Сашка-леший - продолжение

Быль
Надо же такому случиться: только я написал предыдущие строки про то, что Сашку уже полтора года никто не видел, как к нам в калитку кто-то негромко постучал. Летом окно в доме держим открытым, только тюль набиваем на деревянную раму от комаров, и я сразу услышал этот тихий стук. Сегодня суббота, выходной. Жена убежала в магазин, дети играли где-то на школьном дворе, дома кроме меня никого не было, и я находился в самом благодушном настроении. Признаться, рассчитывал воспользоваться редкими минутами одиночества, чтобы спокойно без помех посидеть с ручкой перед открытой тетрадкой. Люблю эти минуты. А тут кто-то стучится! Ни раньше ни позже. «Надо открывать», - недовольно поморщился я и поднялся.

Интересно, что на этот стук никак не отреагировала наша овчарка Лира, живущая в вольере в конце двора. Гадая, кого могло принести в разгар выходного дня и, главное, зачем, выскочил во двор. Щелкнул деревянный засов, и дверь распахнулась. За калиткой в неизменном коричневом платочке, закрывавшем лоб по самые глаза, стояла бабка Серафима. Я почтительно поздоровался и посторонился:
- Войдёте?

Бабушка приподняла на меня оценивающий, несмотря на почтенный возраст, острый взгляд, задумалась на секунду и шагнула.
Я пропустил ее вперед и захлопнул калитку. Странные эти старушки: на улице жара, а она одета в теплое платье почти до пяток и тряпичные колготки, выглядывающие из-под него на щиколотках. Она неспешно проковыляла к лавочке под кухонным окном и кряхтя присела. Я опустился рядом. Наконец-то из будки соизволила выглянуть Лира. Потягиваясь, она выбралась на деревянный настил и только после этого лениво гавкнула. И тут же опять улеглась перед будкой. Жара и на собаку действует отупляющее.

- Ох, и печет с утра.
Она пошамкала пустым ртом и слабым голосом поддержала:
- И не говори, печёт и печёт. Все в огороде погорит. По телевизору что говорят, не слышал?
- Слышал. Говорят, что пока так и будет жарить.
- Эх, погорит. Погорит всё, – она вздохнула и оглянулась на огород, скрытый отсюда углом дома.

- Это точно.
Замолчали. Проехала за забором машина, потревожила взметнувшуюся с асфальта стайку воробьев. Круглые взъерошенные нахалята расселись по кромке деревянного забора и возмущенно зачирикали. Я не торопил старушку. Надумает – сама скажет. Не про погоду же она пришла поговорить, в самом деле?
- Тут такое дело, Сереж, – осторожно проронила она и снова замолчала.

Я с ожиданием уставился на ее сморщенные и будто выгоревшие ладошки, теребившие складку платья. Наконец,  она уложила руки на коленях и продолжила:
- Сашка-то второй год не объявляется. Как думашь, чё с ним?
Я пожал плечом.
- Наверное, у лешего прижился, – подумал и добавил, - а если серьезно, то не знаю, что и говорить. Скорей всего нет в живых его.
Старушка опять пошамкала беззубым ртом:
- Я недавно вот что вспомнила. Бабка моя покойница рассказывала. – Она поправила уголки платка, - будто те, кого леший забирает, иногда потом возвращаются.
- Да? – сказал я лишь бы что-то сказать, - и что?

- Можно попробовать задобрить лешего и попросить вернуть Сашку, - она подняла на меня изучающий взгляд. Я его не выдержал - недоверчивая усмешка родилась сама собой:
- Кого задобрить? Лешего?!
Старушка опустила голову и снова затеребила складку юбки.
- Конечно, лешего. Не веришь?
Я устыдился собственной реакции и с раскаянием почесал за ухом.
- Даже не знаю. Сомнительно, конечно. Хотя, пропал-то человек бесследно. А так не бывает.

- Вот-вот и я говорю – не бывает. Если б где погиб, все равно какой-то след остался, а то ведь чисто, ни одного кусочка от него нет, точнее, нечисто. 
- Так, а что это Вы ко мне с этим пришли? – я, наконец, сообразил, к чему она клонит.
- А к кому еще?  Колька только насмехнулся, когда я ему это сказала. А Маша так вообще слушать не стала. Вот к тебе и пришла. Ты вроде человек грамотный, вежливый. Хотя бы выслушаешь. Не прогонишь сразу.

Рука опять потянулась к затылку.
- Да…, дела, леший их разберет. И что Вы хотите?
Старушка подняла бесцветные глаза:
- Надо бы попробовать. Того, подкормить его.
- Как это?
- Говорят, он любит всякие вкусности, которых  в лесу нет. Яйца вареные, пироги с капустой, с вареньем, картошку… Я пирогов напеку, а тебе только надо это все в лес унести да там, где народ не ходит положить на перекресток дорог.

- Да где тут у нас-то народ-то не ходит?
- А ты поищи. Оттого, как угостишь лесного, так он потом и просьбу твою выслушает.
- Так мне что, потом еще и с просьбой к нему идти?
- Да это дело пустяковое. Надо будет только встать на перекрестке дорог, лесных, у нас в лесу таких полно – все поизъездили – и попросить Его вернуть Сашку.

Тут я и задумался. Одно дело – говорить правильные слова, о том, что, мол, надо помогать там друг другу. Другое дело – на самом деле что-то сделать для кого-то. Тем более, что этот «кого-то» – пропавший сосед. И неплохой сосед. Понятно, что все эти бабкины задумки могут оказаться простым сотрясанием воздуха, и ни к чему не приведут. Но, с другой стороны, я очень хорошо помнил обстоятельства исчезновения Сашки. И по-прежнему у меня не было ответа, что же тогда произошло. А, значит, какой бы сумасшедшей ни выглядит идея бабки Серафимы, надо попытаться. Но так, чтобы никто не видел. Хихикать же начнут. А оно мне надо?

- Ладно, - приняв решение, я решительно хлопнул ладонями по коленям, - так и быть, давайте попробуем, - и поднялся.
Бабушка встала следом:
- Я знала, что ты не откажешь, - она деловито взяла меня под руку, - завтра и пойдем. Пирогов напеку, ну и так что-нибудь соберу. С утра, наверное?
- Давайте пораньше. Часиков в девять-десять подходите.
- Лады, - она опустила голову, высматривая неровности на земле.
Я распахнул калитку и выпустил бабушку. Не попрощавшись, она живо посеменила в сторону своего дома.

Жена, когда я рассказал ей о странном предложении бабки, к моему удивлению сразу его поддержала. 
- Конечно, надо попробовать. Тем более, ничего трудного нет. Отнести, да и все.
Про себя я ей возразил, мол, скорей всего и еще потом придется сходить, но вслух говорить ничего не стал. Чего заранее жену напрягать.

Разбудил меня громкий лай. Лира кого-то облаивала. Судя по собачьим интонациям, посторонний находился совсем рядом. Я поднял голову от подушки. И тут кто-то постучал в дверь. Я вздрогнул. Стук в дверь означал, что мы забыли закрыть калитку на ночь. Хотя, я же сам вроде закрывал. Точно помню. Автоматически глянув на часы – было семь утра, - я подскочил и, на ходу запрыгнув в «трико», понесся открывать дверь.
Ну, конечно, это была бабка Серафима. В неизменном платочке по глаза и с пакетом в руках.

- Вы чего так рано?
Бабка выставила вперед пакет.
- Вот собрала Ему кой-чего. Неси.
- Мы же вроде попозже договаривались.
- Чего тянуть-то? По быстрому сходишь, и весь день потом делай, что тебе надо. – От вчерашней неуверенности старушки не осталось и следа.

- Ну, ладно, - сдался я, - сейчас соберусь. Подождите, - и, нисколько не терзаясь муками нравственности, захлопнул дверь перед ее безсовестным носом.
Одеться летом – дело пары минут. Сообщив проснувшейся жене, что отправляюсь в гости к лешему, выскочил на улицу. Старушка ждала меня у открытой калитки.
- Долго собираешься…

Я возмущенно глянул на старушку и хотел что-то уже сказать по этому поводу, но она стремительно посеменила вперед и мне пришлось резко набирать скорость, чтобы не отстать.
Пристроившись рядом, я поинтересовался:
- А калитка что, открыта была, когда Вы пришли?
- Чего открыта? Закрыта.
- А как Вы вошли?
- Почуровала да вошла.
- Как так почуровали?!

Она подняла голову и, мне показалось, усмехнулась:
- Шутю.
Я замолчал в полной уверенности, что чего-то она не договаривает.
До соснового бора, начинавшегося сразу за школой, дошли минут за пятнадцать.
- Ну, всё, - остановилась она у первых могучих деревьев, - дальше сам. Найди место поглуше, обязательно на перекрестке дорог и положи там. Только без пакета. – Бабка вдруг насторожилась. – Ну-ка, шею покажи.

- Зачем? - не понял я.
- Надо.
Я качнул плечом и послушно распахнул пошире ворот рубашки.
- А ну, крест снимай.
- А это для чего?
- Вот олух. К нечистой же силе идешь. А она с крестом не дружит. Мало ли что…
- Ну, хорошо.

Я скинул через голову цепочку и ссыпал ее в протянутую ладонь старушки. И уже уходя, заметил, как она подняла руку, чтобы перекрестить меня в спину, но в последний момент спохватилась и быстро кинула ее вниз.

Эх, хорошо утром в сосновом лесу. Пропитанный смолистымы и хвойнымы ароматами воздух, кажется, сам вливается в ноздри, и втягивать не надо. Расслабляющее припекает прибивающееся сквозь густые вершины сосен молоденькое солнце. Комары только просыпаются и еще ленивые и легко смахиваются движением руки. Приятно пружинит под ногами и, создается впечатление, помогает идти, подталкивая вверх, хвойно-моховая прослойка. Нет, все-таки не зря разбудила меня так рано старушка. Когда еще выберешься в утренний бор, чтобы вот так просто прогуляться здесь.

«Стоп, - остановил я себя, - и совсем не просто. Забыл, за чем пришел? Ищи перекресток».
Куда идти, я примерно представлял. Этот бор за деревней, бабка точно заметила, изъездили вдоль и поперек. Полевые дороги исчертили его, словно линии «судьбы» ладонь. Людей здесь можно было встретить почти везде. Тут и выгуливающие городской смог из легких отдыхающие местного санатория, и деревенские, заглядывающие сюда по разным хозяйственным делам, и прочие любители пикников на природе. Я решил пройти его насквозь и углубиться в смешанный лес, начинающийся дальше. Там места уже шли поглуше.

После двух часов целенаправленных блужданий по заваленной буреломом чащобе, увалявшийся в паутине, изъеденный проснувшимися комарами и слепнями, несколько раз навернувшийся и порвавший на боку рубаху, я вдруг неожиданно вышел на тот самый перекресток. То, что он «тот самый», я определил сразу. Две слабо продавленные полевки, наполовину затянутые невысокой лесной травой, пересекались под прямым углом. И, судя по степени заросшести и тому, как небыстро и сложно я сюда добирался, место это мало посещаемое. То, что надо. Я быстро вытряхнул бабкины пирожки и вареные яйца из пакета и аккуратно разложил их на скрещении полевок. Уже не торопясь поднялся, вытер со лба пот и огляделся, запоминая место. Вокруг матерый осинник. Вон большая береза с искривленным стволом, позади меня нагромождения бурелома из десятка поваленных стволов. Найду. Особенно, если буду выходить неспеша, запоминая приметы. Еще раз осмотрелся. Вдруг с ближайшей осины вспорхнула сорока и застрекотала, удаляясь. «Птху на тебя, напугала», - я хотел перекреститься, но вспомнил, с кем или  с чем собираюсь иметь дело, и передумал. Сплюнул под ноги и решительно повернул назад.

Часа через полтора я уже широко шагал  по знакомому с детства сосновому бору за школой. А вот и деревня.
Бабка Серафима поджидала меня у дома. Она утроилась на скамеечке напротив нашего двора вместе с другой старушкой – бабой Нюрой – соседкой. Заметили они меня издалека. Но подниматься не спешили, лишь замолчали.
- День добрый, - поздоровался, гадая, посвящена ли соседка в нашу затею и можно ли при ней говорить.

- Да видались вроде, - бабка Серафима все-таки уже рассказала соседке, - отнес?
- Отнес, положил, все, как велели.
- Ну, молодец, держи, - она протянула цепочку с крестиком с таким видом, будто награждала меня.
Я мысленно хмыкнул.
- Смотри, завтра опять с утра пойдем. Так ты ее, - она кивнула на цепочку, - дома оставь, не забудь.

Я хоть и был морально готов к продолжению ритуала, как про себя называл эти действия, но от вздоха не удержался.
- Ладно, не забуду.
- В бору положил или где подальше? - баба Нюра подтянула и без того тугой платочек.
- Где подальше, - я развернулся. Ну, все, сегодня к вечеру о пирожках для лешего будет знать вся деревня.

Как я и предполагал весть о том, что и завтра мне опять придется сходить с утра в лес, супруга встретила уже не с таким энтузиазмом. Мол, дел дома полно, а я шляюсь неизвестно где. Более того, она почему-то вдруг засомневалась в успешности нашей затеи, хотя еще вчера говорила обратное. Я, конечно, тоже считал, что пирожки для лешего вряд ли помогут возвращению Сашки, но почему бы не попытаться. Попытка ведь не пытка, как известно. В общем, не договорились.

А вечером еще Колька заглянул через забор – сетку-рабицу. Я как раз копал яму под бочку для воды.
- Говорят, пирожки носил лешему, - подозрительно улыбнулся он.
- Носил, - я с трудом распрямил затекшую спину.
- И что, видел его?
- Кого?
- Ну, лешего, - он уже откровенно издевался.

- А тебе что за дело? – я вдруг почувствовал, что меня заводит его глупая ухмылка, - ты вот лично что-нибудь сделал, чтобы Сашку вызволить? А он, по-моему, твой приятель. А мне просто так, сосед. А я вот пошел в лес, нашел место, положил гостинец для лешего, несколько часов потратил, между прочим, устал. Мог бы тоже, как ты, хихикать через забор тут и в носу ковыряться. Пусть кто-то другой что-то делает. Да пошли вы все.., - неожиданно для самого себя я разозлился и, схватив лопату, продолжил углублять яму.

У Кольки улыбка сползла с лица, как снежок с раскаленного радиатора:
- Да ладно тебе, чего завелся-то? Спросить нельзя.
- А зачем спросить? Чтобы позубоскалить? А вот завтра Сашка вернется, спросит, что ты, друг Коля, для моего возвращения сделал? Что ты скажешь?
Колька растерянно заморгал. А я продолжал добивать соседа:
- Нечего будет сказать. А вот Сашке будет что: хороший, скажет, друг, спасибо тебе. Никогда не забуду. Птху.

- А если не появится? – уже серьезно спросил Колька.
- А если даже не появится, у меня совесть будет спокойна, потому что я сделал все, что мог. Не послал бабку Серафиму, как вы все, а послушал и помочь решил. Получается, что кроме меня и бабки нет у Кольки близких людей, которые бы за него душой болели. Это тебе не пьянствовать вместе… - Я повернулся к Кольке спиной и ухватился за бочку. Несколько движений, и она сама сползла в приготовленную для нее яму. Я вытер пот и оглянулся. Колька так и стоял у забора с каким-то задумчивым видом.

- Слышь, Серега, - окликнул он тихо.
Я вскинул голову.
- Чего?
- Ты, это, когда завтра пойдешь туда?
- С утра, пораньше, как бабка зайдет.
- Возьми меня. Ну, за компанию. Я в лесу каждый кустик знаю, вдруг не найдешь сразу место, а вместе мы по приметам быстро отыщем.

Я окинул взглядом вкопанную бочку, размышляя. «Да пусть идет, - решил про себя, - не помешает, да и надо дать человеку шанс исправиться, к тому над нами двумя уже насмехаться так не будут, как над одним».
- Ладно. Завтра часиков в семь будь готов.
Колька живо выставил руку.
- Буду, - и убежал.
- То-то, - проворчал я тихо, - а то «пирожки носил лешему».., много вас таких, желающих. – Я захватил лопату, чтобы поставить ее в сарай, и отправился к дому. «Что там у нас на ужин?»

Вечером я тщательно закрыл засов на калитке и даже подергал его для верности. Ну, никак снаружи не открыть. По-хозяйски прошелся по двору, почесал довольную Лиру за ухом через деревянную решетку вольера и, окинув внимательным взглядом еще раз прочный засов,  отправился спать.

Разбудил меня опять стук во входную дверь. «Блин, что за ерунда?» Я быстро подскочил, втиснулся в трико и побежал открывать. Конечно, за дверью стояла бабка Серафима. Солнце только начинало подниматься, и в утреннем полумраке она выглядела струхой-ведьмой какой-то. Я поздоровался и выглянул через  ее плечо во двор. Засов был открыт. Я бестолково уставился на, показалось, насмешливо поглядывающую на меня старушку.

- Вы как вошли?
Бабка словно не услышала вопроса:
- Ты готов?
- Готов, готов. Сейчас выйду, - и закрыл дверь. Подождет и на улице, фокусница, то же мне.

Когда мы вышли со двора, Колька уже курил на скамейке напротив. Завидев нас, он втоптал бычок в травянистый пригорок и поднялся:
- Ну, что идем?
Бабка Серафима вопросительно глянула на меня.
- Колька с нами пойдет, хочет тоже поучаствовать, - пояснил я.
Бабка по обыкновению пожамкала губами и, ничего не сказав, посеменила вперед. Мы пристроились следом.

Утро разгоралось на глазах. Из-под стрех выбирались на освещенные карнизы заспанные воробьи и, немного пригревшись, срывались в поисках рассыпанного зерна в куриных кормушках. Возмущенные куриные вопли то здесь, то там сопровождали нас до самого леса. Быстро начало пригревать. Бабка по дороге инструктировала нас: 

- Хорошо будет, если Он забрал вчерашние гостинцы. Значит, слушать готов. Серега, встань точно на росстань* и скажи: «Дед лесовик, выдь, поговорить надо». Да погромче говори, не боись. Если выйдет кто-нибудь, он может в кого угодно превратиться, то сразу и проси Сашку вернуть.
- А если не выйдет?
- А не выйдет, все равно проси, он, может, и не захочет показаться, а слушать будет.
- А мне что делать? - Колька, загораживая головой солнце, заглянул сверху вниз на маленькую старушку.
*перекресток дорог

Та подняла голову и, щурясь на солнечные протуберанцы, выскакивающие из-за Колькиной белокурой шевелюры, отрезала:
- Тебе ничего не делать. Встань подальше и стой тихо. Жди. Понял?
- Да понял, чего не  понять.
       Как и вчера, она осталась у первых сосен, а мы с Колькой углубились в пронизанный солнечными лучами насквозь лес.

И снова рука старушки с пальцами щепотью по привычке поднялась вверх, а потом резко опустилась одновременно с досадным: «Твою дивизию». Хмыкнули разом, но не обернулись, хотя я буквально спинным мозгом чувствовал ее внимательный взгляд, пока старый бор не укрыл наши фигуры.

Шагали быстро, у Кольки ноги длинные, я еле успевал за ним. Но молчал – силы пока были. Незаметно закончились сосны, пошел березняк, за ним должен начаться нужный нам осинник. Я объяснил Кольке,  куда нам надо, и он еще ускорился. Под ногами все чаще выворачивают ступни какие-то завалы, полусгнившие стволы, дорогу то и дело преграждают заросли  то малины, то калины, а то нарвемся на разросшиеся кусты черемухи, сквозь них вообще не пролезть, приходиться обходить. Так пробирались около часа. Пот стекает за шиворот, жарко подошвам, зажатым в кроссовках. Терпим. Вдруг Колька остановился. Задумчиво осмотревшись, потянулся к карману за сигаретой. Я тут же плюхнулся на подвернувшийся пенек и шумно перевел дыхание.

- Перекур?
- Ага, - Колька затянулся, - чего-то я не узнаю места.
Я тоже огляделся. И тут понял, что тоже не знаю, куда идти. Если бы я с самого начала шел один, то сам бы выбирал дорогу, по своим приметам. А тут я сразу положился на Колькин опыт и почти не следил за дорогой. Направление вроде держали правильное. Но тогда куда двигать сейчас?!
- Похоже, надо идти прямо.

- Почем ты так решил? - Колька вытянул последний тугой дымок из сигареты и выбросил окурок.
- А куда еще?
- Куда? Я был уверен, что туда, - он указал подбородком на ближайшую березу, - но там, смотри, опять сосны пошли. А должен быть осинник.
И точно. За стволами  последних берез искрились на солнце смолянистые сосны. Они уходили и дальше, везде, на сколько мог заглянуть глаз, поднимались могучие светло коричневые стволы.

Мы переглянулись. Я молча потер вспотевшие ладони о коленки. Небывалое дело – Колька заблудился.
- Осмотрись внимательно. Ты сейчас представляешь, где мы находимся?
- Представлять- то я представляю, - Колька недоуменно поднял плечи, - вот только не соображу, как здесь очутился. Шли-то в другую сторону.
- Куда теперь идти, знаешь?
- Знаю.
- Ну и пошли. - Я сполз с пенька и отважно пошагал назад. Колька, все еще слегка растерянный, пошел рядом.

Снова углубились в березовые перелески. Опять пошли завалы, трухлявые деревья почти бросались нам под ноги, крепкие хвощи путались в ногах, заросли высоченной осоки резали ладони, с поднявшимся солнцем совсем озверели комары, идти было все трудней и трудней.
 - Колька, - позвал я его километра через три, - смотришь, туда идем?

Колька словно только и ждал моего вопроса – тут же потянулся за сигаретой и остановился, оглядываясь. Я тоже замер, пытаясь сориентироваться. Вокруг поднимались разнокалиберные осины. В стороне через осинник бежала аллейкой березовая рощица. Похоже, я знаю, где она проходит, но это совсем в другой стороне! Что за чертовщина. Я ведь тоже не спал по дороге и видел, что шагали мы в верном направлении, даже приметы кое-какие начал узнавать. И вдруг опять – двадцать пять.
- Только не говори, что мы опять заблудились.

Сосед прочистил горло, сплюнул.
- Говори не говори, а как мы сюда зашли, я объяснить не могу. Вон, видишь березы, - он вытянул руку.
- Ну.
- Они должны быть совсем с другой стороны.
- Но они же здесь.
- Здесь.

- Тогда я ничего не понимаю. – Я поискал пенек, чтобы присесть, но ничего подходящего вблизи не нашлось, и я остался стоять на месте.
- Я тоже ничего не понимаю, - он сунул сигарету в рот обратной стороной и попытался поджечь фильтр. Тот засмолил и Колька поперхнулся. Изумленно выхватил сигарету изо рта и, чертыхнувшись, исправился.
- Слушай, - я меня появилась мысль. – А давай попробуем отдельно идти.
- Как так?

- Ну, пойдешь туда, куда я тебе объяснил, первым. А я фору тебе дам метров на сто и пойду туда же следом. Как думаешь?
Колька плюнул на дымящийся кончик докуренной сигареты.
- Считаешь, что мы из-за меня блудим? – он словно прочитал мои мысли.
- Да при чем тут из-за тебя? – не признался я, - может, по отдельности мы лучше по сторонам смотреть будем, и кто-то наверняка дойдет. Ну, давай попробуем.

- Ну, давай, если ты так хочешь, - Колька обидчиво поджал губы и молчком пошагал в выбранном направлении.
Минут через пять, подождав, пока он скроется за деревьями, в ту же сторону отправился и я. Я размышлял так. Может, леший не хочет видеть Кольку, вот и водит нас кругами. А если пойду один, то Он не станет чинить препятствий.
Я примерно представлял, куда идти. Можно было попробовать напрямик, срезав угол, сразу направиться к перекрестку. Но, чтобы не рисковать, я отошел немного назад, в то место, где начинался осинник, и оттуда уже по приметам неспешно пошагал туда, где по моим расчетам, находился требуемый росстань. Минут через тридцать я увидел вдалеке заметную березу с искривленным стволом. А вот и знакомый бурелом. Вздохнув с облегчением, я вышел на перекресток. Как и следовало ожидать, Колька еще не подошел. В какие края на это раз увел его леший, можно было только гадать. Буду надеяться, что дорогу домой он все-таки найдет. Я осмотрелся. Все было на своих местах, кроме…

Пирожков не было.
Наклонившись,  я обошел вокруг того места, где они лежали. Трава не примята, мох не поврежден, ни следов, ни гостинцев. Я поднял голову. Нет, подобраться сюда по деревьям тоже не получится, если этот кто-то  не птица. Кстати, а вот  и птица: Но ветке искривленной березы сидела давешняя сорока и изучающее, как мне почудилось, смотрела на меня.

«Ладно, это все лирика, - оборвал я себя, - пора за дело, ради которого и шел». Остановился на росстани, повертел головой – может, кого увижу (не увидел) и приготовился произносить подготовленный монолог. И тут сорока вспорхнула с ветки, пролетела над моей головой, обдав ветром, затрещала и присела на соседнюю осину. Бездумно проводив ее взглядом, я уже набрал полную грудь воздуха, готовый выкрикнуть слово «леший», как вдруг в дальних кустах кто-то завозился. Невольно я вздрогнул и выпустил воздух через зубы.

Ворошение повторилось, кусты раздвинулись, и из них выбрался какой-то дедок с корзинкой. Невысокий, с широкой седой бородой, с заросшим лицом, одни глаза выглядывали. Раньше я его не встречал. Деловито сорвал грибок, и, повертев, бросил в корзинку. Поднял голову, заметив меня, направился в мою сторону. Я мысленно чертыхнулся. Придется ждать, когда он уйдет, не говорить же при нем, еще за сумасшедшего примет. Чтобы не стоять, как столб, посреди дороги, решил отойти назад. Оглянулся и, выбрав подходящее бревно в завале, направился к нему и присел там с самым равнодушным видом. Дедок шел прямо на меня. Наверное, захотелось поговорить старому. Вот не вовремя.

Приблизившись метров на пять, он остановился, перебросил корзинку на сгиб локтя и вопросительно глянул из-под лобья:
-  Ну, чего хотел?
Я замешкался. Сначала решил, что дед меня с кем-то спутал и даже сказал: «Вы чего, де…», и тут до меня дошло. Это же леший! Сглотнув слюну и переборов вспыхнувшую робость, я быстро поднялся:
- Верни Сашку, дедушка.

- Сашку..у? - протянул он и задумался, - а на кой ляд он вам нужен? Мать померла, сестра за него не переживает.
- Как не переживает? Переживает, еще как.
- Если бы переживала, то сейчас бы она тут стояла, а не ты.
Я проглотил следующее слово – возразить-то нечего.
- Ну, что молчишь, так зачем он вам?
- Привыкли, - я простодушно развел руками.
- Привыкли… Я тоже привык.
- А тебе он зачем? - я набрался наглости.

Дед упер в меня тяжелый взгляд, почесал широкой волосатой ладошкой под усами, но ответил:
- Обещанный он мне, еще с детства. Давно надо было забрать, да все как-то недосуг. А так, полезный парень, дрова там порубить, да и кашу он вкусную варит.
- Не отдашь? - напрямик спросил я.
Дед перекинул корзинку на другую руку. Помолчал, шмыгнул неуверенно.

- Ладно, отдам, - наконец с явной неохотой выдавил он, - только из уважения к Серафиме и ее пирожкам.
Обрадованный, я невольно шагнул вперед.
- Стоять, - дед остановил меня ладошкой, - за мной не ходи, сам придет, – развернулся и, неторопясь, скрылся за кустами, из которых недавно появился.
Следом с осины вспорхнула сорока и, треща на весь лес, полетела в сторону как-то быстро исчезнувшего деда. Я постоял для верности еще минут пять и отправился к дому.

Бабка Серафима ждала меня на лавочке снова в компании соседки. Щурясь, они издалека заметили меня и замолчали, ожидая.
- Ну, как? – бабка Серафима поднялась навстречу.
- Все нормально. Был какой-то дедок, пообещал выпустить Сашку.
- Ух ты, - подскочила баба Нюра, - неужто и правда отпустит.

Бабка Серафима погрозила соседке пальцем:
- Тихо, еще ничего не известно. А ты уже болтаешь, как бы не сглазить.
Та шустро прикрыла рот ладошкой, но глазки блестели нетерпением. Явно пойдет трепать новость по деревне.
- Да, баба Серафима, леший сказал, что только из уважения к Вам и Вашим пирожкам вернет Сашку.
Бабушка расплылась в широкой улыбке, соседка от удивления открыла рот.

Бабка Серафима снова погрозила ей скрюченным пальцем:
- А ну тихо. Никому не говори.
Баба Нюра с готовностью закивала головой. Ага, можно подумать, ей кто-то в этот момент поверил.

Колька постучал в калитку вечером. Я во дворе подновлял собачий вольер, Лира носилась рядом – играла с моим младшеньким - Егоркой. Он вставлял ей в зубы конец веревки, сам хватался за другой, и начиналось «перетягивание каната». Как правило, побеждала собака и довольная пыталась убежать вместе с веревкой. Он тоже не менее радостный догонял Лиру, и соревнования возобновлялись. Я загнал собаку, закрыл дверцу и пошел открывать. Колька выглядел, как будто дрался с целой шоблой шпаны. Верхние пуговицы на рубахе оторваны, морда поцарапана, шевелюра растрепана, на штанах – въевшиеся в ткань репейники, в глазах – растерянность.
- Ты откуда такой? – не удержался я от вопроса.

Он поманил меня пальцем:
- Выйди.
Я прикрыл за собой калитку, и мы отошли на несколько шагов.
- Ну, чт? – махнул он вопросительно покоцанным лицом, - нашел лешего?
- Нашел, я ты, что ничего еще не слышал?
- Да кокой слышал, я только из леса вышел кое-как. Целый день блудил. Аномалия какая-то. Вроде же все знаю, вижу куда идти, а выхожу черти куда.
- Не черти куда, а леший куда.

Он округлил глаза:
- Хочешь сказать, это он меня водил?
- А кто ж еще, вспомни, к кому шли. Как только я с тобой расстался давеча, так тут же и вышел куда надо.
- Вот те на, - он ухватился за загривок, - вот оказывается что… А я уже думал, представляешь, заболел чем-нибудь, например, куриной слепотой какой-нибудь.
- Успокойся, ничем ты не заболел. Тут другая причина - нечистая.

Колька выдохнул облегченно:
- Ну, слава Богу. А что леший-то сказал? У него Сашка?
- У него. Пообещал на днях отпустить.
- Ну, было бы хорошо.., - Колька скинул руку, отодрал от штанины шишку репейника, - Ну раз такое дело, пойду я отдыхать.
- Давай…, цветы готовь.
- Зачем, - не понял он.
- Сашку встречать.

Он улыбнулся:
- Обойдется и так. Расскажу, как из-за него блудил целый день – пусть еще сам бутылку ставит.

Сашка появился на следующий день в обед. Дети одного из старших классов ходили в лес на экскурсию и там увидели его. Он был в одной телогрейке на голое тело и в изодранных чуть ли не на полосы штанах. Борода клочками, запутанная, будто он ее полтора года не расчесывал. Волос на голове почти не осталось – облысел. Сашку узнали, но он не узнавал никого и ничего. Вызвали из школы физрука. Учитель уговорил Сашку пойти с ним. Испуганно оглядываясь по сторонам, тот пошел следом. По дороге за ними пристроилась толпа любопытных, в основном старушки, да детвора, не желающая возвращаться на уроки. Пришли домой к Кольке. А он и дома не узнает. Но поверил.

Вошел, сел у входа на скамеечке и сидит молчком. Там его и оставил физрук. Но шефство над ним тут же взяла баба Нюра. Она накормила Сашку, переодела в его же, найденные в шкафу вещи и уложила спать. В тот же вечер из города приехала сестра баба Маша. Ее он тоже не узнал. Не отреагировал он и на появление Кольки, впрочем, тот завел разговор про бутылку, так что резона сознаваться у Сашки не было. Так Сашка и остался жить в своей новой жизни, не узнавая никого, но охотно знакомясь со всеми. Через месяц он уже почти не отличался от того прежнего Сашки. Вот только пить бросил окончательно. То ли жизнь на чистом воздухе у лешего на него так повлияла, то ли в психике какой надлом произошел. Леший его знает.