***

                ***


Страна  отстраивалась   после  страшной  войны.   
   «Слуги  народа»  - ( наша  коммунистическая    партия)   где-то  там, на  неведомых   высотах,  в  шикарных  кабинетах  «мудро  и  строго»  управляли  огромной   страной  - наказывали,  миловали,  карали,  держа  в  страхе  и  почтении многомиллионный   народ.   На  праздниках  по  радио  что-то  сердито  кричал  Хрущев,  в  «Новостях  дня»  показывали,  как    с  песнями   ехали  «поднимать  целину»  в  дикие  степи  Казахстана   отряды  советских   ребят- комсомольцев   и  мы  им  завидовали  -  ужасно    хотелось  поучаствовать  в  построении  коммунизма!   Вожди  голодающих   африканских   народов   наперебой  клялись  в любви    «старшему  советскому   брату- кормильцу»,  стране  счастливых  людей,  цветущих  республик  и  развивающего  социализма. - «  Жить  стало  лучше,  жить  стало  веселей!»  -     заверял  несколько   лет  назад    по  радио  «родной»  знакомый  хрипловатый  голос  нашего    обожаемого  вождя -  Й.  В. Сталина
  И  народ,  затянув  потуже  ремень,  вставал  пораньше,  трудился  побольше,   стараясь  не  обсуждать,  не  спорить,  не  замечать,  не  сравнивать (не  с  чем  было  -  страна  прочно  закрыла  границы),  терпеливо  и  старательно  строя  светлое  будущее  для  своих  детей  и  внуков. Помню,  как  подчиняясь  призыву  нашей  партии  и  правительства,  моя  Мама,   да   и  все  вокруг  тоже,  отрывали  от  своих  небольших    зарплат  деньги  и    покупали  большие,  красиво  раскрашенные   бумажки  -  аблигации   какого - то  загадочного  государственного  займа.  Мама,  как  и  все   советские   трудящиеся,  свято  верила,  что  копит    таким  образом   мне  деньги  "на  приданное".  Она  аккуратно  раскладывала  их  по  годам  и  бережно  хранила  в  старой  сумке.  Это  считалось  нашим  семейным  богатством  -  вкладом  в  моё  будущее. Все  эти  бумаги  конечно   же   обесценились   за   30  лет,   но  уже  при  Горбачёве  я  всё  же  какие - то  крохи    получила.   
Люди   ещё   тогда     свято   верили  в     непогрешимость  и  святость  наших  вождей.   
Сразу  после  смерти  Сталина  были  расстреляны  страшные  убийцы  и  палачи -  Берия,  Ежов,  Ягода,    которых  даже  сам  мудрый  Сталин  не  смог  разгадать.  Стали  возвращаться  из  тюрем  и  концлагерей  оставшиеся  в  живых  невинно  осуждённые  люди….   
Об  этом  писали  в  газетах,  говорили  по  радио,  но    если  на  эту  тему  начинался  разговор  на  кухне  или  с  гостями  за  столом,  Витя  с  Ванечкой  выходили  спорить  на  балкон,  а  тётя  Энна  делала  испуганные  глаза  и  закрывала  ладонью  рот.    Гости  тоже,  смущались  и    переводили  разговор  на  кулинарную  тему  или  просили  Таисью  Васильевну  рассказать  про  Петьку.  Она  была  бездетна  и  взяла  на  воспитание  больного     пятилетнего  мальчика.  В  те  годы  нищие   детдома   нашей  страны   были  переполнены  сиротами  и  многие  люди  брали  их  в   семьи.   Таисья  Васильевна  своего  Петьку  обожала.  Рассказывала  о  нём  так  смешно,  что  мы  все  заочно  его  любили  и  радовались,  когда  удавалось  достать  ему  хорошие  ортопедические  ботинки,  когда  он  сам  без  костылей  стал  ходить  в  обычную  школу,  поздравляли  Таисью  Васильевну  с  первой  Петькиной   «честной»  тройкой  и  поздравительной  открыткой   от  него   к  8 марта  для  «родной  мамы  Таи».   


                ***


Из   своей  младшей   школьной  жизни  в  Донецке   я  почти  ничего  не  помню.  Запомнилась  только  наша  очень  старенькая   учительница,  которая  никогда  не  повышала  на  нас  голос  и  все  ее  очень  уважали,  так  как  она  учила  уже  внуков  своих  первых  учеников.
 Зато  новых  своих  друзей- приятелей   во  дворе  помню  очень  хорошо .  Компания  была  небольшая,  почти  одного   возраста( 6-10 лет) и  ,наверное,   не  очень  драчливая,  потому  что  взрослые  никогда  нас  не  мирили  и  не  мешали  нам  играть .
Играли    в   футбол,  в   «выбивного» , в  « салки» ,  «прятки»,    в  «партизаны»,  в  «  дочки-матери» , в  «классики»,  в  "Кокушко",  прыгали  через  веревочку,  собирали  и  менялись  фантиками   от  конфет,  красивыми  открытками.   Новые   игрушки,   редкие  обновки  и  подарки  к  праздникам  выносились  на  всеобщее  обозрение  во  двор.  Хозяин  давал  всем  желающим   подержать   или  потрогать   обновку  и  важно  предупреждал,  чтобы  не  поломали  и  не  испортили.  Но  через  пару  дней  уже   почти    поломанную  игрушку  выносили  во  двор     для  общего  пользования,  пока  она   не   рассыпалась  на  запчасти  окончательно. 
Особую  зависть  у нас  вызывал   двухколёсный  велосипед  Лолика.  Но  Лолик  так  и  не  дал  нам  на  нем  даже  посидеть  -  промчался  под     восхищенные   взгляды  на  этом  сверкающем  чуде   по  нашему   детству,   как  витязь  на  коне  из  сказки.   
Такая  же  как  и  «дворничихина  Валька»   в  Киеве , хитрющая  и  заводная      была  у  меня  эти  пару  лет  подружка  Людка  Шевченко.  Она была  старше  года  на  два  и  я  ей  подчинялась   беспрекословно.   
Однажды,   поддавшись  на  Людкины  уговоры , я   даже    пропустила  занятия  в школе  -  это  было  страшным    преступлением!   В  школах  тогда  была    строгая  дисциплина . 
 Мы  с  Людкой ,  наигравшись   в  фантики  и  в   куклы  на  чердаке  нашего  дома,  вдруг  как-то  сразу  замолчали  и  испуганно  уставились  друг  на  друга , осознав,    наконец -  то,  всю  тяжесть   содеянного.   
Людка    поразила  меня  своим  коварством  - размазывая  слёзы  по  конопатому  лицу,  она  обиженно  канючила  : «Тебе,  Светочка  хорошо!  -  У  тебя  папы  нету!  Тебе  ничего не  будет. А мой  знаешь,  как  больно  бьется!? Ну   скажи,  что  это  ты  придумала,  ну  что  тебе  стоит?!» 
Помню,  был  большой  скандал,  и    даже   Витя   как – то  внимательно  на  меня  посмотрел  и  удивлённо   спросил -  Ты  что  там  на  чердаке  четыре  часа  делала?».  Он  вообще   очень  редко  выходил  из  комнаты, где  сидя  вечерами  за  большим  столом,  покрытым  зелёным  сукном,      готовился  к  лекциям   и  в  воспитании  детей  непосредственного  участия  не  принимал.  Если  мы  втроем  поднимали  шум  и  не  хотели   затихать,  тётка  шепотом  грозила: «Сейчас  позову  папу!» и  водворялась  тишина.    
 Мама   взяла  с  меня  клятву,  что « это»  было  в  первый и  последний  раз  и  я  честно  ее  сдержала  до  7-го  класса.  Но это  уже  другая  история.
А  Людке  здорово  досталось   за  прогул  и  за  вранье  -  никто  так  и  не  поверил,  что  все  организовала   я.
 В  наши  девчачьи  игры  мы  иногда  принимали  младшего    брата  Людки  -    конопатого,    как  и  сестра   рыжего  Толика.  А  когда   появлялся  во  дворе  десятилетний  красавчик  Лолик  и  Валерик   из  последнего  подъезда,  мы  с  Людкой  становились « боевыми  подругами самых  главных  командиров» -  Людка  шла  в  разведку  с  волооким  кудрявым  Лоликом,    а  я  шла  «по  следу»  с  маленьким  белобрысым   Валериком.   Было,  конечно,  обидно,   зато   Валерка     не  дразнится,   как  Лолик   нехорошими  словами ,  от  которых   всегда  краснеешь,  и  у  него  (  вернее  у    его  папы) есть   настоящий  фонарик  и  он  иногда  дает  мне  его  подержать!   
В  первом  доме  живет  еще  одна  девочка  - моя  тёзка  со  смешной  фамилией  Каракуц,  но  её  выпускают  гулять  очень  редко  -  она  всегда  аккуратно заплетена,  «прилично»   одета,  «отличница»,  учится  играть  на пианино  и  ее  папа  главный  врач  на  санитарной  станции.
Тётя  Энна ,  когда   меня  за  что-то  ругает   (было  всегда  за  что)  сердито  говорит:  «Света,  такие  как  ты,   девочки  не  бывают!»   Я ,  сраженная   тяжестью  обвинения ,  тихо   шепчу: «А  какие  бывают?»   И   смуглая,    спокойная   девочка  из  первого  дома    Света  Каракуц  - отличница,   красивая,  аккуратная,  послушная    (тётка  не  жалеет  эпитетов)      вырастает    в  моих  глазах   в  недосягаемую  сказочную  принцессу -  строгую  и  прекрасную.
 Через 30  лет  мы  как-то  с  ней  встретились  в  глазном  кабинете.  Я   пришла  менять  очки,  а  она  оказалась  доктором - окулистом.   
Мы    вспомнили  наш  двор  и  она,  смеясь,  рассказала,   как  завидовала  моей и  Людкиной  свободе.
Её,  беднягу,   во  двор  гулять  одну  никогда  не  выпускали  -  а  вдруг  платье  измажет  или  Лолик  дурному  слову  научит.!    Из  него  - таки  вырос    не  то картёжник,  не  то  наркоман    и  как -  то  скоро  он  умер. 
 Свою  первую  папироску  Мама  помогла  раскурить  раненому  в  руку   солдатику  в  госпитале,  в  Самарканде,  в 42 году.  С  тех  пор  не  могла  она  и  дня  прожить  без  своего  «Беломорканала» - дешёвых  папирос  в  картонной  пачке. А  денег   у  нас  иногда  даже  на  хлеб  не  хватало.        Вот  и  выходили  мы (чаще  по  выходным  ),  когда  стемнеет,  чтобы  никто  не  увидел,   собирать  окурки    вдоль  дороги  под  нашими  окнами –от  них    падает  свет  и  хорошо  видно. Особенно    много  окурков     со  стороны  базара.   Я  прибегаю  совершенно  счастливая  с  «богатой  добычей»  за  дом ,  где Мама,   сидя  на   лавочке,   наблюдает  за  мной.   Мы  расстилаем    газетку,  отрываем  жёваные  концы  в  окурках,  где  осталось  еще  чуть  табачка  и  Мама  жадно  закуривает.
С годами  курение  сыграло  с  ней  злую  шутку.  А  тогда  на  лавочке  за  домом  мы  радовались,  как  две  заговорщицы,  удачно  провернувшие  «дельце».

                ***

Каждую  субботу  мы  с  Мамой ходили  в  баню  - двухэтажное  кирпичное  здание  сразу  за  базаром.  В  чистой, большой                                прихожей – предбаннике  продают  мыло,  мочалки  из  жёсткой  спутанной  пеньки,   пахнущие  вялой  листвой  веники,  гребешки  для  волос, куски   пемзы « драить»  пятки.    По    выходным  дням  рядом  с  раздевалкой  на  тележке  продают  газированную  воду  с  сиропом.   
стр

 Сразу  у  входной  двери  жарко  обдает  влажным  паром,  шибает  в  нос   чистый  крепкий   запах  распаренных  березовых   веников и  мыла.  Громко  хлопают    двери «общей»,  выпуская    из  нее   в  предбанник  вместе  с  горячим  паром гулкое    эхо  голосов  и  звяканье  алюминиевых   тазиков.  Мы  сдаем   верхнюю  одежду  и  тут  же  получаем  жестяной номерок  и  тазик с  ковшиком.
 Мы с  Мамой  всегда  покупаем  билет  в  отдельную  кабину  -  ванную  с  душем.  Это , конечно ,  маленькая  роскошь - на  целых  15 копеек  дороже,  чем  в  «общую»,  но  зато  мы  паримся  по  очереди  в  ванной,  потом  стоим  под  душем  и  я  успеваю  рассказать  Маме      все  свои  главные события   за  неделю  в  школе  и  дома:     как  стояла  «ни  за что»  в   углу  в  классе  и  «думала  над  своим  поведением»,    а потом  ещё  дома  меня   наказала      тётка  (наверное  я  что-то  разбила  или  испачкала) , как  пряталась  от  нее  у  нашей  соседки  тети  Любы  в  комнате  и  та   угостила  меня  вареньем...
  Мама    простирывает  в  тазу  снятое  бельишко,  мы  стрижем  ногти,  расчесываем  влажные  волосы    и  надеваем    чистое  нижнее  белье.
 В  прихожей     с  удовольствием   выпиваем  по  стакану   «газировки»  с  двойным  сиропом.   Мама   туго  укутывает  мою  голову  платком       и  чистые,  легкие  и  умиротворенные  мы      идем  домой.
Теперь  я  молчу , а  Мама  «расставляет  все  по  полочкам» -   « Светочка,  -  начинает  она   издалека  -  ты  свою  учительницу  любишь?» - Я    горячо  начинаю  ее  хвалить -  Почему  же  ты    обвиняешь  ее    в  несправедливости?  Разве  может  она  наказать  ни   в  чем   неповинного  человека?   Нет!  Значит  ты  врёшь  сама  себе. Пойди  и  извинись. Это  нужно  сделать обязательно.»   Утром  перед  уроками  я  подкарауливаю    нашу   Анну  Никифоровну  около  школы  и  извиняюсь.  И    сделать  это, оказывается,  совсем  не  страшно, а  даже приятно.
Ну ,  насчет  ссоры  с  теткой  Мама  про  любовь  не  вспоминает  -  ее   в  наших  с ней   отношениях     нет.  Просто    мы   все   трое   изо  всех  сил  терпим  друг  друга. 
- « Ей-то  тяжелей  всего, - объясняет  Мама -  ведь  это  мы  пришли  к  ней  жить,  а  не  она  к  нам.  Ты,  Миленький,  потерпи  еще  немножко. Наш    «Донгипрошахт»  в  будущем  году  мне  комнату  обещает.» 
У    Буликов   летом  прибавилась  вторая  комната  ( умерла  старушка - соседка)  и  Витя  с  женой  переселились  в  «кабинет». 
Мама  стала  раньше  приходить  с  работы  и  читала  нам  по  утрам  в  воскресенье,   когда  мы  еще   в  кроватях,  толстую  книжку  с  картинками  (кажется  «Приключения  Буратино»). 
 Первый  устаёт  от  чтения  Алик  и,  просунув  в  решётку  своей  кровати   пухлую  морденю,  просит : « Лазана  (Розана) , я  буду  тихо,  ну  сделай  «масатыц»!    И   Мама  присобрав  одеяло  на  согнутых  коленях,   командует:  «Три-четыре!».   Пузя,  пыхтя   и  сопя,  карабкается  на  высоко  согнутые  под  одеялом  мамины  колени  и   усаживается,  наконец,  на  это  движущееся  под  ним  непрочное  сиденье .  Я,  Женька  и  Мама  медленно,   растягивая  гласные  произносим -   «ма----са----  и,  когда  он  совсем    не  ожидает, --- тыц!» – колени  коварно  раздвигаются  и  Пузя,  под  общий  восторг,   кубарем  скатывается  на  кровать.   
Он  никогда   не   мог  предугадать  этот  самый  последний - «тыц».  В  борьбе  за  вторую  очередь  в  «масатыце»,   я  побеждаю  более  щуплого  Женьку – Зяську  и  веселье  продолжается,  пока  наш  визг  не  будит  Витю  с  Тётей  Энной  и  Тётю  Любу.    

                ***

  В   угловой  комнатке  нашей  коммуналки   жила   молодая ,     красивая   и    веселая  тетя   Люба  Чудновская. Это была  женщина—феиверк.!    Яркая,   энергичная, она  шла  по жизни  уверенно  и  независимо,  раздаривая  направо  и  налево  свои  необъятные  запасы  энергии  и  доброты (она  внешне  очень напоминает  мне актрису  Нону  Мордюкову). Мы  дружили  с  ней  лет 35,  до  самой  ее  смерти. 
Комната  у  нее  была  такая  крохотная,  что   в  ней  кроме  кровати  и  столика  со  стулом  у  окна,  не  помещался   шкаф  и  все  тети - любины   наряды   висели  на  деревянных  палочках  на  вбитых  в  стенку  гвоздиках,  как   картины. 
Я ,  Пузя  и  Женька  постоянно  ревновали  тетю  Любу  друг  к  другу. Женьке  от  нас  доставалось  особенно  -  он  был  просто  недостоин  любви  этой  замечательной  тёти - он  не  умел  играть  в  футбол  и  боялся  даже  кошек!
 Часто  по  воскресеньям  ( если  мы  по  какой-то  причине  не  играли  в  «масатыц»),    утром  ее  будило   сопение  и  кряхтение  под  дверью     комнаты. Шла  тихая  борьба  за  право  первому  постучать  в  дверь  и  встретить  ее веселое:  «Ага!  Хто  це   там  шебуршить?  Это  Булики  пришли?  Та  вже  заходьте!  Ну,   здрасьте  вам!».  И  через  секунду   мы ,  толкаясь  и  спотыкаясь  друг  о  друга,  прыгаем  к  ней  на   кровать  -  там  такая  гибкая  сетка,  на  которой   можно  было  прыгнуть  выше  стола.  Тетя  Люба  едва  успевает  соскочить  с  кровати  и  откинуть  матрас.  Мы  поднимаем  такой  визг,  что  через  минуту   на  пороге  появляется   тетя  Энна   или  моя  Мама  и,  пристыдив,   сгоняют  нас  с  этого  замечательного  спортивного   снаряда. 
Вечером  мы  втроем  сторожим  -  кто  первым  встретит  тетю  Любу  с  работы.   Каждый   обязательно  получал  гостинец  -  печенье,  жменю  семечек,  кусочек  сахара... С  ней  сразу  подружилась  моя   Мама  и  они   по  вечерам  у  нее   в   комнате     часто  пили  чай  и   о  чем-то  секретничали.      Тетя  Люба    вязала   или   что-то  рассказывала , а  Мама  слушала. 
Дети  после  ужина  выгонялись  во   двор     до  9-и  часов. Мы  вообще  все  свободное  время  проводили  во  дворе,   честно  соблюдая  правило—не  выходить  за  его  пределы. 
 А  рядом,  через  дорогу,  шумел  базар:  визжали  свиньи,  гоготали  гуси,  кукарекал   петух,  пронзительно  на  все  голоса   кричали  торговки,  сливаясь  с  шумом  толпы  в  густой, копошащийся,   как    единый  организм  -  базарный   гул. 
Время  от  времени  в  доме   открывалась  какая  -  нибудь  форточка  и  чья-  то  мама  кричала: 
Толик,  Людка,  шоб    через  минуту  были  дома. Папа    ждет!.
-  Света,   Алик,  Женя,   сейчас  же  домой! 
-   Лоличек,  детка! -  взывала   его   бабушка-врач  -   Ну  сколько   можно   бегать!  У  тебя  же  ларингит! -  После  минуты   молчания   в  окне  появлялась     красивая  мама  в  ярком   халате  и  громко  объявляла:  « Лолий,  я  сделала   десерт».

               
                ***

Когда  мне  было  8  с  половиной   лет,   у  нас  в  квартире  произошло  потрясающее  событие  -  наша  тетя  Люба  родила  ребенка! 
Мы  с  Людкой  Шевченко  в  этот  день  поссорились.  Она  обозвала  меня  «набитой  дурой»,  когда  я  пыталась   ее  убедить,  что  детей  вынашивают  2  месяца. 
Именно  2  месяца  назад   я,   наконец-то  заметила,  что  тетя  Люба   сильно  поправилась  и  перестала  нас  с  Пузей  тискать  и  обнимать. 
Много  лет  спустя  она,  однажды  весело  и  легко  рассказала  мне  об  этом  счастливом  событии  в  своей  жизни.   
Ещё   учась   в  институте,  проверилась   она  по  «женской  части»   у  подруги - гинеколога   Ритки,  которая  ее  очень  огорчила,  объявив,  что  у  тети  Любы   «детская  матка»   и  детей  она  иметь  не  может. 
Это  была  тайная  тёти  Любина  печаль  и  по  этой  причине  она  не  выходила   замуж.  -  « А   кавалеры  у  меня  были.. А  як    же!    Я   девушка  была  учёная , самостоятельная,  из  себя  видная  и  заводная.» – смеется  тетя  Люба  -  Витя  Губанов  за  мной  все  лето   ухаживал ,  а  потом  направили  его   с  семьей    руководить  санэпидстанцией  в  Дзерджинск. 
А  я   как-то  вечером  перед  сном   вдруг   обнаружила   у  себя  на  животе   чуть  сбоку  опухоль.  Я  ее   щупала  каждый  день,   думая  о  самом  худшем. Первой  свои  страхи   про  мою  «смертельную  болезнь»  я  твоей  маме  рассказала.  А  она  мне  вдруг  говорит : «Вы,  Любовь  Ивановна ,  лучше  к  гинекологу  сходите,  раз  Вас  тошнит  по  утрам.  Все  может  быть! »
  Собралась   я  с  духом  и  пошла  на  прием  к  Ритке.  Та   долго  меня  щупала,  взяла  анализ,  вздохнула  так  грустно   и  говорит: « Ну,  что,  Люба,  поздно  ты  пришла.  Еще   бы  месяц  назад   можно  было  бы  что -  нибудь   сделать !». И  стала  писать  что-то  в  карточке.   А  я  сижу  на   кушетке  и  плачу -  прощаюсь  с  родичами     и  друзьями   и  думаю  -  это  же  надо  в  такую  войну   выжить,  а  теперь  в  29 лет  помирать!» 
 Ритка  услышала  мои  всхлипы,  подняла,  наконец ,  голову  и  говорит: «Тебе,  Люба,  жизнь   можно  сказать   сделала  подарок. А  ты  ревешь ,  как  белуга!  Родишь  сына  -  будет  тебе  радость  и  защита.  Тебе  не  плакать,  а  радоваться  нужно!»   
Тут  я,  наконец-то,  поняла,  что  это  не  «рак» , а  беременность, о  которой  я  и  мечтать  не  смела,  и  мы  так  громко  хохотали  и  плакали,  что  прибежал  врач  из  соседнего  кабинета». 
А  Сережка  родился  в  «рубашке»  (с  тонкими  кусочками   отсыхающей  кожицы  на  тельце  новорожденного)  и  был  с  первого  дня   для  матери  и  для  всех  вокруг  «солнечным   мальчиком».  Никогда  зря  не  плакал, всем  улыбался,  не  капризничал,  всё  ел,  не  болел  и  всех   любил.
Он  отлично  учился,  закончил  «Высшую  летную  академию»  в  Киеве,  и  возил  много  лет   на  «Боинге»  пассажиров  в  Европу  и  Америку.  Удачно   женился  и  вырастил  двух  отличных  парней.   
Но  это  все  было  потом.  А  тогда  вся  многочисленная  сельская  родня  тети  Любы   прекратила  с  ней  все   отношения,   потому  как  «Люба  народыла  «байстрюка» (ребенок  без  законного  отца). 
Совсем    крохой   утром  он   всегда   спал   во   дворе    под   окнами  в  большом   фанерном   чемодане   без  крышки  (  коляска  была   роскошью)   и  все,   кто  шел   по   двору   или   хозяйки ,  вешающие  во  дворе   белье   на  веревках  между  тополями,    обязательно   подходили  полюбоваться   малышом,  смахнуть  муху  с  розовой  щечки,  «поагукать»   и  получить  в  ответ  замечательную   улыбку.  С   двух  месяцев   Сережа   полдня   находился  в  яслях,  расположенных   рядом  с  нашим    двором.  В  обед   прибегала   с   работы   тетя   Люба,   кормила  сына,   потом   выцеживала  из  груди  еще   стакан   молока  и  оставляла  в  грудной  группе  на  радость  «некормящим»  мамам.
Ну,  конечно ,  мы   с  Людкой  ревновали  Сережку  друг  к  другу   со  страшной   силой .  Людка  старше  и  тетя  Люба   дает  ей  чаще  подержать  малыша .  –  «Ты,  Света,  сильно  шебутная,  еще    мне  дытыну   уронишь!»-  говорит  тетя  Люба ,  не  глядя   в  мои   умоляющие   глаза. 
Но  я  все  же  дождалась  своего  часа !    Как-то  мы  с  детворой   носились  по  двору,   играя в  «прятки».  И  тут  выплыла  из  подъезда  Людка,  торжественно  держа  в  руках  белоснежный  сверток   с  Сережкой. -  «  Тетя  Люба  дала  подержать,  пока  оденется» -  важно   сообщила  Людка.  Она  постояла  немножко,  наблюдая   за  игрой.  Потом,  чуть  подтянувшись,  положила  сверток   с  Сережкой       на  крышу   сарая  и  пошла  с  нами  играть.  Сережку   тетя  Люба   обнаружила  на   грязной  крыше, услышав   его  кряхтенье , когда  в  панике   оббегала   уже   весь  двор.
И  только  летом,  когда  Сережа  начал  сидеть  и  ползать,  тетя   Люба   стелила   на  травке   у   сараев   коврик  и  разрешала   нам       поиграть     с  малышом  20-30  минут,  пока  она    развешивала  на  веревках  сушить  белоснежные    его  одежки  и  пеленки.               
  Когда   Сереже  было      4 года ,  приехала   его  бабушка    Ольга  Кузьминична -  познакомиться  с  внуком. Она   была,  как  и  тетя  Люба   крупная,  статная,  с  улыбчивым  мягким  лицом  и  тугим  узлом   волос  на  гладко  причесанной  голове.   Говорила  она,  в  отличие  от  горожан,  на    чистом  украинском  языке,  напевно  и  мягко  выговаривая  «Г».-   «  Та  шо  в  тэбэ  за  дытына ,  Люба? Не  сидыть  на  мисци  ну  нияк!  Господь  з  тобою!  Схаменысь  вже,  Серожа!»   
Нашив  внуку  кучу  рубашек  и  штанишек,  она  уехала  в  свое   село  успокоенная   и  примирившаяся.
 А  тетя  Люба  через  пару  лет  вышла  замуж   за  морского  подполковника   в  отставке  -  сурового  и  неразговорчивого  Александра   Афанасьевича. 
Я   помню,  как  мы   с  Мамой  пришли  к  тете  Любе   на   новую   ее  квартиру   с  ним  знакомиться.  В  их    маленькой     кухне   сидел  огромный   дядька  в  тельняшке   и  держал  на  коленях   довольного  Сережку:  «А  это   теперь    мой   папа!» -    гордо   сообщил   Сережка      и  добавил:    «Он  мне   свой   кортик  подарит,   когда  я  вырасту!»   Дядька  просто  млел,  не  переставая    улыбаться,  от  присутствия   этого  неожиданного  долгожданного  сына  ( Александр    Афанасьевич   был   бездетным),  а  тетя  Люба  подтолкнула   легонько  Маму  вперед   и  представила:  «  Саша,  а  це  та   сама  Розана  Абрамовна, та  её  Света.»  И  мы  все  пятеро   облегченно  рассмеялись ,  расселись  за  круглым  столом  в  комнате  и  долго  пили  чай  с  вареньем   и  разговаривали.  И  всем  было  хорошо!   
Этот  удивительный   мужик  прослужил  во  флоте  на  Азовском   море    25 лет  и  женившись  на  нашей  тете  Любе,  оказался  надеждой  и  опорой   ей   на  всю  оставшуюся   жизнь.  Он  умел   делать  всё:  настоящий  украинский  борщ,  макароны  по- флотски,  покупал   сам  продукты,  солил  на  зиму  бычки,  скумбрию,  огурцы ,   помидоры  и  невозможно  вкусную,  хрустящую  на  зубах   капусту,  водил  машину,  сам  сделал  всю  мебель  в  доме  и    даже  немного  шил.  Жену  он   обожал  и  говорил  с ней  всегда   тихо,  как  с  ребенком:  «Любаня,  ты  как  всегда  кипятишься,  как  отой  буксир  на  Азове.  Охолонь   трошки,  я  сам  сделаю.»   Во  всех  ее  тяжких   болезнях  (за  17   лет  ей   4  раза  оперировали  то  голову,  то  грудь,  спасая  от  настигающего  «рака»)  -  был  он  тете  Любе  терпеливой  нянькой .