Злые блины

Июль. Мирная кубанская станица. Пыль улегается на шлях, горшки на плетнях расстаются с полуденным жаром, коровы – в стойлах, они уже выдали молоко...

Солнце постепенно растворилось в верхушках молодого перелеска, и прямо посреди чистых, спокойных тонов небосвода замигала первая звёздочка. Она играла и перемигивалась зелёным и красным, лиловым и серебристым на закатно-голубом небе.

Неожиданно, совсем рядом зажглась другая, а за ней и третья. Они как будто переглянулись весело и тут же послали привет первой. Все три закружились, засверкали в уже изрядно потемневшем небе, как вдруг Кто-то, таящийся в высокой глубине, посыпал небосклон сахаром. И вот, как маленькие белые кристаллики, засияли в высоте мириады звёзд. А Он всё сыпал и сыпал, приговаривая "цып-цып-цып", и сахаринкам уже не хватало места задержаться на небе, и они, как сквозь сито, просыпались на макушки тополей, на струи дыма, выходящие из труб отдыхающих хат, и наконец попали в тот мешок, в котором бабка Маремьяна хранила святая святых своего хозяйства – сахар...

* * *
"Цып-цып-цып!" – приговаривала бабулька Маремьяна, согнувшись в три погибели и ползая среди желтокрылых цыплят и возмужавших птиц на коленках, – происходило кормление. Маремьяна разогнулась, пошла по пыльному двору прямо к амбару, где за семью печатями и тремя железными замками хранилась у неё святая святых – сахар.

Бабка Маремьянка, как называла её станица, собралась попотчевать сегодня всех своих блинами. Для этого предыдущую ночь и не спала она – всё подогревала дрожжи и разбивала мучные комочки в глиняной посудине из каслинского чугуна.

И вот в минуту, когда Маремьяна отмыкала замки и распечатывала печати, в дом тайно прокрался внук бабки по прозванию Игнат и начал украдкой отхлёбывать из корчаги сладкое месиво. Уже по усам его текло тесто, и сопение гулко разносилось по сводам чаши, и он выпил бы всю квашню, как вдруг...

- Сволочь ты поганая! Молотилка хренова! Едрит твою!.. Чтоб у тебя усищи повылазили, образина эдакая... Ишь, хлебало-то распахнул! И халкает, и халкает! Обопьёсси! – бабка Маремьяна раздулась от гнева, щёки у ней стали свекольного цвета, налились пузырями, и глаза повылазили из границ. Недавно гладкие, брови стали похожи на мохнатых гусениц, которые, шевеля волосами, заползали быстро-быстро от переносицы к ушам.

Понятно, такая необычайная перемена не могла оставить равнодушным внука Игната, и он, уронив крынку на стол, грохнулся от страха на колени, заверещал, запричитал и, жалобно мяукая, унёсся на четвереньках прочь от грозной бабки.

Долго материлась Маремьяна и поносила "хренову молотилку", попутно сгоняя тряпочкой со стола тесто обратно в корчагу. Про мешок с сахаром, принесённый из кладовой, бабка и забыла – он остался у дверей.

Раскалив печь докрасна, она стала заливать огромные чугунные сковороды жёлтой жижей, сиречь тестом, и ждать приготовления блинов. Но так как каждый черпок половником сопровождался у ней крепким ругательством, а каждый перевёрт блина – плевком в поганое ведро и ругательством опять же, то эти самые блины выходили очень необычными. Если бы хозяйка повнимательнее смотрела на них во время приготовления, то она заметила бы удивительные вещи: блины, попав на сковороду, принимались пускать слюни, подмигивать злобно своими пузырями, раздувавшимися на жёлтых лицах, противно шипеть и свистеть, будто дразня хозяйку; когда же переворачивались на другой бок, то там наготове была уже грязно-коричневая сморщенная физиономия, которая корчила рожи, строила самые пакостные гримасы и даже показывала хозяйке чёрный язык, негромко при этом ругаясь.

Но бабка Маремьяна совсем не глядела на своё детище, - она была погружена в думы."Козлы, - думала она, - сколько ж лет-то я живу, а добра от людей не видала. Один тесто лакает, другой деньги тащит, а я куда? Козлы.... Ладно бы хоть какие претензии ко мне были, хоть бы работу свою я не знала, лежала бы лежмя на полатях да семя лузгала, так ведь нет! Тружусь, аки пчела, весь день прыгаю-прыгаю, кувыркаюсь – кувыркаюсь, спокою никакого нету: нате вам покушать, нате вам попить, всегда пожалуйста! А они мне что? Жрать горазды!.. Козлы..."

Когда мысль Маремьянина притекла к такому печальному итогу, блины допеклись, и целая гора их лежала уже на столе. Лежала, но аппетита не пробуждала. Ибо были они такие богомерзкие на вид, каких, наверное, и в самом пекле еще не выпекали.

- Айдате! – Презрительно бросила бабка обеденный клич копошащимся в огороде мужичкам. Те, охотно побросав работу, поплелись к столу...

- Эта чё ита?! – Остолбенел старый Тарас, уставившись на блины.Ему показалось, что один из них, самый верхний, потный и грязный блин, показал язык.

- Ничё. Жрать садись! – Отвечала бабка. Она так и не кинула взгляда на зловещую снедь. Забитый Игнат, вытаскивая из усов сопли, уселся за стол, но с омерзением отдернул руку, протянутую было к заветной горе: противный, осклизлый, черный блин, свисавший ниже всех, вдруг собрался в комок и от всей души высморкался рямо на стол перед Игнатом.

Тут-то и хозяйка заметила, что с едой не все ладно.

- Матушка ты моя! – Возопила она. – Это хто ж мне блинцы-то так попоганил?! Она принялась подбрасывать блины, ища среди них хотя бы один приличный, но поскольку таковых не обнаружилось, Маремьяна, запустив пальцы в седину, начала валиться в изнеможении на пол.

 Падение продолжалось долго, и, как свидетельство нерасторопности домочадцев, сидевших разинув рты, должно было вот-вот закончиться ударом головой о косяк двери. Но завершилось оно совсем иначе. В этот момент ночное небо рассекла упавшая звезда, и бабка Маремьяна опустилась неожиданно во что-то мягкое и теплое, и это теплое, как-то по-особому спружинив, удержало её в воздухе. Как оазалось, удержали её руки. Сильные руки человека, невесть откуда взявшегося в дверном проеме, причем, взявшегося очень своевременно.

- Ох, спасибо, добрый человек, выручил старую, не допустил до греха, - перевела дух Маремьяна и помяла свои крутые бока. Заковыляла к столу, отворачивая от гостя досаду. А гость тем временем осмотрелся, и взгляд его ласково обнял всю внутренность хаты. На лице появилась лёгкая улыбка, готовая сейчас же стать простодушным смешком.

 Первым проникся чувством момента дед Тарас: "А ты хто будешь-та? Откелича, мил человек, пожаловал?" "Иваном звать, - добродушно ответствовал пришелец, а глаза его сияли радостью и будто говорили за своего хозяина: "Как радостно от того, что я здесь! Что есть на земле эта деревенька и этот домишко, где так уютно, эти люди, которым я смотрю в глаза и говорю с ними".

- Так что ж, Иван, садись да с нами и отобедаешь, а там и расскажи о земле своей, и куда путь-дорожка, - промолвил Тарас, приглашая к столу иноземца.

- Какое отобедаешь! – огрызнулась старуха. – Ты посмотри на них!

И в самом деле, блины, о которых при появлении гостя все забыли, ползали по столу, мерзко шлёпая и, вдобавок, громко и неприлично ругаясь. Они плевались друг в друга и ядовито шипели.

- Эге! – Настал черёд гостю удивляться. Да то ж у вас, никак, нечистый безобразничает, - добавил он, лукаво прищурив глаза, и усмехнулся.

- Как же, нечистый! Бабка у нас – нечистый, - впервые обмолвился внук Игнат. – Ты ведь это, бабулька, всё в матушку ругаешься, всё проклятьями сыплешь – вот на блины-то и наколдовала!

- Я те дам, наколдовала! Я щас на тебя наколдую, дубина бородатая! Ишь, распозевался!

- Ну что ж ты, бабушка, на человека так-то! – Вступился за Игната гость. – Не по-доброму это.

- Да ну его к лешему. Замучили меня все, - Маремьяна устыдилась гостя и вжалась в стул. – Отстаньте!

- Вот так всегда, - заворчал дед Тарас, - чего ись-то будем?

 Он помолчал.

- Ты гляди, что делают, окаянные, - укоризненно посмотрел он на расползшиеся по столу блины.

- Ладно, хозяева, не горюйте! Сейчас мы их! – прговорил Иван и взялся за дело.

Обитатели жилища лишь изумлённо следили за Ивановыми священнодействиями. А он делал следующие занятные вещи: развязал сахарный мешок, оставленный Маремьяной у дверей, зачерпнул из него полную пригоршню белого песка, поднёс её к лицу и подул легко-легко. Тёплое дыхание, задевая густую Иванову бороду, окутало сахарную горку, и каждая крупинка в ней вдруг засверкала, переливаясь, искрясь и будто радуясь этой своей чистоте.

Добрый, добрый сахар, - нежно обратился Иван к сладким искрам, - и блины ваши добрые, а семья ваша такая чудесная, что ни в сказке сказать...

С этими словами он осторожно двинулся к столу, стараясь не просыпать ни одной крупинки и, сопровождаемый вымученными взглядами хозяев, стал аккуратно посыпать один за другим блины, валявшиеся на столе в беспорядке. С блинами тогда случалась замечательная перемена – как только сахарные светлячки попадали на блин, ужасная физиономия исчезала, морщины быстро разглаживались, а чернота облазила, как весенний загар, и оставляла солнечно-желтое, смеющееся лицо. Румяные, красивые, свежие блины, торопясь и пересмеиваясь на бегу, спешили к тарелке и укладывались там один на другого, распространяя по хате аппетитный аромат свежей выпечки. Когда последний сахар был высыпан из рук Ивана, и последний блин, улыбнувшись всем, расположился на своем месте, сразу, как будто, рукой сняло очарование у домочадцев и закрыло им рты, разинутые от удивления.

Старый Тарас первый закричал: "Дивись! Дивись, бабка!.. – Он захлебывался слюной. – Ну, Иван! Ай да Иван!"
- М – м – м...Иван – хороший, - промычал Игнат.

- Да что же это, а?!.. – заохала бабка Маремьяна, хлопая себя руками по крутым бедрам.

Люди – люди, - вздохнув, удовлетворенно проговорил Иван, - что ж вы себе сами жизнь-то портите? Жены сварливы, да мужья ворчат – не по-доброму это, не по-человечески. Гневаешься ты, Маремьяна, на жизнь ропщешь, - вот и блины у тебя – злые да непокладистые. Не так надо! Работу работаешь – так с улыбкой, тогда и дело в руках заспорится. С человеком говоришь – радость ему дари, хоть взглядом своим. Мир тогда, да удача с тобой будут. На земле радость.

Бабушка Маремьяна, слушая Ивановы речи, уж и так лицом умилилась, а как сказал он про радость земную, так и вовсе глазами заблестела, во весь рот улыбнулась, да и говорит:

- Дед, а дед! Слышь, вот ведь прохожий человек, а правду молвит! Как душу-то, словно погладил! Ить негоже, негоже поступаю я!

- Да так оно, бабка! Так..., - старик довольно улыбнулся и гоготнул, - экая ты нынче славная!.. Ну так отведаем блинов теперешних!

Все с удовольствием потянулись к столу.

-Иван!..

Но Ивана уже не было. Теплый ветерок залетел внутрь из открытой двери и поиграл сахаринками на верху мешка. По вечерней дороге мимо хаты возвращались с покоса запоздавшие мужики, весело смеясь, и напоминая смехом об удивительном госте, принесшем с собой чудесное настроение. А в небе зажглась еще одна звезда.

С этого вечера все в доме пошло по-другому. Дед с внуком весело работали на огороде, Маремьяна пряла пряжу, напевая радостные песенки, работа спорилась и отдыхали они дружно. Жизнь тогда пошла у них – нельзя придумать лучше.

Одного они только понять не могли, как узнал Иван, что Маремьяну Маремьяной звать.