Глава 22 Тайная любовь

Простившись с Тимофеем, Лукерья долгое время не могла успокоиться. События в Песчанках в один миг разрушили её тайную надежду на то, что Тимофей с сыновьями приживётся на родной земле, и всё образуется само собой.

 Судьба опять испытывала её, и вспыхнувшая тайная любовь к Тимофею томила сердце щемящей тоской. Лукерья понимала, что судьба опять надолго разлучает её с любимым человеком, а может быть навсегда. «В какие края они подались?..» — думала Лукерья, зная, что на этот вопрос не смог бы ответить даже сам Тимофей.

«Ты ведь, Луша, говорила, что земля большая и на ней места всем хватит. Вот и мы поищем своё... А ты береги себя и детей. Я вернусь. Я обязательно к тебе вернусь...» — вспоминала она слова Тимофея, тяжело вздыхая. «Улыбнулось сквозь тучи моё горькое бабье счастье и опять скрылось. Видать, нечего мне больше ждать... Осталась только одна радость — дети. Вон какие соколы подрастают! Удалые, работящие, — успокаивала себя Лукерья. — И на подворье веселее стало. Курочки есть, козочек дочки полюбили. А главным стал вороной. Как и прежде, Иван холит своего Красавца и любит гарцевать на нём по хутору».

Лукерья старалась разумом повернуть свою душу к новой жизни и не могла. Пытаясь не думать о своей боли, прислушивалась к разговорам детей:

— Зачем тебе конь? У тебя же трактор есть! — приставали к Ивану братья, пытаясь завладеть вороным.

— Трактор — куча железа, а конь — живой. Он же всё понимает и хорошего хозяина завсегда любит, из беды выручит, не подведёт. А трактор... Ему тоже забота нужна, но он холодный, без души...

Слушая детей и загружая себя постоянными заботами по дому так, чтобы и вздохнуть было некогда, Лукерья всё же не могла заглушить свою обиду. К её переживаниям теперь добавилось и чувство вины перед Захаром.

«Вот, Захарушка, встаём мы на ноги. Завеселело наше подворье. Дети подросли. Только на душе у меня неспокойно. Горе из сердца ничем не вырвать... Тебя не поднять, а жить надо. Виновата я перед тобой. Сама не знаю, как так получилось... Ты меня за Тимофея не кори. Ежели бы ты живой был... Хоть бы одна капля надежды осталась на то, что ты вернёшься, — всю жизню тебя одного бы ждала... Но ты уже не воротишься... Не знаю, как и растолковать, но порою мне кажется, что Тимофей — это ты. Что-то в вас дюже схожее есть... И детей он наших любит, словно отец родной... Без него не прокормила бы я их, не уберегла от беды. Прости мне, Захарушка, грех-то мой...» — мысленно разговаривала она с мертвым мужем.

Неразделённые тревоги и заботы, тайна смерти Захара всё больше меняли характер Лукерьи. Ранее весёлая и бедовая, теперь она замкнулась в себе, с утра до ночи работала в огороде или на подворье. Не вступала в разговоры с бабами у колодца, всё больше молчала, и её понимали, ни о чём не расспрашивали.

В эту годину душами всех жителей владели горе, растерянность, недовольство, и перемены в их характерах были обычным делом.

Тревожнее всего было Лукерье ночью. Она не понимала, почему часто просыпалась и чутко вслушивалась в шорохи за окном. Знала, что ждать некого, что Тимофей, если и появится, то будет это не скоро. И всё-таки тревожно чего-то ждала, словно её женская душа чувствовала, как из далёкого далёка грядет большая беда в её курень. Необъяснимая тревога мёртвой хваткой держала душу, готовила к новым, страшным, испытаниям.