Глава 23 Первая песня Клавдии

Вечерами молодые парни, девки и подростки собирались на лугу у левады, недалеко от моста через речку Песчаную. Рассаживались на бревнах, невесть кем принесённых сюда, долго пересмеивались, шутили, грызли семечки, обсуждали хуторские новости. А когда всё было рассказано, гомон потихоньку затихал, заводили песню. Пели все дружно, душевно. Но старые хуторяне, вслушиваясь в голоса, вздыхали: «Нету у нас на хуторе второй Лукерьи-песенницы...»

Приходил на игрища и Иван. Пел он хорошо, но больше любил плясать. Он как-то по-особому умел подчеркнуть красивую осанку. Лихо заламывал набекрень фуражку с красным околышем, давая волю русому чубу. Весь светился озорством, легко шёл по кругу, словно говоря: «Полюбуйтесь, какой я статный и удалой». Плясал он долго, с азартом, выделывая множество колен, прихлопывая и припевая в такт.

Хуторские девки давно сохли по удалому трактористу, и каждая старалась сплясать с ним, но он словно не замечал вздохи казачек и с игрищ уходил раньше всех, доставляя этим удовольствие хлопцам.

Клавдия долго не решалась пойти на луг и с замиранием сердца наблюдала за весельем издали. Мать тайком поглядывала на неё, видела, как она к вечеру то загорается весельем, то становится грустной. «Вот и дочь выросла...» — вздыхала Лукерья и однажды вечером стала корить Ваньку:

— Ты пошто Клавдию с собой на игрища не берёшь? Али сестра не такая? Сколь ей со мной в хате сидеть?

— А я чё? Нехай идёт... Сама дороги не знает?

— А ты пошто? Кто за ней приглянет? Зараз хлопцы быстрые, обидеть могут...

— Это Клавку-то обидят? — хохотнул Иван, зная твёрдый, решительный характер сестры. — Ладно, возьму...

...Клавдия сидела на краешке бревна, с интересом наблюдала за происходящим на лугу и сама не заметила, как влилась в общее веселье и запела. Сначала робко, вполголоса, а потом словно выдохнула из себя высокие ноты и подхватив их, повела за собой все голоса.
«Неужто Клавдия поёт?» — прислушалась Лукерья, и слёзы сбежали по её щекам.

Утром, словно невзначай, она спросила Клавдию:

— Никак ты вчёра пела на игрищах?

— Пела... — смутилась дочь.

— Хорошо пела. Угадала я твой голос... — подбодрила её мать. — А вот «...Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами...» жалостивей надо петь. Горькая это песня, и голос со слезой должон быть. Чтобы душа отзывалась то со смехом, то с укором, то со слезой... Поняла? А голосок у тебя хороший.

— Ма, бабы сказывали, что ты в округе лучшей певуньей слыла, а я и не помню, как ты поёшь... Спела бы.

— Я свои песни все пропела. Теперь твой черёд.

— Ты же не старая. Вон бабка Анисья до сих пор поёт...

— Стало быть, есть с чего, вот и поёт... А я и песни-то теперь все позабыла.

— Позабыла, а меня учишь... — укорила Клава, но упрашивать мать не стала.

С того дня признали Клавдию главной певуньей на игрищах. Голос её окреп, и с каждым разом она всё точнее передавала смысл песен.

— Спасибо, дочка, уважила нас вчёра своей песней, — благодарили её. — В мать пошла... Статная да голосистая.

Иван гордился сестрой и излишне опекал её, не давая хлопцам проводить домой. Но с некоторых пор Клавдия стала раздражать его, и он беспричинно злился, понимая, что виной всему старшая дочь Настены — Ольга. Ивану казалось, что Клавка ходит на луг только для того, чтобы следить за ним, и никак не даёт обмолвиться словечком с Олей.

«Опять всё время рядышком сидят...— наблюдал он со стороны, как девушки о чём-то перешёптываются. — Вот сдружились... И чё Клавка к ней прилипла!» — сердился он, не решаясь заговорить с Олей при сестре.

А когда расходились с игрищ, он тоскливым взглядом провожал уходящую в окружении подруг Ольгу и подходил к сестре:

— Пошли, Клавка, а то я один уйду... — торопил он её, прерывая девичьи разговоры. — Неужто ещё не набрехались?

— Ты чё так Клавку берегёшь? Шагу ей не даёшь самой ступнуть! Можа, у неё ужо ухажёр есть! — оборачивалась к нему озорная Лиза. — Лучше меня до куреня проводи!

— Рано ей ухажёров иметь...— смущался Иван. — Пошли, что ль?.. — кивал он сестре, не обращая внимания на Лизу и не дожидаясь, поспешал домой.