Место бесов в политическом космосе

I

БЫТЬ  для человека означает быть совместно с другими, быть в мире, быть включенным в политическое тело (космос), быть микрокосмом.
Последнее означает, в частности, что  воля человека столь же многомерна, сколь и космос: что в   векторе воли  можно обнаружить в качестве составляющих, все аспекты  существования-в-мире,  совместного жития с другими людьми, вовлекающего в себя природу. 
Если представить геометрически вектор воли, то  мы можем вообразить  его (скалярно) как диагональ многомерного параллелепипеда. Каждая из сторон которого представляет одномерную составляющую воли; какое-то одномерное устремление.
 Соответственно отдельным, психологически различимым  составляющим, в многомерном векторном параллелепипеде воли могут быть выделены отдельные многомерные плоскости, и, в частности, плоскость  политических мнений и убеждений, или ответов на вопросы: «кто виноват?» и «что делать?».

Эти мнения и убеждения участвуют в волеопределении имярека совместно с другими составляющими.  Разные составляющие имеют разный вес у разных людей:  у кого-то параллелепипед воли вытянут в плоскости выгоды, или «страха  иудейского», у других – в плоскости   заботы о ближних; одни слишком рациональны, другие слишком чувственны и интуитивны, и т.д.
Тем не менее, эти метрические отклонения не изменяют общей топологии воли, которая сохраняет свою миро-размерную объемность и, топологически, может быть представлена многомерным шаром.

Чрезмерная против статистической вытянутость параллелепипеда воли вдоль какой-либо плоскости заметно изменяет феномен  личности по отношению к так называемому «среднему человеку», и трактуется как искажение или порок личности. Этот порок, однако, не изымает лицо из человечности, поскольку все измерения человечности представлены в его воле, хотя и в необычной весовой диаграмме.

Иную картину имеем, когда  многомерный параллелепипед воли вырождается до одной плоскости. Когда, например, человек полностью поглощен какой-либо страстью, как игроман, или какой-нибудь идеей, как параноик. Такая плоская воля, лишенная полноты измерений человеческого существования, уже не может быть признана вполне человеческой. Соответственно, дух, обнаруживающий себя плоской волей, уже не может считаться персональным, или личным  человеческим  духом. Отклонение от среднего человека столь велико, что заставляет подозревать присутствие иного существа. Так в исступлении оракула люди видят присутствие бога. За пределами священных хронотопов и ритуальных действ говорят, скорее, о  присутствии низших духов.
 Европейская народная традиция говорит в таких случаях об эльфах и троллях. Христианская традиция говорит о бесах. То есть человек с плоской (бывает, даже одномерной волей) считается одержимым бесом или обесовлённым; и его воля обнаруживает не личность, которая спит (= мертва), а рыло беса.

Политические бесы, в рациональном дискурсе обнаруживающие себя как доктринеры, имеют волю полностью заключенную в плоскость политических мнений; они являются ходячими воплощениями этих мнений.
Все люди имеют политические мнения, однако воля их не может определяться только этими мнениями. Во-первых, потому что они живут не только умом, но осуществляются в многообразии межличных связей, с участием всех составов души и тела. Соответственно, и ум их не позволяет себе однозначных и безоговорочных суждений, но подвержен сомнениям. Отсюда, публичная активность среднего человека, как правило, многомерна, прагматична, конструктивна,  вплетена в общую культурную ткань общества и не нарушает обычного течения жизни, но является часть ее потока.

В отличие от обычного гражданина, публичная активность беса всегда чрезвычайна – она выбивается из общего потока жизни: взвихряет, вспенивает его, идет против течения….
Как каприз ребенка, воля, воплощающая политическое мнение, требует от других граждан немедленно принять это мнение как правое и немедленно осуществить его в политической жизни, без всякого отнесения к реальным потенциям развития, которые имеет место в жизни общества, в его политическом и нравственном состоянии.
Плоская идейная воля не может быть моральной,  поскольку общественная мораль неотделима от культурного массива народной жизни (обычаев, привычек, коллективных представлений, языка и т.п.), и не может существовать вне ткани бытовых отношений. Поэтому рождение имярека  в беса, как правило, связано с моральным разрывом, с выходом в аморальность, оправдываемую «высшей ценностью» политической идеи.

В сообществе политических бесов вместо обычной морали, – презираемой как «мещанство», «приспособленчество» и т.п. –  действует суррогат морали – принятие идеи как единственно правой, верность идее и готовность приносить ей в жертву себя и других. Достойный и хороший человек тот, кто отвечает указанным требованиям; и, напротив, плох и недостоин тот, кто не разделяет данных мнений, или кто разделяет, но не готов воплощать эти мнения в жизнь любой ценой.
Яркой иллюстрацией такой псевдоморали может служить сожаление «норвежского стрелка» Брейвика. Он сожалеет не о том, что убил человека, а что убил не того: стрелял в «марксиста», а попал в другого. То есть вместо морали имеем идеологическую селекцию людей.

Псевдомораль политического беса представляет собой ложе разбойника Прокруста. Никому это ложе не приходится впору. Измерение ложем служит основанием для уничижительной оценки человека, смысл которой в возвышении себя – утолении голода  достоинства. Так, например, вопрос Собчак к Хаматовой на церемонии вручения Ники неплохо иллюстрирует  измерение человека  идеологическим  прокрустовым ложем.
Советское общество демонстрировало использование прокрустова ложа идеи вместо морали:
От людей, побывавших в немецком плену, на оккупированных территориях, требовали невозможного геройства отдать жизнь в сопротивлении плену и оккупации. Приложением этого прокрустова ложа более удачливые сограждане высились над несчастными и презирали их, а власть  использовала эту оценку в целях сокращения числа лиц, имеющих доступ к социалистическим благам и увеличения числа государственных рабов.

Поскольку подавляющее большинство людей не могут соответствовать Прокрустову ложу  злобного ресентимента и политической паранойи, то обесовленные неизбежно приходят к понятию избранного меньшинства, которое должно вести за собой человеческий скот («быдло»).

В аспекте душевных сил идеологический суррогат морали поддерживается ресентиментом, которому присущ образ врага. Ресентимент психология также связывает с особой моралью:
«Феномен ресентимента заключается в сублимации чувства неполноценности в особую систему морали» (Википедия).
Сознание же неполноценности необходимо возникает у эльфа, в силу его отличия от окружающих людей, на которых он вынужден равняться.
В  ресентименте революционной («непримиримой») оппозиции образом врага служит образ отрицаемого и презираемого политического порядка, –  в котором имярек видит причину своих бед и общественных зол, – и его персонификация в лице главы государства.

II

Разумеется, человек не может стать по-настоящему бесом.  Но мы говорим, что бес овладевает человеком, когда некий образ человека, маска становится во главе душевного полка и заставляет служить себе, своему призрачному бытию. Нравственные привязанности, деловые связи и обязательства препятствуют превращению человека в образ. Поэтому ходячий образ (эйдос»), либо не имеет указанных связей, либо должен порвать все эти связи.
Отсюда ясно, почему политическое бесовство процветает в мегаполисах  с  атомизированным населением; и также ясно, почему ряды бесов пополняют студенты, еще не обремененные общественными связями, могущие позволить себе не быть полно-миро-размерно, но изображать собой персонификацию идеи на политической сцене. Сюда же примыкают маргиналы как люди, разорвавшие общественные связи, свободные от обязательств и привязанностей, способные охотно вступать в игровые ассоциации ad hoc (политические движения, митинги, шествия, флэш-мобы и т.п.), и в этих ассоциациях осуществляться как «животные политические» (Аристотель). Сюда же примыкают люди богемы: строго организованным партиям они предпочитают политические тусовки и необязательные объединения; вместо систематической политической работы  – публичные акции с оттенком скандала и эпатажа.

Превращение публичных площадок города в сценические, и политических актов в театральные действа не суть прерогатива бесов. Сцена – непременная составляющая общественной жизни. Как сказал классик, мир – театр, и люди в нем – актеры. Город – большой маскарад. Люди создают маски и демонстрируют их друг другу. Более того, маска – закон цивильного маскарада: человек без маски – все равно, что голый; каждый несет в публику какой-то образ. Культура осуществляется как образ и в рамках образа: например, в образе «порядочного человека» («comme il faut»). Это художественное творчество публики следует отличать от рационального поведения, которое всегда подчинено образу, иначе имярек ставит себя вне общества, проявляя, например, чрезмерную скаредность или расчетливость там, где место чувствам, и т.д.
Так что игра на различных публичных, частных и семейных сценах и участие в общем маскараде суть непременные составляющие жизни людей в мире. Это нормально….
Штука в том, что ты не можешь надеть произвольную или уродливую  маску: ты должен выбрать из тех масок, что есть в общей костюмерной; из тех, что находятся теперь в общественном обороте. Например, в ОАЭ ты можешь выбрать для выхода красивый хиджаб, но не можешь выбрать шорты или футболку без лифчика; можешь примкнуть к богословскому толку, но не можешь быть атеистом; в Европе ты не можешь быть антисемитом, отрицать «холокост», защищать Иран, любить Россию…, без риска оказаться на обочине жизни в заплеванном костюме.  Словом, маскарад «модерируется» обществом.

В условиях современной глобализации и взаимопроникновения культур маскарад  не может сохранять национальную аутентичность. Он повергается возмущению из-за импорта масок из других, сопредельных общественных организмов. Когда маски, созданные в другой культуре и другой истории, принадлежащие той культуре и той истории, переносятся в общество, в котором они не имеют культурных корней. Яркий пример – маска революционера социал-демократа в царской России конца 19-го столетия, или маска анархиста там же. Другой пример – маска либерала или маска рокера в Советском Союзе. И таких примеров не счесть.
Эти импортированные маски часто, – по причине их культурной неосновательности, вырванности из контекста жизни, эпатажности и т.п. – привлекают бесов.  Ведь у русского человека, которым жив русский мир, нет оснований быть, скажем, анархистом, в силу полного отсутствия самоорганизации населения в России. Значит основание одно – вера в отвлеченную идею анархизма, соблазнение  идеей. Не имея культурных корней, вне культурного потока, анархист в России не может быть ничем, кроме как голым воплощением образа анархиста, который сформирован в его уме по книжкам. Но такой фантом как раз и зовется бесом. Он вне публичного русского маскарада или «русского бала», если угодно. И он преследуется «модераторами» бала, следящими за соблюдением «дресскода».

III

В свете сказанного возникает удивление: каким же образом происходят столь грандиозные беспочвенные политические перевороты в России? Почему основательные люди, космики, идут за бесами, поддерживают бесов, симпатизируют им? С какой стати капиталисты финансируют партии, которые напрочь отрицают капитализм?
Значит, их основательность ущербна…?   Их «Я» почему-то оторвана от их мирной (мирской) персональности. Как это может быть?
Только одним способом: мирная персональность существует без самостоятельного ответственного участия их личной воли: она существует системно, как условие и способ существования, определяемый не самими обывателями.
Так происходит в традиционном, патриархальном или патерналистском обществе, не основанном на самоуправлении  общников – в отличие от республики. Последняя также строится в рамках культурной традиции, но – путем  свободного волеизъявления публики.
Вследствие неполноты ответственности за собственное бытие, выстраиваемое патерналистской или патриархально-традиционнной властью, имярек может быть чиновником, купцом, помещиком, священником, инженером, и т.д. – но мечтать о себе совсем в других понятиях. То есть может связать свой «Я-образ» с прогрессивными идеями, независимо от конкретной жизни, в которую он вовлечен не по своей воле, а в силу обстоятельств рождения и воспитания.

Такого сорта люди могут быть увлечены бесами на поприще революции в том случае, когда бесы персонифицируют идеи, с которыми наши обыватели связывают свое мечтательное «Я», отдельное от их настоящей мирской личности и навеянное европейской модой.  И тогда происходит то, что наши дворяне, купцы, аристократы, инженеры, чиновники начинают себе на погибель помогать и сочувствовать революционерам и «пилить сук, на котором сидят». В итоге власть падает, государство разрушается, и разрушается весь тот уклад, вся та жизнь, которой они жили и позволяли мечтать о себе как людях передовых взглядов.
Из бесструктурного хаоса, ставшего результатом разрушения мира, бесы начинают лепить свой  Город Солнца, строить Вавилонскую башню. Эта стройка становится высшей  ценностью, которой подчиняется все остальное в человеке и мире. То, что в обществе может быть только частью («А Я – лишь  части часть, которая была…»), становится целым. У Манилова уже нет ни поместья, ни сословия, а есть только его проекты, которые он старается воплотить практически любой ценой, как высшую ценность. Измерение людей прокрустовым  ложем  умной идеи, бывшее раньше лишь суррогатом морали обесовлённой части общества, теперь становится государственной политикой. Остракизм в отношении тех, кому ложе разбойника оказалось не по росту не заканчивается теперь «нерукопожатностью», но продолжается заключением и казнью.

Есть ли в этом тотальном обесовлении какой-либо исторический смысл?
На ум приходит только ускоренная модернизация исторически отставшего от своих соседей общества. Другие смыслы, если они есть, исчезают в облаках платоновской метафизики, и в тайне Промысла Божия.
Что еще сказать? Сказано уже – должно быть соблазну, но горе тому, кем этот соблазн приходит.

АМИНЬ.