Морок параноика

Посвящается памяти моего отца


Мне снится, снится
Смерч по серым лицам,
Мне снится пепел
С Площади Цветов.

А.А.Попов
(исполнители Иващенко&Васильев)


...Утро шло, как обычно. Вера отвела Анечку в детский сад и поехала на работу.

Как две бусинки, нанизанные на спицу дороги, на краю Московской области стояли недалеко друг от друга два города – Калинов, где жила Вера, и Солнечнов. А посредине между ними в небольшом поселке обосновался завод металлоконструкций, где Вера работала в конструкторском бюро.

На работе все тоже шло, как обычно. Приближалось восьмое марта. Господа конструктора расслабились, отложили на время металлические заботы и с жаром обсуждали меню предстоящего праздничного стола.

Помещение КБ состояло из двух смежных комнат. В первой, как входить из коридора, сидели начальник КБ Игорь, Серега Щербатов, Поляков, Борисыч и Олеся. Во второй весьма вольготно расположились Вера, Михалыч и Паша. Ходили слухи, что скоро им придется потесниться, чтобы усадить новых сотрудников, но пока никто новенький не пришел.

Когда Вера решила пройтись до дамской комнаты, обсуждение как раз достигло апофеоза: сколько водки нужно, чтобы напиться, но не упиться.

– Да одному Паше литр нужен! – смеялся Серега Щербатов.

– А как он чудить начнет, ты его, что ли, удерживать станешь? – как всегда, очень эмоционально, вклинился Поляков. – И потом, девочки, наверно, водку не будут. Вер, ты водку будешь?

– Нет, не буду, – улыбнулась Вера, – вы же знаете, я только красненькое да шампанское.

– И я водку не буду! – откликнулась со своего места Олеся.

Вера уже закрывала за собой дверь, когда до нее донесся голос Игоря:

– Всё, мужики, решили: Вере с Олесей «шампунь», Михалыч не пьет, Пашу не спаиваем. Значит, три литра на пять рыл за глаза хватит!

Вера тепло улыбнулась и пошла по коридору.


Она уже застегивала брюки, когда в туалете вдруг погас свет.

– Эй! Кто шутит? – крикнула Вера.

Никто не отозвался. Вера решила подсветить себе мобильником. Достала его из кармана, раскрыла. Экран не светился. «Что за ерунда?» - подумала Вера и тут услышала быстро нарастающий гул. Буквально за несколько секунд он вырос до жуткого грохота. Здание начало содрогаться.

Вера выглянула из туалетной комнатки в «предбанник» и увидела, как за окном  пролетают куски арматуры, ветки, вырванные с корнем кусты, какие-то бумажки и еще что-то, чего было невозможно разглядеть в облаке пыли. Вера отпрянула назад, в казавшуюся теперь такой спасительной темноту, и вжалась в стену. Сознание будто разделилось. Одна его часть билась в истерике: «Что это? ЧТО ЭТО???", другая с бесстрастностью компьютера отмечала каждый звук и каждый удар в стену. Вот с жалобным звоном разлетелся витраж парадного входа. Что-то скрипит и завывает. Наверно, пожарная лестница хочет оторваться от стены и улететь.

Трясущиеся губы сами собой шептали «Отче наш» - единственную молитву, которую Вера знала наизусть.

Здание ходило ходуном. Казалось, оно вот-вот сложится и погребет всех под собой.
Сколько это продолжалось, Вера не смогла бы сказать. Но ураган стих почти так же резко, как и возник. «Ничего себе, сходила в туалет...» - подумала Вера и решилась выглянуть в коридор.

Дверь она смогла открыть не сразу. Мешала толстая ветка, лежавшая на полу. Весь коридор был засыпан пылью и усеян мусором. Под ногами хрустело битое стекло. Здание стояло так, что налетевший ветер продул его насквозь. «Через наше окно!» - пришла в ужас Вера и бегом бросилась в КБ.

 Ситуация в помещении КБ была полосатая. Дверь из КБ в коридор стояла без стекол. В окне, расположенном прямо напротив двери и выходящем на Калинов, стекол тоже не было вовсе, в покосившейся створке застряло дерево. «Наверно, это хорошо, что у нас дверь стеклянная, сразу все дальше продуло» - машинально отметила Вера. Ураган, пронесшийся через центр комнаты, оставил нетронутыми края. Уцелело окно на той стене, что оказалась вдоль ветра. Остались живы люди.

В углу Борисыч уже хлопотал вокруг Олеси, уговаривал не плакать.

Чуть ближе к проходу за своим столом сидел Поляков и перекладывал с места на место две бумажки. При этом смотрел он не на стол, а на дерево, торчащее из окна.

Вера заглянула во вторую комнату. Там все осталось на местах, ибо единственное окно выходило на продольную стену. За своим столом, чем-то повторяя Полякова, сидел Михалыч. Увидев Веру, он сделал над собой усилие и попытался улыбнуться. Но губы слушались плохо.
 
Паша судорожно копался в своей сумке. Вытащил упаковку каких-то таблеток, судя по размеру, валидола, быстро отщелкнул одну и отправил в рот.

«Так, а где Игорь и Серега?». Вера еще раз оглядела первую комнату. И тут из-под стола Игоря, находящегося как раз под злополучным окном с деревом, начал задом вылезать Серега Щербатов и вытаскивать за собой Игоря. Тот был жив и, вроде бы, не ранен, но выражение его лица, особенно глаза, категорически Вере не понравилось. Щербатов оглянулся и увидел Веру.

– О, Верунчик, а ты где была?

– В туалете, – отмахнулась Вера. – С Игорем что?

– Как оно полыхнуло, Игорь закричал и за глаза схватился, – зачастил Щербатов. – Я в окно выглянул, смотрю – волна надвигается. Еле успел его под стол затащить, как началось.

– Как оно... что? – осеклась Вера. И, наконец, сделала то, что собиралась сделать с самого начала, – выглянула в окно. И невольно вскрикнула.

В живот будто напихали колотого льда. Во рту пересохло. В голове растеклась пустота. Мысли съежились и куда-то попрятались.

– Что, что там? – напряженно спросил Игорь.

– Да ничего особенного... – краем сознания, отстраненно, Вера удивилась, насколько деревянно звучит ее голос. – Грибочек там... Ты видишь хоть что-нибудь?

– Ничего не вижу. – Игорь вскинул на нее незрячие глаза. – Подожди, какой еще грибочек?

– Ядрёный. – И, видя откровенное непонимание на лице начальника, пояснила. – Гриб от ядерного взрыва. Над Калиновым. А глаза тебе вспышкой выжгло...

И Вера еще раз посмотрела в окно.

Там, где невидимый отсюда за холмами и перелесками, стоял Калинов, из-за покореженных деревьев поднималось в небо мерзко переливающееся багровым облако той самой характерной формы, которую Вера в студенческие времена успела вдоль и поперек разглядеть в учебнике по гражданской обороне.

Из оцепенения ее вывел Щербатов, аккуратно потянувший ее за рукав:

– Верунчик, ты... это... посмотри, как там Михалыч?

В этот момент Михалыч показался на пороге смежной комнаты:

– У меня все в порядке. Верочка, пойдем, усажу тебя на твое место, посижу с тобой...

Вера по очереди оглядела лица своих коллег. Все как один смотрели на нее глазами побитой собаки. Они все были из Солнечнова. Она одна – из Калинова.

– Верунчик, ну ты... это... – начал опять Щербатов. И тут полыхнуло. На этот раз со стороны Солнечнова.

– Всем туда! – резко крикнула Вера, указывая на дверь второй комнаты. Люди молча подхватились и дружно, чуть ли не строем, перешли в эту комнату и так же дружно подперли спинами внутреннюю стену. Комната, в которой они находились, не имела окон, выходящих на Солнечнов.

Через несколько секунд здание снова попыталось сложиться, теперь уже в другую сторону. Люди стояли и безучастно смотрели, как за окном летят обратно ветки, кусты, бумажки, еще что-то непонятное...


Когда ударная волна сошла на нет, они отлипли от стены.

– А что теперь делать? – спросила Олеся.

– Не знаю, что дальше, но отсюда надо уходить. Причем срочно, – ответила Вера.

– Почему? – удивился Поляков, – посмотрите – окно целое, тут вполне можно обосноваться.

Вера уже открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Щербатов. Серега и раньше не отличался щепетильностью, когда его что-то выводило из себя, а тут и вовсе не стал выбирать выражения.

– Да потому, – брызгая слюной, напустился он на Полякова, – что сейчас прочухаются цеховые, все эти... – его лицо скривилось, он чуть не сплюнул. – Это тебе не привыкать выслуживаться, может, и при них выживешь. А Вера еще зимой отказалась ходить в дальний цех без сопровождения кого-то из нас. Забыл? И это при нормальной власти! А сейчас, когда начнется безвластие, и каждый будет сам себе хозяин, Верке с Олеськой надо в первую очередь отсюда ноги уносить. И, как Верка правильно сказала, чем скорее, тем лучше. Нас просто рабами сделают, а они уже через полчаса пожалеют, что под взрывную волну не попали!

Поляков пытался что-то возразить, но Щербатов только отмахнулся.

– Собираемся и уходим, – с нажимом сказала Вера. – Не забывайте, магазинов теперь не будет, поэтому забирайте все, что может пригодиться, вплоть до одноразовых вилок.

Люди разошлись к своим столам. Поляков недовольно бормотал что-то под нос, но ящики опустошал не менее шустро, чем сослуживцы.

Вера вынула из сумочки два пакета и начала перекладывать в них содержимое ящиков своего стола. Пресловутые одноразовые вилки, блюдце и чашку, пакетики с сухой кашей и супом – немалое богатство в сложившейся ситуации, чайные пакетики, кофе, сахар... Не поленилась, выгребла все стержни и ручки, присовокупила к ним початую пачку бумаги.

– А бумага-то тебе зачем? – спросил подошедший Щербатов. Сам он размахивал тощим пакетиком, в котором, складывалось впечатление, не было вовсе ничего.

– Бумага... – Вера несколько секунд задумчиво смотрела на пачку. – Пригодится бумага.

Она вынула из пачки несколько листов, разложила их на столе, взяла ручку и стала писать.

– Ты Игорю собраться помог?  – спросила Вера, не отрываясь от своего занятия.

– Там Олеся возится. Она уже своё покидала, теперь Игоря собирает. Я не стал мешать.

– Что остальные?

– В процессе. А что ты пишешь? – Серега наклонился и стал читать. – «Вадик! Я жива. Иду в Калинов. Если нашего дома нет, ищи меня в районной больнице или там, где будет госпиталь». Вера... – Он положил ей руку на плечо и заглянул в глаза. – Где сегодня твой муж?

– На работе. В Москве. – Вера судорожно сжала ручку.

– Ты понимаешь, что...

– У них там подвал, – перебила Вера, боясь услышать от него то, о чем уже догадалась сама, – стены метровые. И мощные холодильные установки. Хорошо укрепленные. Он мог быть в подвале. У них могло сработать оповещение. Он мог спастись. А если он спасся, он пойдет домой.

Тут в комнату заглянула Олеся и сказала, что они готовы. Щербатов еще раз посмотрел Вере в глаза и убрал руку с ее плеча:

– Дописывай.

– Да-да, я быстро! – засуетилась Вера, торопливо заканчивая последний экземпляр письма мужу. Достала прозрачные пакеты-файлики, распихала в них листы. Заранее взяла в руку моток скотча.


Выходить решили через парадный вход. Можно было, конечно, спуститься по пожарной лестнице, это было быстрее и ближе, но ее состояние внушало опасения.

Территория завода будто вымерла. Никто не встретился им в коридоре. Никого не было на улице. Только возле проходной лежал труп охранника. Олеся дернулась, было, посмотреть, нельзя ли ему помочь, но Михалыч, шедший рядом с ней, остановил ее, а Паша, прищурившись, оглядел тело и покачал головой:

– Не надо, Олеся, ему уже ничем не поможешь.

Стоящие у забора в рядочек автомобили пострадали частично. Вера с грустью поглядела на своего "коня", потом не выдержала, подошла к нему и погладила по боковому зеркалу. Она могла бы открыть его, разбив стекло в дверце, но все равно не завела бы. В нем было слишком много электроники, и вся она вышла из строя в результате взрывов.

Борисыч рискнул попробовать, не заведется ли его «Ока», и вдруг она всем на удивление завелась.

– Во, блин, табуретка! – вслух изумилась Вера, – тупая, как пробка, зато ядерный взрыв пережила!

– М-да... – Борисыч почесал затылок. – И как же мы в нее ввосьмером втиснемся?

– Всемером, – поправила Вера. – Я в Калинов пойду.

– Зачем, Верочка? – стали наперебой уговаривать ее коллеги, – иди с нами. Калинов ведь разбомбили. А мы где-нибудь приткнемся.

Вера подняла правую ладонь, призывая всех к молчанию.

– Есть вероятность, – срывающимся голосом начала она. Тут горло стиснул спазм, она сглотнула и попыталась снова. – Есть вероятность, что бомбили не сам Калинов, а базу ПВО в пригороде. Тогда город мог частично уцелеть. Я должна пойти. Убедиться. Увидеть собственными глазами. Да я до конца жизни себе не прощу – неважно, сколько там мне осталось – до конца жизни не прощу, если туда не пойду! И потом, Вадик будет искать меня именно там.

– Ты надеешься, что он жив? – Кто это спросил – Паша или Игорь? А, неважно.

– Пока я не видела его мертвым, он для меня жив! – отрезала Вера.

Все молчали. По их лицам было видно, что каждый перебирает в уме, где могли быть его близкие в момент взрыва. Борисыч грустно посмотрел на Веру и тихо сказал:

– Я тебя отвезу.

– Ну что вы, Георгий Борисович, сейчас же каждая капля бензина на счету! А я сама нормально дойду, тут всего пятнадцать километров. И через Данилово вам ехать ни к чему. Вдруг гаишникам на посту стукнет в голову реквизировать вашу коробченку для каких-нибудь охренительно-оборонных нужд? Что тогда делать будете?

–Тогда давай я тебя хотя бы до Данилово довезу. А ребята и без меня километр пешком пройдут, не устанут.

Вера не стала спорить.

Пока мужики возились с воротами и шлагбаумом, Вера побежала к дороге и на нескольких деревьях по обеим ее сторонам скотчем прикрепила свое письмо Вадику. Как и почему деревья выдержали ударную волну и не повалились, ей было некогда задумываться.

Подкатил на машине Борисыч, подошли остальные. Игоря вели под руки Щербатов и Олеся.

– Ладно, ребята, давайте прощаться, – вздохнула Вера, – не знаю, как, что и кто... Вы езжайте, наверно, все к Полякову. У него свой дом, печка есть, от города далеко. Выжить проще будет. Не спорьте, Семен Матвеевич, вы же не хуже меня знаете – чем больше морд, тем крепче оборона! А сейчас такая анархия начнется, что одному просто не вытянуть. И обязательно зайдите посмотреть, вдруг остались живы жена и дочки Игоря? Игорь, ведь твои девочки сегодня все дома были?

Игорь молча кивнул головой.

– Вот-вот, – продолжила Вера, – Подсолнухи – это все-таки не сам Солнечнов, и окна в вашей квартире, насколько я помню, на сторону Калинова выходят. И дом другими домами закрыт. Обязательно посмотреть надо. – Она вздохнула и опустила голову. – Ну, в общем, будьте. Может, свидимся еще, даст Бог...

– Вер, может, ты все-таки с нами?.. – спросил Паша.

Вера молча покачала головой и села в машину.


***


Дорога была почти чистая и совершенно, поразительно пустая. Ни одной машины. Ни в каком виде. Это было не менее странно, чем оставшиеся стоять вдоль обочин деревья.

У последнего пригорка перед Данилово Вера попросила Борисыча остановиться.

– Все, Георгий Борисович, дальше вам лучше не ехать. Да и мне светиться нежелательно. Мало ли что... Я лесом пойду.

– Давай, деточка, удачи тебе! – Борисыч прижал ее к себе, похлопал по спине, потом отвернулся. Вера заметила, что он украдкой вытер глаза.

Вера выскочила из машины, не оглядываясь, помахала рукой и побежала через дорогу к лесу. За спиной она слышала, как шуршат колеса и урчит мотор. Звук мотора стал удаляться, делался все тише, тише... Одна.

Данилово она обходила по широкой дуге скорее инстинктивно, чем осознанно. Можно было напрячь мозги и придумать этому как минимум пять уважительных причин, но Вера до них не доискивалась. Просто чувствовала, что так будет безопаснее.

Идти через лес оказалось несколько проще, чем она думала. Снег, уже начавший таять в недавнюю оттепель, сейчас осел еще больше, ноги почти не вязли.

Когда она шла уже мимо середины деревни, со стороны поста ГАИ послышалось несколько выстрелов. «О, как интересно» – вяло подумала Вера, – «Менты порядок наводят или бандюки власть берут?». За Борисыча она не беспокоилась. По ее подсчетам, он уже должен был каким-то образом втиснуть в свою «табуретку» ребят и везти к дому Полякова.

За деревьями можно было разглядеть те дома, что стояли дальше от дороги. Некая неоформленная мысль царапнула подсознание. Вера пригляделась получше и поняла, что ничего не понимает. «Почему на домах есть крыши? На заводе чуть здание не рухнуло, а здесь на домах – крыши! Рельеф местности? Да не похоже!  И почему лес не полег? Почему он СТОИТ?». Ответа не было. Тут один из пакетов в очередной раз попытался зацепиться за ветку, и Вера решила отложить свои раздумья на потом.

Благополучно обойдя Данилово, Вера снова выбралась на трассу и часть пути прошла по ней. Все это время она никак не могла решить, каким путем ей идти дальше. Вариантов было два – продолжать идти по трассе и в итоге упереться в мост, который, скорее всего, разрушен, и тогда придется делать крюк, чтобы найти место, где перейти реку. Или сделать крюк сейчас, перейти реку там, где она еще мелкая и узкая, пройти через поля и вдоль железной дороги выйти к городу. Вера уже решилась рискнуть и дойти до моста, но тут метрах в пятистах впереди, там, где был перекресток, раздался взрыв. «...! Опять?» – подумала Вера, от неожиданности чуть не упав на четвереньки. Из-за деревьев взметнулся столб пламени и раздался еще один взрыв, уже более слабый. «Ф-фу, бензин на заправке взорвался. А я, дура, испугалась...». Теперь выбор стал для нее более очевиден: переться мимо горящей АЗС, учитывая, что напротив нее стоит такая же, и тоже в любой момент может бабахнуть, или спокойно пройти лесом-полем. Вера опять свернула в лес.

Стояла почти полная тишина. Вера слышала только собственные шаги и все более отдаляющийся глухой шум пожара за спиной. Ни голосов, ни криков... Это вызывало ощущение нереальности происходящего. Вера будто со стороны видела себя, идущую по лесу, и ей казалось, что все это происходит с кем-то другим, но не с ней.

Маленькая плотина, построенная, наверно, лет пятьдесят назад, стояла на месте. Вера осторожно перебралась с берега на берег и пошла дальше. Город был пока скрыт холмами. Да она и не смотрела туда. Не могла себя заставить. «Вот как выйду из-за того бугра, что у самого города, тогда посмотрю».

Деревня, лежавшая в стороне от ее пути и видимая издалека, стояла, будто совсем вымершая. Не было видно ни людей, ни живности. Даже трупов не было. Тишина сделалась совсем ватной. Только собственные шаги и изредка хруст веток под ногами.

Железная дорога тоже была на месте. Покосились столбы, кое-где оборвались провода. Вера пошла по шпалам, стараясь смотреть только под ноги, стараясь не поднимать глаза.


Любой путь когда-нибудь заканчивается. Вот он, последний бугор по правую руку, закрывающий перспективу. А дальше рельсы загнуты в сторону и сдвинуты с насыпи. Три шага. Два. Последний шаг.

Вера подняла глаза.

Город, ничем не примечательный маленький райцентрик, без архитектурных изысков и претензий на ухоженность, с детства знаемый наизусть и любимый до последней кривой улочки, до последней трещинки в асфальте, – этот город жил теперь только в ее памяти.

Центр являл собой одно огромное пепелище. Пожары уже стихли, огня не было видно. Облако вобрало в себя грибную ножку и медленно плыло куда-то на Москву. Уцелели отдельные дома на окраинах. Наверно, как-то уцелели дальние пригороды, но они не просматривались с того места, где стояла Вера. И на дальнем холме кучкой гнилых зубов торчали корпуса районной больницы.

Вера, прищурившись, вглядывалась сквозь рассеивающийся дым в это скопище почерневших руин, пытаясь определить, как лучше пройти к тому месту, где еще утром стоял детский сад. Потом решила не мудрствовать лукаво и не пытаться идти через бывшие дворы, а попробовать пройти по остаткам главных улиц и хотя бы не заблудиться.

Пройдя еще метров семьсот по железнодорожной насыпи, она рискнула сойти с нее, узнав в закопченной развалине здание бывшей детской поликлиники. Это был хороший ориентир и точка отсчета. Если пойти прямо по относительно сохранившейся улице, то, главное, не пропустить перекресток. Вроде бы, он даже виден отсюда. А там – как повезет. Поперечную улицу могло завалить обломками. Но надо попытаться.

Услужливая не к месту память одну за другой, как в диапроекторе, выбрасывала перед мысленным взором картинки походов в поликлинику с Анечкой. Вот еще в большой коляске. Вот уже сидим. Вот уже прогулочная коляска, а к ней шарик привязан – какие-то ребята рекламные шарики раздавали.

Вера скрипнула зубами и прибавила шагу. Не сейчас. Не к месту. Сначала действовать. Слезы потом.

Перекресток угадывался легко. Остовы окружающих зданий неплохо сохранились и были узнаваемы. Дальше можно было, в общем-то, не ходить, вернуться к железной дороге и по относительно чистому месту добраться до больницы. Но Вера все-таки пошла. Она от перекрестка отлично видела потерявшее крышу, полуразвалившееся и обгоревшее здание детского сада, но все равно шла. Будто в спину кто толкал.

Окна Анечкиной группы выходили на центр города. На эпицентр.

Вера кинула пакеты на землю, взобралась на лежащий прямо у стены большой обломок ограды и заглянула внутрь помещения. Там не было ничего, кроме черных стен и толстого слоя пепла.

Вера силой заставила себя отвернуться и стала оглядывать панораму.

К тому месту, где был ее дом, точно можно было не ходить. Место было несколько ближе к эпицентру, чем детский сад, и от домов там остались только груды мусора. Не было никакого смысла пробираться по ним и гадать, какой обломок от ее дома, а какой от соседнего. И тем более не было смысла искать среди этого обугленного месива тот кусочек пепла, что остался от такой вредной, но такой любимой кошки Масяни. "А я ее сегодня по заднице набила за то, что она опять лужу на полу сделала..." – как-то не вовремя вспомнила Вера. Опять стиснула зубы и крепко зажмурила глаза. Через несколько секунд, когда дышать стало легче, она снова стала осматриваться.

Вон там, прямо напротив детского сада, примерно в километре, утром стоял высотный дом-башня. Еще давно один знакомый сказал Вере, что это точка прицела. А рядом с башней стояла обычная панельная девятиэтажка, где жили мама, бабушка и сестра Марина. И кот Филька, как же она про него сразу не вспомнила?

"Марина, наверно, дома была. У нее сегодня, вроде, с двенадцати занятия начинаться должны были. И Филька тоже дома. Он всегда был дома..."

Вера вдруг представила, как души Калинова огромной толпой подходят к вратам рая. Апостол Петр, не в силах смотреть на столь скорбное зрелище, распахнул врата настежь, сел подле них на камень, закрыл лицо ладонями и плачет. А Марина и Анечка, переглянувшись и перемигнувшись, под шумок протаскивают в рай Фильку и Масяню...

 "Стоп! Мама! И бабушка! Они должны были ехать в больничный комплекс! Бабушке УЗИ надо было делать. И время у них было назначено как раз такое... такое... примерно, когда все это произошло".

Вера стряхнула с себя наваждение, спрыгнула на землю, подобрала пакеты и пошла, огибая развалины, в сторону больницы.


Как она и думала, оба моста через реку были разрушены. От дальнего моста не осталось вообще ничего. Обломки ближнего лежали на дне русла, отметенные ударной волной несколько в сторону от исходного места. Русло было пустое. Взрыв разрушил плотину, и от реки остался тоненький ручеек, который Вера просто перешагнула.

Чертыхаясь и оскальзываясь, она начала взбираться вверх по склону холма. В голове толклась, переминаясь с ноги на ногу, совершенно неуместная и несуразная мысль: «Может, и лучше, что папа умер раньше и не увидел всего этого ужаса...». Впереди высились здания больницы. Видно было, что пожар до них не дошел. Но, разумеется, ни одного стекла в окнах, обращенных в сторону взрыва, не было и в помине.

Входная дверь в тот корпус, где располагалась администрация и проводились обследования, не только потеряла стекла, но и оказалась вмята внутрь и застряла в таком положении. Вера подергала ее немного, плюнула и полезла через створку.

В вестибюле никого не было. Кресло, в котором обычно сидела вахтерша, стояло пустое. Вся его спинка была, как дротиками, утыкана битым стеклом. Вера зябко передернула плечами и пошла в коридор. В коридоре тоже не было ни души. «Неужели никто не уцелел? Странно...».

Она беспрепятственно дошла до нужного кабинета и осторожно потянула на себя дверь. Та открылась без труда. Вера заглянула внутрь. Вошла. Медленно, как сквозь воду, пошла через кабинет.

Судьбе угодно было распорядиться, чтобы взрыв застал бабушку именно на процедуре. Она лежала на кушетке, стоящей вдоль окна, с одной стороны вся утыканная осколками. Глаза были открыты и уже подернулись пленкой. Нос заострился. На полу у кушетки лежала доктор, специалист УЗИ. Насколько видела Вера, тоже вся в осколках.

Так же медленно, как шла от двери, Вера подошла к кушетке и аккуратно положила пальцы бабушке на шею, пытаясь нащупать пульс. Она видела, что это уже не нужно, но даже помыслить не могла, что может этого не делать. Из тех же побуждений достала из сумочки зеркальце и подержала около бабушкиного рта. Тупо попялилась на незамутненную поверхность, чисто механически убрала зеркало обратно в сумочку и протянула руку, чтобы закрыть бабушке глаза.

Сбоку от нее раздался стон. Вера посмотрела туда и сначала никого не увидела. Потом догадалась отдернуть остатки занавески. В углу у стены, рядом со стулом, на который она, видимо, села после того, как помогла бабушке лечь на кушетку, скорчившись, полулежала мама. Осколков ей досталось поменьше, но это было уже не важно. Вера была не врач, но тут не надо было быть врачом, чтобы понять – неоткуда прямо сейчас взять специалистов и материал, чтобы вытащить с того света человека, потерявшего столько крови, сколько Вера видела на полу вокруг мамы.

Она присела на корточки рядом с мамой и взяла ее за руку.

– Мам, это я. Я тебя нашла.

Мама с трудом приоткрыла глаза:

– Верочка...

– Да, я. Давай, я тебя поудобнее устрою.

– Не надо, – прошептала мама. Она говорила так тихо, что Вера почти не слышала ее. – Мне двигаться... больно... лучше так...

Мама замолчала, только дышала тяжело. Потом, набравшись сил, спросила:

– Что это было?

– Не знаю, почему так случилось, но на город упала ядерная бомба. Солнечнов тоже разбомбили. Я видела. Может быть, Москву. Не знаю.

– Бомба? – переспросила мама. В ее горле что-то забулькало.

– Да. Города почти нет. И... – Вера запнулась на мгновение, потом все-таки произнесла, –  и ты первая из живых, кого я нашла.

Мама опять замолчала. Слышно было, что ее дыхание становится все более прерывистым и хриплым.

Вдруг она вздрогнула:

– Вера...

– Что, мам?

Мама не ответила. Вера подождала несколько секунд и попробовала позвать:

– Мама...

Мама молчала. Вера осознала, что больше не слышит ее дыхания. Она попыталась найти пульс, потом полезла в сумочку за зеркальцем. Уже нащупав его, замерла и так просидела неподвижно какое-то время. Потом отпустила зеркало и закрыла лицо ладонями, не замечая, что они в крови, и теперь на ее лице тоже кровь.


Сколько она просидела так, она не могла сказать. Что вывело ее из ступора, она тоже не знала. Просто в какой-то момент сознание снова вернулось к действительности. Вера тяжело поднялась на ноги. Надо было идти дальше. Надо было искать выживших. А маму и бабушку, и ту женщину, имени которой она даже не знает, она обязательно похоронит. Только чуть позже. Когда раздобудет лопату.

Выйдя во внутренний двор больницы, она наконец-то увидела живых людей. Небольшая толпа собралась посредине двора. Люди стояли, сидели на земле, кто-то ходил туда-сюда. Видно было, что они еще не отошли от шока. И в центре этой толпы, на клумбе с увядшими прошлогодними цветами, на коленях, раскачиваясь взад-вперед и тихо завывая, стоял Ярослав Курбанов, главный хирург и Верин давний знакомый. Лицо он закрыл руками точно так же, как Вера несколько минут назад. Из-под ладоней доносились то всхлипы, то невнятное бормотание, в котором можно было разобрать только «Машенька», «Витюшка» и «Танюшка». Жена, сын и дочь. «Где они были во время взрыва?» - подумала Вера.

Она прошла сквозь толпу и подошла к нему. Никто не обратил на нее внимания. Курбанов и вовсе никого не замечал. В двух шагах от него стояла женщина в куртке, накинутой на медицинский халат. Врач, наверно, или медсестра. Когда Вера подошла, она как раз пыталась, и, скорее всего, уже не в первый раз, дозваться до Курбанова, окликая его по имени и теребя за плечо. Тот не реагировал. Вера тяжелым взглядом обвела всю эту картину и спросила:

– И долго он вот так... качается?

Женщина беспомощно махнула рукой и всхлипнула:

– Да как ураган стих, он сразу туда пошел, – она указала в ту сторону, где с холма открывался вид на город, – а вернулся уже – глаза дурные, дошел досюда и рухнул. Так с того времени и...

Она снова всхлипнула, прикрыв рот рукой.

Вера подошла вплотную к Курбанову и отвела его руки от лица. Он смотрел на нее безумными глазами и явно не узнавал.

– Яри, это я, Вера. Ты узнаешь меня?

– Ве... Верочка... Да что же это делается, Верочка! – Курбанов заплакал и опять попытался закрыть лицо руками. Вера не дала ему этого сделать и предприняла новую попытку привести его в чувство.

– Яри, я знаю – случилось страшное, города нет, – ласково, как маленькому, но с некоторым нажимом втолковывала она, – у тебя все погибли, у меня тоже все погибли...

Мозг иголкой кольнуло: «Вадик!». Вера проглотила эту мысль и продолжила:

– Очень много людей погибло, Яри. Но остались живые, и им нужна помощь. Медицинская помощь. Твоя помощь, Ярослав. Кто-то сейчас умирает, но мог бы выжить, если бы ему помогли. Если бы ты ему помог. Ты врач. Тебе нужно спасать людей. Это твой долг – спасать людей. Тебе сейчас нужно встать, встряхнуться, прийти в себя и помочь тем, кто выжил.

Курбанов затих и слушал ее, и сначала Вере показалось, что он приходит в себя. Но, как только она сказала «тем, кто выжил», его лицо исказилось, из глаз потекли слезы, и он опять попытался спрятаться за своими ладонями.

И тут Веру прорвало. На какое-то мгновение она сама почувствовала себя бомбой, которая сейчас взорвется и разметет все вокруг. Она выпрямилась во весь рост.

– Курбанов, ... твою мать! – Люди вздрогнули от ее крика и дружно повернулись в их сторону. – А ну, быстро встал, вынул ... из ..., утер сопли и начал работать! У тебя пациенты без присмотра, а ты тут ... ...! Ты врач или дерьмо на палке?!

Она орала так, что даже закашлялась. Толпа раздалась в стороны, отшатнувшись. Курбанов изумленно смотрел на нее, будто впервые видит. Или будто на месте Веры стоит некое чудище, изрыгающее огонь. Но его взгляд приобрел осмысленность, и это было главное. Он проморгался, несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул и как-то неожиданно тихо произнес:

– Не кричи.

– Ну, надо же было как-то тебя в чувство приводить, – Вера развела руками, – ты со стороны себя не видел. Давай лучше о деле поговорим, а то так спятить можно.

– Ты думаешь, есть смысл копошиться тут, пытаться что-то делать? Не знаю, где была ты, а мы тут все хватанули порядочную дозу, и наша смерть – вопрос нескольких дней.

– Смею Вам напомнить, господин Курбанов, – Вера поморщилась, – что, когда тонул "Титаник", симфонический оркестр играл до последнего, даже когда палубу уже захлестывала вода. И это есть исторический факт. Мы, тут, конечно, не на "Титанике", но тупо сидеть и ждать, когда безносая с косой припрется, мне тоже как-то кисло. Так что давай, Ярослав, ищи главврача и начинайте восстанавливать больницу. А я помогу вам, чем смогу. Мне все равно больше некуда приткнуться. Да и Вадик меня здесь искать будет.

Теперь Курбанов смотрел на нее, как на маленькую. Долго смотрел. Профессиональным колючим взглядом. Но ничего не сказал насчет Вадика. Сказал другое.

– Главврач сегодня утром сменился с дежурства и поехал домой отсыпаться. Жил на Титова, в доме у вечного огня.

Триста метров от эпицентра. Без комментариев. Вера обвела взглядом больничные корпуса и снова посмотрела на Курбанова:

– Принимай больницу, Яри. Собирай людей. Будем копошиться. – И слабо улыбнулась. Впервые с того момента, как произошли взрывы.


***


Где-то через полчаса, когда отыскали и собрали во дворе всех, кто остался жив и мог передвигаться, Курбанов сказал речь. Нормально сказал. Вере понравилось. Сразу было видно, что человек привык руководить. То стояние на клумбе не в счет. Правда, благополучно украл мысль Веры о том, что не пристало безвольно сидеть и ждать смерти, и даже "Титаник" упомянул. В этом месте Вера благоразумно отвернулась, дабы не подрывать авторитет начальства неуместной ухмылкой. Ибо, пока собирались люди, они с Курбановым успели переговорить о будущей стратегии и о том, чем может заняться сама Вера.
 
В самом конце речи, еще раз призвав людей не падать духом, Курбанов представил Веру как своего "заместителя по общим вопросам". Вера вышла вперед.

– Я не умею говорить так складно, как Ярослав Викторович. Поэтому сразу перейду к делу. Я была в городе. Точно знаю, что полностью разрушен район между железной дорогой, улицей Энгельса, улицей Титова и Мирной. Если учесть, что эпицентр пришелся на дом-башню в центре города, то, скорее всего, полегли районы от улицы Титова в сторону вокзала, от центра вплоть до кирпичного завода и, если смотреть по трассе, от поворота на Торгашово до подстанции. Тем, кто жил в этих районах, от души советую туда не ходить – зрелище тягостное. Кто жил в дальних пригородах или вообще не в городе, обязательно идите домой, если есть силы. Есть реальный шанс, что ваши близкие живы. Не поймите мой совет превратно. Мы никого не выгоняем. Больница будет работать. И будет принимать всех. Мы вам это обещаем. Я вам это обещаю. Ярослав Викторович представил меня вам, как своего зама по общим вопросам. Определение расплывчатое, я понимаю. Попытаюсь объяснить. Я буду, в меру своих сил и разумения, заниматься жизнеобеспечением больницы. Что-то вроде кризис-менеджера, так сказать. Всех желающих помочь, лучше всего – делом, милости прошу, как говорится. Теперь о больнице. Нет света, нет отопления, нет воды. Во многих помещениях в окнах нет стекол. Кхх-кхх... Простите, закашлялась... Все эти проблемы надо решать. Впрочем, как и многие другие. Сейчас мне нужны, как минимум, два человека, чтобы носить воду с реки. Еще трое, чтобы сходить в близлежащие магазины и аптеки, которые уцелели. Эту группу возглавит сержант Кравец. Алексей Тимофеевич, прошу Вас, пройдите ко мне. Пусть все Вас видят. И Ваш пистолет тоже. Не все наши сограждане настолько б;рзые, чтобы враз утратить почтение к представителю власти, пусть даже наличие этой самой власти вызывает сомнения. Тем более, он будет заниматься не воровством и не мародерством, а обеспечением нужд городской больницы. Список необходимого я напишу. Также нужны люди для обустройства и поддержания костра, для приготовления пищи, для подготовки хоть нескольких помещений, в которых можно будет жить и, главное, проводить операции. И, к сожалению, нужно несколько крепких мужчин в похоронную команду. Потому что уже завтра тела погибших начнут представлять реальную опасность для оставшихся в живых. На этом пока все. Сейчас я отправлю продовольственную команду, после этого у кого будут какие вопросы и предложения – подходите.

Пока люди обдумывали услышанное, Вера стала прямо на коленке набрасывать список для команды Кравца.

– Скоропортящееся старайтесь не брать. Если только хлеб. Упор на крупы и консервы. Консервы даже собачьи-кошачьи берите. На безрыбье и лошадь – паровоз. А она вполне съедобны. Из аптек тупо выгребайте все. А то я знаю наш народ – надо, не надо, утащат все, что смогут, и будут потом сидеть на этом богатстве, как скупой рыцарь на сундуке с дублонами. А другие будут страдать от отсутствия нужных лекарств. Эх, сейчас бы сюда Борисыча с его "Окой"... Представляете, у моего коллеги машина завелась после всей этой передряги!

– Так дежурный УАЗик тоже на ходу, я уже проверил, – довольно улыбнулся Кравец. Улыбка у него получилась хитрющая, как у сытой лисы. И кого-то он Вере напоминал. Она не могла отделаться от этой мысли с того момента, как Курбанов представил их друг другу. Что-то смутно знакомое... Особенно глаза... Может, виделись где-то раньше мельком... Впрочем, что тут удивительного, Калинов – город маленький. Был... И некогда сейчас вспоминать, кто где кого и когда видел или не видел. Не до этого.

– Ух, ты! Советская техника, ёшкин кот... – восхитилась Вера. – А бензина сколько?

– Не поверите – полный бак. Как раз сегодня утром перед дежурством заправился под завязку.

– Зашибись! Сказка просто! Кстати, кого себе в группу наметили?

– Вон тех двух оболтусов, – Кравец кивнул головой в сторону, где бесцельно топтались двое парнишек-подростков, и, видя удивленный взгляд Веры, пояснил. – Воду таскать им быстро наскучит, дрова добывать тоже. А это – в самый раз.

– Ну, с Богом! – Вера протянула ему два листка. – Вот это – то, что я набросала. А вот это Курбанов написал. И он хочет отправить с вами медика – лекарства помочь отсортировать. Сейчас подойдете к нему, он выделит человека.

Кравец забрал листочки, забрал оболтусов и ушел. Один за другим начали подходить люди. Вера что-то указывала, объясняла, записывала, советовала, а сама внутренне удивлялась. Неужели взрослые и, в общем-то, самостоятельные люди, стоило случиться катастрофе, оказались так сильно выбиты из колеи, что готовы были пойти за любым, кто возьмется ими руководить, лишь бы им указали, что и как делать, лишь бы не думать самим? Пойти за любым, кто укажет... Даже за ней. Не девочка уже, конечно, но и на лидера не тянет, как она до сегодняшнего дня считала. Опыта руководства людьми на самом деле практически нет. Только наитие. А на нем далеко не уедешь. Ничего. Главное – не показывать свою неуверенность, сомнения в собственных силах.

И ей невольно вспоминался случай десятилетней давности.

...Вадику почти сразу после защиты диплома пришла повестка из военкомата, и он на два года надел лейтенантские погоны. Вера, конечно, поехала с ним. Она представить себе не могла, что может быть как-то по-другому.

Место службы оказалось относительно недалеко от дома – под Бологое. И Вера регулярно выбиралась в Калинов к родителям. Папа тогда еще был жив... Однажды электричка Тверь-Бологое по непонятным причинам задержалась в пути, и Вера опоздала на последний автобус до военного городка. Опоздала не только она. Таких набралось человек двенадцать. Кто-то сильно богатый пошел торговаться с таксистами, кто-то ушел на вокзал ждать первый утренний автобус. Веру не устраивал ни тот вариант, ни другой. И она стала спрашивать людей, где можно найти телефон.

Как-то сама собой вокруг нее образовалась компания из двух теток и одного мужчины, причем всем им было на вид около сорока. Вера нашла телефон – догадалась обратиться в комендатуру, благо та располагалась прямо у вокзала, и попросить о помощи, вызвонила одного из своих коллег по работе, уговорила приехать в Бологое и забрать опоздавших, договорилась о цене. А ее более старшие "товарищи по несчастью" с радостью спихнули на нее руководство и хвостиками таскались за решительно настроенной Верой, которая в свои двадцать пять выглядела, дай бог, на восемнадцать, но которая знала, что надо делать и как надо делать. Это ее тогда очень удивило...

И сейчас ее удивляло, насколько у людей сильна жажда спрятаться за тем, кто готов за них думать и решать. Только час назад она пришла сюда. Здесь царили хаос и растерянность. А сейчас жизнь кипит, как муравейник.

Когда вопросы первой необходимости были хотя бы начерно решены, Вера отыскала Курбанова и отозвала в сторонку. Ярослав Викторович был настолько сильно озабочен сугубо медицинскими вопросами, что не сразу понял, что именно пытается втолковать ему Вера. Ей пришлось повторить:

– Тебя спрашиваю, Яри, куда наркотики прятать будем?

– Верка, о чем ты? Какие наркотики? Откуда? – опять "не въехал" Курбанов.

– От верблюда, блин! – Вера зашипела, как рассерженная кошка. – Ты же сам сказал, что уцелело больше половины запаса медикаментов. Хочешь сказать, что среди них не было сильнодействующих лекарств, которые выдаются под кучу подписей и используются, например, в онкологии?

До Курбанова, наконец, дошло.

– Ну, да, есть такие. А ты считаешь, их есть, от кого прятать?
– А ты считаешь, что нет? – Вера недобро усмехнулась. – Пошли, покажешь мне это хозяйство.


– Значит, так, – через пять минут говорила Вера, задумчиво обозревая коробки и пузырьки на складе медикаментов. – Надо бы здесь создать видимость беспорядка. Раскидать по полу несколько битых пузырьков, разлить что-нибудь. Что-нибудь ненужное, конечно. Коробки криво-косо поставить. Таблеток каких-нибудь растоптать. И оставить пару упаковок наркоты, причем мятых и, желательно, слегка рваных. И чтобы ампулы были частью разбиты. Первым, кто потребует, - поплакать и отдать. А остальным требующим сослаться на первых. Пусть друг за другом погоняются, хе-хе... А остальное спрятать. Причем прятать надо не там, где в первую очередь искать удумают, а по принципу "хочешь, чтобы тебя не заметили – встань под фонарем". Ты здесь всё знаешь. Ну, или почти всё. Есть у тебя на примете такое место?

Курбанов несколько секунд напряженно думал, потом хитро улыбнулся:

– Найдется.

– Мне не говори, – сразу предупредила Вера, – а то начнут пытать, а я женщина слабая...
И тоже хитро улыбнулась.


С наркотиками Вера как в воду глядела. Она присмотрела себе для штаб-квартиры помещение на входе в приемный покой. Во время взрыва оно оказалось прикрыто выступом стены и сохранилось полностью. Вера только успела перетащить туда свои пакеты, как послышался шум мотора. Сначала она думала, что это возвращается Кравец, но вскоре расслышала, что моторов, как минимум, два, и это, скорее всего, мотоциклы. Вера вышла на улицу.

Со стороны московской трассы к зданию больницы на трех мотоциклах подъезжали какие-то мордовороты. "Уж не те ли самые, что в Данилово пальбу устроили?" – подумала Вера, пытаясь разглядеть, какое у них есть оружие. Мордовороты спешились у самого крыльца. Не будь ступенек, они бы, наверно, прямо в дверь въехали. Их было четверо. Все при "Калашниковых". Трое крупных, четвертый, будто в противовес им, мелкий и щуплый, с полудетским треугольным личиком, но по повадкам видно – за старшего.

Вера решила не мудрить и надеть излюбленную маску, сто раз обкатанную в свое время на постовых гаишниках – "дурочка с переулочка". Она спустилась на одну ступеньку, натянула на лицо вежливо-глупую улыбку и первой начала диалог.

– Здравствуйте, господа! Вы находитесь на территории Калиновской районной больницы. Чем мы можем вам помочь? Среди вас кто-то болен? Или больной нетранспортабелен, и вам нужен врач на выезд?

То, что врачей осталось – раз-два и обчелся, и по выездам разъезжать было некому, Вера решила пока не уточнять.

– Слышь, ты, телка! – левый крупный сплюнул и демонстративно передернул затвор "калаша", - стекла гони!

Вера включила "дурочку" на максимум и отчаянно захлопала ресницами, выказывая полнейшее непонимание. При этом она не переставала глупо улыбаться.

Субтильный бандит ткнул своего крупного подельника кулаком в бок и выдвинулся на полшага вперед.

– Ты врач?

– Нет. Я заместитель главврача по общим вопросам. – Улыбка Веры стала еще шире. – Если вам нужна врачебная помощь, я сейчас приглашу специалиста. Если же вы хотите чем-то помочь больнице, то мы всегда рады принять любую помощь – продовольствие, дрова, медикаменты, одежда, рабочая си...

– Нам нужен... – перебил ее субтильный и сказал название препарата, которое Вера, при всей ее хорошей памяти и способности к языкам, не смогла бы правильно повторить с первого раза.

– А это что? – для вида поинтересовалась Вера.

– Не твое дело, - отрезал субтильный, – веди нас к главврачу.

– Господа, – Вера подпустила в голос холодку, – чтобы назначить препарат и выбрать дозировку, доктор должен сначала хотя бы осмотреть пациента, а я среди вас больных не вижу, уж простите. И не собираюсь по пустякам отвлекать главного врача. У него и так забот по го...

– Не умничай! – Субтильный сгреб Веру за грудки и резко притянул к себе. – А то не посмотрю, что такая страшная, прямо здесь и выдеру. А потом парням своим отдам. Да, парни?

Парни мерзко загоготали. Хватка у субтильного была, однако, сильна не по комплекции. Кто бы мог подумать... Их лица оказались почти вплотную, глаза глядели в глаза. Эта безмолвная дуэль длилась несколько бухающих в виски ударов сердца. Мужчина первый отвел взгляд.

Вера убрала с лица улыбочку и мягко положила ладони на две пятерни, держащие ее за воротник куртки:

– Как скажете, господа. А теперь отпустите меня и извольте следовать за мной. Я отведу вас к господину Курбанову.

Кулаки субтильного разжались. Вера неторопливо развернулась и пошла вглубь здания. Бандиты потопали за ней.

Она шла по полутемным коридорам, вздрагивала от шагов за спиной и думала об одном: "Только бы Кравец не вернулся! Ведь схлестнутся, как пить дать схлестнутся. Он же не посмотрит, что их четверо. Господи, хоть бы он застрял где или большой неразграбленный магазин нашел!".

Курбанов тоже оказался не дурак покривляться. Вера нарочно еще за полкоридора начала во весь голос звать его по имени-отчеству, давая понять, что приближается опасность. Нашла она его, как и ожидала, в хирургическом кабинете, где он как раз заканчивал зашивать длинную резаную рану на спине у какого-то мальчишки.

– Ярослав Викторович, к вам посетители! – с порога объявила Вера официальным тоном.

– Пусть подождут, я через две минуты закончу, – столь же официально ответил Курбанов, не поворачивая головы.

– Господа, мы можем выйти в коридор и подождать там? – негромко и не оборачиваясь, поинтересовалась Вера.

– Нет, мы будем ждать здесь! – субтильный опять рубил фразами воздух. Видно было, что он нервничает.

Вера пожала плечами, отошла чуть в сторону и прислонилась к стене. Мысли скакали, как зайчики. "Чего он боится? Конкурентов? Того, что Курбанов мог сбежать, пока дверь закрыта? Или что ширева не окажется? Или у него просто ломка? Мандраж после взрыва? И, кстати, почему он меня страшной обозвал? Тоже интересно. Ну, уж это я у него точно спрашивать не буду. Страшная так страшная, мне же проще... И где Кравец с командой? Только бы сейчас не приперся, только бы сейчас не приперся..."

Курбанов приклеил последнюю полоску лейкопластыря, закрепляя повязку, жестом отпустил мальчика и повернулся к бандитам с таким видом, будто его, профессора Курбанова, оторвали, как минимум, от третьей докторской диссертации какой-нибудь бытовой мелочью.

– Чем могу быть вам полезен, господа?

– Нам нужен... – субтильный опять повторил зубодробительное название.

– О, – приподнял брови Курбанов, – судя по тому, как вы правильно и четко произносите название, я не сомневаюсь, что вы не менее четко осведомлены о том, как действует этот препарат. А также наверняка знаете, по каким спискам он проходит и с какими формальностями выдается. В другое время я не преминул бы поинтересоваться источником вашей осведомленности. Но, учитывая ваши столь весомые аргументы, – Курбанов демонстративно указал на "Калашниковы", – я помогу вам, чем смогу. Только вынужден буду огорчить вас, молодой человек. В результате катастрофы больница лишилась значительной части запаса медикаментов, в том числе и того, что так нужен вам. Буквально полчаса назад я закончил ревизию остатков. Всего двенадцать ампул, господа. Шесть из них я готов вам отдать. Остальные шесть, уж извините, вынужден оставить на крайний случай. Среди больных есть очень тяжелые, в том числе дети, и могут поступить еще.

– Нас не волнуют ТВОИ больные, – зашипел субтильный, которого, очевидно, доконала презрительная многоречивость Курбанова. – Сейчас ты отведешь нас на склад и отдашь все эти двенадцать ампул. И мы еще проверим, не соврал ли ты.

Он обошел Курбанова и ткнул его стволом автомата в спину:

– Веди!

Курбанов с выражением покорности судьбе на лице двинулся к двери из кабинета.

– И эту прихватите с собой, – не выпуская из прицела Курбанова, субтильный кивнул подельникам на Веру. – На всякий случай!

И его лицо исказилось в хищной усмешке.

Бандит, что стоял к Вере ближе всех, протянул руку, чтобы толкнуть ее к двери, но Вера опередила его, отскочила от стены и вместе с Курбановым вышла из кабинета.

Так они и шли по коридорам – Вера и Курбанов впереди, бандиты сзади.

На складе субтильный первым делом заставил Курбанова отдать весь наличный запас искомого препарата, а на робкие возражения и попытки напомнить о тяжелых больных без лишних слов упер свой "калаш" дулом Курбанову в лоб. "Понял" – сказал тот и возражать перестал.

Субтильный начал рыться на полках. Причем из всей компании этим занимался он один и, как ни странно, делал это весьма аккуратно, просмотренные коробки на пол не сбрасывал.
"Такое впечатление, что из них всех он один грамотный" – подумала Вера. Сама она с тех пор, как привела бандитов к Курбанову, хранила полное молчание и вообще старалась не привлекать к себе внимание.

Вдруг субтильный замер, прислушиваясь к чему-то, а через мгновение коротко скомандовал: "Уходим!" и первым ринулся вон со склада. Подельники рванули за ним. На пороге субтильный притормозил и дернул стволом автомата в сторону Курбанова:

– Ну, смотри, если что-то спрятал! – и рысью припустил по коридору.


– Уж не приехал ли кто еще за кайфом? – сам себя спросил Курбанов, прислушиваясь к удаляющемуся топоту. – Пойду-ка я погляжу, а то и встречу. А ты, Вер, пока ушла бы куда-нибудь от греха, я и один отбодаюсь.

– Ладно, – согласилась Вера, – как скажешь, товарищ начальник. Эти мне только пообещали отыметь, а следующие могут не только пообещать. Но вот почему меня этот крендель, который главный, страшной обозвал, ума не приложу.

– Ох, все забываю тебе сказать! У тебя все лицо в копоти, а еще ты где-то щеки в крови испачкала. Вид жутковатый, честно говоря.

– Кровь?.. – Они вышли со склада и пошли в сторону приемного покоя. – Как ты думаешь, похоронная команда уже управилась в терапевтическом корпусе?

– Вряд ли, – поскреб подбородок Курбанов, - он больше всего пострадал. А что?

– Пойду проведаю, как у них дела, – уклончиво ответила Вера, которая вдруг осознала, что не может произнести вслух: "Пойду попрошу их помочь мне забрать маму и бабушку, чтобы похоронить их".

Путь в терапевтический корпус лежал через приемный покой, поэтому Вере не удалось воспользоваться советом Курбанова "уйти куда-нибудь от греха". Зато она в полной мере насладилась сценой "плач бедного еврея". Правда, в исполнении Курбанова это был, скорее, "плач бедного татарина", но суть все равно была одна.

На этот раз мордоворотов было трое; все, как один, шкафообразные, и опознать старшего можно было только по тому, что он стоял в центре группы и чуть впереди.

Изобразив на лице вселенскую скорбь и чуть не плача, Курбанов поведал пришедшим, что вот прямо только сейчас перед ними приходили четыре таких настойчивых молодых человека, что он, Курбанов, вынужден был отдать им весь наличный запас того лекарства, которое уважаемые господа изволят спрашивать. И никак он не мог отказать тем молодым людям, особенно когда они наставили на него свои автоматы.

Уважаемые господа соизволили усомниться в правдивости слов доктора. Автоматов у них не было, главный был вообще без оружия, но его подручные оба были вооружены пистолетами. Или револьверами. Вера в этом не разбиралась. Тем более, для них с Курбановым не было разницы, из какого ствола получать пулю.

Курбанов поглядел на пистолеты, они же револьверы, сделал большие испуганные глаза и замямлил, что, конечно, если быть уж совсем объективным, то одну ампулу он припрятал. Всего одну, совсем-совсем последнюю. У него в ожоговом отделении девочка маленькая, очень тяжелая, ей бы этой ампулы на два раза хватило бы. Она, конечно, не выживет при нынешней ситуации, но ведь жалко ребенка-то!

Вера слушала этот вдохновенный скулеж и безмолвно восхищалась: "Ну, Курбанов! Ну, жук!"
Между тем главный бандит воспользовался паузой в развезении соплей, устроенном Курбановым, и коротко спросил, как пролаял:

– Где ампула?

Курбанов проглотил уже готовую фразу и полез в карман халата. Долго шарил там, будто или карман был безразмерный или кроме искомой ампулы там болталась еще тонна разного барахла. Наконец вытащил ампулу и на раскрытой ладони протянул бандиту. Ладонь сильно дрожала.

Вера заворожено следила глазами за ампулой: будет ронять или не будет? Не уронил. Благополучно передал драгоценную стекляшку, не дожидаясь, когда бандиты задергаются так, что случайно выстрелят, не дай бог.

Главный спрятал ампулу в карман с таким видом, будто заполучил редкий алмаз, и поинтересовался, что за люди приходили до них. Курбанов с готовностью описал приходивших. Бандит прошипел: "Мордашка, сука!" и развернулся на выход, гаркнув своим людям: "Уходим!". По всему было видно, что он собирается этого Мордашку догнать, и его не смущают четыре "калаша" против двух пистолетов. Или подкреплением сначала озаботится.
Хлопнула дверь. Курбанов расправил плечи и прошипел, тихо и злобно:

– Вот и валите... К такой-то матери!..

– Интересно, кто-нибудь еще припрется? – вопросила Вера в пространство.

– А мне по ...! – неожиданно взорвался Курбанов. – Зае..ли, б..., нарики, клоуна тут перед ними строй, б...!

– Яри, Яри! Фильтр на выход верни! – Вера ошеломленно хлопала глазами. Она в первый раз слышала, чтобы интеллигент до мозга костей Курбанов так матерился.

– Что вернуть? – не понял тот.

– Ну... Матюкаться перестань, пожалуйста...

– Ой, а сама-то!.. – поддел ее Курбанов.

– Так я ж для дела! – Вера состроила оскорбленную добродетель.

– Ну, и я... для разрядки... Бр-р-р... – Курбанов передернул плечами.

Тут заскрипела, открываясь, входная дверь. Вера и Курбанов синхронно повернулись к ней c одинаковыми выражениями на лицах.

Но это привели пациента. Это был первый пациент "из внешних", из тех, кто попал в больницу уже после взрыва.


***


Курбанов остался разбираться с пациентом, попросив Веру прислать ему в помощь кого-нибудь из медсестер. Вера же, как и собиралась, пошла в терапевтический корпус.

Курбанов знал, что говорил. Из окна крытого перехода между корпусами Вера увидела, как трое мужчин выносят во двор очередного покойника. Они осторожно уложили его с края уже довольно длинного ряда тел и встали передохнуть. Вера хотела идти дальше, но тут мужчина, что нес покойника за ноги, повернулся, и Вера с изумлением увидела, что на самом деле это девушка. Высокая, атлетически сложенная, по-мужски коротко стриженая и с правой рукой в гипсе. То есть, ноги покойника она держала, не напрягаясь, одной левой. Вера удивилась, почему не заметила эту девушку раньше, когда отбирала людей в похоронную команду, и отметила себе в памяти, что потом, когда массовые похоронные хлопоты закончатся, надо будет перевести ее в охрану. Если девушка никуда не уйдет, конечно.

Вера высунулась в окно, окликнула похоронщиков и попросила не уходить пока, подождать ее.

– Много еще осталось, ребята? – спросила она, выйдя во двор.

– Второй этаж еще не до конца прошли, – ответил один из мужчин. Вера повернулась к зданию посчитать этажи. Насчитала пять. Потом перевела взгляд на тела. Восемнадцать человек. Да...

– Я хочу попросить вас сходить со мной в административный корпус и забрать оттуда двух... то есть трех покойников. Можно сейчас. Можно чуть позже.

– Давайте сейчас сходим, - голос у стриженой девушки был под стать облику – густой, низкий.

– Давайте сейчас, – кивнула Вера и пошла вперед.

На пороге кабинета УЗИ она помедлила долю секунды. Кажется, этого никто не заметил.
Они перенесли маму, бабушку и врача во двор и положили рядом с остальными покойниками. Ни мужчины, ни девушка не спрашивали Веру, почему она вдруг попросила их вынести именно эти три тела. Только искоса бросали сочувственные взгляды, и Вера видела – они поняли. По ее лицу они все поняли.

– Не могу сообразить, где и как лучше хоронить, – обратилась Вера к старшему мужчине, - ведь это только начало. Сколько еще будет тел, неизвестно. Наверняка, много. Это какую же яму рыть надо... Рук не хватит.

– За недостроенным корпусом котлован есть. Наверно, еще один корпус хотели делать, да забросили. Я с балкона видела, – сказала девушка.

– Это за гинекологическим? – уточнила Вера и, получив утвердительный ответ, сказала, – пойду погляжу, а потом сюда вернусь. Если не подойдет, будем еще думать.


Котлован был большой. Даже огромный. Забросили его, наверно, еще прошлым летом, даже не успев начать сооружать фундамент. Земля по краям оплыла вниз. При желании спуститься было можно и с грузом. «А когда уложим первый ряд тел и присыплем землей, то, чтобы уложить следующих, придется ходить фактически по покойникам» – подумала Вера, и ее передернуло.

Когда она вернулась к терапевтическому корпусу, похоронщики были внутри, и Вера минут пять стояла, переминаясь с пятки на носок и напряженно пытаясь вспомнить, что за мысль проскакивала у нее в голове, когда она шла от котлована обратно, но, не успев оформиться, растворилась.

Открылась дверь. Похоронщики вынесли еще тело, уложили его к остальным.

– Уф-ф, на третий этаж перешли, там вообще жесть! – доложила девушка, утирая пот со лба. – Наверно, столько же будет, сколько с первых двух вместе.

– Значит, надо вам в помощь еще людей искать. Втроем вы тут без рук, без ног останетесь. Я постараюсь хотя бы одного человека найти. А лучше двоих. Или даже троих. Котлован, кстати, подходит. Туда и будем переносить.

Один из мужчин расстегнул рубашку, чтобы немного охладиться, и Вера увидела у него на груди нательный крест. «Вот оно! Вот о чем я думала! Надо постараться священника найти». Но сначала надо было найти людей в помощь похоронной команде, и Вера отложила на время вопрос о священнике.

Этот вопрос тем более пришлось отложить, потому что как раз вернулся Кравец. Причем вернулся один, без команды, но довольный и с полной машиной всякого добра. Вера сперва услышала громкое бибиканье со стороны приемного покоя, а потом до нее донесся окрик, хорошо слышный даже со двора:

– Кто еще живой, выходите машину разгружать! Да побыстрее!

Когда Вера прибежала ко входу в приемный покой, несколько человек уже толпились вокруг машины и принимали на руки первые коробки и пакеты.

– Давай-давай, быстрей-быстрей! – поторапливал Кравец, вытаскивая из машины всё новые пакеты, – мне еще вторую ходку делать!

– Смотрю, вы удачно съездили, – заметила Вера, принимая из его рук очередной пакет. – А ребятки где?

– Ребятки в магазине остались, – Кравец поднапрягся и вытащил из машины большую коробку с чем-то тяжелым. – И мне скорее надо обратно, пока до них кто-нибудь не докопался. Да, кстати, это вам. То, что вы просили.

Он выудил из-за пазухи небольшой пакет и протянул Вере. Та покраснела от смущения и неловко сунула пакет в карман. Что было делать, если она утром забыла прихватить с собой на работу запасную прокладку, а проблема стала такой насущной, что пришлось вносить в список для Кравца отдельный пункт с особой пометкой? И неужели он не мог как-нибудь неприметно отдать? Как неловко...

– Да не смущайтесь вы так, Вера Михайловна, дело-то житейское, – совсем, как Карлсон, попытался подбодрить ее Кравец, – вот у меня жена тоже...

Он запнулся и отвернулся.

В это время из приемного покоя вышел Курбанов. Увидев битком набитую машину, он оживился и поинтересовался, не смогли ли достать лекарства. Кравец с радостью переключился на эту тему:

– Первая партия того, что удалось найти, в багажнике. Сейчас разгрузим, и я за остальным поеду. Пол-аптеки, считай, привезли. Еще пол-аптеки осталось и почти весь магазин.

Вера сама не поняла, что на нее накатило, но на слове «пол-аптеки» она неожиданно прыснула и начала сползать вдоль дверцы машины, давясь от хохота. Она смеялась, утирала рукавом выступившие на глазах слезы, повторяла «пол-аптеки, ой, я не могу...» и снова закатывалась в хохоте.

Мужчины переглянулись.

– Что это с ней? – осторожно и с опаской спросил Кравец.

– Это нервное, не обращайте внимания, - тоном видавшего виды психиатра ответил Курбанов, – отсмеется и успокоится. Тем более, пока вас не было, какие-то отморозки за наркотиками приезжали, оружием трясли, сукины дети... Не одна она сейчас такая. Мы все в любой момент можем вот так... И хорошо, если так, а не чего похуже. Открывайте багажник.

Пока выгружали из багажника лекарства, а Курбанов в подробностях рассказывал Кравцу о визитах любителей кайфа, Вера понемногу пришла в себя. Накопившаяся истерика частично выплеснулась, навалилась усталость. Но дел еще предстояла масса, надо было поднимать себя за шкирку и работать дальше.


Пока она шла по корпусам, ища, кого можно оторвать от других дел и отправить переносить мертвых, к ней то и дело подходили с вопросами, просьбами, предложениями. Что-то получалось решать на ходу, другие вопросы требовали ее присутствия на месте проблемы. Нужных людей она нашла достаточно быстро и послала к похоронщикам, но текучка так завертела ее, что только ближе к вечеру, когда солнце уже опустилось к горизонту, Вера смогла вырваться из больницы.

Она вышла к воротам и огляделась. Западную часть неба начало заволакивать облаками; свет закатного солнца пробивался сквозь них отдельными полосами, и останки города в таком беспорядочном освещении выглядели причудливо и жутко. «Какой-нибудь оголтелый киношник дал бы вырвать себе правый глаз, чтобы хоть одним левым взглянуть на это» - со злостью подумала Вера. И вдруг от неожиданности вытаращила глаза. На высоком берегу реки, там, где еще вчера виднелся над лесом крест Успенского храма, над полуповаленными деревьями поднимался к небу аккуратный столбик дыма. Не те беспорядочные клубы, которыми дымится пепелище, а тонкая и ровная полоса, как дым из трубы на детском рисунке. Вера почему-то сразу решила, что это именно дым из печной трубы.

Сам храм не мог быть виден из-за деревьев, но в том месте, где он должен был стоять, просматривалось некое темное пятно. Вере даже показалось, что она различает смутные очертания купола. Не тратя больше времени на разглядывания и раздумья, она быстрым шагом направилась в ту сторону.

Храм стоял. Другой вопрос, в каком виде. Вера, глядя на него, опять подумала, что ударная волна была все же какой-то странной. С купола начисто сорвана кровля, креста нет, колоколов на колокольне нет, пустые оконные рамы зияют чернотой. Но стены остались без повреждений и даже не почернели. И входная дверь цела, не вдавлена, не перекошена. Или двести лет назад строили не в пример крепче нынешнего...

И пожара здесь не было, хотя, по логике вещей, очень даже мог быть – храм метров на семьсот ближе к эпицентру, чем больница. Хотя кто его знает...

Дом священника пострадал примерно настолько же, насколько храм, – с него сдуло кровлю и вынесло стекла со стороны эпицентра. И, действительно, из печной трубы поднимался к небу серенький дымок.

Вера обошла дом, взошла на крыльцо и постучалась. Подождала немного и еще раз постучалась. Опять не дождавшись ответа, тихонько потянула за ручку двери. Та оказалась не заперта. Вера рискнула войти.

В сенях никого. Но из-за следующей двери доносились звуки, говорящие  о том, что в доме кто-то есть. Вера открыла дверь и вошла в комнату.

Это было довольно просторное помещение, служившее одновременно кухней и столовой. У стены, противоположной входу, стояла настоящая русская печь. И, если по отделке стен было видно, что они достаточно свежие, то печка, хоть и чисто выбеленная, была старая. Скорее всего, когда перестраивали и обновляли дом, ее просто не стали ломать.

В печи горел огонь; заплаканная женщина лет сорока пяти стояла возле нее, полунагнувшись, и что-то передвигала внутри. У стены рядом с печью на старом диване сидели, прижавшись друг к другу, семь или восемь ребятишек разного возраста, от подростка до совсем маленьких, примостившихся на руках у старших. Они сидели неподвижно и молчали. Лица тех, что постарше, своими выражениями, насколько это возможно, повторяли выражение лица матери.

Вера была наслышана о том батюшке, что жил здесь, о большом чадолюбии его и матушки, родившей ему то ли девять, то ли десять детей, и всегда с оттенком белой зависти восхищалась их родительской отвагой, вздыхая, что ей самой второго-то ребенка не осилить, не то, что десятого. Но сейчас вид этих детишек со скорбно опущенными уголками губ и огромными от страха глазами подействовал на нее крайне угнетающе. Сила воли, на которой она держалась с утра, на мгновение дала слабину, и Вера почувствовала, что ее глаза наполняются слезами.

Она задавила готовую вновь начаться истерику и обратилась к матушке:

 – Здравствуйте! Простите, что я вот так, без приглашения, к вам пришла. Я стучала, но никто не отозвался. Могу ли я видеть батюшку? Жив ли он?

Последнюю фразу она, похоже, сказала зря. Матушка, уже, было, собравшаяся отвечать, услышав «жив ли он», заплакала и ничего сказать не смогла. Вера решила, что батюшка погиб, и собралась извиниться и уйти, но тут один из старших детей, мальчик лет одиннадцати, встал и подошел к ней.

– Батюшка вон там, – шепотом сказал он и показал на дверь в еще одну комнату. И зачем-то добавил, – с Катей.

И потупился, явно сглатывая слезы.

– А туда можно войти? – на всякий случай спросила Вера, которая, кажется, начала догадываться, что это могло быть.

Мальчик как-то неопределенно потряс головой и сел на место.

Вера посмотрела на матушку. Та уже немного успокоилась и опять уткнулась в печку, будто забыв о присутствии постороннего в доме. Вера недоуменно посмотрела на нее, потом на застывших детишек, потом опять на нее. И осмелилась заглянуть в соседнюю комнату.

На красивой детской кроватке с расписными спинками, на покрытой пятнами крови простыне лежала девочка лет шести. Густые русые волосы. Маленькие аккуратные ушки. Правильный овал лица. Высокий лоб. Она, наверно, была красавицей. Утром. За секунду до того, как ее посекло осколками оконного стекла, у которого она, очевидно, стояла, когда рвануло. Как так вышло, что она одна из всей семьи оказалась на той стороне дома, что глядела на город, теперь бессмысленно было гадать.

Ее лица почти не было видно под запекшейся кровью. В крови были грудь и живот. Она была еще жива, но дыхание едва угадывалось. Участки кожи, не залитые кровью, приобрели тот страшный восковой оттенок, что Вера уже видела сегодня.

Батюшка стоял на коленях рядом с кроваткой и еле слышно молился, прикрыв глаза. Из-под опущенных век то и дело скатывались по щекам слезинки.

"Батюшка, какого хрена! – подумала Вера. – Неужели вы не могли выглянуть в окно и увидеть, что больничные корпуса не разрушены? И что там вам могли бы помочь и помогли бы! А теперь неизвестно, успеем ли мы..."


Она тихонько подошла к батюшке и опустилась на колени рядом с ним. Батюшка не заметил ее.

– Батюшка! – шепотом позвала Вера. – Простите, что так не вовремя к вам обращаюсь... Батюшка, вы слышите меня?

Тот резко повернул голову и посмотрел на Веру непонимающе и, как ей показалось, испуганно:

– Что?..

– Батюшка! – Вера вздохнула. – Простите, что я так не вовремя. Может быть, попробовать отнести вашу дочь в больницу? Там ей могли бы помочь.

– Вы хотите сказать, что больница... осталась? – удивлению батюшки не было предела.

– Да, осталась, - кивнула Вера, – Курбанов сейчас главный врач. Знаете Курбанова? Ну, вот... Я к вам совсем по другому делу шла, но это можно потом. А сейчас давайте попробуем...

Тут Вера вновь взглянула на девочку, и слова замерли у нее на языке. Из-под ягодиц девочки по простыне, размывая пятна крови, расползалось большое темноватое пятно. Но уже не красного цвета.

Вера до боли сжала кулаки. Не успела! Не успели...

Батюшка проследил за ее взглядом и порывисто схватил дочку за руку:

– Катя! Катенька!

Его начали душить слезы. Он не хуже Веры понял, что все это означало. Видимо,  это была не первая смерть, случившаяся в его присутствии.


Прошла минута или две. Батюшка плакал, уткнувшись лицом в руку дочери. Вера молча стояла на коленях, забыв разжать кулаки, и чувствовала все более возрастающую неуместность своего присутствия. И подступающие к горлу слезы. Она собралась с силами и вновь попыталась заговорить:

– Еще раз простите, что вторглась... Я сейчас уйду. Только, пожалуйста... Потом... Может быть, завтра... Или послезавтра... Придите в больницу. Вы там очень нужны. И... Если по каким-то причинам не будете хоронить девочку при церкви, то у нас там братская могила есть...

Последние слова Вера выдавливала из себя уже через силу. Она поднялась с колен и сделала шаг к двери. Батюшка, подняв от кроватки залитое слезами лицо, кивнул головой, попытался что-то сказать и не смог, и еще раз кивнул. Вера вышла.

Она молча прошла через кухню. Детишки, по-прежнему сидящие испуганной стайкой, безмолвно проводили ее глазами. Матушка уже не возилась у печки, а сидела за столом, уставившись в одну точку и не видя ничего вокруг.

У двери в сени Вера на всякий случай сказала "До свидания", но ей никто не ответил.
"Будем надеяться, что батюшка сможет прийти завтра, когда будем хоронить первых мертвых" – подумала Вера и зашагала в сторону больницы.


***


Не было электричества, не работало радио и телевидение, отсутствовала какая-либо телефонная связь, не ходил транспорт. Но сарафанное радио быстрее всех видов связи, вместе взятых, разнесло по окрестностям Калинова удивительную, невероятную весть: "Больница жива. Больница работает".

И в больницу потянулись люди.

Не успев вернуться от батюшки, Вера сразу засела в приемном покое и занялась регистрацией поступающих. Вот когда бумага пригодилась. Вера могла бы не вести письменного учета, этого от нее никто не требовал. Могла бы поручить регистрацию кому-нибудь еще, а сама заниматься только жизнеобеспечением, благо, проблем там хватало. Но она чувствовала, не могла объяснить, почему и как, но остро чувствовала, что, по крайней мере, сначала, первые несколько дней, она должна заняться этим сама. А потом, когда уже все встанет на поток, можно будет найти себе толковую замену. Ощущение было иррациональное и даже несколько абсурдное, но имело тот особый привкус, который Вера помнила по прошлому опыту, поэтому она знала – надо делать, как подсказывает чутье, по-другому будет только хуже. Тем более, лишних рук не было, и поручать простую писанину медику было непозволительным расточительством.

Первые потерпевшие были с окраин города. С ожогами, порезами, переломами, контузиями и острой лучевой болезнью. Курбанов велел принимать всех, независимо от состояния. И если кто-то из медсестер заикнулся, было, о том, что нет смысла возиться с теми, кто все равно через полчаса умрет, только могильщикам работы прибавится, то Вера была солидарна с Курбановым в этом вопросе.

Параллельно Вера начала вести учет и распределение того, что привозила команда Кравца, решала вопросы размещения больных в более-менее уцелевших палатах, ломала голову над устройством хоть какого-нибудь отопления и освещения этих палат, а также операционной, организовывала раздачу еды и прочая, и прочая...

Она совершенно забыла, что ничего не ела и не пила с утра. И только когда на стол перед ней поставили миску с немудреной похлебкой, поняла, что желудок давно просит есть.

Было уже, наверно, за полночь. Точнее Вера не знала. Механические часы были только у консерватора Курбанова, а сам Курбанов – где-то в хирургическом корпусе. И идти туда только для того, чтобы узнать точное время, было бы совершенно глупо.

Вера быстро заглотила похлебку, почти не чувствуя вкуса, и устроилась спать прямо на столе, убрав свои бумаги в ящик и положив под голову сумку. К ночи захолодало до легкого заморозка. В помещении тоже было холодно. Но Вере уже было все равно. Она настолько вымоталась за этот день, что уснула почти сразу, не обращая внимания ни на холод, ни на жесткую поверхность стола.


Проснулась под утро от холода и поняла, что больше уже не уснет. Новый день начинался выморочно, с головной боли и бредового ощущения, будто проснулась во сне. Второй день после взрывов... Вера еще накануне заметила, что не только она, но и окружающие уже непроизвольно начали делить время на До и После Взрывов.

Едва синие сумерки за окном начали перетекать в серые, явились первые посетители. А вскоре люди пошли непрерывным потоком, головы поднять стало некогда. Теперь приходили не только уцелевшие калиновцы, но и жители окрестных деревень и поселков.

День закрутился в делах и заботах, не давая времени задуматься о происшедшей трагедии. Вера успевала записывать приходящих в приемный покой, решать хозяйственные вопросы, дважды вместе с Курбановым сделала обход больницы... И приступила к самой печальной из добровольно возложенных на себя обязанностей – регистрации умерших. На полдень были намечены первые похороны.

Ближе к полудню за Верой пришла девушка из похоронной команды. Вера оставила вместо себя одну из медсестер и пошла к котловану. Обходя недостроенный корпус, она с облегчением услышала позвякивание и заунывный речитатив. "Батюшка все-таки пришел". Батюшка пришел и уже начал заупокойную службу.

Вместе с остальными покойными на дно котлована уложили маму и бабушку Веры. Вера помогала нести тела, а потом стояла и невидящим взглядом смотрела, как мужчины мерно взмахивают лопатами, укрывая их землей. В голове ударами колокола отдавались позвякивания кадила.

В какой-то момент мир поплыл перед глазами, Вера пошатнулась и, наверно, упала бы. Чья-то крепкая рука ухватила ее за локоть и не дала упасть. Вера повернулась и увидела Кравца. Он ободряюще кивнул ей, но в его глазах Вера, к изумлению своему, помимо стремления поддержать увидела тень скорбной зависти и сперва опешила. И только через несколько секунд поняла. Ну, да, конечно. Ей хоть было, кого хоронить.

Головокружение не отпускало. Окружающее уплывало куда-то вбок. Вера благодарно сжала руку Кравца:

– Что-то мне нехорошо, Алеша. Отведите меня в приемный покой, пожалуйста.

– Да, пойдемте!

В приемном покое Кравец бережно усадил Веру на стульчик. Медсестра, остававшаяся в отсутствии Веры на регистрации, сразу схватилась за измеритель давления, крикнув другой медсестре, чтобы бежала за врачом.

– Всё, Вера Михайловна, пора мне на выезд, пока все магазины в округе не растащили. Вас я сдал в надежные руки, так что не вздумайте умирать до моего возвращения! А то кто у меня хабар принимать будет? – попытался пошутить Кравец. Вера в ответ слабо улыбнулась.


Минут через пять пришел Курбанов с небольшим кофром.

– Ну, что, дорогая, удачно ты попала со своей слабостью – у меня как раз перерыв между операциями.

Вера попыталась скорчить рожу, но сил хватило только чуть-чуть высунуть язык.

– И язык обложен, – констатировал Курбанов, проигнорировав ее выходку.

Он послушал у Веры пульс, оттянул веки и осмотрел глаза, спросил, как с давлением.

– Девяносто на пятьдесят, – доложила медсестра.

Курбанов своим любимым жестом почесал подбородок и достал из кофра шприц:

– Оголяй руку, дорогая. Поздравляю тебя с легкой степенью лучевой болезни!

Вера с подозрением покосилась на шприц и на ампулу, из которой Курбанов набирал в шприц жидкость:

– Что за гадость?

– Не бойся, не наркотик. Через полчаса будешь, как новенькая. Ну, почти.

– А быстрее нельзя?

– Быстрее только кошки плодятся! – процитировал Курбанов, вкалывая иглу в локтевую вену. Вера инстинктивно вздрогнула. – Никуда больница от тебя не денется. И не дергайся, пока в себя не придешь. Это я тебе, как начальник, приказываю! Поняла?

– Поняла, – сморщилась Вера, – чего уж тут непонятного...

Вскоре слабость начала отпускать ее, головокружение ушло. День покатился дальше.


Закончился второй день После Взрывов, ему на смену пришел третий. Потом четвертый, пятый...

Больница по-прежнему принимала всех без исключения.

Тем, кто приводил и приносил тяжелобольных, но сам был в сносном состоянии, Вера, помимо прочих, обязательно задавала один и тот же вопрос: "Чем вы можете помочь больнице?". Ответа она не требовала, целиком полагаясь на совесть приходящих и не желая принудительных подношений и работ.

Чего только она не насмотрелась за эти дни...

Взрослые, дети, переломы, ожоги, лихорадки, язвы, слезы, страдания, злоба, горечь, отчаяние, безумная надежда на чудо в залитых болью глазах.

Какая-то бабенка с классической внешностью вздорной рыночной торговки привела свою престарелую родственницу. И не особо была больна та родственница, всего лишь легкий гипертонический криз, да лекарства не вовремя закончились. Но бабенка развизжалась на весь больничный комплекс, что "как это так! Вы всех должны принимать! Если она у меня на руках умрет, то вы будете в этом виноваты!!!". С огромным нажимом на слово "Вы".

Вера возвела брови на лоб и, сокрушенно покачав головой, начала оформлять бабулю. Когда же она задала свой коронный вопрос "Чем вы можете помочь больнице?", то в ответ услышала, что "самим жрать нечего, еще всяких дармоедов тут кормить не хватало!". И, гордо задрав к небу утонувший в щеках нос, бабенка соизволила покинуть приемный покой, на прощание громко хлопнув дверью.

А бабуля по имени Елена Ивановна совершенно не собиралась умирать. Более того, она оказалась бухгалтер на пенсии с потрясающей памятью на цифры и такой бодростью духа, что молодым было впору завидовать. Как только она оправилась, Вера сдуру предложила ей идти домой. Бабуля коротко, но резко отказалась. И попросила дать ей какую-нибудь работу. Вера мысленно обругала себя ручным тормозом и с радостью спихнула на Елену Ивановну учет всех лекарств, продуктов и прочих "материальных ценностей".


Вскоре после того, как из приемного покоя выплыла скандальная бабенка, туда вбежала женщина с огромными испуганными глазами и трясущимися губами. Вслед за ней вошел ее муж. Он был более сдержан, но лицо было напряженное. Они искали... свою соседку! "Всего лишь" соседку по подъезду, за которой присматривали и ухаживали последние года два и которую положили в больницу буквально накануне Взрывов.

Фамилия этой соседки уже проходила перед глазами Веры, но она на всякий случай сверилась со списком умерших. Когда женщина узнала, что их соседка умерла под утро, и ее уже похоронили, а они не успели буквально чуть-чуть, она осела на пол и залилась слезами. Плакала она так, будто опоздала на похороны собственной матери, и муж долго не мог ее успокоить. Вера не вмешивалась. Молча сидела, поставив локти на стол, сомкнув ладони и спрятав в них нос.

Немного придя в себя, женщина огляделась, посмотрела на Веру и неожиданно спросила:

– Вам санитарки нужны?

Смутилась и добавила:

– Я бы хотела помочь... Чем-нибудь...

– Нам все нужны, – вздохнула Вера, – людей мало, каждый нарасхват.

Женщина повернулась к своему мужу:

– Ну, ты домой иди, наверно. А я здесь пока останусь.

– Нет уж, – нахмурился мужчина, – чего мне одному дома делать? Раз ты здесь, тогда и я здесь.

И они остались оба.


Любители кайфа являлись регулярно, по два-три раза на дню. И просящие и требующие. Всем им Вера подробно и даже с некоторым садистским удовольствием рассказывала о первых двух визитерах, которые все выгребли и "вот у них и просите! А у нас нет ничего, даже наркоз давать нечем, на живую людей режем! Ну, чего уставились? Идите отсюда! Здесь больница, а не притон!"


Приезжали на армейском вездеходе спасатели МЧС. Осмотрелись, покрутились по больнице, сказали: "Ух, ты, как у вас тут все налажено!" и собрались уезжать.

– Я не поняла юмора, господа! – остановила их Вера. – А лекарствами нас снабдить? А горючки для дизель-генератора отлить? А продукты?

– Так у вас же все есть! – широко улыбнулся старший из спасателей. – Вы бы видели, что в других местах творится!

Вера поперхнулась негодованием и уже начала подыскивать достойный ответ, но тут старший, видимо, решил, что уезжать вот так, совсем ничего не дав, все же как-то не очень хорошо. Он повернулся к подчиненным:

– Ладно, ребята, вытащите им ящик тушенки.

Названный ящик плюхнулся на землю. Вернее, пол-ящика.

Вера вскипела:

– Вы что, издеваетесь? Нам этого на два дня хватит в лучшем случае!

– Берите, что дают, и скажите спасибо, что вообще что-то получили! – злобно рыкнул спасатель. – У других и этого нет.

Если бы сбылись все пожелания, которые Вера мысленно послала вслед уезжающему вездеходу, он развалился бы, не доехав до ворот.


Но больше всего ее возмутил другой визит.

На третий или четвертый день После Взрывов, она не запомнила точно, на территорию больницы въехали две большие черные машины из разряда тех, от которых Вера в прошлой жизни, До Взрывов, предпочитала держаться подальше на дороге несмотря на то, что ее собственный автомобиль был отнюдь не последнего разбора.

Из одной машины вышли двое мужчин, один из них помог выбраться мальчику-подростку и поднял его на руки. Из другой машины вышли четверо мужчин с оружием – охрана. Все приехавшие были характерной однотипной внешности. Неопытный взгляд даже не смог бы, пожалуй, различить их по лицам.

Едва взглянув на эту компанию, Вера поняла, что будет скандал. Слишком высокомерно и по-хозяйски они держались.

В приемном покое в этот час было на удивление много народу. Медсестры уже сбились с ног, Вера со скоростью пулемета строчила карандашом по бумаге, стараясь не мучить людей лишнее время.

Вошедшие растолкали, буквально смели в стороны всех находившихся на их пути, не обращая внимания на возмущенные возгласы. Тот, что шел первым, встал вплотную к столу Веры и навис над нею:

– Памаги маему сыну!

– А что с ребенком? – спросила Вера, пытаясь разглядеть мальчика из-за спины его папаши. Мало ли, вдруг действительно что-то настолько срочное, что дело идет на секунды, и очередь может подождать.

– Ногу падвэрнул, очэн болно! Памаги, да?

– Занимайте очередь и ждите, вашему сыну обязательно помогут.

Вера уже хотела дальше заниматься тем пациентом, которого оформляла, когда вошли эти типы, но тот, что говорил с ней, не дал ей такой возможности:

– Какой очэрэд? Какой ждат? Маему малчику болно! Он страдаэт! Памаги ему сейчас! Немедленно! Слышиш ты, дэвка! – Он сорвался на крик, лицо налилось краской.

– Здесь всем больно, – холодно отрезала Вера, – и все страдают. Я не вижу оснований принимать вашего сына без очереди.

– Аснавания? – Казалось, мужчина на секунду призадумался. – Будут тэбэ аснавания!

И непонятно было, угрожает он или предлагает взятку. Вера снова прикинулась "дурочкой с переулочка" с поправкой на ситуацию.

– Да-а-а? – ядовито протянула она, поднимаясь со стула и скрещивая руки на груди. – И чем же вы можете помочь больнице?

Когда она выпрямилась, оказалось, что собеседник только чуть выше ее ростом. Вере психологически стало как-то сразу легче с ним разговаривать. А еще она заметила то, на что не обратил внимания наглый посетитель. Еще в начале их разговора одна из медсестер быстро вышла из приемного покоя, и Вера догадывалась, куда она побежала.

Народ замер, ожидая, чем закончится эта стычка, и гадая, куда прятаться, если охрана этого наглого типа начнет стрелять.

– Памоч? Пачэму бы нэ памоч? Канэчна, можна памоч! Вот, пажалыста!

Он вытащил из кармана и протянул Вере пачку купюр. Купюр той самой страны, ракеты которой, по предположению Веры, учинили весь этот ужас несколько дней назад.

Ярость бывает слепой, бывает холодной. В первый момент Вера хотела схватить деньги и бросить их в лицо мерзавца, наорав на него при этом. Что заставило ее взять себя в руки, какое шестое чувство? Будто ледяная волна прокатилась по телу. Вера презрительно скривила губы, впилась взглядом в его глаза и прошипела:

– Убирайтесь.

– Что? – мужчина не поверил своим ушам. – Да как ти смееш, дэвка!

– Что слышали! Здесь останется только мальчик и тот, кто держит его на руках. А вы убирайтесь и фантики эти свои никчемные заберите. Чтоб духу вашего здесь не было! Сейчас же!

Она говорила тихо, но ее слышали все. Ее противник уже набрал в грудь воздуха, чтобы ей ответить. Или дать приказ охране стрелять.

Теплая тяжелая ладонь легла на плечо Веры, слегка отодвигая ее в сторону. Подошедший сзади Кравец встал рядом с ней и цепким прищуренным взглядом обвел присутствующих. Он был в форме, но без фуражки. И только слепой не разглядел бы, что в расстегнутой кобуре поблескивает пистолет.

Повисла тишина.

Еще с первого дня После Взрывов Вера пыталась, но пока так и не смогла понять, каким образом этот скромный парень с интеллигентным лицом и мягкой улыбкой в нужный момент умеет подать себя так, что кажется сильнее и выше всех окружающих. Вот и сейчас. Он только взглядом повел, а все замерли чуть ли не по стойке смирно.

– Вас попросили уйти, господа, – совершенно будничным и немного скучным голосом сказал Кравец. Лицо его было спокойным, губы даже как будто чуть улыбались. Но его колючий взгляд намертво вцепился в лицо мужчины с деньгами, и глаза были, как две льдинки. Трудно было, конечно, представить, как могут льдинки быть зелено-карего цвета, но другого определения Вера не смогла подобрать.

Мужчина вполголоса выругался на родном языке и запихнул деньги в карман.

– Я еще вэрнус!

– Конечно, вернетесь, – спокойно согласился Кравец, – как мальчика подлечат, так за ним и вернетесь.

Мужчина повернулся, рявкнул на свою охрану, кинул пару фраз тому, кто держал на руках его сына, и вслед за охраной вышел из помещения.

Вера облегченно выдохнула. И только теперь запоздало спохватилась: "Какого... каким образом остались на ходу машины, начиненные электроникой не меньше, а то и больше, чем другие иномарки, представляющие сейчас из себя груды хлама на колесах?". Ответа не было. Вера только хотела спросить об этом Кравца, как из глубины здания набежал Курбанов, на ходу изрыгая: "Что?.. Где?.. Кто посмел?..". Видимо, медсестра настолько переполошилась, что для подстраховки позвала обоих.

– Всё, Ярослав Викторович, всё закончилось! – выставив ладони вперед, поспешила успокоить его Вера.

И тут ее задним числом начало потряхивать. Она обессилено опустилась на стул и пробормотала: "Ну, вот есть же козел!" и невольно посмотрела на входную дверь. Потом замерла на долю секунды, озаренная некой мыслью, недобро сощурилась и снова повернулась к Курбанову:

– Ярослав Викторович, а у нас в хозяйстве нигде флага достаточно большого не залежалось?

– Какого флага? – опешил Курбанов.

– Российского!

– А флаг-то тебе зачем, да еще и большой? – Курбанов никак не мог понять причину внезапного интереса Веры к государственной символике.

– Над входной дверью повесить! – хищно оскалилась Вера.


***


Это был все же пятый день После Взрывов, потому что именно на следующее утро – утро шестого дня, это Вера запомнила точно – случилось явление Сереги Щербатова.

Утро было в разгаре. Вера, обложившись бумагами и уподобившись Юлию Цезарю, одновременно регистрировала поступающих, сводила воедино списки умерших и разгребала хозяйственные дела.

Тут широко распахнулась входная дверь, и от порога знаменитой "иерихонской трубой" загремел до боли знакомый голос, прозвучавший сейчас для Веры лучшей музыкой:

– Верунчик, едят тебя мухи, ты здесь, что ли, сидишь?

Вера забыла обо всех делах, сорвалась с места и с радостным воплем повисла у Сереги на шее:

– Сергей Федорович, едят тебя мухи, откуда взялся-то?

– Да я тут проездом, то есть, проходом... Тьфу, запутался... Короче, Игоря с девочками к его отцу отвозил.

Вера оглянулась на свой стол и поняла, что тут им спокойно поговорить не дадут. А поговорить очень хотелось. Кто знает, когда еще увидятся? Если увидятся...

Вера предупредила медсестер, что скоро придет, и потащила Серегу во двор.

– Ну, рассказывай!

– Да чего рассказывать?

– С самого начала!

– С самого начала – как мы в машину запихивались, это надо было видеть, конечно! Особенно Паша, с его габаритами... Пересказать тебе не смогу – слов не хватит. Но до Подсолнухов доехали. Игоревы девчонки все живы оказались, как ты и предполагала. И его жена отказалась куда-либо из квартиры уходить. Игорь, ясно-понятно, с ними остался. А мы дальше к Полякову поехали. Хотя ему это не нравилось, видно было. Как же! Он ведь у нас единоличник! Делиться с кем-нибудь чем-то большим, чем пряники к чаю, скорее удавится, чем поделится!

– Ну, то, что ты Полякова недолюбливаешь, это для меня не новость, – перебила Вера, – ты лучше дальше рассказывай!

– Дальше... Дальше, с другой стороны, он понимал, что деваться нам все равно некуда, от Солнечнова-то одна клякса черная осталась... – вздохнул Серега.

– Слушай, Сереж, а тебе не кажется, что все это как-то странно? Я имею в виду – бомбили очень странно. Точечно. Будто на города не бомбы, а фугасы ядерные сбрасывали. Кому и зачем понадобилась такая экзотика?

– Сам не пойму, – пожал плечами Серега, – мне это тоже странно. Мощность взрыва, что в Солнечнове, что в Калинове, вряд ли больше, чем в Хиросиме. Сейчас, по-моему, и бомбы-то такие маломощные не делают. Ведь в Солнечнове центр города – черная клякса, как я сказал, а окраины не все полегли, кое-что уцелело.

– Я над этим голову ломаю еще с первого дня, но так ни до чего додуматься и не могу. И никто не знает. Расскажи дальше. Вот вы добрались до Полякова...

– Добрались... Я понимаю, это его дом, но мы не из какого-то каприза в нем гостями оказались. А, ладно! Короче, на следующий же день Олеся к родителям засобиралась.

– И что, ушла? – Брови у Веры уехали чуть не на затылок. Она отлично помнила, что родители Олеси жили на границе Владимирской и Нижегородской областей. – Туда же пешкодралом – мама, не горюй! Километров четыреста! И вы отпустили?

– Отпустили, – развел руками Серега. – А как было не отпустить, если она прямым текстом отказалась оставаться? Но ты не волнуйся так, с ней Паша пошел. Он тоже, как бы это сказать помягче, не счел возможным остаться. Да и в Солнечнове у него никого не осталось. Вольная птица. Куда хочет, туда и летит.

Серега вздохнул.

– А твои?.. – робко спросила Вера.

Он молча покачал головой. Повисла пауза. Серега спохватился первым и начал рассказывать дальше.

– Борисыч-то почти сразу уехал, у него дача километрах в пятнадцати оттуда, по другую сторону от железной дороги. Домик, правда, летний, но он собрался как-то приспособить... Так что с Поляковым только Михалыч остался. Он же молчун. Вот и сидят они, молчун да болтун, каждый сам по себе копошится.

– А ты? Как ты здесь оказался?

– Когда Олеся с Пашей собрались уходить, я с ними пошел, хотел к Борисычу попроситься. – Серега недобро повел плечами. Вере без объяснений было понятно, что, останься он у Полякова, они бы, в конце концов, поубивали друг друга. – Шли через Подсолнухи, решили к Игорю заглянуть, узнать, как он там. А тут как раз за ним отец из деревни приехал. Ты знаешь, у него отец под Калиновым в деревне живет. Грачево называется.

– Конечно, знаю, – поддакнула Вера.

– Так вот, ты представляешь? Папаня за ним на тракторе приехал! – Серега развеселился, вспоминая трактор. – И меня попросили помочь. А мне что, жалко? Я ведь тоже теперь – птица вольная...

Веселость исчезла, Серега опять сник. Вера хотела и боялась погладить его по руке, зная, как он не любит "телячьи нежности". Серега без видимой необходимости оглянулся вокруг и опять заговорил:

– И вот мы, значит, выдвинулись в сторону Грачево. Батяня Игорев и малышки – в кабине, а мы трое – в прицепе вместе с барахлом. Трактор – это, конечно, вам не "Мерседес", но лучше, как говорится, плохо ехать. Когда проезжали мимо завода, вообще веселуха была. Поверх забора высунулись какие-то две морды с какой-то жалкой пукалкой наперевес. Пукалка, кажется, самодельная была. И начали эти морды орать что-то на тему отдать им трактор. А может, и не только трактор, я половину не понял. Так Игорев папаня только показал им свое охотничье ружье, с которым приехал, как они сразу обратно засунулись!

Вера хихикнула. Серега, явно повеселевший, продолжал рассказ:

– Дальше доехали без приключений. В деревне хорошо. Пусть хлеба нет, но все равно с голоду не помрешь. Там народ уже прикидывает, сколько сажать, и сколько сеять, и где бензин добывать. Пожил я у них пару деньков. Потом посмотрел: ну, зачем я им, лишний рот? Своих бы прокормить. Вот и надумал податься к теще. Авось, там пригожусь. Все ж таки не чужие люди. Буду сажать и сеять. А по пути решил сюда заглянуть, на тебя посмотреть. Туда-то мы в объезд Калинова ехали, чтобы лишнюю дозу не нахватать и с дорогой проблем не иметь. А уже в Грачево я услышал про больницу и подумал, что без Верунчика здесь не обошлось. Ну, что, Верунчик, рулишь?

– А, какой из меня рулёжник? – отмахнулась Вера. – Так, зам по тылу и главстат в одном лице. Рулит Курбанов, а я у него что-то вроде правой руки. Или левой. Еда, вода, дрова, медикаменты, прибывшие, убывшие, выбывшие, посыл на... всяких придурков. В общем, Фигаро. Людей не хватает, еды нет, лекарств нет. И крутись с этим, как хочешь. Пока выкручиваемся, а там не знаю. Боюсь вперед загадывать. Слушай, Серега, а далеко твоя теща живет? А то, может, здесь останешься? Нам крепкие мужики позарез нужны. Будешь в приемном покое дежурить. Всякие засранцы, как только тебя увидят, сразу сами прочь побегут, даже посылать не придется. А, Серег?

– Не, Верунчик, ты уж прости меня и не расстраивайся, но пойду я до тещи. – Серега участливо похлопал Веру по плечу и заглянул в глаза. – Под Воронежем она живет. Только не выпучивайся на меня так! Понимаю, что далеко, но за месячишко дойду как-нибудь, даст Бог. И, потом, не особо я крепкий мужик нынче. Во, видала?

Он провел пятерней по волосам. На пальцах остался клок. Вера знала, что это значит. У нее самой тоже начали выпадать волосы, но пока это было незаметно для окружающих, и Вера предпочитала об этом не говорить даже Курбанову. Серега невесело усмехнулся и стряхнул волосы с пальцев.

– Ой, чуть не забыл тебе сказать! – спохватился он. –  Игорь видеть начал. Отошли глаза.

– Да ну! – обрадовалась Вера, которая, увидев состояние Сереги, уже собиралась, во что бы то ни стало, уговорить его остаться, но под действием такой замечательной новости ее мысли перескочили на другое. – Давно?

– Вчера. Слушай, Вер, я тут все о себе да о себе... Ты-то как? Твои... что?..

Последние слова Серега выговорил едва слышно. Вера молча покачала головой точно так же, как сам Серега пять минут назад. Потом вздохнула и заговорила.

– Мама и бабушка в ЭТО время были в больнице, на обследование приезжали. Маму я живой успела застать... Похоронила обеих на второй день. Вадик... Я его жду. Если он жив, он придет. А мне кажется, что он жив. Всё.

Она опустила глаза и не видела выражение лица Сереги.

– Что ж, Верунчик, – произнес он после некоторой паузы, – будь!

– И ты, Серега, – как эхо, повторила Вера, – будь!

Они обнялись, и Вера уткнулась лбом в Серегино плечо. Так они простояли молча какое-то время. Оба понимали, что больше не увидятся.

Потом Вера проводила Серегу до ворот и долго смотрела, как он уходит по направлению к московской трассе. Возвратилась в больницу уже тогда, когда перестала различать Серегин силуэт. Шла и бормотала: "Сажать он собрался... Сеять...". И горестно качала головой. На душе было мерзко.


Через два дня, на восьмой день После Взрывов, пришел Вадик. Практически лысый. И почти слепой.

Некое наитие вытащило Веру из-за ее стола в приемном покое и погнало к воротам. И там, у ворот, когда она увидела еле бредущую вдали такую родную и знакомую, даже отсюда узнаваемую фигуру, ей чуть не стало плохо с сердцем. Задыхаясь и захлебываясь слезами, чуть не падая и не замечая этого, она бросилась навстречу мужу.

Она пыталась кричать его имя, но горло сдавило, и она могла только хрипеть. Как в дурном сне, она бежала к нему и все никак не могла добежать. Или время растянулось для нее настолько, что она делала один шаг, а мысленно пробегала пять.

Она была уже буквально в двух шагах, когда Вадик покачнулся и стал падать. Вера еле успела подхватить его и вместе с ним упала на колени. Так они и стояли на коленях прямо на земле, прижавшись друг к другу и судорожно друг в друга вцепившись. Вадик гладил Веру по голове, всхлипывал и повторял: "Кот... Кот...", называя ее домашним именем. Вера вообще не могла говорить, только плакала. На нее накатил совершенно необъяснимый и бессмысленный страх, что если она сейчас Вадика отпустит, то он исчезнет, и она его уже не найдет.

Когда первый всплеск эмоций поутих, Вадик взял лицо Веры в ладони, приблизил к себе почти вплотную и спросил, как выдохнул: "Что?". В одном этом коротком слове выплеснулось все, что обрушилось на его душу в момент взрыва и неделю сводило с ума, бросая от безумного отчаяния к столь же безумной надежде и обратно. Вера глядела в его глаза, чувствовала, как по ее щекам снова текут слезы, и не могла произнести ни слова. С трудом разлепив губы, она выдавила из себя единственное, на что ей хватило сил: "Никого!..", и, уткнувшись мужу в грудь, завыла в голос. Вадик больше ни о чем ее не спрашивал. Им обоим было достаточно сказанного, чтобы понять друг друга.

Вера помогла Вадику встать, обхватила его покрепче и повела в больницу. Он шел тяжело, еле передвигая ноги. Вере пришлось перекинуть его правую руку через свое плечо и фактически тащить его на себе. Вадик обвисал на ней все больше, слабея с каждой секундой. Он все свои силы, и душевные и физические, бросил на то, чтобы дойти сюда и найти Веру и Анечку, и теперь, когда он все-таки дошел, измученное тело не выдержало напряжения последних дней.

У порога приемного покоя Вадик окончательно обессилел и впал в полубессознательное состояние. Вера уже почти не могла его тащить и, наверно, упала бы вместе с ним, не сумев преодолеть ступеньки, но тут подбежали мужики из похоронной команды, оказавшиеся поблизости, подхватили Вадика и помогли занести внутрь.


Курбанов лично осмотрел Вадика, что-то бодренько хмыкнул, написал целую прокламацию назначений и сам сделал первый укол. Потом столь же бодренько повернулся к Вере:

– Сопроводи своего героя в палату, а потом зайди ко мне. Надо приспособить под палаты еще пару помещений, вот мы с тобой и прикинем, какие именно проще всего довести до ума.

И его тон, преувеличенно деловой и жизнерадостный, и предложенная тема разговора категорически Вере не понравились. Потому что она точно знала, что помещений хватает, и даже с избытком, а, значит, Курбанов зазывал ее к себе с единственной целью – поговорить без свидетелей. И это могло означать только одно.

Вера до боли стиснула зубы и зажмурилась. Когда она повернулась к Вадику, она улыбалась. Она знала, что сейчас Вадик различает только ее силуэт, но все равно улыбалась. Погладила его по руке, потом по лицу:

– Сейчас, милый, сейчас отвезем тебя в палату, я тебя там, как следует, устрою...

Вадик поймал ее руку и, лихорадочно пытаясь разглядеть ее лицо своими почти незрячими глазами, прошептал:

– Не уходи...

– Я не уйду, – Вера ласково сжала в ответ его руку и снова улыбнулась, мысленно прилагая все силы, чтобы голос звучал ровно и уверенно. Она держала и не могла отпустить его руку, чувствовала, насколько та слабая, исхудавшая, почти прозрачная, и это ощущение приносило ей острейшую душевную боль. – Я не уйду, – повторила она, с трудом удерживая рвущуюся наружу истерику, – только к Курбанову минут на десять схожу, а потом опять к тебе вернусь.

Она наклонилась и поцеловала руку мужа. Санитары ухватились за ручки каталки, на которой лежал Вадик, и повезли ее по коридору. Вера шла рядом, все так же держа Вадика за руку и не отпуская ни на секунду.

В палате она помогла санитарам переложить Вадика на кровать, заботливо укрыла его, поправила подушку. Тут пришла медсестра с капельницей, и Вера, еще раз клятвенно заверив Вадика, что очень скоро вернется, пошла к Курбанову. Из палаты она выходила спокойно и с улыбкой. В коридоре улыбка слетела с ее лица, а ноги сами собой перешли на бег. Как будто это могло что-то решить... чему-то помочь...


Курбанов курил. Это было настолько немыслимое зрелище, что Вера в первый момент застыла на пороге, не зная, как реагировать. Он курил нервно, судорожно затягиваясь каждые несколько секунд и угловатыми, неровными движениями стряхивая пепел в какую-то непонятную емкость.

– Яри, ты же не куришь!.. – только и смогла вымолвить Вера, переступив, наконец, порог кабинета.

– Как видишь, курю, – буркнул Курбанов и кивком головы указал на кресло, – сядь.

Вера пошла в сторону кресла, но на полдороге остановилась и повернулась к нему:

– Что, все настолько плохо?

– Сядь, не маячь! – повысил голос Курбанов, и Вера послушно села, уставившись на него испуганным взглядом.

Курбанов потушил окурок и принялся ходить взад-вперед по кабинету, явно собираясь с мыслями. Потом резко остановился и в упор посмотрел на Веру:

– Я понять не могу, как он вообще сюда дошел. На морально-волевых, наверно. Он должен был рухнуть, не дойдя до Солнечнова, в его-то состоянии. Рухнуть и уже не встать. Я, конечно, накачаю его лекарствами, и на какое-то время ему будет легче, но... Вера, я все понимаю, ты так ждала его и дождалась... Это уже чудо... Я рад тебе помочь, я сделаю все, что в моих силах, и даже больше. Но на нем такая доза! Будь это в мирное время, в специальном центре, может, что-то и можно было сделать, да и то вряд ли... – он набрал в грудь воздуха и высказал то, к чему вел свою речь. – Сутки. Максимум, двое. Больше он не протянет, как ни старайся.

Вера сидела в кресле, слушала это и чувствовала, как из нее уходят остатки души. От низа живота поднимался лед, внутренности замерзали и покрывались инеем. Лед поднимался все выше, выше, заломило сердце. Кабинет куда-то уплывал, уплывал, речь Курбанова становилась невнятной.

– Вера! Вера! Ты слышишь меня?

– Да, слышу... – голос тоже замерзший, чужой и, как будто, издалека. – Я слышу тебя, Вадик... То есть, Ярослав... Я к Вадику пойду.

– Иди.

Курбанов проследил взглядом, как Вера заторможено поднимается из кресла и, натыкаясь на углы, бредет к двери. Потом сел за стол и обхватил голову руками.


Взять себя в руки. Голову поднять. Слезы убрать. Плечи распрямить. Взгляд сфокусировать. Вот уже дверь в палату. Улыбку на лицо. И твердо – твердо! – взяться за ручку двери.

– Это я, Кисуленька! Я же обещала, что быстро. Вот, уже пришла.

Веки Вадика дрогнули, слабая улыбка чуть тронула губы. Пальцы правой руки зашевелились, как бы прося: "Дай руку!". Вера села на стул около кровати, взяла обеими руками руку Вадика и прижалась к ней щекой.

Вошла тетенька, что работала на кухне, с миской и ложкой в руках. В глубине души Вера обрадовалась ее появлению, потому что как бы ни любила она Вадика, просто сидеть неподвижно рядом с ним, смотреть на него и знать, что не можешь спасти его, было для ее души невыносимой пыткой. И душа и тело жаждали деятельности. Хоть какой-то. Лишь бы на мгновение забыть, что невидимый счетчик тикает, отсчитывая  секунды, и его не остановить.

Вера приняла у тетеньки миску и ложку, поставила на тумбочку у кровати. Аккуратно приподняла Вадика, стараясь не потревожить капельницу на левой руке, усадила его повыше. Он пытался отказаться есть, сказал, что не хочет, но Вера покачала головой, не соглашаясь:

– Надо, милый. Курбанов велел обязательно покормить тебя. Иначе, говорит, сил не будет, даже разговаривать не сможешь. Так что давай кушать. Что тут у нас? О, кашка! Как раз тебе энергии набираться.

В миске была жиденькая манная каша на воде с легкой примесью сгущенки. Редкостный деликатес, который варили только для тяжелобольных. Те, кто мог нормально жевать, получали "шрапнель с запахом мяса" – полужидкое варево из перловки с тушенкой, приготовленное по принципу: одна банка тушенки на весь котел.

Вера зачерпнула кашу и принялась кормить Вадика.


Вадик поел и уснул. Пока он спал, Вера перенесла в палату свои вещи и с помощью одного из санитаров притащила стол из пустующего кабинета. В приемной она оставила за себя ту самую девушку из похоронной команды, которую когда-то приняла за парня. Остальные свои дела она могла делать и в палате, ни на минуту не отходя от Вадика, благо, Курбанов распорядился больше туда никого не класть, и палата оказалась полностью в распоряжении Вадика и Веры.

Поначалу у Веры возникла шальная мысль устроить Вадика рядом с собой в приемном покое. Но в следующую секунду она представила, как плохо ему будет на сквозняке, среди вечно толкущихся людей, где ни минуты покоя, шум и гам, хлопает дверь, и упрекнула себя в скудоумии и недомыслии. Когда Вадик проснулся, перестановка была уже почти закончена. Стол стоял у его кровати с одной стороны, а с другой Вера, пыхтя, придвигала поближе еще одну кровать. Увидев, что муж открыл глаза, она оставила на время свои труды, присела на его кровать и привычным жестом взяла за руку.

– Как ты?

– Вроде, полегче.

– Кашки хочешь?

– Нет, позже.

– А что тогда хочешь?

Вадик посмотрел на нее то ли жалобно, то ли умоляюще и начал говорить. Он говорил тихо, иногда замолкал на некоторое время, собираясь с мыслями. Или просто отдыхал. Вера боялась расспрашивать его об этом, но он без всяких просьб захотел рассказать сам. О том, как шел из Москвы.

Москву тоже бомбили мелкими зарядами, как Солнечнов и Калинов. И как-то странно, местами, точечно. В чем заключалась логика такой бомбежки, было непонятно совершенно. Вера угадала – Вадик в момент взрыва был в подвальном этаже, поэтому остался жив. От взрыва все надземные этажи охватил пожар. Здание частично обрушилось. Это Вадик узнал уже потом, когда смог выбраться из полузаваленного подвала. Был момент, когда он думал, что не выберется. Ничего, справился.

Он пришел бы раньше, но потерял много времени, сначала пробираясь через разрушенные районы, а потом пытаясь найти переправу через водохранилище, ибо мостов не осталось. Лодку нашел только километров за десять от того места, где вышел к воде.  И лодка оказалась дырявая, он еле успел перебраться с берега на берег, чуть не утонул, весь вымок. Каким-то образом сумел развести костер и долго сушился, понимая, что простуженный точно не дойдет.

Зеленогорск он обходил как можно дальше, поскольку от города не осталось вообще ничего, только огромное пепелище. Там, похоже, на заряд не поскупились, как ни странно.

Но мимо Солнечнова он пройти не мог. Точно так же, как Вера, понимая, что, если не сделает, то никогда себе этого не простит, он пошел через город, чтобы увидеть дом своих родителей. И только когда увидел остов дома, полтора сохранившихся напрочь обгорелых этажа вместо пяти, он повернул в сторону, чтобы обойти хотя бы эпицентр.

Слепнуть он начал после Солнечнова. До этого чувствовал себя плохо, была слабость, но глаза видели. Тем не менее, письмо Веры на дереве у дороги он заметил и прочитать смог. Может быть, потому, что знал, чувствовал: у нее было много шансов пережить взрывы, и она обязательно догадалась бы как-то дать ему о себе знать.

Никто не высунулся из-за забора бывшего Вериного завода, когда Вадик проходил мимо. Никто не заинтересовался его одинокой персоной. Завод стоял, будто вымерший. Может быть, он и вправду был уже вымерший, какая теперь разница... Удивительно было другое – то, что письмо никуда не делось за все эти дни, дождалось.

– Знаешь, я, как твое письмо прочитал, даже на какое-то время видеть лучше стал. И силы идти появились. До этого еле плелся, думал, уже не дойду, упаду где-нибудь, и все. Дошел.

Последние слова Вадик произносил уже совсем тихо и с трудом. Он явно устал от такого долгого рассказа. Вера наклонилась и прижалась щекой к его щеке, шепча что-то ласковое и безуспешно пытаясь если не удержать, то хотя бы скрыть от него свои слезы.


Курбанов ошибся в своем прогнозе – Вадик прожил почти трое суток. Вера никому не позволяла ухаживать за ним, все делала сама. Вадику становилось то хуже, то лучше. Вера практически не отходила от него. Ночью, лежа на соседней кровати, она каждые несколько минут поднимала голову, вглядывалась в его лицо и прислушивалась, дышит ли он.

Эти трое суток смешались в ее сознании, день спутался с ночью, и она не могла бы точно сказать, когда именно произошло то или иное событие. Сослуживцы старались не беспокоить ее по пустякам, по возможности решали вопросы без нее и обращались только в крайних случаях. Курбанов заходил регулярно, осматривал Вадика, иногда что-то корректировал в назначениях, рассказывал мелкие новости. И каждый раз Вера замечала, с какой тоской он смотрел на них обоих, на нее и Вадика, когда думал, что Вера этого не видит.

Утром одиннадцатого дня После Взрывов Вадик умер. Он ушел так тихо, что Вера даже не сразу заметила это. Вот только что он смотрел на нее, пытаясь разглядеть ее лицо, и сжимал ее руку. Даже пытался улыбаться. Вера погладила его по щеке и буквально на минуту отвернулась, чтобы просмотреть принесенные бумаги. Когда она вновь повернулась к нему, Вадик уже не дышал.

Она не заплакала. Не смогла. Только сидела и смотрела на него, не замечая времени.

За спиной раздались шаги – кто-то вошел в палату. Кажется, ее окликнули по имени. Потом шаги прозвучали вновь и затихли, удаляясь. Через какое-то время по коридору затопали уже несколько пар ног. В палату вошел Курбанов и еще люди. Курбанов прошел к Вадику, осмотрел, поднял взгляд на Веру. Решительно обошел кровать и подошел к Вере. Молча, одной рукой обнял ее за плечи, а другую положил Вере на лоб и прижал ее голову затылком к своей груди.

Вера безвольно принимала все происходящее. Чувство застылости и отрешенности охватило ее. Курбанов кивнул поверх ее головы, и двое мужчин, пришедших с ним, откинули одеяло, подняли тело Вадика и вынесли из палаты. Курбанов аккуратно перехватил Веру подмышки, помог встать и вывел следом.

Больничные коридоры проплывали мимо нее, и краем сознания ей казалось, будто она видит их впервые. Шедшие впереди мужчины несли Вадика, его безжизненная рука покачивалась в такт шагам, и для Веры это почему-то было очень важно.

Курбанов удивительно тонко прочувствовал ее состояние, ее нежелание в этот момент быть на виду у людей. Поэтому они вышли из здания не через приемный покой, а другим путем. Если бы Вера была чуть больше в себе, она была бы ему очень за это благодарна.

В котловане она сама взялась укладывать Вадика, все старалась сделать получше, бесконечно что-то поправляла, никак не могла закончить приготовления. И все это молча. В какой-то момент Курбанов не выдержал и просто положил руку ей на плечо. Вера снизу вверх посмотрела на него. Потом выпрямилась и также молча протянула руку за лопатой. Мужчины, несшие тело, тоже взялись за лопаты, чтобы ей помочь, но Курбанов остановил их.

Лопата мерно подымалась и опускалась. Вера не чувствовала ее веса, не чувствовала своих рук. Ничего не чувствовала. Взмах за взмахом она укрывала своего Вадика земляным одеялом. Ноги, руки, плечи, лицо... Она не останавливалась. И только когда она сама решила, что слой земли достаточный, также молча, как и все, что она делала до этого, выпустила лопату из рук и, не оглядываясь, пошла к выходу из котлована.

К тому моменту в котловане вместе с ней оставался только Курбанов. Он и проводил ее до входа в приемный покой. Шел сзади, готовый в любой момент подхватить, если Вере станет плохо.


***


Она больше не стала работать с пациентами. Молча махнула рукой девушке, сидящей на регистрации, чтобы та оставалась на месте. Сходила за своими вещами в палату. Пристроилась со своими бумагами в закутке за приемным покоем и уже почти не выходила оттуда. Курбанов заикнулся, было, чтобы со списками умерших работал кто-то другой, но Вера вскинулась: "Нет! Я сама!", и в ее голосе было столько истерики, что он не стал настаивать.

Медленно и тщательно, так, чтобы рука не дрожала, и буквы получались ровными, она вывела в списке умерших за этот день "Марков Вадим Дмитриевич", поставила дату рождения и причину смерти. Потом надолго замерла, и ни проходящие мимо люди, ни прямые к ней обращения не могли вывести ее из этого состояния.

Она почти перестала общаться с окружающими, полностью зарывшись в бумаги, все больше уходила в себя. Изнуренный мозг, пытаясь сберечь остатки разума, отгораживался от мира, ибо количество виденных смертей на самом деле уже давно превысило пределы его восприятия.

То ли через два, то ли через три дня после смерти Вадика – она потеряла счет дням – Вера проснулась с ощущением, что ей приснилось что-то важное. Но она никак не могла вспомнить, что именно. В момент пробуждения все забылось. Эта тень воспоминания мучила ее, не давала сосредоточиться. Вера пыталась заставить себя поесть, пыталась заниматься делами – ничего не получалось. Что-то тянуло ее изнутри, ощущение, что надо обязательно сделать нечто очень нужное, нечто, отчего многое зависит.

Неожиданно Вере захотелось причесаться. Она вспомнила, что с утра просто стянула волосы в хвост, лишь бы не мешали, а причесывание отложила на потом, когда время будет. Она стала искать в сумке расческу, но никак не могла найти. Вера ругнулась вполголоса, встряхнула сумку и опять запустила туда руку. Пальцы наткнулись на какой-то узкий и плоский сверточек. "А это еще что?" – удивилась Вера и потянула сверток из сумки. Когда же она увидела, что это такое, волна отчаяния затопила ее, а душу надвое разрезало  воспоминание.

За пару дней До Взрывов Вера по дороге с работы забежала в посудный магазин и купила для Анечки ложку. Обычную детскую металлическую ложку размером с десертную, с рисунком на ручке "Лиса и колобок". У Анечки уже была одна такая ложка, но Вера решила купить еще одну, на всякий случай. А дома, видимо, замороченная делами, забыла выложить покупку и так и протаскала эту ложку на дне сумки. А потом уже было не до того.

И вот теперь Вера прижимала к груди эту ложку, сотрясалась от беззвучных рыданий и мучила себя бессмысленным уже вопросом: "Ну, как же я забыла? Как же я забыла?". Опять, как тогда, когда она шла по разрушенному городу к детскому саду, память вытаскивала из своих закромов одну картинку за другой и безжалостно выставляла перед мысленным взором. А где-то в груди, под ребрами, бушевала боль такой силы, что, казалось, внутренности выворачиваются наизнанку.

По коридору протопали шаги, голос одной из медсестер окликнул:

– Вера Михайловна! Вера Михайловна!

– Да! – Вера из последних сил взяла себя в руки, чтобы ответить.

– Вас Ярослав Викторович зовет, он у себя в кабинете.

– Хорошо, сейчас приду.

Надо было идти. Зачем? Куда? Она не понимала. Голова отказывалась понимать. Потом вспомнила: ах, да... К Курбанову. Вера встала и пошла по коридору, все так же наполовину не понимая, зачем и куда идет и зачем ей все это надо. Прошла один поворот, другой. Взглянула на свою руку, по-прежнему сжимавшую сверток с ложкой. Резко повернулась и пошла совершенно в другую сторону.

Выходить из больницы через приемный покой было нельзя – ее бы обязательно заметили и еще, не дай Бог, спросили бы, куда она идет. Через боковой выход тоже было идти нельзя – он выходил на самые зады комплекса, пришлось бы по улице делать большой крюк, и ее тоже могли бы заметить. Вера пошла туда, где не была уже, наверно, неделю или даже больше, – в административный корпус.

Входная дверь, через которую Вера пролезала внутрь в день Взрывов, была заколочена обломками досок. Ну, да, это она сама и велела заколотить на второй или третий день, чтобы не лазил кто попало. На окне сохранилась решетка. Значит, надо было искать другой путь.

Вера вышла из вестибюля обратно в коридор и подошла к торцевому окну. Оно не было зарешечено, и в нем была створка, достаточно широкая, чтобы через нее выбраться. Вера открыла ее и глянула вниз. До земли было метра два. Нормально, можно попытаться.

Вера засунула ложку во внутренний карман куртки, забралась на подоконник, немного помедлила, прикидывая, куда лучше приземляться, и прыгнула. На несколько секунд ноги охватила боль, но, впрочем, достаточно быстро ушла. Вера выпрямилась и пошла в сторону города. Немного отойдя от здания, она оглянулась и поймала себя на ощущении, что будто замкнула некий круг, выйдя отсюда почти тем же путем, что и пришла. Она, как на прощание, окинула взглядом больницу и пошла дальше.


Она не задумывалась о том, куда несут ее ноги. Старалась вообще ни о чем не думать. Ей страшно сейчас было задумываться о чем-либо, состояние умственной опустошенности казалось единственно безопасным. А ноги, будто отматывая назад время, несли ее по развалинам некогда знакомых улиц в то место, о котором она сама себе боялась признаться, что идет именно туда.

Вот оно, это здание. Крыши нет, второго этажа наполовину нет, потолочных плит тоже местами нет. Здесь ничего не изменилось за две недели, разве что выпавший недавно снег припорошил сверху тот кусок ограды, стоя на котором, Вера заглядывала с улицы в окно.
В этот раз Вера не собиралась ограничиваться только заглядыванием. Ей нужно было обязательно попасть внутрь.

Ближайшая к ней входная дверь, одна из нескольких в здании, была вся обугленная, но на вид казалась закрытой. Вера подошла к ней и, не задумываясь, пнула ее ногой. Дверь осыпалась мелкими кусочками, как каленое стекло. Только вместо звона был глухой стук. Вера недоуменно поглядела на это более чем странное зрелище, пожала плечами и вошла внутрь. Еще одна несуразность происходящего монеткой легла в копилку ее памяти, не удостоенная осмысления. Осмысливать будем потом. Сейчас другое было ей важнее и нужнее.

Вместо внутренних дверей – обугленные прямоугольники проемов. Обугленные стены. И везде пепел, пепел. Ей страшно было идти по этому пеплу, страшно было наступать на него. Её трясло.

Анечкина группа. Этот жуткий слой пепла, на который ступать еще страшнее, чем в коридоре. И какие-то странные ямки в пепле то там, то сям. Откуда они здесь? Почему? "Неужели мародеры пытались здесь рыскать?" – вяло удивилась Вера. – "Да что они могли там найти?".

Она стояла, прислонившись к стене, и всматривалась в очертания комнаты, пытаясь представить, где могла быть Анечка в тот момент... Ей мерещились еле слышные детские голоса. "У меня даже не осталось ее фотографий. Ни одной!". Вера сделала несколько шагов и опустилась на колени. "Господи! Не может быть, чтобы вообще ничего не осталось! Должно же хоть что-то остаться!". Она принялась судорожно разгребать пепел. И вдруг поняла, откуда взялись те ямки, которые так удивили ее сначала, и это понимание острой болью вспороло ее нутро. Такие же, как она, уцелевшие родители, обезумев от горя и отказываясь верить в очевидное, приходили сюда искать своих детей.

Вера с удвоенной силой принялась ворошить пепел, приговаривая своё: "Не может быть, чтобы вообще ничего не осталось!". Вдруг ее пальцы наткнулись на что-то. Вера аккуратно, боясь упустить, подхватила этот предмет и вытащила из пепла. И обомлела. Сомнений быть не могло – это была Анечкина заколка с красненьким цветочком, Вера узнала бы ее из миллиона. Заколка была совершенно чистая, не тронутая огнем. Вера застыла на коленях, остановившимся взглядом вцепившись в свою находку и будучи не в состоянии совладать с нахлынувшей на нее ураганной по силе своей смесью изумления и ужаса. Руки, конвульсивно сжимавшие заколку, дрожали всё сильнее и сильнее. В голове ничего не осталось, только одна мысль билась колоколом: "Анечка, деточка, Ананасик мой милый! За что? Господи, за что!?". В какой-то момент Вера поймала себя на том, что говорит это вслух. Отчаяние давило ее. Не выдержав душевной боли, она вскинула голову вверх, к мутненькому серому небу, видневшемуся сквозь полуразрушенный потолок, и завопила, надрывая горло:

– Господи! За что-о-о-о-о???

То, что она увидела дальше, ее даже не удивило. Она перестала понимать, где находится, что происходит, почему происходит. И уже ничему не удивлялась.

Просветлел кусок неба. Как бы слегка раздвинулись облака. И на просветлевшем куске проступили три фигуры. Та, что была в центре, чуть приблизилась, и Вера услышала голос. Старый, слегка надтреснутый и очень усталый. И у Веры почему-то даже не возникло сомнений в том, КТО с ней заговорил.

– Ну, вот. Еще одна безутешная мать, которая, наверно, хочет вернуть к жизни своего ребенка. Говори – хочешь?

Вера разглядывала своего собеседника, понимала, что надо отвечать, но не торопилась. Ею овладело странное спокойствие. Не надо спешить. Сейчас каждое слово может оказаться решающим и роковым, она это чувствовала очень остро. Мысли еще простительны, слова – уже нет. Наконец она рискнула заговорить:

– Я, конечно, глупа и, наверно, сумасшедшая, но не настолько, чтобы желать своему ребенку жить в постъядерную эпоху.

– Тогда чего же ты хочешь? – Казалось, он удивлен.

– Чтобы всего этого, – Вера обвела взглядом и руками окружающие развалины, стараясь мысленно захватить как можно больше пространства, – чтобы всего этого не было. Чтобы взрывов не было. Чтобы войны не было.

Голос предательски задрожал.

Теперь уже собеседник выдержал небольшую паузу.

– Это невозможно! – резко сказал он. – Вернее, возможно, но я не буду этого делать.

– Почему? – Вера не рассчитывала на объяснение, но все же не удержалась спросить.
Однако объяснение последовало.

– Вы, люди, всю свою историю только и делали, что пытались истребить друг друга, а я уже устал оттаскивать вас от края. Может быть, теперь вы что-нибудь поймете. А, может быть, и нет. Вы даже на собственных ошибках почти не умеете учиться. Даже на таких.

Странное спокойствие, накатившее на Веру вначале, сошло с нее так же резко, как до этого пришло.

– Но за что казнить детей? И нерожденных младенцев? Зверьё, в конце концов? Они же никому не желали зла! Они же не собирались всех вокруг истребить!

– Согласись, было бы несколько странно, если бы я позволил взрослым умереть, а детей оставил. Наказание одно на всех. И, потом, – он приблизился еще и словно навис над ней, – ты, например, можешь предсказать, во что превратится лет через двадцать тот или иной милый, замечательный ребенок? Даже твоя Аня. Можешь?

– Не могу. И не буду. Каждому своё. Но все дети – ангелы! И у каждого есть шанс вырасти достойным человеком. А в противном случае людям вообще незачем было появляться, как виду!

– Смешная ты. И добрая. Хоть и злая. Да, смешная. Если хочешь, можешь попросить у меня что-нибудь, что, скажем так, не будет сильно противоречить общему замыслу.

Вере не понадобилось долго обдумывать свою просьбу. Точнее, ей вообще не понадобилось времени на обдумывание. Она просто высказала то, что подспудно терзало ее с того момента, как она увидела ядерный гриб над Калиновым.

– Я прошу разрешения умереть вместе с моим ребенком! – Ни одна нотка не дрогнула в ее голосе, ни на одном слове она не споткнулась. Слова разнеслись над развалинами детского сада, над развалинами города звонко и четко, как некая клятва, от которой невозможно будет отказаться ни при каких условиях, ни при каких обстоятельствах.

И опять он выдержал небольшую паузу. Будто мысленно взвешивал ее просьбу и просчитывал, насколько она противоречит или не противоречит пресловутому общему замыслу.

– Хммм... Что ж, раз ты этого хочешь...


...Утро определенно не задалось с самого начала. Анечка уже выздоровела и сегодня должна была идти в детский сад, но доктор попросила на всякий случай сдать кровь на анализ. Вера предупредила воспитательницу, что они придут позже, и сначала повела Анечку в поликлинику.

Так получилось, что они проспали. Вера не услышала будильник, и они банально проспали. Потом Анечка капризничала и отказывалась есть кашу, и Вера еле-еле смогла ее уговорить съесть хоть немного. Потом искали по всей прихожей куда-то запропастившуюся Анечкину шапку. Нашли в дальнем углу под скамьей. Видимо, Маська, хулиганка хвостатая, ночью опять скакала по вешалке с одеждой и свалила ее.

Потом Вера долго и упорно пыталась распахнуть входную дверь, которой мешало распахнуться спящее на лестничной площадке беспробудным сном тело соседа-алкоголика, скорее всего, заявившегося домой только под утро и не сумевшего вставить ключ в замок по причине непотребного состояния. И пришлось, раскорячившись, перешагивать через это спящее тело, переносить коляску, переносить Анечку, мысленно затыкая нос и стараясь не вляпаться в последствия выпитой соседом водки. Анечка, разумеется, вытаращилась на спящего дядю, но была еще не в том возрасте, чтобы все осмыслить и спросить, почему он так валяется у двери собственной квартиры.

И вот теперь они катастрофически опаздывали и рисковали оказаться у дверей лаборатории, когда та уже закроется. Вера нервничала. Анечка болтала ножками, сидя в коляске, что-то беззаботно щебетала и поминутно спрашивала, указывая ручкой на тот или иной заинтересовавший ее объект: "Мама, сто это?". "Анечка, заинька, не сейчас! Потом!" – отговаривалась Вера, почти бегом толкая перед собой коляску.

Уже у самой поликлиники они остановились на перекрестке, ожидая сигнала светофора. Вера смогла немного отдышаться. "Кажется, успеваем" – подумала она. Неожиданно ей очень сильно захотелось поцеловать Анечку. Движимая этим внезапным порывом, Вера сделала шаг вперед и наклонилась к коляске. В тот миг, когда ее губы коснулись детской щечки, будто кто-то невидимый у нее внутри скомандовал: "Пли!" и весь мир вокруг на долю секунды стал кипящее-белым...


...Вера вздрогнула и проснулась.

Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, шея и виски взмокли от пота. "Уф-ф-ф-ф... Ну и сон, ё-п-р-с-т...". Вера скосила глаза влево. Анечка спала, скинув одеяло и развернувшись почти поперек дивана. Её головенка упиралась Вере в бок. Вера аккуратно, стараясь не разбудить, повернула ее и уложила головой на подушку. Анечка причмокнула, издала какой-то тихий звук и повернулась к стенке.

Вера встала с дивана и подошла к окну. Отдернула занавеску и первым делом прошептала в окно старый деревенский заговор от дурного сна. Потом посмотрела на часы. Полпятого утра. Вера вновь выглянула в окно. Небо начинало светлеть, темнота становилась более прозрачной, и уже можно было разглядеть молодые листочки на кустах и деревьях. Ветра не было, и листочки висели неподвижно, как нарисованные.

Полпятого утра десятого мая. Вчера они полдня гуляли, смотрели парад, веселились вместе со всеми. Анечку больше всего, конечно, интересовали воздушные шарики. Ко всем она тянула ручки и требовала: "Мама, купи мне салик! Папа, купи мне салик!".

Вера покачала головой и отвернулась от окна. "Нет, ну, приснится же такое!.. Мало того, что мой излюбленный кошмар, так еще в таких подробностях. Никогда такого не было. Даже с богом разговаривала. Как там говорится?.. Если вы разговариваете с богом, то это молитва. Если бог разговаривает с вами – то это шизофрения. Или паранойя? Шут его знает... К психологу, что ли, сходить? Или к психиатру? Или все-таки к психологу? М-да... Без пол-литра не разберешься. Водички надо сходить попить".

Вера на цыпочках вышла в большую комнату.

В кресле напротив двери смутно белел тугой кошачий клубок. Почуяв хозяйку, Масяня потянулась, не открывая глаз, и свернулась еще туже.

Под потолком болтались купленные вчера пять воздушных шариков самой разной формы и расцветки. Впрочем, сейчас все они казались серыми и полубесформенными.

Вадик спал на кушетке, как обычно, накрывшись одеялом почти до макушки. Вот так, отдельно от жены, он спал уже почти два года, с самых тех пор, как Вера окончательно убедилась, что укладывать ребенка спать под боком все же проще, чем по полночи то сидеть кормить в кресле, то стоять над детской кроваткой, каждые пять минут поправляя скинутое бойкими детскими ножками одеяло. А поскольку Анечка, даже перестав сосать сисю, категорически отказывалась заново приучаться спать одна, Вера не представляла себе, сколько еще будет продолжаться это раздельное спанье супругов, равно удручающее и ее, и Вадика.

Полюбовавшись на спящего мужа, Вера двинулась в сторону кухни. Скрипнула половица. Вадик зашевелился, приподнял голову и сонным голосом спросил:

– Ты чего?..

– Да я водички попить.

– А....

Он уронил голову на подушку и опять натянул одеяло до бровей.

Стоя у стола на кухне и мелкими глотками отпивая из чашки воду, Вера вновь и вновь невольно возвращалась мыслями к своему сну, перебирала подробности, пыталась переключиться на что-нибудь другое, но не могла.

"Сержант Кравец, надо же... Спасибо, дед, что думаешь обо мне ТАМ. Даже во сне помочь пришел. Пусть мы ЗДЕСЬ не виделись никогда, но по твоей фотографии очень хорошо видно, откуда есть пошла моя физиономия. Особенно глаза. Мне достаточно в зеркало взглянуть, чтобы увидеть твои глаза. Или на Анечку посмотреть. Поэтому они казались мне такими знакомыми. Просто во сне всегда все немного по-другому воспринимается. Вот я тебя и не узнала. Значит, не надо было. Анечка подрастет – обязательно отвезу ее туда, где ты в братской могиле с 41-го года лежишь. И объясню, зачем да почему я каждый год не ленюсь триста километров проехать, чтобы цветы тебе привезти. Да...".

Небо за окном сделалось еще чуть светлее и слегка порозовело с одного края.

Надо было идти досыпать. "Хорошо, что сегодня тоже выходной. После такого сна надо бы еще выспаться. Может быть, записать его? Как-то там все завязано... не так просто... Надо будет над этим подумать... Если не забудется, конечно".

Прежде чем лечь в постель, Вера старательно взбила подушку и три раза прочитала "Отче наш". Потом улеглась и, все еще держась рукой за нательный крестик,  прошептала: "Господи, спаси и сохрани!". И где-то на грани сна и бодрствования, когда уже не понимаешь, что явь, а что грезится, ей показалось, как едва слышный бесконечно старый и бесконечно усталый голос добродушно проворчал: "Сохраню, сохраню, куда ж я денусь?..".