Дорога из хлебных крошек

 Темно. Как здесь темно. Пыль, запах машинной смазки, вонь спрятанной на лето зимней обуви. Пара старых Котькиных кроссовок врезается в бедро.
Время свивается в отвратительные жгуты, закручивается спиралями, давит и тяяяяянется. Не вздохнуть. Не закричать. Не заплакать. Но можно выть. Выть не от жалости к себе – от ненависти. Тихо, тоненько - так, чтобы не было слышно там, за дверью. Закусив губы и вцепившись руками в обтянутые шершавой джинсой колени. До боли, до онемевших пальцев. До синяков.
Из-под двери пробивается тусклый лучик какой-то пыльной светотени.
«И свет – не свет, и тень – не тень, и каждый, каждый, каждый день разбит, раскрашен в серый цвет, надежды нет. Надежды нет…» - издевательски пощелкивают стрелки часов.
Слез тоже нет – только горят щеки, и во рту противный солоноватый вкус. Я думаю о тебе.
Почему-то тебя страшно возбуждает мысль о моих щеках. Иногда я слышу в телефоне твой жаркий шепот: «Какая ты? Прикоснись – я хочу почувствовать…»
Хочешь меня сейчас?
«…И когда мы встретимся – мы обязательно встретимся! – я попрошу: прикоснись ко мне?..»
Протяну руку и в первый раз дотронусь до твоей щеки. Осторожно, совсем легко обведу пальцами твердые скулы, а ты наклонишь голову и потрешься о мою ладонь…
Мой. Я вижу это в твоих глазах. Слышу в судорожном вздохе, когда ты перехватываешь мою руку и прижимаешь к немного шершавой щеке… 
И время кончается. Только остается твое дыхание и жадное  узнавание в кончиках пальцев.
«Отомсти мне?» - улыбается в лицо Жоффрея Анжелика. 
Отомсти мне? За то, что не твоя. За то, что так далеко,  за то…
– Аська, где ты была так долго? – и от твоего шепота у меня подкашиваются ноги. Ты подхватываешь меня и прижимаешь к себе. Такой страстный в письмах и нетерпеливый в телефоне, ты внезапно становишься нежным. Теплые губы медленно скользят по шее, и я таю, таю, таю… Я прогибаюсь в твоих руках, подаюсь навстречу – сильнее! - но  твои губы дразнят, едва касаются, дыхание оставляет на коже влажные следы, и я изо всех сил вцепляюсь в тонкую ткань футболки. Сорвать, добраться до тебя, попробовать – на вкус, запах, звук… Ты вздрагиваешь, и нежность к тебе охватывает меня жарким пламенем…

…Где-то вдалеке скрипит кресло, шлепают в поисках тапок босые ноги, и я заставляю себя разжать пальцы. Пора.
– Асенька?
– Сейчас.
Муж упрямо зовет меня Асей. Каждый день я прошу его не делать так, и каждый день снова слышу ненавистное «Ася». Не думаю, что он делает это нарочно. Скорее – просто не понимает, как для меня это важно. Потому что именно так зовешь меня ты.
Я тихо выбираюсь из кладовки и отряхиваю джинсы от прилипшей пыли. Где-то в глубине проскальзывает нелепая мысль: завтра пол можно не мыть. И еще глубже - противным ехидным шепотком: «все равно вернешься. Завтра, а, может, даже сегодня ночью. Через час или два… Вернешься, чтобы снова корчиться на грязном полу, кусать губы и вспоминать его слова. Вернешься-вернешься. Не сомневайся».

У меня есть ангел-хранитель. И больше всего мне хочется добежать до компьютера, войти в сеть и жадно ухватить взглядом зеленую ромашку. Щелкнуть кнопкой и увидеть-угадать-почувствовать теплый золотистый шепот моего ангела. Моей подруги:
– Здравствуй, солнце. Как дела?
– Он не пишет. Ну, скажи – почему он не пишет?! Два дня – а в ящике ничего. Я ненавижу его!
– Ш-ш-ш-ш, солнце. Может быть, он просто устал? Ты когда-нибудь уставала так, что в голове остается только звенящая пустота, и хочется одного – упасть и закрыть глаза?
– Я устала от его молчания.
– Просто верь ему, милая.
Просто верь… Я люблю тебя, наверное, не меньше, чем его. Тебя – подругу, тебя - голос, удерживающий меня на краю в течение долгих месяцев.
«А я живу то в будущем, то в прошлом, все чаще понимая, что связать их невозможно.  Кости уже брошены, уже легли. И страшно опускать глаза, сказать нельзя и больно промолчать…»
И я верю. Жаждущая любви кошка  во мне замолкает. Ненадолго. На день, два, тоска разжимает коготки. До следующего перерыва, до пустого по выходным почтового ящика.

…Коридор кончился, а глаза все еще не привыкли к свету.
– Аська, опять медитируешь?
Я провела ладонями по щекам, стирая с них предательскую красноту.
– Стихи читаю.
– Напиши свои, - засмеялся Сергей. – Или выучи наизусть. Не придется читать в темноте. И кончай уже коситься на компьютер! Я твой муж, или он?
– Муж - объелся груш! – влез Котька, устраиваясь крепкой попой на моих коленях.  – Маам? А у нас сегодня приезжал цирк! Там была такая кошечка… А давай купим собаку?! У Машки есть…
– Твой сын, - Сергей потянулся и отъехал от стола. – Логика филолога.
Несколько быстрых движений, и ноутбук, прощально подмигнув кнопками, потемнел.
– И никакого не лолога вовсе! – тут же заспорил сын. – Я умный!
– Ты когда спать пойдешь, умный? – Я поцеловала мягкую каштановую макушку. У Котьки смешно выстрижены волосы – косая челка и тонкие колечки на шее.
Котька тут же притих.
Спать он не любит – считает сон пустой тратой времени. Единственное, чем можно затащить нашего сына в кровать – это обещанием новой сказки. А еще Котька страшно любит отца. Полчаса в постели, под убаюкивающий низкий голос Сергея… Когда-то я тоже любила засыпать так.
– Мам – споки!
Сын съехал с моих колен – стукнулись об пол твердые пятки – и вцепился в руку отца.
– Две сказки! – тут же начал торговаться он. – И про Принцессу тоже!
Сергей кинул на меня короткий взгляд, и я съежилась в своем кресле. Его любовь связывает меня по рукам и ногам.
Иногда я ее ненавижу.
«Любила принцесса книжки и кошек, стихи сочиняла ночью, но как-то дорогой из хлебных крошек прошел кто-то странный очень… Не принц и не рыцарь, простой прохожий – но что-то ее позвало. Мечты или сказки, а, может, песни, которых он знал немало. И каждую ночь ей теперь грустится, когда луна из окошек, и каждую ночь вместо принца снится дорога из хлебных крошек…»

Я пересела во все еще уютное теплом мужа кресло и снова включила ноутбук. Где ты, ангел-хранитель?
Зеленая ромашка оказалась зеленой. Ты была там.
– Здравствуй, солнце. Как дела?
– Вчера он сказал, что любит свою жену. Нет - что любит нас обеих…
– Но так бывает, солнце. Нечасто – но бывает. Как можно тебя не любить?
Можно. Меня можно не только не любить, но и ненавидеть. Я ненавижу.
– Ты грустишь?
Я могу не спрашивать. Слова те же, но золотистый шепот больше не золотистый. Мне кажется, даже буквы стали темнее. Напитались твоей тоской. Прости меня. Пожалуйста. Я виновата. Перед тобой, перед мужем, перед сыном. Но любовь к нему – к тому, кто так далеко, на другой стороне жизни и виртуальности, сильнее моей вины.
– Ничего страшного, солнце. Это пройдет. Погрущу чуть-чуть. Ты не против?
– Что случилось? – Это лицемерие, задавать тебе такой вопрос. Я знаю, что случилось. Чувствую обостренной интуицией той, что принесла тебе эту боль. Прости.
– Сегодня я нашла письмо своего мужа. Он писал его… другой женщине. Нечаянное письмо, глупый черновик… Он просто забыл его стереть! Он просто забыл, понимаешь?! Посмотри: «… Это, наверное, клиника. Не лечится. И я не знаю, что мне делать. Но я думаю о тебе. Каждый день, час, каждую минуту… И когда мы встретимся – мы обязательно встретимся! – я попрошу…»
- …Прикоснись ко мне? – шепотом продолжаю я, зная, что ты этого не видишь.
Текст в окошке аськи появляется медленнее, чем я его читаю, но мне и не нужно его видеть. Это письмо ты написал мне два дня назад. И я помню его наизусть. Глупая принцесса, твои хлебные крошки склевали вороны, а прохожий ушел далеко вперед. И ты заблудилась, застряла на середине пути…
– Солнце, ты слышишь? Что мне делать?
– Я тут.
– Мне хочется ее увидеть…
– Зачем? – Мне становится страшно от мысли, что ты когда-нибудь узнаешь правду.
– Не знаю, солнце. Потому, что он любит ее? Или потому, что я люблю его? Какая она? Лучше меня, красивее…  Я так хочу знать – почему?
Почему…
Потому что ты говорила ему обо мне. Ты смеялась, читала ему мои стихи («Ему понравилось, солнце!»), кусочки моих писем… Ты любила меня, и он полюбил – тоже. И однажды, когда он написал, я ответила. Откуда, откуда мне было знать, что он – тот самый, любимый, твой?!

Темно. Как здесь темно. Пыль, запах машинной смазки, вонь спрятанной на лето зимней обуви. Пара старых Котькиных кроссовок врезается в бедро.
Время свивается в отвратительные жгуты, закручивается спиралями, давит и тяяяяянется. Не вздохнуть. Не закричать. Не заплакать. Но можно выть. Выть не от жалости к себе – от ненависти. Тихо, тоненько - так, чтобы не было слышно там, за дверью. Закусив губы и вцепившись руками в обтянутые шершавой джинсой колени. До боли, до онемевших пальцев. До синяков.
– Подумаю об этом завтра, - сказала бы Скарлетт О’Хара.
– Я приму любое твое решение, - сказал муж.
– Ты выбираешь не человека, солнце. Ты выбираешь путь, - сказала бы ты, мой ангел.


– Алло? Вокзал? Я хочу забронировать билет… - сказала я.
Принцесса дойдет до конца дороги. Кого бы это ей ни стоило.