Глава 32 В церкви

Церковь находилась в дальней станице, поэтому Лукерья ходила в неё редко, только по великим праздникам. И вот теперь, первый раз за столько лет переступила она порог церкви со своим горем.

Здесь всё было, как и прежде: много горящих свечей у икон, запах ладана, тихий шёпот молящихся, блеск позолоты подсвечников и икон. Так же молчаливо и строго с образов глядели святые.

 Только раньше Лукерье казалось, что всё здесь озарено ярким торжественным светом и святые лики приветствуют это радужное великолепие. Теперь же она подумала, что вместе с ней испытывают душевную боль и лики на иконах. Глаза их печальны, задумчивы и покорны. Померкла и позолота алтаря, тускло отражая трепет свечей. Сама скорбь вошла с ней и заполнила всю церковь.


Заказав панихиду по Захару и отдав священнику принесённые с собой, на помин души, пышки, Лукерья усердно молилась до немоты в коленях и боли в спине. Служба была долгой, и каждая молитва вызывала то тихие слёзы Лукерьи, то радостный трепет, то умиление и покорность. Иногда страх подступал неведомо откуда, и она начинала часто креститься и отвешивать земные поклоны.

Только после полудня отслужили за упокой Захара, и Лукерья поднялась с колен. Заплаканная и обессиленная, покачиваясь, вышла на улицу. Дневной свет ослепил её, и она прикрыла рукой глаза, возвращаясь в мирскую суету.

Уставшая, но довольная совершённым обрядом, с лёгким сердцем возвращалась она домой. В узелке несла маленький, с ладошку, крест и такую же иконку Иисуса Христа.

«Теперь, — думала она, — не будет так давить земля на грудь Захара, — предала его земле по всем христианским правилам...»

Придя домой, завернула в тряпицу крест с иконкой и спрятала в куст калины, на случай непогоды прикрыв черепком разбитого кувшина.

«Не будут нечистые силы витать над могилой, и простятся Захару все его грехи», — благоговейно обращала Лукерья взор к спрятанному кресту.

Скорая весна растопила скудный снег, и он сбежал слабыми ручейками, не напоив вволю землю. В пору ледохода, всегда шумная и полноводная, речка как-то незаметно освободилась ото льда, украсила свои берега первыми подснежниками и отразила в чистой голубой воде цветущую вербу.

Наступил праздник Пасхи. Лукерья принесла к калине маленькую пасочку и крашеное яйцо.

«Здравствуй, Захарушка... Вот, принесла тебе гостинчик, — разломила пасочку, часть её покрошила вокруг куста для птиц, достала крестик и икону, завернула с куском паски в чистую тряпицу, — спрятала обратно, — ты любил мои паски... Хлебушек у меня завсегда удаётся...

 А на днях много придётся мне, Захарушка, хлеба печь. Почитай весь хутор соберется Ваню на службу провожать. Надысь его в станицу к начальству звали... Сказали, что на пятый день опосля Пасхи в полном обмундировании надоть в станицу прибыть. А коня, сказано, не брать... Вроде как трактористу конь не нужён...

 А я Ваньке говорю: «Ты не тракторист, а казак. На службу пойдёшь, как полагается казаку — на коне и в полном обмундировании. Конь у тебя есть, а шашку отцову возьмёшь. Я не позволю отца срамить!» Так мы и порешили: до станицы — на коне, а там — как начальство решит...

 Забирают, Захар, нашего первенца-то... Я все глаза прокричала. Тяжко мне без него будет... А по осени обрадовал он меня — в невесты Ольгу Настёнину приглядел. Хорошая дивчина. Сказал мне Ваня, как со службы вернётся, сразу сватов засылать будем. Можа, до свадьбы доживу, внуков увижу. Я, Захарушка, приведу к тебе Ваню попрощаться... Без твово благословения ему никак нельзя... Глянешь, какой он статный да красивый стал — весь в тебя».

Раскрошила под калиной остаток паски и яйцо, смахнула с ресниц слёзы и пошла готовиться к проводам сына.