Сено

                Запах сена всегда напоминает мне о беспечных детских годах. Каждое лето я проводил в деревне Горка у дедушки с бабушкой. А лето в деревне без сена не бывает. Сено было повсюду: в загороде, на усадьбе, колхозное в поле (скошенное, в валах, в стогах), возили его огромными возами на лошадях и тракторами, сваливали у длинных колхозных сараев с тремя воротами и вилами таскали внутрь.
                В деревне у бабушки мы часто спали на сеновале по своему желанию, а когда приезжало много гостей, то просто не было места в избе и прирубе. Дорогие и почётные гости спали на белых простынях, на железных кроватях, а мы - их дети и племянники - на одеялах, полушубках и старых пальто прямо на сене. В жару на сеновале не так жарко было, как в избе и мух меньше, а когда дождик монотонно стучал по дранке, то сладко спалось и до обеда. Ночью, мы засыпали под монотонное пережёвывание жвачки коровой прямо под нами, сонное хрюканье поросёнка в своём закутке и возню кур на насесте. Правда, утром, снеся одно яйцо, куры так долго и противно кудахтали, хвастаясь перед петухом своим подвигом, что иногда выводили нас из себя, и мы бросались в них сеном, скомкав его в руках. Ласточки залетали в открытые ворота двора и выкармливали птенцов в гнёздах прилепленных  к  жердям над нами, но они чирикали тихо и нам не мешали. Когда мы стали постарше и начали бегать за невестами в клубе, то спать ложились специально на сеновале, чтобы бабушка и родители (когда гостили в деревне), не узнали, во сколько мы пришли домой. Тихонько через двор проходили, поднимались по лестнице, посветив фонариком, расстилали то, на чём спали, раздевались, если было жарко, и заваливались спать. Но бабушка всё равно догадывалась, что мы пришли под утро, так как нас было не добудиться в лес за грибами или за малиной. А брату Пахому не нравился сеновал ещё и тем, что там нельзя было курить, как в избе, лёжа в кровати. Сено было сухое, как порох, от малейшей  искры  полыхнуло бы  так, что и выбежать на улицу не успели бы. Отсыпались мы только во время сильного дождя, когда в лес нас не посылали.
                Кстати, сено на сеновал всегда укладывал дед лично. Он знал, где лежит какое: первого укоса, отава, клевер, полевое, лесное. Сено было пересушенное и не досушенное, которое расходовалось в первую очередь, чтобы не успело заплесневеть.   Всё зависело от того, какое было лето - сухое или дождливое. И уложить сено надо было особыми пластами, чтобы оно не свалилось кучей вниз на корову и овец. Поэтому мы вилами подавали деду сено снизу, а уж он там растаскивал его по сеновалу. В последние годы, когда у деда уже не было таких сил, он просто показывал нам, внукам, как и  куда  класть  сено.
                Косить дед не доверял никому. Особенно загороду и усадьбу, которая рядом с домом и у всех на виду. Косил он отменно - быстро и очень чисто. Скосит, как бритвой сбреет, хвалила его бабушка. Она управлялась с утра по хозяйству, и он вставал в 4-5 утра и  косил, пока трава мокрая от росы и не было жары. Мы, внуки, в 7-8 утра встаём в лес за грибами, умываемся, завтракаем, а он уже наработался, пришёл чаю попить.  Сидит на лавке, курит и по-стариковски учит нас  жизни: вот, мол, вы какие, городские, только встаёте, а мы с бабушкой уже с четырёх утра на  ногах  и не присели ни разу, всё работаем,  аж спина мокрая    - бабушка всю скотину накормила, вам обед  приготовила, сейчас сено пойдёт разваливать (из валков), я половину усадьбы скосил, а вы всё спите, одно слово - городские... Нам становится стыдно от таких его слов, мы быстро допиваем молоко или чай, хватаем корзины и быстрей из дома. К обеду приходим из леса, а дед в загороде косы отбивает молотком, чтобы острее были. В этом деле он был большим мастером  и  не доверял  его никому. Даже соседи просили его отбить и их косы. Показываем деду, сколько набрали грибов и идём обедать. Когда были маленькие, дед просто хвалил нас за столом  и приказывал бабушке накладывать нам еды побольше, а когда  выросли, то наливал  по  стопочке  для  аппетита.  Тем самым как бы приравнивая наш  труд к своему, деревенскому.
                Сушкой сена обычно занимались бабушка и тётя Тоня Воронина, которая была учительницей, отпуск у неё был почти три месяца, каждое лето она приезжала проведать родителей и помочь им по хозяйству. Дед, когда работал заведующим фермой, то уходил рано утром и приходил вечером, после дойки колхозных коров. Нас, школьников в то время, тоже заставляли по утрам раскидывать сено из копен, днём несколько раз его ворочать, чтобы лучше просохло на солнце, готовое сено огребать и перетаскивать на двор или сразу на сеновал. Если сена было много и оно уже доходило до кондиции, нам запрещали уходить  далеко от дома, а при первых раскатах грома или при появлении тучки на горизонте, мы должны были бегом бежать на усадьбу и спасать сено от дождя – огребать  в копны,  накрывать  клеёнками и брезентом  (полиэтиленовой плёнки  в  те  годы ещё не было  в  продаже).
                В 1960-70-е годы у деда было большое хозяйство: корова с телёнком каждое лето, до 15 овец, поросёнок, 20-25 кур, собака, кошки. Колхоз комбикормом помогал плохо, денег платили мало, работали всю жизнь за трудодни (за палочки, как говорили в деревне). Сено можно было косить только на своей усадьбе и его на зиму корове и овцам не хватало. Поэтому, приходилось косить втихаря колхозную траву и ночью возить её себе на усадьбу. А ещё лучше, когда готовое сено - сразу убирали на сеновал. Я хорошо помню, как под вечер в сумерках или рано утром по туману дед, тётя Тоня и дядя Коля Волков бегали в лес или в поле, чтобы где-нибудь в низинке, у ручья накосить колхозной травы. Косу, вилошки для переворачивания сена и грабли прятали там же, рядом. Из деревни выходили с пустыми руками, чтобы завистливые соседи не настучали в правление или бригадиру. В течение дня тётя Тоня или бабушка несколько раз бегали ворочать скошенное, а на ночь огребали в копны, чтобы не намокло от росы. Привозили тоже со всеми предосторожностями. Под вечер двое уходили огребать сено в кучи, по темноте дед подъезжал на лошади, грузили, везли не по деревне, а через усадьбу, через огород и сваливали у двора. Пока дед отгонял лошадь и распрягал её, все остальные в полной темноте таскали сено из проулка на двор, чтобы утром и следов его не осталось. В детстве я слышал немало рассказов о том, как ловили таких воришек, отбирали у них сено и отвозили в колхозные сараи. Вроде бы и дед один раз попался, кто-то увидел, сказал бригадиру, тот утром пришёл, а сено ещё не поднято на сеновал. Пришлось и деду отдавать его в колхоз. Но при мне такого не было. Страху мы натерпелись за эти поездки много, но все они были удачные. Один раз нагрузили в лесу на Липовке на поляне сена, подъехали к опушке и дед с дядей Колей Волковым решили перекурить перед последним броском через поле к деревне. Только закурили, слышим, вдоль леса тихонько машина крадётся с потушенными фарами. Это председатель на газике   ловил таких, как мы сенокосильщиков. Пропустили мы его, подождали с полчасика и рысью понеслись к  деревне. А машина председателя  фарами светила где-то на Погорелке, то ли поймал  кого,  то ли надоело в темноте ехать. Звука мотора не слышно, зато свет фар ночью далеко видно. Особенно, когда машину кидает на ухабах, а  лучи  света  шарят  по  тёмному  небу, как прожектора в фильмах о войне.
                В  80-90-е годы, когда всё стало разваливаться в стране, сено в полях вообще не косили, не успевали или не хотели. А когда всех коров, овец и лошадей  колхозных извели, то и не для кого косить стало. Мы с мамой за грибами в Лисий Нос по дороге пройти не могли. Там в поле сеяли клевер и годами его не косили, так что ноги путались в прошлогодней и свежей траве. Даже дорога заросла высоким клевером, от ветра и дождя он полёг пластами, верхушками в разные стороны, да так перепутался, что вытащить из него ноги было трудно. Приходилось за грибами ходить через Погорелку,  на  неё  была наезженная дорога  в  карельские  деревни  за  лесом.
                В последние годы жизни, дед продал корову и купил козу Юльку. Тяжело было косить на корову, здоровье было уже не то. Часто дед вздыхал и жаловался нам на прежние годы и дураков-руководителей: косить не давали в полях, скота не разрешали много иметь, налогами душили. А дальше мечтал: вот бы мне сейчас стать помоложе, да в полной силе, ох, я бы развернулся - скота заводи,  сколько хочешь, сена коси в колхозе от деревни  и  до леса, сколько увезёшь, бери любое поле в аренду и сажай, что хочешь, разве мы о такой жизни могли мечтать когда-нибудь? А вам, молодым, всё само в руки идёт, да вы взять не хотите. И горько вздыхал, что рано родился, лет бы на сорок   попозже.
                Когда колхозное  сено возили с дальних полей к сараям у фермы, то его сверху пригнетали специальной жердью (гнётом), чтобы воз не опрокинулся на поворотах  и  ухабах. Жердь эту спереди и сзади верёвками привязывали к телеге, предварительно хорошо умяв сено. Со стороны было очень интересно наблюдать, как по полю к деревне медленно шёл караван телег с сеном. Сена было наложено раза в два-три выше роста лошади, мужики сидели наверху или шли сбоку от телеги. Красиво и разгружали такие возы: сначала отвязывали жердь-гнёт, снимали её, подводили лошадь к воротам сарая, заворачивали её под девяносто градусов к телеге, и сено само валилось прямо в дверь сарая. Если воз сам не падал, то мужики упирались вилами в его бок, качали и роняли его. Потом сено вилами  таскали  в  сарай.
                Не нравилась мне во всей этой чудесной жизни только одна деталь - не любил я ходить босиком по скошенной траве. У меня были очень нежные городские ступни и короткие подсохшие стебли как иголками  кололи подошвы. Деревенские ребята пробегут к озеру босиком купаться, уже разденутся, нырнут в воду, а я всё ойкаю и прыгаю босиком по скошенному лугу, высоко задирая  ноги от боли.  Или выйдем с братом из леса с грибами, время к обеду, солнце печёт, а мы в резиновых сапогах с портянками. Пахом разуется, корзину в одну руку, сапоги в другую и чешет по скошенному клеверу к деревне напрямик. Я тоже разуюсь, но прыгаю сзади него метрах в сорока, выбирая полоски земли, где клевер забыли посеять и нет скошенных   колючих   стеблей.
                Когда я учился в пятом классе, то в одном из сараев за деревней мужики поймали сбежавших из бежецкой тюрьмы зэков. Кто-то их увидел, сказал бригадиру, тот собрал мужиков с вилами и пошли их    ловить. Когда мы, мальчишки, прибежали к сараю, там стояла большая толпа любопытных, двое зэков сидели связанные у стены, а третьего мужики искали  в сене, тыкая в него вилами. Скоро вытащили и третьего, всего в крови, так как задели его вилами. Когда приехала  милиция  из города, всех троих погрузили в машину и увезли, а толпа долго ещё не расходилась,  мужики  курили  и  вспоминали, как гонялись по сараю за зэками. Они жили в сарае уже несколько дней и успели там наделать много ходов, как кроты. Сарай был длинный, из трёх отделений, с тремя воротами, но под одной крышей.
                Я ни разу не слышал, чтобы  у нас   в деревне у кого-нибудь сгорело сено.  Не баловались этим. Был в 60-е годы большой пожар, когда сгорело сразу четыре дома, но там загорелось  не  от  сена.  Осенью в  полях часто сжигали    неубранную  солому, чтобы не мешала весной  пахать и для  удобрения поля. Но тут поджигали сами и следили, чтобы огонь не перекинулся в лес или на деревню.