Охота. 31 августа 1894 года

31 августа

Именно при Александре II царская охота превратилась в торжественное мероприятие, не уступавшее по зрелищности театральной постановке. Зверей травили не только в "Зверинце", но и в окрестностях города, и в ремизе недалеко от дворца. Соответственно времени года трофеями становились олени, волки, зайцы, фазаны, куропатки и даже зубры. Для участия в "царской забаве" в Гатчину приезжали члены правящих королевских домов и иностранные послы.
 
     31 августа в 5 ; часа утра термометр показывал +7, такая высокая температура, после белой росы последний трех дней, показалось мне подозрительной. Казак, подымавшийся к лагерю от водопоя у родника, заметил своему товарищу: «какой нынче сырой воздух», замечание вполне верное: за три дня воздух действительно насытился влагой, которую на нас нагоняло со степи. Утро было облачное, ветряное. Погода хмурилась и не внушала доверия.

     Выступили в 9 часов утра все по той же дороге к верховью Бамбака. За речкой тропа на Челипси сворачивает влево и извивается правым ее берегом. Падение тропы гораздо меньше падения речки. Постепенно вдоль нее спускаясь, мы, тем не менее, вскоре оказались на десяти сажени выше самого русла Бамбака.
 
     Нам указали на скалы Парныгу, под которые свалились в грозу и, разумеется, погибло большое стадо горской баранты. Кости овец, говорят, и посейчас там валяются грудами. Когда мы спустились из района роскошных альпийских лугов в полосу начала произрастания древесных пород, стал накрапывать дождь. Прежде всего, начали попадаться на нашем пути обширные заросли рододендрона; на которые за последние два дня особенно жаловался измучивший себя Ф.И. Краткий. Нога скользит по гибким и гладким стеблям рододендрона; поднимаясь в гору в этих кустах, делаешь шаг вперед и съезжаешь на два назад. Ниже пошли бурьяны и вместо ели и пихты, растущих обычно выше всех других крупных древесных пород, стала попадаться берёза, рябина, клен и между ними кусты черной и красной смородины, малины, шиповника. Лиственные деревья кустятся и не достигают больших размеров, напоминая собой молодняк, вырастающий на пнях вырубленного, лиственного леса.
 
     У основания они сильно выгнуты книзу, очевидно снегом, который клонит и надламывает их под гору; освободившись от него, верхушки тянуться вновь по вертикальному направлению и, таким образом, деревья смолоду изгибаются у основания.
 
     Дождик между тем, стал настолько прибавляться, что потребовались непромокаемые плащи. Версты за три или четыре до впадения Бамбака в Уруштен тропа сворачивает вправо, огибает горный отрог, с дремучим пихтовым лесом, спускается к речке Челипси, пересекает ее, постепенно подымается, огибает другой отрог и выходит опять на пастбище. Прошедшие перед нами вьюки с кухней размесили черноземную почву на переездах через ручьи, и, к немалому смущению Щербакова, наши лошади вязли в них по колено. Эта тропа проложена охотниками, по приказанию великого князя, в текущем году, вместо очень трудной горной тропы через Джугу, и Щербаков хотел похвастаться ее исправностью; он даже предвидел неудовлетворительность тропы на переездах, распорядился ее исправлением, да вот – вьюки испортили дело.

      Что же касается старой горной тропы, говорят, там встречались такие места в скалах, что было необходимо спешиваться и проводить лошадей в поводу. Приказание великого князя проложить новую тропу встретило первоначально всевозможные доводы о затруднительности и даже невозможности его выполнения, но, отданное раз, оно не было отменено, и в результате получилась новая, прекрасно устроенная тропа и удобное сообщение между лагерями на Бамбаке и в Челипси.

     Когда мы подходили к лагерю, расположенному в редком берёзовом лесу на высоте 6700 футов, дождь пошел не на шутку: в полуверсте ничего не было видно; а впрочем, раскат грома внушал надежду на то, что дождь будет непродолжительный. Переход мы сделали без привила, менее чем в 3 часа времени, и в 11 ; часа были на месте.
 
     Несмотря на раннее выступление с Бамбака вьюков с кухней, они пришли сюда немного раньше нас, и у повара Семена еще не все было налажено для обеда; в свое оправдание он почтительно доложил великому князю:  «Вьюки немного потихоньку ходят».

     Барак в Челипси немного не отличался от предыдущего на Бамбаке, и мы расположились в нём тем же порядком, как и в первом. Дождь держал нас в бараке арестованными. В целом лагере не было видно ни души и даже не слышно голосов. Все забились в дощатые балаганы и залезли под развешанные на сошках бурки.

     Часам к четырем дня не было никакой надежды на погоду; дождик шел, не переставая; как вдруг, к общему удивлению и радости, он сразу перестал барабанить по крыше, ближайшие горы стали виднее, а густые серые облака  посветлее в западном направлении. Общее настроение тотчас переменилось; лагерь оживился; казаки затянули песни, и все мы повылезали из барака.
 
     Исчезнувшие куда-то на время дождя, но все же изрядно промокшие цыплята Семена, теперь тоже появились, торопливо шныряя между людьми и спеша наглотаться чем-нибудь перед своим ранним сном.

     Когда туман еще немного рассеялся, на вершинах окружавших нас гор, к общему удивлению, увидали снег. На склоне за нашим бараком он лежал не далее версты от лагеря и далеко не доходил до полосы леса. Снеговая линия не резко, но, в общем, удивительно правильно распределялась по вершинам в одной горизонтальной плоскости. Температура упала с +8 на +2 и, по всем признакам, должна  была идти еще на убыль. Великий князь приказал законопатить самые широкие щели между рассохшимися досками барака. Заметив, что длинная во всю стену полка в нашей комнате поддерживалась всего двумя большими гвоздями, я усердно принялся за сооружение под нее кронштейна. Атаманы послали людей за материалом для костра.

     Так прошел час; сплошные серые облака разорвались, и свет стал энергичнее прорываться со стороны заката. Свежий снег на вершинах Ачипсты, Уруштена и Мастакана чуть-чуть заалел, точно от слабой утренней или вечерней зари; как вдруг, косые лучи заходившего солнца ворвались в мрачное ущелье Уруштена  и озарили темный хвойный лес, расстилавшийся ниже лагеря. В тылу у нас высокий острог Джуги скрывал склонившееся к закату солнце, но оно завоевало все большее и большее пространство в ущелье; свет его быстро распространялся вверх по склону и вскоре достиг бледно-розовой нарядной вершины; серые скалы, к которым не пристал снег, придавали ей оригинальную пестроту. В глубине ущелья над темным лесом ползли обрывки седого тумана и из-за высокого острога Джуги, в тылу лагеря, лезли редкие, ярко-освещенные облака. Еще несколько минут, и вся очаровательная панорама гор осветилась невидимым для нас заходящим солнцем; но не надолго: из ущелий быстро поползли по горам тени, а в верхних облаках ежеминутно менялись и меркли оттенки разнообразных огненных красок. Над перевалом, на темно-синем  горизонте выступили багровые пятна и придали ему фиолетовый оттенок.

     Между тем из леса натащили материалы для костров, приволокли про запас целые деревья; сухой валежник, слегка смоченный дождем лишь по поверхности, разгорелся чрезвычайно быстро и через несколько минут среди лагеря, точно пожар деревенской избушки, пылал и гудел исполинский костер. К нему потянулись все, кому необходимо обсушиться или хотелось погреться. У костра состоялось, по обыкновению, совещание о завтрашнем дне, но вопрос о том, - брать ли который-нибудь гай загоном или идти с подхода – оставался нерешенным и в зависимости от погоды. Мы не расходились до тех пор, пока на совершенно чистом небе, из-за гор не вышла почти полная луна и залив своим таинственным светом роскошную картину, не придала ей новой прелести. В воздухе царила полная тишина;  но уже во время ужина поднялся ветер и на луну стали налетать  обрывки высоких облаков.  Погода снова вызывала общие опасения.  Температура  упала  до нуля. В  10 часов вечера  улеглись  спать,  довольные исправным действием железной печки; но уже в час пополуночи я не мог спать от холода и шума страшного ветра, врывавшегося во все щели барака.  Одевшись и выйдя посмотреть на погоду,  я ужаснулся силе ветра, не понимая, каким образом он мог так свирепствовать  с той именно стороны, где высокий отрог  Джуги, казалось, должен был защищать от него лагерь.  При этом  невольно  пришёл на память рассказ о том, что в Новороссийской бухте,  расположенной у подножия высоких гор, считается опасным не морской ветер, но обратный,  так называемый  «бора»,  с  неимоверною силой низвергающийся на рейд прямо с гор.
 
     Костры в лагере догорали, и не было видно не души:  все попрятались от бешеного ветра, периодические порывы которого становились всё чаще и сильнее.  Барак трещал и  содрогался до основания.  Больше всех страдали в бараке от холода Великий Князь и гр. А. В. Гудович; они помещались  у  наружной стены, с наветренной стороны.
 
     Я принялся топить очень быстро накалявшуюся печку; к ней приблизился Великий Князь и мы промаялись до третьего часа, пока температура в бараке в значительной степени не повысилась.  В 4:45 часа пришел камердинер Великого Князя,  Кухаревич,  доложить,  к общему нашему огорчению, что  Щербаков не считает возможным взять загоном Паговский гай, так как на скалах, сейчас, за ветром, нет ни какой возможности удержаться.  Нельзя также брать лесного Петровского гая,  потому что в лесу на каждом шагу может убить падающим деревом.  Делать было нечего, приходилось покориться судьбе и потерять день. Наружный термометр все еще стоял на ноль, но пролитая с вечера на крыльце вода и грязь на тропинке замёрзли. 

     Я опять принялся   за спасительную печку;  затем ничего больше не оставалось делать, как попытаться продолжать спать под звуки не во время  разгулявшейся бури.