власть в лице участкового Гениталенко рассматривать и наказывать бесчинства Матусовича отказалась наотрез.
Пришлось снарядить делегацию в ЖЭК.
- Ой, не морочьте мне голову такой чепухой! – ответствовал управдом. – Лучше бы чем-то полезным занялись, чем шариком стучать!
- А песнями можно? – спросил я.
- Какими песнями? – испугался управдом.
- Советскими патриотическими песнями! – выпалили мы уже хором. Дураков в нашей компании не имелось.
- И можно, и нужно! – растрогался управдом. Он даже выдал нам бумагу с печатью, санкционировавшую создание ансамбля патриотической песни.
Управдом даже успел похвастать новым почином на городской управдомовской конференции. За что получил грамоту. Так что, пути назад у него не имелось.

А хотелось бы иметь, ибо первая же наша репетиция обернулась скандалом. Если честно, назвать репетицией дикую какофонию, создаваемую горном, баяном, гитарой и двумя барабанами язык не поворачивается. Добавьте к этому еще дружно ревущие что-то маломузыкальное глотки…
Испуганные жильцы, оторванные от заслуженного отдыха бравой песней «По долинам и по взгорьям», вместо оваций наградили нас возмущенными криками, но мы были артистичны и невозмутимы. Исполнив песню приамурских партизан троекратно, мы расширили репертуар «Песней о тревожной молодости», а взамен на происки участкового показали ему бумагу из ЖЭКа и пригрозили жалобой в партком за зажим советского репертуара. Парткома бывший полковой разведчик боялся даже больше жены Дуси, поэтому отчалил, как катер «Очаков» от пристани Ланжерон.
Репетиция продолжалась до одиннадцати вечера. Согласно советского закона, разумеется. После чего была перенесена назавтра.
И она состоялась! С тем же успехом. Встревоженные жильцы умоляли заняться чем-то иным, пусть чуть менее полезным. На что получили ответ, что прежде мы играли в теннис, а сейчас… И мы разводили руками.
Идиотов во дворе имелось не так много. Люди поняли, что к чему. И с Матусовичем поговорили. Насчет восстановить стол и даже извиниться. Но он-то был идиотом. И не внял. Более того, схватив топор, которым рубил наш стол, бросился к нам с угрозами и требованием прекратить пение.
А мы в это время как раз исполняли «Интернационал». Так что, пришлось участковому Гениталенко решительно пресекать антисоветскую вылазку Матусовича. С составлением протокола, между прочим. А активист Межбижер завел полезные разговоры о попытке свержения советской власти насильственным методом.
В благодарность мы почти тихо исполнили «Подмосковные вечера».
Назавтра Матусович получил повестку в милицию и в морду от Семы Накойхера. Так что выписанный штраф он отправился оплачивать при свете собственного фонаря.
Следующую репетицию пыталась сорвать уже мадам Матусович. Она взгромоздила на окно радиолу ВЭФ «Аккорд» и включила ее на всю громкость. Об ту пору наибольший треск и шум производили помехи глушилок на волне двадцать пять метров. Ее мадам и выбрала. После чего отправилась с мужем в кино.
Видимо, труженики глушилок в этот день были на нашей стороне. Целый час приемник беспрепятственно транслировал на весь двор «Голос Америки» с последними известиями и концертом Элвиса Престли.
Весть о том, что в нашем дворе открыто транслируется «Голос Америки» дошла до улицы Бебеля скорее пресловутых радиоволн. Так что, люди, прибывшие «откуда следует», услышали, как детский хор пионеров-патриотов пытается заглушить инсинуации проклятых империалистов гордой песней «Смело, товарищи, в ногу».
Дня через три Матусовичей выпустили.
И первое, чем занялся гражданин Матусович – восстановлением, с помощью плотника из ЖЭКа нашего стола.
Мы вновь стали играть в теннис.
А ансамбль наш распался. Впрочем, жильцы дома почему-то не возражали.