Глава 29 Любовь

ГЛАВА; 29
Любовь

Ольга теперь работала в колхозе дояркой. С Иваном она виделась каждый день. Тракторист поджидал её, когда она возвращалась с утренней дойки. Завидев, бросался навстречу, и они смотрели друг на друга так, словно не виделись целый год. Перебрасывались несколькими словами, боясь спугнуть своё счастье, договаривались о встрече на вечер, и Иван спешил к своему трактору, а Оля долго смотрела ему вслед.

Часто, держась за руки, уходили они вечерами в степь. Он сжимал её пухленькую руку в своей сильной, шершавой ладони и оттого казался ей самым сильным и добрым. Высокий, широкоплечий, Иван был для Оли настоящим богатырем. Она тянулась к нему, как росток к солнцу.

 Задиристая и насмешливая, рядом с Иваном она становилась хрупкой и нежной, подчёркивая этим его превосходство и силу. Это льстило молодому казаку, и, словно в благодарность за её любовь, в нём рождались неведомые раньше чистые и радостные чувства, наполненные ярким сказочным светом. Он понимал, что в ответе за эту милую девушку, и испытывал огромное желание оберегать и защищать её. Иван каким-то внутренним чутьем понимал, что необходим ей, что она подобна нежному, ранимому и беспомощному цветку.

Иван изменился. Куда-то ушла его ребячья бесшабашность, ухарство, освобождая место серьезным раздумьям. Он на глазах повзрослел, возмужал, обретая ещё большую уверенность в себе, всё чаще задумываясь о смысле жизни. Вспоминал отца, всё ещё ждал его возвращения, представлял эту встречу.

 Он старался понять отца и не осуждал его за непринятие новой власти. Чувствовал, что и в нём самом ещё живёт обида на эту власть за то, что так обошлась с их семьёй. Как ни старался, Иван не находил вины отца и верил, что он покинул хутор только из-за своей горячности и гордости. Надеялся, что в степи отец одумается и вернётся, но проходили месяцы и годы, а его всё нет и нет.

Время летело стремительно, и Иван понимал, что неумолимо приближается его призыв в армию, и потому встреча с отцом отодвинется ещё на годы. Это не давало покоя, и даже тоска при мысли о разлуке с семьей и любимой Олей казалась не такой сильной, как тоска по отцу. Иван всегда любил его, как только может любить мальчишеское сердце, подражал привычкам, копировал манеры родного человека.

Иногда Ивану казалось, что отца нет в живых, и потому нет от него вестей, но он тут же отгонял эту мысль. Не хотел поверить в его смерть и терпеливо ждал.

Мучила Ивана и предстоящая разлука с Олей. Каждое утро он просыпался с мыслью о необходимости поговорить с ней об этом, но, встретив, откладывал грустный и серьёзный разговор, не желая омрачать радостной встречи.

Они сидели на берегу речки, примостив вместо скамьи старое, поточенное короедами бревно. Луна лениво купалась в осенних холодных водах, и гладь реки словно застыла в тревожном ожидании первых морозов. Оля зябко прижалась к Ивану, и он бережно обнял её за плечи. Как и всегда, говорили мало, больше молчали, просто и доверчиво наслаждаясь тем, что снова вместе. Иваном овладели грустные мысли о предстоящей разлуке. Оля, словно читая их, заговорила об армии сама:

— Ваня, тебе на службу скоро?

— А ты это откель знаешь?

— Догадалась... Видала надысь, как ты на своём коне по хутору, как ветер, пронёсся и подался в степь, где, бывало, казаки обучали коней по ярам да канавам скакать.

— По весне уйду... А конь у меня добрый — не подведет... Хотел я, Оля, давно об службе поговорить, да чё раньше времени тоску нагонять... Горит у меня душа от этих дум. Я в доме теперь за хозяина... Как-то без меня маманя справится... И с тобой расставаться... Ты-то как будешь?

— Не знаю... Сердце останавливается, как о разлуке подумаю...

— Неспокойное зараз время... Можа, война...

— Ой, Ваня! Не пужай... Брешут люди всё.

— Не знаю... Дюже много всяких слухов...

— Ваня, — заговорила, прервав долгое молчание Оля, — ты не серчай, но на коне ты красивши... Как увидала тебя в седле, ажник дух перехватило... Красивый ты на коне-то. Трактор твой холодный, неживой... Железо и есть железо, а конь казака красит.

Иван слушал её и поражался, что она снова говорила о том, о чём он сам думал, обучая коня брать препятствия. Тогда, играя мускулами, вороной нёс его по степи быстрее ветра, одним махом преодолевая рвы, плетни, овраги. Увлечённый этой бешеной скачкой, Иван с усмешкой думал: «Куда моему трактору до коня! У трактора сердце железное, и тракторист должен к нему прислушиваться, а конь сам хозяина слышит и чутьем понимает, чё ему надобно...»

Теперь, глядя на Олю, Иван не удержался:

— Ты что, умеешь мои мысли читать?

— А ты тоже о коне думал?

— Зараз нет, а когда на коне скакал, то думал, что на трактор коня никак сменять нельзя.
— Любы мы друг другу, вот и мысли схожи... Я, Ваня, думаю, что тебя моя любовь всегда беречь будет... Молиться за тебя стану. Ежели и война... Беда стороной пройдёт, Господь не допустит нашей разлуки...

От этих её слов Ивану стало радостно, разговор, который он так долго откладывал, состоялся, и предстоящая разлука уже не казалась такой страшной. Главное — Оля его любит, будет ждать и молиться, а время пролетит быстро.

Проводив Олю, счастливый Иван как на крыльях летел домой. Ежась от ночного холода, он пробежал по осеннему сникшему лугу и, подходя к кладке, увидел на берегу чью-то тёмную фигуру. Всматриваясь, Иван замедлил шаги: «Кому надо стоять ночью на холодном сыром берегу... Зачем?» — размышлял он. Подойдя ближе, узнал Аникея.

Аникей, сын лекаря Матвеича, был ровесник Ивану. От отца он перенимал лекарскую науку и знал целебные свойства многих трав. Часто помогал отцу, а иногда и сам, с его разрешения, лечил земляков.

 Был же он полноват для своего возраста, медлителен и особо не выделялся из хуторских хлопцев, если бы не его глаза. Серые, глубоко посаженные, они, не мигая, смотрели на собеседника, словно старались проникнуть в глубину его души. От этого взгляда пробегал холодок по коже и, чтобы избавиться от пристальных глаз, хлопцы или девки говорили:

 «Ну чё вылупился?» Добродушный Аникей, зная свою способность пугать своим взглядом людей, старался не глядеть в глаза собеседнику. Его холодный, зоркий как у ястреба, взгляд никак не вязался с добрым и даже безвольным характером.

Хуторские девки не то чтобы не любили Аникея, а скорее боялись его. Поэтому на игрищах Аникей всегда держался в стороне от центра общего веселья, редко пел и почти не плясал.
— Ты чё тут делаешь? — подошёл к Аникею Иван.

— Тебя жду... — отвечал Аникей, опустив по привычке голову, чтобы Иван не видел его взгляда, хотя ночь и без того скрадывала не только глаза, но и лица.

— Меня? — изумился Иван. — А ты откель знаешь, что я тут итить буду?

— Знаю...

— И пошто я тебе нужён?

— Ваня, а ежели я к вам сватов зашлю?

— Ого! Это ж кого из моих сестёр ты сватать надумал? Уж не восьмилетнюю ли Польку? Пока службу отломаешь, она будет в самый раз, подрастёт... — засмеялся Иван.

— Я сурьёзно, а ты смеёшься...

— Ну а ежели сурьёзно, так и говори толком. Зачем я-то тебе нужон?

— Клавдию я вашу посватать хочу...

— Та-а-к... — ещё больше удивился Иван, — а Клавка — что?

— А что — Клавка? Ты старшой брат, как скажешь — так и будет. Зимой свадьбу сыграем... Весной-то — на службу...

— Теперь, брат ты мой, всё понятно... Вот что я тебе скажу... Неволить сестру я не стану. Ей с тобой жить — ей и решать. Ежели она согласная — супротив не стану. А ежели нет — нечего у нас твоим сватам делать. Зараз, Аникей, не до свадеб нам... Слыхал чё казаки брешут? Можа, война?..

— Не... — неопределенно откликнулся Аникей. — Не будет войны... Сам-то ты, небось, зашлешь сватов к Ольге?

— А как же! Зашлю, коли со службы живой ворочусь, а она не будет замужем... Иди, Аникей, домой. Прозяб ты совсем, меня у воды поджидаючи. Чудной ты... Тебе Клавку надо поджидать да уговаривать, а ты моим приказом хочешь дело решить. Нет, Клавку я в обиду не дам. Казак ты хороший, но слово — за сестрой. Тут я тебе не помощник... Ступай, Аникей.

Иван пробежал по кладке, не держась за поручни, а слегка балансируя руками. «Ну и ну... — думал он с усмешкой. — Клавка-то ровесница Ольге... Девка она видная... Надо с маманей поговорить... Как же я на службу пойду, оставив сестру без приданого...»

Стараясь не скрипеть дверью, Иван вошёл в курень, быстро разделся и юркнул в постель. Услышал, как вздохнула и заворочалась мать, с теплотой подумал: «Не спит, ждёт когда приду... И что уж она так за всех нас убивается...— не понимал он материнского сердца. — Ладно — за младших, но я-то — давно не ребенок...» Он хотел подумать ещё о чём-то, но сладкий сон проглотил все его мысли.

Лукерья слышала, как пришёл сын. «Слава Богу, все теперь дома...» — перекрестилась в ночи и повернулась на бок, собираясь заснуть, но тревожные мысли отгоняли сон. Она давно заметила, как изменился Иван. Материнским сердцем чувствовала, что с ним что-то происходит. Ловила его задумчивый, грустный взгляд и искала тому причину. «Наверное, его волнует неизвестность предстоящей службы, скорая разлука с домом...» — думала она. Но Иван стал замкнутым, серьезным, приходил поздно, и опять мать мучилась в догадках. «Бабы сказывали, что на игрищах он не бывает... Куда же он ходит? Где бывает до утра? И что творится в его душе?..» — не могла она заснуть.

— Ма, ты чё не спишь? — проснулась Клавдия и стала собираться на утреннюю дойку в колхоз.

— Иван опять поздно пришёл... Что с ним делается? — открыла дочери причину своих волнений.

— Что с Ванькой делается? А чё с ним может делаться? Влюбился он! Опять с девкой прогулял, а ты не спишь, изводишь себя...

— Влюбился? С кем же он гуляет? — изумилась и только теперь поняла Лукерья, что дети у неё совсем взрослые.

— С Настёниной Олькой он гуляет

— С Олей? А ты откель это знаешь?

— Это все на хуторе знают... Да и видела я их...

— Оля — девушка хорошая... — задумчиво прошептала мать, — вот и нашлись ответы на все мои волнения.

Весть эта внесла в материнское сердце новое, радостно-удивленное чувство озабоченности и гордости.
— Олька — хороша, но и Ванька наш красивый! — откликнулась Клавдия. — По нём все девки на хуторе сохнут... Пошла я, маманя. — Скрылась за дверью дочь, а Лукерья всё лежала, улыбаясь своим мыслям.

Она была рада выбору сына, сама тайком поглядывала на Олю, где-то в глубине души давно уже сделав для него этот выбор.

Лукерья так и не сомкнула глаз, встала и тихонько подошла к Ивану. Он лежал на спине, раскинув руки, и его молодое тело было объято сном. «Поглядел бы на тебя теперь отец... Вот каким казаком стал его первенец!»

Вечером, когда все собрались в хате, Иван, весело улыбаясь и подмигивая младшим сестренкам, обратился к матери:
 
 — Маманя, а ты знаешь, к нам хочут заслать сватов!

— Каких ещё сватов? — не поняла Лукерья.

— Клавку сватать. А у неё ещё и приданого нет.

— Чё? — откликнулась возившаяся у печки Клава. — Это за кого ж меня сватать будут?

— За Аникея.

— Ой, уморил со смеху! Ты для меня не мог лучше жениха найти? И кто тебе такое сказал? Аникей — жених! — от души хохотала Клавдия.

— Он мне сам сказал. Просил, стало быть, посодействовать...

— Нет, вы только представьте этого жениха! Да он на девок боится глядеть, всё в стороне держится. А глаза... — попыталась изобразить взгляд Аникея развеселившаяся Клавдия.

— А что, — поддерживая общее оживление, откликнулась мать, — казак он хороший, работящий и сердцем добрый. Будет у нас свой лекарь... А с лица воды не пить...

Наблюдая, как веселятся братья и сёстры, изображая Клавдию невестой, а Аникея женихом, Иван подошёл к матери.

— А что, маманя, Клавдия у нас видная, да и годы её подошли... Вдруг и в самом деле сваты пожалуют? Надо нам о приданом подумать.

— А может, Ваня, самим нам надо сватов засылать?

— Мы, маманя, зашлём сватов сразу, как я со службы ворочусь. Будем Олю сватать, ежели она меня дождётся, — серьёзно отвечал сын, и Лукерья поняла, что этот вопрос для него решён и вмешательства не требует.

— Пущай будет по-твоему, сынок. Я рада этому выбору. А Клавдии мы приданое справим, не хуже других отдадим...