Фальшивый вензель

Мир менял лицо. Еще за сто с лишком лет до того маг и чернокнижник Мишель Нострадамус, двинув свой треножник, высмотрел в его дымящейся чаше очередное пророчество:

«Проснется Восток в восемнадцатом веке,
Там даже снега оживут под луной.
Весь Север великого ждет человека,
Он правит наукой, трудом и войной».

И прямо-таки подмигнул прорицателю из мутного зеркала чаши усатый котище - Петр Первый.
Корабли флибустьеров уже бурунили дубовыми килями Карибское море, и новая держава рождалась в Северной Америке. Ей еще только предстояло соперничать с другой молодой Империей — на Востоке.
Мир менял лицо.

1
Генерал Левенгаупт спешил. Его громадный обоз в несколько тысяч подвод наводил на окрестности скуку скрипом бесчисленных осей да ржанием лошадей. Караваи торопился к Полтаве, где его ждал изготовившийся к прыжку Карл 12. Стоял багряный сентябрь 1708 года.
Царь Петр лично прибыл в войска, которые скрытно шли по обе стороны шведского обоза. Понятно, что государь собрался забрать «свейское» добро себе. Значит: быть битве? — Не звучало вопросом.
Вечером, 27 числа, он велел посыльному:
— Кликни-ка мне, капрал, того черта картавого.
Усач-гренадер без вопросов понял, о ком речь. Он вышел из государева шатра, ловко взметнулся в седло, и тронул громадную свою кобылу к деревне Лесная, на окраине которой бивуаком стоя¬ли драгуны полковника Ельчанинова. «Черта картавого», самого Семена Ельчанинова, капрал нашел у фуражиров, коих лихой полковник распекал, не подбирая особенно приличных слов. Рыжий унтер с уже разбитой щекой навытяжку стоял перед командиром, и на краешке роскошного уса унтера подрагивала капелька крови.
— Шельма, мерзавец, супостат! — Ярился полковник, и все норовил поставить унтеру синяк на другой щеке. Впрочем, и гневаясь, по своему обычаю, полковник избегал слов с твердой «р». Не получалась у него эта буква. То «веди» проскальзывало у него в трудных словах, то «глаголь»:
— Овес, татарин, пушкарям скормил?!.. Я тебя самого в торбу засыплю!
Оказалось, командир фуражиров почти весь запас корма отписал артиллеристам в надежде на то, что кавалерии подвезут свежую порцию корма.
Царский капрал кашлянул в кулак, подождал, пока у унтера не расцвела новым красным пятном щека и по уставу обратился к полковнику:
— Государь требует вас, ваше высокородие.
Ельчанинов недоуменно поглядел на посильного, потом на свой кулак, затем отер руку о белые лосины, оставив на них красный след (работа денщику на ночь). Молча принял у ординарцев повод и затрусил в ставку, слегка, с особым шиком, свесившись чуть в сторону.
— Входи, входи, — встретил его государь, и жестом указал на походный стульчак. И когда полковник сел, Петр заговорил.
—Тебе завтра, полковник, принять поутру левенгауштов удар. В Лесную его не впускай, непременно завяжи драку. Пусть он на тебя всю охрану обоза бросит. Держись, брат, хоть костьми до последнего ляжешь. А когда швед завязнет с тобой, тут мы его с двух сторон под ребра и возьмем. Смекаешь?
И Петр хлопнул в ладоши. Из-за занавеси вышла молодка-белоруска с подносом. Царь налил большой стакан с его личными вензелями и подал Ельчанинову:
— За успех, полковник. И чтоб одним духом!
Полковник взял стакан, приложил его к усам и при этом оценивающе оглядел молодуху. «Губа не дура у Петра Алексеевича». Петр перехватил его взгляд, гулко расхохотался:
— Ты тоже не промах, — сказал он полковнику. — Я ведь знаю, что тебя в войсках Фертом прозвали за амуры твои бесчисленные. В Могилеве третьего дня ты дочку настоятеля до утра катал по просеке?.. Настоятель ее, бедную, от греха в монастырь теперь отправил.
  Полковник отер усы, но руку вытер теперь платком, какой достал из-за обшлага.
— Её? — спросил Петр с прищуром, указывая на платок.
— Каюсь, Государь, что было, то было, — и Ельчанннов дерзко глянул на царя. Петр махнул рукой:
— Черте тобой, угодник бабий. По мне главное, что ты рубака отменный. Ступай теперь к полку. А коль устоишь завтра, то на отдых твоих людей отправлю в такое дивное место - что рот раскроешь от умиления... Петух!



2
И в этот же день к волостному правлению в воронежской Верхососне прискакал невиданный здесь раньше всадник — государев фельдъегерь. Он шел сразу на четырех лошадях от самого Могилева, поочередно перекидывая седло с одной конской спины на другую. За четверо суток почти непрерывной скачки офицер сдал с лица, а конские остовы стали ясно проступать под взмыленной кожей. Но выносливые армейские жеребцы выдержали гонку, и фельдъегерь доставил пакет вовремя.
Офицеру отвели горницу в доме настоятеля Троицкого собора, а хлопотливая матушка начала отхаживать служивого медовыми настойками. Казенных его коней определили в стойло к хозяину постоялого двора и засыпали им по две меры яровой пшеницы.
Волостной старшина Аким Шепилов грамоте разумел не шибко, а потому зван в присутственное место дьячок Висторобский. Он и ошарашил старшину, с трудом осилив текст царского послания. «Надлежит тебе, голова, с просторной  стороны Верхососенска подготовить гладкий выгон достаточный размером и сколь можно спешно ставить на том выгоне домы и казармы для войска, каковое и прибудет днями. А на дело сие из казны дается тебе, голова, 120 царских рублевиков золотой чеканки. Да к тому ж придается инженерная команда секунд-майора Бехметьева. Петр».
Аким долго сидел в задумчивости, пересчитывал рублевики, что привез тот же фельдъегерь, а потом решительно поднялся.
— Сотских и десятских ко мне. Живо! — прикрикнул на дьячка, и Висторобский, хоть и лицо духовное, не осмелился ослушаться.
...Молча сотские и десятники выслушали старшину, разом перекрестились на древний лик в углу:
— Дело спешное. Ну, да коли царь велит, не ослушаешься.
И засоприли, загомонили. Насчет денег, понятно. Подзаработать кому не охота. А ежели еще в доме сынов-работников пяток-десяток?
Аким руку поднял:
— Значит так, мужики. Завтра по подворьям людей с топорами да баграми поднимайте. Пока майор с солдатами пожалует- мы уж и лес заготовим. Глядишь, что-то от царских денег и нам перепадет. Ступайте себе. А у меня еще одна заботушка поперек горла стоит.
 И когда старшина остался один, то отсчитал ровно десять золотых, пересыпал в свою мошну и сунул за пояс. Потом кликнул волостного казначея, и под расписку передал ему царских сто рублей. А сам поспешил к избе кума, Тита Титова. Служил Тит по казенной части, надзирателем за соблюдением дорожной повинности.



3
Утром 29 сентября передовой отряд Левенгаупта уперся в боевые порядки полковника Ельчанинова. Выступили вперед усатые гренадеры, хотели с налета опрокинуть царских драгун. Но те, спешенные, с пушками, стойко выдержали первый приступ. Гренадеры растерялись. Смешавшийся строй их подпирал сзади подходящий обоз. Левенгаупт кинул в бой еще несколько эскадронов тяжелей конницы. Ельчанннов устоял. Шведский генерал занервничал, отправил в бой резерв — закованных в доспехи ветеранов. Генералу до зарезу надо было опрокинуть этот невесть откуда появившихся отряд русских. Ведь на юге его ждал король Карл...
Солнце поднялось уже почти к зениту, а бой у Лесной не утихал. Генерал распорядился отправить вперед интендантские команды, трофейные и свободных возчиков. С обеих сторон громыхали пушки, шведы и русские поочередно подминали друг на друга.
Полковник Ельчанинов, в душе добряк и отец солдату, видел, что совсем скоро шведы его сметут. Он с жадностью глядел на то, как редел его полк, но — верный солдат — все время помнил слова царя — лечь костьми хоть всем, но держаться..
Среди своего пешего полка он с офицерами вертелся на конях, разил палашом, и скоро сам получил под ребро такой удар, что белый свет поплыл в глазах, как видимый сквозь линзу.
Впег'ед, ог'лы! — ревел он, и по его картавому возгласу драгуны определяли, что командир жив. Это придавало сил.
-Командир с нами! — то там, то тут слышалось сквозь выстрелы, и драгуны в очередной раз опрокидывали шведов.
Левенгаупт бросил в бой всех, кто мог держать ружье и шашку. Ничего другого ему и не оставалось. В третьем часу пополудни шведы несколько отступили, собрались в строй и под барабаны пошли на последний приступ. Раненый полковник Ельчанинов оглядел остатки своего полка — чуть больше эскадрона — и тоже спешился. Воздух всколыхнул полковой горнист, певший «к бою». Семен Ельчанинов, обнажив палаш, шел первым.
Ошибка случись — упаси Боже. И без того раненый, полковник получил еще несколько ударов и упал в вытоптанную траву, широко раскинув руки. Но уже теряя сознание, он услышал, как слева и справа от него зазвучало столь мощное «ура», что от восторга он, наверное, и окунулся в пустоту.
Открыл глаза, когда кто-то нежно поднимал его под голову. «Смотри,молодка-белоруска!.. А вот и сам государь... Не мог, черт его дери, хоть на полчаса раньше ударить».
-Не мог, — сказал Петр, — потому что бить надо было наверняка. Зато теперь весь обоз наш. Ты слово сдержал,выстоял, и я сдержу — отправлю полк на отдых. А ты, полковник, ничего в последнюю атаку шел, красиво — фертом!



 4
Вукол Дерябин готовился засылать сватов на подворье Терентия Сигарёва. И не только потому, что нравилась ему Дарья Сигарева. Дарьюшка, осьмнадцати годков, брови сурьмой красит, а щечки свеколкой натирает. Но, черти, женихи со Скрипалевки так и увивались за Дарьей. Уж два раза бока мяли Вуколу. Спасибо, кулаки пудовые выручали.
А хозяйство у Дарьюшки никудышнее. Так, просто плевое хозяйство. Живет-то она одна с отцом. Ох, и забулдыга-пропойца ее батюшка, Терентий! А ведь раньше все у них на подворье водилось: и живность, и хлебушко имелся, и даже мельничка малая... Всё пропил Терентий. Жеребец вот только и остался. Тороп зовется конь, а Терентий любит его, наверное, больше, чем дочку. Уж скорее Дарьюшку пропьет, чем его. Значит, сваты быстро сговорятся.
Да, вот еще! Послезавтра Покров, а брага еще не взыграла. Хмелю добавить, что ли... Чтобы уж сватье посольство выглядело добротно. Чать, Вукол Дерябин свататься изволит. А Вукол — сын самого Гурея Дерябина. А у Гурея — всякий в округе знает — двадцать пять десятин земли, семь пар волов, семь лошадей да двенадцать работников. Хозяин!
Радуйся, Дарья Сигарева, красавица из красавиц, невеста ненаглядная!
Правда, смущает Вукола, что сама-то Дарья вроде как равнодушна к богатому жениху. Ну,так у них, у девок, и положено симпатии до поры не выказывать. Как увидит золоченые дары — вмиг растает!
Дроги вот еще починить... Ну, это самому придется, потому что всех двенадцать работников забрал нынче волостной лес валить. Виданое дело— в неделю новую улицу отстроить! Войско, говорит, геройское, постоем станет. Ну, это тоже не плохо, что новую улицу: значит, по домам на постой определять солдат не будут. Служивое дело такое: нынче тут, завтра там. После него и трава не расти, а тут Дарья рядом... Ох, грехи наши...
Вукол берет топор и идет чинить дроги, на которых будет ехать сам за свадебным посольством по всей Скрипалевке. И починит так, что краше новых станут.
...Да, про хмель не забыть... Эко  дело — солдаты едут!



5
Царь Петр заглянул в лазарет. Принес громадных яблок, а высунувшийся из за его плеча князь Менщиков показал горлышко узкой бутылки.
-Герой!—сказал царь, опускаясь у топчана на колоду.
— Герой! — согласился князь, оставаясь стоять. Семен поморщился от боли в руке, принимая яблоко. Царь продолжил:
— Я б тебе генерала пожаловал, но ты ж картавый. Скажи: тарантас —и я сразу напишу указ! Га-гы-гы...
— Ну, майи герц, это не смешно, — не согласился князь, — уж коли тебе генерала жалко, то хоть камергером пожалуй. Хоть и нет пока у нас такого звания, а ты введи, по примеру других стран.
— Ладно, введу — согласился царь и уже серьезно сказал:
— Слушай, Ферт, не могу я тебе генерала дать потому лишь, что тебе пока только двадцать семь лет. В меня ж Сашка первым начнет пальцем тыкать. А камергером можно, хотя еще подумаю. А пока жалую тебя ста рублями и шкатулкой. Мне ее в Голландии сладил один умелец. С часами шкатулка и музыкой разной. Ходить-то сроко сможешь?
—- Да я уже, — приподнялся полковник, но царь положил ему ладонь на плечо:
— Пока лежи, герой. А вот утром готовься в дорогу. Сашка, отдашь ему мою малую карету с вензелями, чтоб задержки не случилось в дороге. И поедешь ты, мил друг, в Воронежскую провинцию. Там тебе в Верхососенске лагерь готовят. Постоишь, пополнишься людьми и оружием, а по весне ко мне — в Полтавский лагерь. Да смотри там, в деревне, не шибко озоруй... Петух!


6
Кум Тит пересчитал деньги:
— Пять целковых — мало. Там же полверсты дороги еще нагребать. Люди нужны, а ты их в лес загнал. А возчики не осилят работу в неделю, и говорить нечего... Добавь еще пару золотых.
— Пару! - всплеснул руками Аким Шипилов,— Да я и так эту пятерку из государственных денег сэкономил. Узнает царь—не сносить мне головы. А тут тебе случай дорогу досыпать. Сколько ж ты еще мучиться будешь с извозом в клятом Западном яру? А солдаты как по яру пройдут, с артиллерией-то и обозом? Бери, кум, деньги, и не раздумывай... Да, вот еще. Тут должен офицер с солдатами подойти, казармы ставить, ты с ним и поговори. Солдат — он на дело скор, на язык остер. Заколи им пару кабанчиков, с офицером переговори. Для них насыпь поднять да утрамбовать — плевое дело.
И тут через порог переступил посыльный из ямской избы.
— Извиняйте меня, Тит Абрамыч! — поклонился он, и передал пакет. «Дорожному надзирателю» — стояло на пакете, перехваченном под сургутной печатью голубым шнурком. Тит Титов взломал печать, и прочел поднеся лист почти к глазам:
«Сим предписывается обеспечить перегон царской малой одноконной кареты от Расховецкого яма в Верхососенск. Дорожный комиссар Грузинов».
— От так. — Тит ошарашено опустился на лавку. — Царь едет. Смекаешь кум?
Но кум побледнел как полотно и прошипел на манер гусака:
-Дорога не готова, в душу твою дышло... Чтоб сечас же начал работы, и вот тебе еще два рубли, живодер.
В избу просунулся белобрысый малец и прокричал:
-Дядька Аким, там солдаты с топорами песни поют, и из ихнего офицера дым идет, как из самовара!


7
Хмель добрым оказался. Через день кленовые бочки бурчали и шевелились, толкая друг друга  восковыми боками. Вукол доделал дроги, жирно смазал дегтем дубовые оси. Сватов для краснобайства с утра подпоил, выдал всем пятерым новые кафтаны и кушаки. Теперь кормил лучшего жеребца, хотя его конь - сознавал - не дотягивал до Сигаревского Торопа.
Медленно, словно нехотя, взбиралось на крышу гумна октябрьское солнце, в глиняной плошке с питьем для гусей зеленел крепкий лед.
Звонили все семь городских  церквей. Покров Богородицы.
Грех трудиться в этот великий день православным, но служивые секунд-майора Бахметьева уже с рассветом возили тачки с глиноземом, продолжая свежую колею Сгарооскольского тракта. Стальными дятлами перекликались в лесу топоры, а на окраине села мужики уже поднимали первые срубы.
Ради царского приезда разрешил благочинный неслыханное дело работу в годовой праздник. Попробуй не разреши...
И пока Вукол кормил жеребца, к накренившемуся дому Сигаревых подходил Тит Титов. Он тронул калитку, но та не открылась, а просто упала под ноги надзирателю, указуя тропинку во двор. Титов сначала прошел в сараюшку. Там на него, гордо вскинув голову, вывернул глаз конь Тороп. Чиновник похлопал его по холке, конь брезгливо отступил в сторону, грациозно переступая всеми четырьмя, в белых носочках. Его вороной цвет резко подчеркивали эти носочки и звезду во лбу.
Тит Титов прошел в избу и поморщился. Тяжкий сивушный дух спиралью стоял по горнице. Прямо на полу, в рогожах, лежал, задрав очесок бороды, пьяный хозяин. В дальней комнате стучала пряха.
— Это что ж такое, — закричал Тит Титов. —- Я ж его с вечера предупреждал, что надо встретить царскую карету. Налакался, дьявол! В острог, запорю нечестивца!
Дарья, грустная, и от того особенно красивая, выглянула в горницу.
— И я его уговаривала, Тит Абрамович, — пропела девица. — Да он, зверь, нешто послушается?
Тит зло поежился (холодно же, дери его  за бороду) и накинулся на Дарью:
-Плохо уговаривала... Торопа я забираю для казенных нужд, а уж ямщика государю сам подберу.
Дарья повела бровью, словно луч солнечный по горнице проплыл:
— Зачем искать, я сама съезжу.
— Ты? — опешил Тит.-—Чтоб баба — да государя везти... Ха-ха, — раздельно выдохнул он.
Дарья снова озарила комнату:
—Тороп ведь кроме никого не послушается, а другого такого коня во всей округе не сыскать.
Тит Абрамыч несколько минут простоял столбом. Потом решился:
—Тогда так. Одевайся мужиком, хошь бороду цепляй, но чтобы Петр Алексеевич ни сном, ни духом о твоей бабьей натуре не ведал. Валяй давай. И чтобы через полчаса мне верхи ускакала к Расховцу.Там запряжёшь Торопа в царскую карету. Государя провезешь, как дитя в колыске. Иначе я твоего батю, паразита, нынче же растяну на козлах. А уж в остроге вицы в уксусе мочены, он пробовал.
Тит вышел. Дарья молча собрала волооы в калач и надела сверху отцовскую ямщицкую шапку. Ох, и прокатит же государя ямщик Терентий Сигарев!



8
Перед отъездом из ставки Петра в рощице за коновязью прищучил-таки Семен Ельчанинов молодку-белоруску. Ох, и поцелуй же у шельмы. Как впился в губы полковник, так вроде силушки набрался. Почти здоровым и с легким сердцем захлопнул изнутри дверцу царской кареты и поехал на юг принимать новый военный городок.
На постоялых дворах, пока меняли коней, выпивал у белорусов березового чаю, потом у малороссиян медового, а как выскочил за Старый Оскол, так тут начали подавать на подносе водочки.
Расея!
Менялись на почтовых станциях кучера, и только спины их, в зипунах из домотканного рядна, оставались все такими же: неподвижными даже на ухабах н перевязанные все той же пеньковой веревкой.
— Станция Расховец, — прокричал очередной кучер, открывая двери и отвесив земной поклон:— Приехали, государь, извольте у смотрителя дорожный штоф принять!
Полковник принял штоф и уже не стал разубеждать смотрителя и всю ямскую прислугу. Как посчитали его за государя по карете еще под Гомелем, так и не хотели верить, что он полковник простой.
Ельчанинов размялся, закусил гусятиной с хреном и посмотрел в небо:
— Много ли еще до Верхососенска?
—Двадцать две версты, ваши императорское величество, — гаркнул смотритель так, что полковник поморщился.
-Засветло успеем доехать? — Спросил он еще раз.
— Дык конь — огонь! — указал смотритель на коня, которого новый ямщик как раз вводил в оглобли. — Сейчас только оси смажем — птицей домчит.
Видно было, что смотрителю хотелось побыстрее избавиться от царя. Бог его знает, что подумает, когда в горницу войдет. Самовар не чищен, лучины не наколоты, образа тусклы... Грехи наши...
— Ну, добро,запрягай — кивнул Ельчанинов кучеру, и тот суетливо принялся тянуть подпруги. При этом смотрел он как-то все время в сторону. «Раскосый, что ли?»
Полковник от рывка плюхнулся на сидение, и Тороп резко взял с места. Скоро за стеклом кареты проплыл верстовой столб, потом другой, третий.
Заметно похолодало. Полковник потеплее запахнулся в меховой плащ и от монотонного покачивания задремал. По стеклу зашуршали крупные снежники.




9
Заметно похолодало уже к обеду. Сваты степенно шли по улице раскрасневшиеся и важные. Ву- кол следом ехал на дрогах, и делал вид, что к процесии отношения не имеет. Бабы (мужики все в государевой работе) и детишки сначала на Кулешовке, а потом и на Скрипалевке, выбегали за ворота, глазели. И перекликались, словно эстафету передавали от двора к двору.
— Вукол-то нынче новую шляпу надел, — слышалось от дома, на коньке которого вертелся деревянный петушок.
— Ага, кума, — тут же отзывались от избы с могучими дубовыми воротами.— А сваты уже пьяные, особенно — вон, Зайчиха ковыляет!
— А что ей, Зайчихе, — сопровождал процессию уже другой голос, — сын у ей в унтерах ходит, а она за это царскую милость получает.
— По полторы рубли серебром в год, — неслось дальше.— Да он и Шамрай—хохол еле ноги переставляет. Гляди, как бы Дарья их успетком не встретила.
- Али в рогачи не взяла. Вукол, он, хоть и богатый, а жила-жилой.
— Ему не баба — работница нужна, — словно подвела итог соседка Терентия Сигарева, когда сваты протопали по его поваленной калитке.
Все так же торчала вверх борода Гурея. Вукол брезгливо переступил через него и заглянул в девичью светелку. Увидел прялку с куделью волны, резное зеркальце на столе, Божью Мать в углу. Сваты в нерешительности стояли у порога. Вукол наклонился к хозяину, приподнял его за грудки, поморщившись. С трудом растолкал:
— Где Дарья?
Тот помычал и глазами указал на светлицу.
-Да нету ее там!
Вукол отпустил хозяина, тот опять упал в рогожи
— Дать ему горилки, чтоб очухался? — Сват Шамрай выдернул с гулким хлопком кукурузную затычку из бутылки, плеснул в плошку, что взял с полицы. Терентий повел мутными глазами и сел. Потом проглотил брагу, полминуты посидел молча и метнулся вон. Сваты с Вуколом — за ним. Из-за забора и в щербину калитки глядели любопытные бабы.
Гурей вбежал в сараюшку и заголосил совсем по бабьи:
— У-ве-ли!..
Вукол заглянул в темный проем и понял, что плачется хозяин по Торопу. Но, зная строптивый норов коня, жених сразу понял, что кроме Дарьи, конь не дался бы никому.
   И тут появился Тит Абрамыч. Он вошел в сараюшку, вытолкал Вукола и повернул к себе плачущею Гурея:
— Не вой, -сказал он, —Тут такое дело, что розог тебе вряд ли избежать.
Вукол приложил ухо к дверной щели...
— Ну, погоди, Государь! — зло сказал он, подслушав разговор, и сломал кнутовище. Широко метнул обломок кнута в женщин и прыгнул в свои дроги.
— Свихнулся! — Определила та, что жила в доме с петушком. — Государя помянул, болезный, ни к селу, ни к городу. А золовка Нюшка ничего не знает. Пойти — рассказать, сибирка ее заешь...


10
«Однако и впрямь лихо скачем!» — встрепенулся полковник, подброшенный с сиденья на ухабине. В видимой в окошечко светлой рамке колыхалась спина ямщика. Совсем не такая, какие привык видеть путник. Кафтан на кучере волчьей шкуры, подпоясан красным кушаком и четко талию очерчивает. Видать, щеголь ямщик, под стать коню. Бывалый кавалерист — по первому взгляду определил в Торопе ту лошадиниую стать, которая одинаково хороша и под седлом, и в упряжке.
За окошком поплыли деревья, еше некоторые с листьями в свежих снежных лапах. Где-то рядом выли волки. Полковник проверил пистолеты. В этих краях, предупрежден он, кружат разбойные шайки казаков-булавинцев. Сунул заряженные пистолеты в раскрытый дорожный баул, и совсем было опять задремал, как возок резко накренился, раздался треск, и кучер кубарем скатился с козел.
Карета завалилась набок, дверца распахнулась, и сам полковник выкатился на свежий снег. Человек со звериной реакцией, падая, он успел заметить причину крушения. Передняя ось кареты у правого колеса  топорщилась свежим обломом. Не выдержал-таки государев возок беспрерывной скачки.
Конь, храпя, пятился задом, и его хомут упирался под конские скулы, еще больше зля и беспокоя Торопа. У ямщика, видать, тоже сдали силенки: никак не мог стать на ноги. Полковник отряхнул миндир от липкого снега и потянул ямщика за воротник. Тот поднялся и одним скачком отпрыгнул к голове коня:
—Уйди, государь, а то зашибу!—Тоненько прокричал ямщик, заслоняясь кнутом. Полковник на секунду замер, потом твердо подошел к ямщику и сдернул с него шапку. Золотисто-соломенные волосы рассыпались по плечам волчьего кафтана, и полковник ахнул:
— Баба...
А как глянул в ее голубые глаза с пушистыми ресницами, так враз почувствовал шведскую шашку под сердечным ребром. И вновь, словно в линзе, поплыл мир перед глазами, и захороводились  в глазах офицера вокруг четкого лица незнакомой красавицы крашеные расплывчатые лица некогда побежденных им столичных львиц. Страстный любовник заговорил в офицере. Он сломил сопротивление рук девицы, обнял ее и крепко впился губами в ее сжатый маленький ротик. Он чувствовал ее тельце, напряженное, словно сгусток гуттаперчевого уклунка. Но по мере того, как нарастал любовный напор офицера, тельце это все мягчело, и скоро Ельчанинов легко подхватил Дарью на руки и внес в разверстную пасть кареты с царскими вензелями.
Смеркалось. Легкий снежок мягко ложился на дорогу, на близкий лес, карету и следы вокруг нее больших подметок офицерских сапог и маленьких чуней хрупкого ямщика...



11
Вукол Дерябин без седла и узды пинал пятками сапог под ребра жеребца. Правил он конем, хлопая его то по левой, то по правой скуле. В Западном яру работавшие  солдаты-дорожники с удивлением проследили за бешеным всадником с армейским мушкетом в руках. От его летней шляпы, вокруг которой белел намотанный фитиль, тянулся дымок. Секунд-майор Бахметьев проследил за всадником и в сомнении покачал головой:
— Никак тать булавинский. Неровен час, встретит на дороге государеву почту... Фейерверкер Скляров! Возьмика пятерку солдат, да пустись в погоню. Фитиль у вора запален, знать, охотится на кого-то.
Солдату собраться — только подпоясаться. Шестерка всадников через пару минут пошла к сумрачному северу, вслед за Вуколом, женихом неудачным.
Но фитили у солдат — не запалены, а заряды в стволы мушкетов не всажены плотными пыжами. Некогда им, служивым. Догонят, и без того возьмут живьем татя бродяжного.
...Вукол проскакал Западной яр, и жеребец без натуги вынес его на возвышенность. Далеко впереди, пока еще позволяли вечерние тени, проглядывался лесной массив, но острый глаз Вуколане замечал на тракте движения. «Поскачу до самого Расховца, а Дарью из царских рук вырву», — вертелось в голове у обезумевшего от ревности молодца. Он вспомнил некстати, как получасом тому пьяный Терентий кричал у его подворья:
— Не смей скакать с умыслом встречать царского возка, а то крикну Слово и Дело!
Оттолкнул несостоявшегося тестня Вукол, и был таков. «Вернусь — я те крикну! — ярился он теперь.— Рублем серебряным рот заткну барыге».
У леска чернело квадратное пятно. Проскакав еще четверть версты, Вукол увидел Торопа в упряжке, и услышал голоса в карете. Один — мужской, гулкий, другой мягкий. Ее, Дарьюшкин, голос.
   ...Полковник взял под крыло своего широкого плаща девушку и пальцем вытер ей слезы:
-Не плачь, красавица, я тебя не оставлю. Вот тебе шкатулка в залог того, что вег'нусь.
Дарья, мало чего понимая, приняла позолоченную шкатулку с витыми буквами «П» и «А».
— Государь мой, мне теперь прямая дорога в монастырь.
— Дуг'еха! — возмутился офицер. — Сколько говорить, что я не цаг'ь, а полковник. И возьму я тебя в вотчину свою, вот те кг'ест!
И Ельчанинов перекрестился, на минуту сняв руку с плеча девушки. Но в ее сознании эти два понятия — царь и полковник — были столь равнозначно заоблачны, что она в который раз повторяла «государь, государь, государь». То, что произошло между ними, Дарью ошеломило и придавило. Она боялась, что жизни на селе ей не дадут. А уж ненавистный Вукол совсем убить может.
—Ву-Вукол!— пронзительно крикнула она, указывая пальцем в окно кареты. И когда туда же повернул голову Ельчанинов, грянул мушкетный выстрел. Полковник резко потянулся к пистолетам и, уже падая на дно возка, не целясь, выпалил в тень за разбитым окном. Тень шарахнулась в сторону, по прихваченной морозцем земле дробью посыпался удаляющийся перестук конских копыт. А минутами спустя в карету заглянуло усатое лицо фейерверкера. Он сразу понял, что произошло и лишь спросил, указывая в сторону леса:
— Туда ушел булавинец?
И пятеро конных пошли по пятнам кровавых следов, которые тянул за собой Вукол. Фейерверкер же из переметной сумы достал белую холстинную ленту и принялся бинтовать офицера.
Солдаты скоро вернулись.
— Ушел, — сказали они, и признались, что след в наступившей темноте различить уже нельзя.
Военные строители — они мигом приладили вместо колеса осиновую слегу и в три коня, пристигнув к Торопу своих, ходко повезли офицера к кострам своей команды у дороги в Западном яру.
Там секунд-майор с трудом допросил ревущую деваху-кучера и уже в своем легком ходке отправил раненого офицера в крепость Новый Оскол, где квартировали пехотные части князя Репнина и развернут полевой госпиталь. Несмотя на ночь и густой снег, Бахметьев не рискнул оставить у себя на ночь полковника, для чьей воинской  части и строил он теперь дорогу и военный городок.
Уже глубокой ночью, словно крадучись от чужих глаз, у поваленной калитки Терентия Сигарева остановился покалеченный царский возок. Дарья вошла в избу, сметнула с головы шапку и подала отцу вожжи:
—Бей меня, батюшка, беспутную. Опозорила я твою седую голову.



13
И крикнул-таки поутру государево Слово и Дело на сельском майдане совершенно трезвый Терентий. Собрались люди, а десятский увел Гурея в съеженную избу.
Доносчику — понятно — первый кнут. Полоснул тут мужика по голой костистой спине палач, а старшина начал допрос: о чем Дело и на кого Слово?
Клялся святым Евангелием Терентий Сигарев, что минувшим вечером Вукол Дерябин застрелил царя Петра Алексеевича. Звана была в съезжую и дочь Терентия Дарья, которую чисто случайно посыльные вынули из петли в сараюшке. Кабы не посыльные —грех тяжкий приняла б на душу, чтоб позора избежать. Дарья, бледная, а потому еще больше красивая, еле шевеля губами рассказала, как встретила вчера государя, как сломалась к¬рета, и как целовал ее картавый государь.
— Гм, — сказал старшина и велел писарю: — слова девицы запиши, да про царскую картавость не указуй. Всыпал бы я ей за поклеп на государя, да уж больно немощна она нынче -— успеется еще.
Хитер старшина. Понял, что бить Дарью нельзя, коли побывала она с царем наедине. Спросит потом о ее здравии — а вдруг Богу душу отдаст?
В съезжей побывал и  Бахметьев. Все объяснил он старшине, и присудили они всыпать двадцать пять розог одноногому Гурею за его сына, за недосмотр. Не отсчитал еще палач по спине инвалида и дюжины ударов с потягом, как дьячок Висторобский поднял руку.
— Отошел, болезный.
Палач плюнул и сунул вицу в бадью с уксусом. И все громадное хозяйство Дерябиных отписали в казну, к обеду дьячок государевы печати развесил.
А скоро, по первому снежку, в новый городок вошли драгуны полковника Ельчанинова. Израненые, но бодрые, они так и не застали тут своего полковника.
— Сгинул Ферт ни за грош, — с горечью говорил, заселяясь в новую дубовую казарму тот самый унтер-фуражир с рыжими усами, некогда битый полковником. И уже вечером мальчишки со всей Врхососны, пробегая  в сторону новенькой улицы, кричали:
— Айда в Лесную, пацаны, там солдаты сладкие головы дают, вроде как из снега.
С тех пор и стала эта улица, отстоящая далеко от леса, зваться Лесной. В память петровских драгун, бившихся при белорусской деревне с таким именем.


14
Но полковник Ельчанинов не умер. Через неделю в госпитале он пришел в сознание, а днями позже написал письмо сестре в Москву, где и рассказал ей о случайной встрече с деревенской девушкой Дарьей. «Боюсь, — писал Семен Ельчанинов,- что не выживу, а в Верхососенске  родится мой ребенок. Будь добра, дружок мой, разыщи эту бедную девушку по шкатулке с царскими вензелями и прими в ней участие».
Выжил полковник, но к остаткам полка в Верхососенск не вернулся, а отбыл к Полтаве, к Петру. Там принял новую команду, и сложил свою голову аккурат 8 июля, в день славной Полтавской виктории.
И в тот же день в Верхососне баба из дома с громадными воротами кричала через улицу той, с деревянным петушком на коньке:
— У Дарьи Сигаревой, слышка, царенок родился. Вылитый государь, вот-те-крест!
Минуту спустя та, из-под крыши с петушком, сроду, как и все односельчане, не видевшая царя- кричала уже своей золовке Нюшке:
— Ну вылитый царь малец у Дарьи. Повезло же дуре, чтоб ей, бесстыжей, повылазило.
   И с тех пор все на селе считали, что Андрейка Сигарев — сын царский. Усомнись тут, коли у двора догнивает сломанная царская карета, а Андрейка балуется с золотой музыкальной шкатулкой, где выписаны буквы «покой» и «аз».
Вукол с той ночи так и не заявился в селе. Хотя люди поговаривали, что сбил он ватажку и витает по округе со своими шишами. И когда сгорели постройки волостного старшины, то все решили — его дело.
К Дарье, как царской невесте, так никто и не сватался больше. Старый Терентий умер в двадцать третьем годе, а через год к старенькой избе Сигаревых подкатила роскошная карета. О чем говорили приехавшие баре с Дарьей — никому неведомо, лишь потом узнали, что приехавшие забрали с собой подросшего Андрейку.
И еще раз роскошные кареты посетили Верхосенск в 1726 году. «Царевич Андрей к матери приехал!» — разнеслась весть, и все этому опять- таки поверили, потому что на дверцах кареты красовались выпуклые буквы «Е» и «А».
-Екатерина Алексеевна, — понимающе тыкали пальцем в дверцу грамотен, хотя на самом деле означало это — Ельчанинов Андрей.
— Прощай, матушка, родная! —припал юноша к коленям Дарьи, и уехал, брезгливо переступив через коровью лепешку у кареты.
Дарья перекрестила колыхавшуюся на ходу коляску и вытерла слезы. Она до последнего своего дня оставалась уверенной, что царь Петр Алексеевич откровенно картавил.


* * *
Чудно иногда переплетаются судьбы людские. Вполне возможно, что именно нашу ситуацию предвидел все тот же чернокнижник Мишель Нострадамус, когда написал очередной катрен-предвидение:

«Молва ему царскую долю пророчит,
Хоть был от рождения не царских кровей.
Что тайной хотело остаться у ночи,
 То стало потом достоянием людей».

Не настаиваю, что сказал  провидец именно  о Ельчанинове  и Дарье  в этом четверостишье. Это уже слишком.
Но мне очень хотелось познакомить вас с полковником-фертом, который подбоченясь, прошелся по былому нашего края, сделав страничку прошлого ярче и выпуклей. Это ведь именно полковник Ельчанинов и такие же беззаветные русские люди и создали Российскую империю, равной которой по благородству и великодушию не видел  Божий мир.