Сердце города

В корпусе было душно. Окна из-за комаров заперли, а проем дверей закрыли плотным одеялом. Но ничего не помогло — под самым потолком вероломно кружились, гнусаво напевая, комары.
Какой уж тут сон! Самый строгий вожатый не сможет в такой обстановке успокоить отряд. Шепот то и дело пролетал над постелями. Особенно над теми, которые находились в углу. Если у окна лежали спокойно — их обдувал ветер, просачивающийся через рамы, то у стен без конца крутились и вздыхали. А так как разговоры намного интереснее, то мальчишки с радостью заменяли вздохи разными рассказами.
— ... Тогда колдун взял и превратил огромные скалы в маленькие. Так и образовалась среди гор площадка, поросла лесом. Это уж потом здесь наш город стали строить. А уменьшенные скалы так и остались стоять. Ласточки сделали в них гнезда и живут.
— Эй, где это вы ласточек видели?
— Да они, наверное, о «подсобном» говорят. Там их полно.
— Вот, однажды по нашему городу проползали змеи.
— Где это ...
— Нужно немножко от телеграфа спуститься. Там остались следы от их тел на асфальте.
— Да? А я думал, это трещины.
— Посуди, разве трещины бывают такими?
— Наверное, нет. ...Валера, ты расскажи лучше не об этом.
— А о чем же?
— Расскажи про говорящую птицу.
— Что у Художника?
— Наверное, я не знаю,
— Ну ладно, если тебе интересно, слушай! В городе, на улице, — Валерка на миг смолк, — что-то не вспомню названия — фиг с ним, живет один художник. Еще не старый, но иногда сам говорит, что «пора, видно, умирать». Но это он так, когда начинает сердиться. Очень переживает, если долго не берется за работу, а «занимается одним малеванием плакатов». Он пишет картины.
Их никто не видел. Один у художника ценитель — его филин. Всегда советует, где нужно подправить картину, а где и совсем ...
— Филин советует?
— Да. Он очень умный. Художник ему доверяет, говорит: «Не знаю, откуда ты взялся, но, думаю, сам Бог послал тебя мне: критикуешь картины, как истинный ценитель искусства. Но осуждениями филин занимается редко, и у него полно свободного времени. Поэтому мы и приходили в подвал к художнику, когда захочется. Нам интересно, а художнику не так скучно. Иногда филин нам уроки помогает делать и вообще... учит нас чему-нибудь. Как-то раз он учил нас слушать Город.
— Как это — «слушать город»?
— Это значит слушать, как бьется сердце Города. Оказывается, это очень просто, нужно только захотеть.
... Разговор испортил Женька, встряв со своими вечными насмешками.
— И это вам филин говорил?..
— Да.
— Все это враки, — решительно сказал Женя.
— Что - враки? Говорящая птица?
— Не птица. Птица — пусть, говорят же попугаи. Вот биение сердца города — явное вранье.
Заявлением Женьки заинтересовался Сергей.
— Почему? Потому что ты его не слышал?
— Хотя бы.
— Ну и дурак, — заявил Сергей. – Если ты не видел Америку, это не значит, что ее нет.
— Так то Америка...
— А это сердце. Оно есть. Не сговорились же мы, чтобы специально тебя обмануть.
— Наверное, нет. Но почему вы слышите, а я нет?
— Ты, Жень, не обижайся, — сказал Валера. – Я спрашивал у художника об этом, но он как- то странно ответил: «Ты веришь в сказку и ты еще слишком мал».
— Мы сами слышали — не спорь.
— Я и не спорю, — невесело ответил Женя. — Пусть будет. Только зачем оно нужно?
Валера поразился.
— То есть как - зачем? Когда слышно биение, значит, Город живет, значит, люди не черствы душой. И главное — когда слышно биение, наступает Солнечное утро.
— А это что?
— Это? Ну... Это запах влажной травы, это мягкое солнце, это Добрая тишина на улицах, улыбающиеся люди, хорошее настроение. Это — Солнечное утро.
Женя медленно произнес:
— Кажется, я понимаю, о чем ты... Как думаешь, а мне можно будет пойти с вами к художнику?
— Конечно, можно. Ты только не расстраивайся, что не слышишь сердца. Я поначалу тоже не слышал. Ты обязательно научишься.
И Женька сказал:
 — Я обещаю.
Может быть, когда Женька вырос, он бы все сделал для того, чтобы наступило Солнечное утро, но сейчас у друзей не получилось прийти в гости к художнику — его убили.
Мальчики видели, как выносили тело из чадящего подвала и видели, как страшно выглядывала из-под покрывала потемневшая рука. Кто-то в толпе сказал: «Лучше бы он согласился отдать мастерскую под магазин». Этого никто не слышал. Потому что все - это был конец. Не стало сказки. Теперь ее нет. Нет никакого сердца Города! Если оно и было, то остановилось вместе с сердцем художника.
Друзья выдумали его и верили, что оно есть на самом деле. Может быть, они и слышали стук — но это работало их собственное. Шум крови отражается в раковине звуком прибоя, если приложить ухо. А мало ли что почудится в старом гулком подвале!
Теперь - все... Есть только грязные скучные улицы, дома-коробки, неживые и однотипные, есть старые, не подлежащие ремонту, тротуары, люди, бездушные и отупевшие, повторяющие из года в год одни и те же слова.
Слов становится все меньше, но люди этого не замечают; есть железные клетки — киоски, в одном из которых сидит одноклассница Наташа и пытается одновременно правильно дать сдачу и успокоить своего ревущего малыша.
С каждым днем люди делались мрачней, а если и улыбались, то как-то нелепо, стесняясь. Искренняя улыбка стала выглядеть странно! Требовалось надеть маску с натянутыми губами и тогда тебя понимали. Самая глупая фраза превращалась в остроумную шутку.
Все перевернулось стремительно и незаметно — будто и в самом деле остановилось чье- то сердце.
Валерка, взрослый Валерий Степанович, испугался, решил, что с самого начала неправильно понимал мир. Настроил вокруг себя фантазий и жил в них, а когда вырос — только понял, как все на самом деле. Хорошо, вовремя понял…
Валерий Степанович поверил бы в свою догадку, если бы не множество людей, также недоумевающих перемене. Валерка пытался найти ей объяснение, но не смог. Однажды он пожал плечами и просто стал жить. Художник и его подвал забылись — благо, дом снесли, на его месте встало новое многоэтажное здание.
Наверное, и жил бы Валерий Степанович так дальше, но работа бизнесмена не дает посидеть на месте. Однажды он отправился в поездку.
Машина остановилась на полпути к лесу. Недоброкачественный бензин, тоже следствие чьего- то бизнеса, давал себя знать. Хорошо еще застряли, если можно так сказать, удачно — невдалеке виднелись постройки закрытого лагеря.
Шофер остался у машины, а Валерий Степанович неторопливо отправился к лагерю — узнать, есть ли телефон. Дипломат с деловыми бумагами приятно тяжелил руку.
... Сторож сразу вышел на лай собак, недружелюбно пробормотал, что телефон не работает со дня закрытия, и что ходить по площадкам можно, если не шастать по корпусам. Насчет телефона сторож явно врал: из дома доносились нетерпеливые звонки, потом они смолкли, видимо, кто-то снял трубку.
Приезжий на ложь ничего не ответил, обиженно отвернулся и зашагал по дорожке.
Асфальт в лагере был старый и разбитый. Кое-где он так порос травой, что совсем нельзя было разобрать пути. Наконец Валерий Степанович совсем сошел с него. Какая разница, где не иди — трава. Обшарпанные и прогнившие площадки мало напоминали лагерь детства. В бассейне проросли цветы, ветер бесшумно шевелил их, стояли стулья. Появилась какая-то новая, незнакомая веранда. Она дико выделялась среди корпусов с вывороченными рамами. Местами из стен вывалились куски, торчала дранка.
В лагере было тихо, спокойно и... страшно. Как в оставленном людьми городе. Будто все вымерли. Возни¬кало неприятное ощущение, что в спину кто-то смотрит из пустых окон.
Валерий Степанович несколько раз обернулся и, чтобы избавиться от этого чувства, решил зайти в здание: назло страху и, отчасти, запрету сторожа. Он шагнул к первой попавшейся двери, рванул ручку и вошел.
Внутри было темно и холодно, но Валерий Степанович решительно направился вперед, почти сразу заплутав в многочисленных комнатах, переходящих одна в другую, и, наконец, остановился у какой-то ванны.
Как и следовало ожидать, внутри постройки никого не было. Лежащая на дне ванны коробка для шашек покры¬лась пылью. Подобие круглой тумбы, расположенное у ванны, заржавело. С него свисали клочья паутины. В инструкции по применению механизма значилось: «карто¬фелечистка». «Кухня», — догадался Валерий Степанович, вышел из комнаты в поисках двери, ведущей на улицу. Выход почему-то не попадался, а переходы завели Вале¬рия Степановича в одинокое помещение. Здесь не было ничего, только, задрав ножки, как конь на дыбах, верти¬кально стояла железная кровать. На спинке, к удивлению Валерия Степановича, сидела птица. Огромный филин. Взъерошенные перья были такими знакомыми... Они напоминали что-то давнее, забытое.
Филин произнес картавым попугайским голосом:
— Ну, пришел? Изменился, даже и не узнал бы.
Филин пристально посмотрел на дипломат и вдруг дернул головой. Бизнесмену показалось, что у птицы это вышло брезгливо.
— Ты и правда изменился, — сказал филин. — И не стыдно?
— А что, это работа, — неловко ответил мужчина.
Филин презрительно прошипел, как старый радиоприемник:
— Работа...
Валерий Степанович решительно повторил:
— Работа. А что? Каждый зарабатывает, как может. Я взрослый человек, мне нужно жить. Я не слышал больше сердцебиения, о котором ты рассказывал, и перестал в него верить. Ты говоришь, я изменился, но я не мог не измениться. Если не существует сердца Города, то мне нужно верить во что-то другое. В то, что есть.
— И ты все свои фантазии, надежду, сказку переложил на работу?
— Да. Потому что Солнечное утро больше не наступа¬ло. Заботы навалились на меня, сковали. Я дышу свободно, но мне всегда кажется, что душно. Я понимаю, в чем дело.
— Ты изменился и поэтому доволен. К чему теперь разговоры?
Валерий Степанович сморщился и выпалил:
— Вернись. Людям и так плохо. Возврати Солнечное утро.
— Зачем оно вам? По-моему, тебе хватает «доброго», которое ты желаешь каждый раз встречным.
Валерий Степанович ослабил узел галстука.
— Нет. Не хватает. Нужно Солнечное.
— Не понимаю... Если я не ошибаюсь — ты хочешь, чтобы я вернул «розовые очки», как ты называешь такое восприятие мира.
— Ошибаешься! Это не «розовые очки», это элементарное человеческое... Верни его.
— Зачем?
— Помнишь, ты сам говорил, что когда наступает Солнечное утро, несчастья отходят от людей.
— Помню, но я не могу. Биение оставило Город, а без него Солнечное утро не наступит. Да и что я могу сделать? Я только сопровождаю биение. Я — символ. Оно само вернется.
— Но когда?
— Тогда, когда люди захотят измениться. Когда они перестанут проходить мимо больного или просящего ми¬лостыню человека, делая вид, что не замечают его. ... Есть и многое другое.
Валерий Степанович подался вперед…
— А когда произойдет это?
Птица секунду молчала. Потом она закричала и сорва¬лась с места. Ударила его в лицо, забила крыльями. Валерий Степанович не защищался.
И вдруг, сквозь шум падения, он услышал отчетливый, легкий, похожий на удары по колокольчику, стук — это звучало сердце Города.
Оно и не останавливалось. Просто люди напугали птицу, и она ушла, унесла с собой его звук.
Когда Валерий Степанович поднялся, никого уже не было. Свет от окна падал на пол, Валерий Степанович находился в желтом квадрате.
Валерий Степанович снял галстук и кинул к темнеюще¬му в углу чемоданчику. Не долетев, галстук упал, свернулся на полу, как змея. Валерий Степанович подумал и скинул пиджак. Больше не задерживаясь, он распахнул окно и шагнул вперед, навстречу воздуху. Навстречу Солнечному дню.
... Утром, выйдя на улицу, прислушайтесь, возможно, вы тоже услышите еле различимый позванивающий стук. Не удивляйтесь, если прохожий вдруг пожелает вам Солнечного утра — значит, в этот момент на свете одним хорошим человеком стало больше.
1995 г.