Каюр

Из "Записок о минувшем"

В 6-м классе я подружился с Юркой Хлыстовым, круглоголовым крепышом, поселившемся в нашем подъезде. Он учился в 7-м, собирался поступать в индустриальный техникум. Жил он на первом этаже с матерью и братом, детсадовцем Костей.

 С помощью нехитрой анаграммы я переиначил Юрку в Каюра, прозвище к нему прилипло, многие даже думали,что его так зовут.
У  Каюра был патефон и много пластинок, среди которых я обнаружил незнакомые мне песни любимого мной Утёсова.

Мы крепко сдружились с Каюром, с ним всегда было легко и весело. Он всё реже стал ездить туда, где жил раньше, к своим старым друзьям. Но в нашу дворовую компанию не влился, дружил только со мной, даже в кино мы ходили  вдвоём, без обычной оравы.

Юркина мать, больше походившая на его сестру, маленькая, такая же светловолосая, как и он, смешливая и задорная тётя Надя, была приветливой и гостеприимной. Иногда она трепала мою шевелюру, шутливо изумляясь её жёсткости и густоте.
Расчёску сломаешь! — смеялась она.

Если я приходил к ним во время обеда, она всегда приглашала меня за стол, но я обычно отказывался и уходил. Когда же мы с Каюром бывали одни, не стеснялся, ел всё, чем он меня угощал.
Чаще всего он доставал колбасу, похожую на тонкий гибкий тёмно-коричневый  шланг, резал её ломтиками и жарил на большой чугунной сковороде. Мы уплетали полную сковородку, без хлеба.
Это казалось фантастикой. Когда у нас дома появлялась колбаса, мы ели её по два-три кусочка и непременно с гарниром.

Как-то, выслушав мой возбуждённый рассказ о полной сковороде жареной колбасы, мама поинтересовалась, где работает Юрина мать. Узнав, что в столовой, бухгалтером, решительно заявила:
 — Значит, ворует.
Меня покоробила мамина безапелляционность, стало обидно за тётю Надю. Тётя Роза, мать моих двоюродных братьев, тоже работала в столовой и, бывало, приносила оттуда то галеты, то пирожки с экзотической чечевицей, однако никто не говорил, что она ворует.

Иногда по выходным к тёте Наде приходили гости, распевали песни, танцевали. Постепенно компании стали собираться чаще, застолья становились всё шумней. Пьяные гости выскакивали в прихожую и на лестничную площадку, горланили матерщинные частушки, сотрясали подъезд неистовым топотом плясок.
После одной из пьянок Каюр обнаружил в мусорном ведре несколько скомканных червонцев. Потом мы ещё не раз шарили в этом ведре, но больше ничего не находили.

Проходя однажды мимо полуоткрытой двери Юркиной квартиры, я услышал вырвавшийся из общего пьяного гула надсадный крик тёти Нади:
 — Э-эх! Хоть день, да мой!

  Моя мама говорила, что Юркина мать ведёт «разгульный образ жизни». «Детей жалко» - вздыхала она. Я всё чаще видел тётю Надю пьяной, она с трудом останавливала на мне мутный взгляд и, силясь улыбнуться, спрашивала, почему я перестал к ним ходить. Трезвая  бывала хмурой, отводила глаза.

Как-то незаметно она  стала неузнаваемой: куда девалось её дружелюбие и шутливое настроение! Мне было неловко и неприятно встречаться с ней. Каюр стеснялся матери, стал замкнутым, иногда мне казалось,что у него заплаканные глаза.

Один раз, зайдя во двор, я увидел рядом с нашим подъездом тётю Надю, стоящую в странной позе. Уставившись вдаль, пошатываясь на широко расставленных ногах, она мочилась, небрежно поддерживая подол платья.
Оцепенев на миг, я пулей бросился обратно за угол, на улицу.
Уж не обознался ли я? Неужели эта жалкая, бесстыжая пьянчужка — та славная, опрятная женщина-девушка с лучистыми глазами, какой я знал её ещё совсем недавно?

...Как-то возвращаясь из школы, я ещё издалека увидел необычное скопление людей возле нашего подъезда. С угрюмыми, под стать слякотной, позднеосенней погоде лицами, люди стояли, сгрудившись у крыльца. От молчаливой группы веяло тревогой, бедой. В то, что я узнал, невозможно было поверить.

Из-за крупной денежной растраты, за которую ей грозила тюрьма, тётя Надя покончила с собой, выпив соляную кислоту. Говорили, будто она, глядя в зеркало, чайной ложкой вливала кислоту себе прямо в глотку, чтобы не обжечь рот. Умерла в страшных муках.

Эта смерть и её чудовищные подробности потрясли меня.Я впервые столкнулся с таким безжалостным, обнажённым проявлением «правды жизни».

Меня мучила мысль: какую же нечеловеческую безысходность должен испытывать человек, чтобы решиться на смертельный шаг?.. И ещё я думал: как можно из-за денег уйти из жизни?  Неужели ничего нельзя было придумать?

Маленького Костю определили в детдом, Каюр перебрался в общежитие техникума. Мы ещё долго  встречались с ним то в общежитии, то у нас. Но встречи становились всё реже, и мы потеряли друг друга из виду. Дальнейшая судьба Каюра мне неизвестна.