Глава 18 Яровой Николай

В повседневных заботах улетал день за днём, а Лукерья втайне ждала новой встречи с Тимофеем. Ей хотелось знать, что стало с ранеными казаками и где, по какой степи гуляет сам Тимофей.

«Можа, сходить к Матвеичу?» — думала она, но тут же отгоняла эту мысль. Знала, что старик не скажет ни слова о казаках и что расспрашивать его — бесполезное дело.
Несколько раз вечером выходила Лукерья к реке, ждала у каюка. Ей казалось, что вот сейчас качнутся кусты и из них появится Тимофей, но камыш спокойно перешептывался с ветерком над засыпающей речкой.

И вот когда она уже потеряла надежду на встречу, появился Матвеич. Он вошёл во двор в жаркий полдень и остановился в тени куреня, заметив Лукерью с Клавдией, несущих от реки полную корзину мокрого белья.

— Бог в помощь! — приветствовал он их.

— Слава Богу! Он нас не оставляет, — откликнулась Лукерья, ставя корзину на землю. — Ты, Клава, развешивай, а я старика квасом угощу. — Метнулась в летнюю кухню и тут же появилась с большим ковшом с которого стекали капли напитка. — Никак, Матвеич, запарился в такую жару-то? — подала ему квас.

Напившись и присев в тени на порожек, старик медлил с разговором, но Лукерья понимала, что зашёл он неспроста.

— Откель же ты идёшь? — присела рядом.

Встретив её вопросительный взгляд, Матвеич спрятал улыбку в пышных усах, и только по весёлым глазам можно было понять, что он пришёл с добрыми вестями.

— Живы, Луша. Все живы, — ответил он на её взгляд, а не на вопрос. — Тимофей кланяться велел...

— Давно ты его видал?

— Надысь заглянул ко мне... Велел тебе в Солонцы сходить.

— В Солонцы? Зачем?

— Ты усадьбу Плигиных знаешь?

— Её все в округе знают. У них завсегда породистые пуховые козы были. Мы с Захаром у них на завод брали... Бывало, лучшие платки вязала Зинаида Плигина, на базаре им равных не было... Говорили, что в Сибирь Плигиных сослали...

— Теперь в их курене лавку открыли. А рядом... Усадьбу Николая Ярова помнишь? Супротив их куреня, на улице, колодец с журавлём.

— Кажись, припоминаю...

— На эту усадьбу Тимофей из Песчанок, от свояка, дойную козу с козлом переправил. Велел, чтобы ты сходила и забрала на завод. У Николая-то свои дойные козы есть. Так что ты, ежели кто спросит, скажешь, что я у ихней дочки первенца принимал и на радостях приторговал пару коз. Внук у Николая-то родился! Крупный казак. Трудно его Нинка рожала, но всё обошлось.

Так вот... Пойдёшь к Ярову Николаю Васильевичу и скажешь, что Тимофей ему кланяться велел и просил для него побольше табачку припасти. — Старик поглядел на Лукерью пытливым взглядом и повторил: — Так слово в слово и скажешь: «Тимофей кланяться велел и просил побольше табачку припасти».

— И когда мне идти?

— Пойдёшь завтра после полудня, а вечерком, по холодку возвернёшься. Не забудь веревку прихватить — коз приведёшь.

— Спасибо тебе, Матвеич, за добрую весть. А Тимофей теперь с сынами где? — не выдержала она.

— Про то я не знаю, — уклонился от ответа старик, — ихние дороги только одному Богу известны. А твои сыны где?

— Старшие колхозный гурт стерегут, а Кольку с дочками уложила поспать. Дюже день жаркий ноне.

— Ну, слава Богу... Пойду я, — поднялся старик, с трудом разгибаясь и подпирая поясницу руками. — Ох, засиделси я с тобой...

Дорога в Солонцы шла по пескам через чахлый ельник. Изредка на обочине встречался бессмертник и клонился к земле кудлатый ковыль.

«Хорошо, что песок ещё не нагрелся, — думала Лукерья, — а то бы пришлось идти как по раскалённой сковороде». Привыкшая к торной дороге, ведшей в станицу через раздольную степь, она первое время разглядывала ельник и скудную растительность по пути к дальнему хутору, но это скоро наскучило.

 Опустив голову, она медленно шла по бесконечным пескам.

Яров Николай плёл сеть под раскидистой яблоней. Заметив у ворот незнакомую казачку, поспешил навстречу.

— Заходи, заходи. Вижу, что ты не с нашего хутору будешь... Никак ты и есть — Лукерья? Издаля идёшь, вон юбку как запылила! Приморилась? — проговорил скороговоркой словоохотливый хозяин.

— Здорово дневали! — приветствовала его Лукерья. — Угадал ты, Николай Васильевич. Лукерья я. Прислал меня Тимофей, велел тебе кланяться и просил для него побольше табачку припасти. — Проговорила заученную фразу и почувствовала облегчение от выполненной просьбы Матвеича.

— Проходи в тень под яблоньку. Отдохни трошки, а я тебе попить принесу.

Лукерья подошла к яблоне, где стоял колченогий стол из неструганых досок с недоплетенной сетью, и присела на потемневшую от времени лавку, давая отдых ногам.

Через минуту появился Николай с ковшом и запотевшей крынкой.

— Попей холодненького молочка. Да ты чего оробела? Я знал, что ты на днях должна прийти. Ждал, — быстро, словно торопясь, говорил, присаживаясь рядом на лавку. — Пей молочко, пей. Мы уж какой день твою козу-то доим. Коза молодая, молока дает немного, но жирное. А за поклон от Тимофея спасибо! — засветились азартом его глаза. — Табачку... Что ж, табачку мы вволю припасём!

Лукерья взяла ковш и приникла к нему губами. Пила жадно, ощущая сладковатый привкус козьего молока.

— Спасибо. Хорошее молочко! — перевела дух.

— У нас своих три дойные козы, но молоко не такое. Хорошую козу тебе Тимофей на завод сторговал.

— Где же твоя хозяйка?

— У дочки. Недалече тут, через пять дворов. Надысь внука мне дочь родила! Первенца! Говорят — весь в меня! Здоровый казак! Вот только дочь трошки оплошала, не встаёт, но Матвеич сказал, что поправится. Моя Лиза там теперь по хозяйству помогает да за дочкой с дитём приглядывает.

— Поздравляю с внуком! Только какой из тебя дед, Николай Васильевич? Молодой ты, и бороды нету... — пошутила Лукерья.

Николай раскатисто захохотал, подкрутил ус и расправил сильные плечи под косовороткой:

— Старый дед ему не нужён, а бороду я отращу, пока он трошки подрастёт. Мальца надо будет верховой езде обучить, опять же — на рыбалку... — мечтательно произнёс Николай.
— Спасибо, Николай Васильевич, за угощеньице... Пора мне, — хотела было встать с лавки Лукерья.

— Погоди, погоди... — стал вдруг серьёзным Николай и, легонько взяв её за плечи, усадил опять. — Дай ногам трошки отдохнуть да расскажи, как у вас там, на хуторе? Чужих много?

— На хуторе у нас спокойно. А чужих... Трое али четверо с председателем в главной усадьбе. Я туды не хожу. Не знаю.

— А из центру к вам не заезжают?

— Зачем им приезжать? Наши хуторяне вроде на председателя не обижаются. Говорят, что хоть и чужой он, а местных людей понимает. Попервах-то не принимали его, а зараз пообвыклись. Правда, надысь, как в Песчанках председателя убили, приезжали к нам из станицы. Сход был... Всю ночь шумели, вроде виноватых искали. Только я дел их не знаю. В колхоз я не вступала и на собрания не хожу.

— Да... В Песчанках льётся кровушка.

— Уж какой год бьются там казаки. Вроде поутихнут страсти, а через время опять смерть по хутору гуляет.

— У вас, стало быть, спокойно?

— Слава Богу, нас пока беда минует. Трудно, но привыкаем к новой жизни-то.

— Сказывал мне Тимофей, что у тебя семеро детей. Молодец что всех сберегла. Вон какое лихо было!

— Господь помог, добрые люди...

Николай скользнул взглядом по натруженным её рукам, запыленному подолу юбки и нервно сжал кулаки:

— Неужто наши дети простят им это? Сколько невинной крови пролито!

— А как детям понять, кто виноватый, ежели казак супротив казака воюет, сын — супротив отца? Когда такое было?

— Нет, мать, дети поймут. Должны понять! А иначе за что же мы кровь льём? Мы ишо поглядим, кто кого...

— Не дело ты говоришь. Хватит крови. Детей шашками да порохом не накормишь. Надо хуторянина к земле вернуть...

Николай медленно, словно душил в руках змею, сжал кулаки, удерживая свой гнев, и молча пошёл к сараю за козами.