Страсти на фоне краеведения

Сады прекрасные!
Под сумрак ваш священный
Вxожу с поникшею главой.
        А.Пушкин               
               

    
               

   Не зря город Пушкин  раньше  называли Царским Селом. Было у него  не меньше семи названий, первое Саари-мойс, еще  Сарица  и другие были. Расположенное на холме высотою более 140 метров над уровнем моря, над всеми окружающими болотами, насыщенное ключами и родниками, поросшее лесом и кустарниками,  село строилось сначала для шведского наместника, потом перестраивалось  для русских  царей и цариц, и  с помощью знаменитых садовников и архитекторов  здесь создали  настоящие  шедевры садового искусства и архитектуры. Сами цари, люди  образованные, с тонким вкусом,  руководили своими помощниками и даже конкретно им помогали, как Александр Первый, который со всех своих поездок привозил какие-нибудь  идеи для  благоустройства села  или, например, саженцы особенных красных  кленов из Англии  для Отдельного парка в английском стиле, с просторными лугами, рощами, прудом; или античные колонны - как  Мария Федоровна из их с великим князем  двухгодичного путешествия по Европе; как Екатерина Вторая, выписывавшая, руководясь каталогами, журналами  и советами самых просвещенных людей мира,  всё самое лучшее, от архитекторов до картин и посуды. Как  не замирать, не томиться от невозможной красоты Большого Каприза и открывающегося с его высоты великолепного комплекса Екатерининского  парка и дворца с золотыми куполами  церкви, со стройностью Парадного двора, с его  полуциркулями, с ажурными  Золотыми воротами! А Шапель с окружающей дубравой или Арсенал со звездой расходящихся дорог.
 Кто не жил  у нас в  суровые  послесталинские, хрущевские времена, - те не знают цены развивавшимся  тогда свободам  в культурной жизни, ведь при  бедности материальной  ростки духовных ценностей  становятся еще более значимыми в жизни, и под бдительным  оком КГБ  мы приобщались к ним, ловя новости по радио «Свобода» или  БиБиСи  и перехватывая друг у друга самиздатовские  стихи Бродского или «Гулаг» Солженицына,  диски и записи на рентгеновских пленках Битлов или духовной музыки. С ощущением запретного удовольствия ходила я в  Стасовский зал Екатерининского дворца на  концертные исполнения наконец разрешенных  пасхальных или рождественских служб  русских  и зарубежных композиторов, приобретавших  еще большую ценность из-за окружающего великолепия – парка, дворца, самого зала, по-царски торжественного, белого с золотом. Это были восхитительные моменты торжества  настоящей  демократии, победы над мракобесием недавнего прошлого, когда было в запрете всё, - история,  религия, литература, искусство, музыка,  передовая наука, вообще, правда во всех сферах нашей жизни. Звуки Всенощной Рахманинова тогда звучали настоящим гимном этой победе.
  Стало больше возможностей интересоваться   искусством, архитектурой и особенно историей  моего края – Инкеринмаа, названной  шведами, много веков ее оккупировавшими,  Ингермаландией - страной народа инкери.
 Дело в том, что   по отцу  я русская, а по маме  финка. Вернее,  финка, финн  – это условное название той народности, которая в России звалась, еще Пушкин так говорил, - чухонцами.  До революции народонаселение именовалось не по национальности, а по религиозной конфессии, к которой они относились. Мои предки по матери были лютеране, а по отцу, русскому, православные. У мамы отец был крещен в лютеранской церкви под именем Андрус, а его жена, моя бабушка,  звалась Юстинией.  Говорили они и на местном финно-угорском наречии и по-русски, были  оба родом из местных деревень, одна из которых, на высоком берегу речки Суйды,  называется  Горки (коркеа по-фински значит высокий), а другая деревня называлась прямо  по девичьей фамилии моей бабки Реполово, на местном  наречии репо  – лиса). Историки свидетельствуют, что эти места первыми заселили выходцы с далекого востока, угро-финские племена, которые шли сюда буквально по следам схода ледников и образующихся после них болот и озер. Закаленные в трудностях дальних переходов, стойкие и непривередливые к  погоде  и климату, мои кочевые предки оседали  на островках среди  болот, в подымавшихся суровых лесах. Они были рады остановиться здесь, на сухом, удобном для обозрения  высоком берегу  реки, обстроиться, со своими большими семьями  начать оседлую и созидательную жизнь. Они называли себя инкери по названию недалеко отсюда вьющейся извилистой реки Инкери, а потом в России их стали звать ижоры.  Они  охотничали, занимались  рыболовством, сбором плодов и ягод, скотоводством, земледелием даже, хотя земли здесь не очень плодородные, кислые, но после удобрения их золой подсеченных и  сожженных лесов можно было выращивать овес, рожь, пшеницу, просо, ячмень, горох, огородные культуры. Добавляли они  свое умение в сельском хозяйстве от наступавших с  юго-востока славян, оборонялись, но уступали и делились территориями с западными соседями, недалеко от них освоившими  теперешнюю Эстонию, Финляндию. В 17-м веке в нашу  кровь еще добавилось  финской  от пригнанных сюда шведами крестьян из шведских  провинций теперешней Финляндии -  Саво и Эуряпяя. Всяких кровей и культур намешалось  волей-неволей в моих предках. Но определяющей была все-таки угро-финская, которая по дороге из Тибета  в  этот северо-западный край вобрала в себя и тюркские,  и монгольские и,  конечно, многое  взяла при встрече здесь, на северо-западе Евразии,  от своих соседей, -  славян, шведов, норвежцев и датчан, о чем свидетельствуют и антропологические, и лингвистические,  археологические  и  исторические факты.  Лютеранство, пришедшее сюда 400 лет назад, закрепило приоритет западной культуры у моих ижор. Они  стали  более грамотными, чем русские,  потому что религия им велела самим читать  святые писания, и значит, более организованными.   Даже в 1918- 1920  годах, и попозже  была у них  попытка создать на Карельском перешейке самопровозглашенную республику Северная Ингрия, и получилось бы, может,  не хуже Эстонии или Литвы с Латвией, но этому помешало, наверно, еще и  близкое  расположение к  Ленинграду. А в 1937 году нерусская  фамилия Хяргинен стала причиной  безвременной  гибели моих двоюродных дедов. Хотя о вине их и всех  тогдашних репрессированных только приходится гадать, потому что и у моего  отчима, русского,  забрали отца только за то, что он починил церковную паперть у себя в уральской деревне. Не считаю  своей компетенцией  обсуждение темы  политических репрессий при советской власти, но  в памяти  моей семьи, как и у многих в России,  она долго будет колотиться пеплом Клааса. И хотя бы  одним этим можно оправдать теперешний, конца 20-го - начала 21-го  века, массовый поток эмиграции из России. Уехала  в Финляндию  и я. Хотя в мои годы это дается нелегко: ведь я – лягушка из ижорских болот, каждая их кочка и ямка -  мне родина и милее  всех экзотических красот. Наш командир в Инкеринлиитто (нашего союза)   заклинал нас не уезжать, не  бросать родину, а бороться за возрождение угро-финской культуры, ингерманландской национальности, от которой почти ничего не осталось, по данным переписи. Я отдала посильную дань этой борьбе, организовав напоследок с помощью своих товарищей по союзу  большой  праздник в Пушкинском краеведческом музее, - с концертом, лекциями, выставками. Но на склоне лет, имея за плечами   40 лет с лишним работы, иногда без выходных и отпуска, я не нашла уже  в себе сил  на дальнейшую деятельность в этом направлении. Конечно, если бы я оставалась в России, то добилась бы, чтобы на грандиозном  празднике 300-летия города Пушкина прозвучала и тема Ингерманландии, - в музыке, танцах, выставках народного творчества. Но… Спасибо маленькой Финляндии, моей дальней родственнице, которая приютила меня и  дала возможность жить достойно и вспоминать в этих строках  и на разных специальных, для нас устраиваемых  уже здесь праздниках, о своих корнях!
  До революции и даже еще несколько лет спустя, мои инкери,  да и другие малочисленные народы России не испытывали такой дискриминации. Они были хорошими крестьянами, няньками, рукодельниками, охотниками, лесниками, солдатами, из их среды вышли интеллектуалы, офицеры…в общем, были мои предки хорошим составляющим народов России. Даже еще  после революции в Ленинградской области были у них свои школы, техникумы, органы печати, но потом все это власти свели к нулю, что, конечно, не пошло на пользу моральному духу моих дедов и бабок и последующим поколениям,  и в их среде тоже завелось пьянство, как и по всей России. Я рассматриваю их довоенные фотографии, сделанные по разным поводам на лоне природы, в фотоателье, около сельской школы, где был директором мой финский дядя. Они  почти всегда в светлых одеждах, с тонкими, иногда несколько  монголоидными чертами лица, как у моей родной тети Мани, иногда  в библейских величавых позах, наподобие девы Марии, как на фото моей другой тетки, Анны.  Это еще свободные люди, живущие на земле, которую освоили их предки,  славяне   называли их  еще  чудинами, от слова чудо - за их знания природы, секретов лекарского искусства, -  чудью белоглазой, видимо, за светлые глаза, в отличие,  от наверно, более темноглазых  пришедших с юга славян. Часто их фамилии имеют тотемный смысл, они произошли от названий  животных, растений, различных явлений  окружающей природы, - в прошлом покровителей их рода. Хяргинен, фамилия моего деда, бывшего егеря царской охоты, означает  Быков, бабушкина фамилия означает лису, как и деревня, из которой она родом, как и многие окружавшие места. Есть у них и Клюквины, и Медведевы, и Дымовы,  - конечно в переводе на русский. Имена же имеют более позднее происхождение и, взятые из лютеранских  святцев, чаще всего они библейские и немецко-шведские, - Мария, Юханус, Эльфрида, Амалия… Каждая пядь земли у них не пропадала даром, была отведена под дело, -  пахоту, сенокос, выгул скота и носила на их  языке соответствующее название. Кругом были острова после схода озер, поэтому названия многих местностей включают  слово «саари», остров, Суусари, Гуммоласаари, Саари-мойс,  - болотный остров, хмелевой, остров-мыс. Река Славянка, у которой стоит "Павловск холмистый"(Ахматовские слова), у них Венйоки, Славянская река, - по ней, наверно славяне и приплыли с южной стороны в эти края. По Славянке и с севера, с Ладоги, с Невы-реки тоже суда шли, варягов. Лютеране поставили здесь в 17 веке свою кирку, вторую в Ингерманландии, первая была в Лемболово.   Тогда же  шведы  укрепились здесь на возвышенном месте и командовали отсюда, из крепости Линна, которая при Павле была перестроена в крепость Бип. В началe 18 века Петр Первый  со товарищи изгнал   шведов, оставив русской губернии только шведское название – Ингерманландия, переименованное потом в Петербургскую. Название досталось Ингерманландскому полку.Шведскими остались и фамилии многих местных  жителей.
   362 десятины  этой земли на слиянии Тызвы  со Славянкой Екатерина Вторая в 1777 году подарила своему  сыну Павлу  в честь рождения у него  первенца Александра  от брака с его второй женой Марией Федоровной.  Владельцам новообретенных  земель не пришлось заново их  осваивать, они давно были освоены и ухожены жителями окрестных деревень Тярлево, Пязелево, Липки, Федоровский Посад, Рысь-кабачок. Присланный  сюда матушкой Екатериной  архитектор Чарльз Камерон только успевал  намечать  просеки в густых лесах и планировал ставить на их перекрестках и выкорчеванных от пней лужайках античные статуи, прежде всего Аполлона и всех его муз. Свет искусства, просвещения, нездешней  красоты отныне пронзал во всех направлениях бывшие лесные дебри и сельскохозяйственные угодья, а местные  крестьяне обслуживали все сопутствующие работы. Великая княгиня Мария Федоровна поддерживала новомодную идиллию сельской жизни, собственноручно касаясь  вымени коров или коз, принимая участие в изготовлении простокваши, сливок, молока, угощая ими и своих  гостей, и работников, «пейзан», как тогда выражались,  а своим детям, особенно мальчикам, старшенькому Алексаше  и помладше – Косте, позволяя вскапывать грядки на огороде. Жизнь в Павловске, как назвали это место, проходила без лишней роскоши, потому как маменька не щедры были к нелюбимому Павлу. Новомодный стиль, классицизм, в котором строили дворец, хоть и не требовал много золота и драгоценного строительного материала, типа, мрамора, но не везде  можно  было обойтись известкой и охрой в окраске зданий. Приходилось все время убеждать матушку  Екатерину в необходимости очередных оплат строительного процесса.  Созидание  парка и дворца продолжилось и  после воцарения Павла и после его гибели. Дворцово-парковый ансамбль города Павловска стал совершенным созданием зодчих  Камерона, Воронихина, Бренны и бывшего театрального художника Гонзаго. Потом, после всех передряг революции и войны,  усилиями правительства страны, дирекции, художников, архитекторов, скульпторов и рабочих самых разных специальностей  удалось восстановить буквально из пепла  этот шедевр, который в ЮНЕСКО поторопились тогда  посчитать  утраченным для мировой культуры.
  Учась на экскурсовода Павловска,  я   стала  энтузиастом своего дела, так как  водили мы экскурсии по дворцу за  1 руб.40 коп., а по парку - за плату и  два раза больше, но тоже небольшую, а требования к нам были самые строгие, по содержанию и по идеологии, вплоть  до того, что предписывалось не в коем случае не общаться с иностранцами, - за этим следили доброхоты из наших же.  Экскурсия по парку продолжалась около трех часов и по строго оговоренному в методике маршруту, от парадного плаца  дворца до Парадного поля.  Но своих гостей я водила здесь разными путями, -  иногда  с берега Мариентальского пруда, откуда хорошо видна башня крепости Бип на другом берегу Славянки. На пруду при царях  швартовалось  до сотни судов разного калибра. На них  хозяева с многочисленной свитой гостей и двора катались днем и белыми ночами, когда устраивали праздники по разным случаям – с фейерверками, факелами, музыкой и театром по берегам. Обойдя дворец и полюбовавшись на Колоннаду Аполлона на другом берегу,  можно пойти  хоть к «Концу света», хоть к «Самому красивому месту», хоть к «Розовому павильону», или  к обсерватории, или  к «Вокзалу».   Мавзолей  навевал  грустные мысли  о судьбах царей: павильон стоит в мрачном месте,  в овраге, и  рождает  воспоминания о том времени, когда Мария Федоровна была поставлена в безвыходное положение и бездействовала, хотя  знала, что против ее мужа готовится заговор. В Семейной роще вспоминается, что и с детьми царица была не слишком счастлива: из десяти  она пережила четверых.   Можно   пойти как бы вслед воображаемому, пыхтящему и сопящему, толстому Ивану Андреевичу Крылову, опасающемуся опоздать на угощение к Марии Федоровне, во дворец.  Или, вспомнив роман «Идиот» Достоевского, поискать, где могла бы здесь повстречаться  Настасья Филипповна.  Музыку самую прекрасную, вдохновленную Павловском,  можно  и  не воображать, а услышать наяву на концертах в Круглом Зале, Розовом Павильоне, в самом дворце или у Чугунных Ворот, да где угодно, но не на вокзале, как раньше,  -  Бортнянский,  Глинка, Штраус здесь звучат и зимой и летом. Можно преставить, как  быстрый, живой лицеист Пушкин со своим другом Кюхлей  тоже  прибегал сюда, - на поклон к Марии Федоровне и на встречу царя-победителя Александра Первого после его триумфального  возвращения из Франции. Пушкин даже сочинил по этому случаю стихи, за что был награжден часами.   Для этой встречи на основе бывшей дачи Багратиона был  сооружен грандиозный комплекс Розового павильона с целой деревней рядом, нарисованной на огромных полотнах  перспективной живописью по эскизам бывшего  театрального художника Гонзаго так искусно, как когда-то  потемкинские деревни для Екатерины Второй.  Нагуливал вдохновение  на тропках и аллеях у  «Славянки тихой»  и Жуковский, воспитатель царских отпрысков. Честь и хвала ему и всем  творцам прекрасных стихов, музыки, живописи, вдохновленным этой красотой и обессмертившим  ее  в своих произведениях!
 И рядом, в городе Пушкине я со своими друзьями тоже напридумывала разные туристические маршруты с  героями отечественной  истории, политики, литературы, музыки, науки:  Машенькой из «Капитанской дочки», Радищевским  путешественником,  лирическими героями  Пушкина, Ломоносова, Ахматовой, Анненского, Мандельштама… даже маршрут по виртуальному «царскосельскому   диснейленду»  можно было организовать для желающих, -  с ледовыми дворцами, карнавальными поездами, горками, - Сахарной, Трифоновой,  с колеями для санок на колесиках и пр.  Одна циклопическая  Башня Руина -  чем не жуткий, леденящий душу  аттракцион  с ее темницей внутри, в которую народная молва  до сих пор сбрасывает  «отработанных» любовников»  Екатерины Второй!  Да и  стены самого дворца  хранят не одну преступную тайну:  здесь можно вспомнить  о скоропостижной смерти Елизаветы Петровны, и Екатерины Второй, и первой жены Павла, великой княгини Натальи Алексеевны; и в  окружении  их тоже было немало таинственных смертей и болезней, - скоропостижная смерть, к примеру, 26-ти летнего красавца  Ланского, возлюбленного  престарелой царицы. А если  забраться  на верхушку  Большого Каприза,  там, в беседке, так легко вспомнить  молодого горячего лицеиста на свидании и  процитировать его воспоминания:
« Здесь ею счастлив был я раз.
 И в страсти пламенной погас.
 И время самое для нас
 Остановилось на минуту»,
  И будет  думаться не только о грустном, но и о прекрасном, - виднеющийся Большой пруд  напоминает о « Лебедином  озере» Чайковского, бывавшего в Царском, в Нижней бане слышится плеск воды и журчание голосов как бы сквозь пар от латунных ванн с горячей водой, а в Баболовском дворце  ( не от русифицированного ли «паппила», на языке  инкери -  дом пастора, -  это название?)  огромная ванна, просто бассейн, наверно могла бы и теперь послужить во славу русского камнерезного искусства и в качестве одного из аттракционов,  - ей же сносу не будет, она пережила всякое  за свою историю, с тех пор, как изваял ее в 18-м веке из цельного куска карельского гранита  мастер Суханов. А  рядом, в  Александровском парке, если восстановить Дворец лам, Арсенал, Шапель, Китайский театр, да соответственным образом их обставить!.. Но пока обставляют, окружают и наступают на наши парки «новорусские» дворцы и замки, - не лучшего вкуса и качества. О них  стоит упомянуть, потому что   хозяев этих новых « чертогов»  хотелось бы  призвать  к  прославлению  своих имен посредством   возрождения  тишины в старинных парках,  - как было при Александре Сергеевиче, - все мы помним:  «близ вод, сиявших в тишине…», - за счет помощи в благоустройстве  новых парков, в современном дизайне, с применением самой передовой техники  с виртуальными возможностями, - там  и диснейленд на темы  народных сказок и произведений русских писателей можно было бы построить, и направить туда основной поток отдыхающих. В таком, на манер «Экспо»,  парке,   можно было бы выстроить  и деревеньку на местный лад -  с  конюшнями, гончарнями, банями, лавочками и  кабачками с местными блюдами и  пивом, и  много чего с местным колоритом. А  лыжников можно было  бы  отвозить подальше, в район Антропшино, где   настроить спусков, подъемников, стадионов и тому подобного оборудования, оберегая  от вытаптывания  « сады прекрасные» Павловска и Пушкина.  А пока приходится только ностальгировать даже  по детству послевоенному, когда в тиши полуразрушенных парков могли еще  дремать «ели гробовые», как при Жуковском, детвора бегала « в дичи» «заглохших  троп». Теперь в парках шум, гам и гвалт  зевак… Сливаясь с этими гуляками, идем во дворец. Какой хотите, Павловский или Екатерининский? Пойдем сначала в Павловский!
 Здесь теперь  не протолкнуться, особенно в парадных залах. Мы туда пойдем позже,  сначала свернем налево, в личные покои Марии Федоровны, хозяйки дворца. Тут все по-домашнему:  небольшие залы    наполнены  изумительными  вещичками, картинами, мебелью. Спальня  обозначается просто диваном Марии Федоровны, с расположенной рядом тумбочкой для ночной посудины, без парадной огромной кровати с балдахином, путти и прочими многозначительными  символами, -  это будничное ложе для отдыха матери огромного семейства, хозяйки большого поместья с ее радостями,  заботами и печалями. Из ее кабинета-фонарика выйдем полюбоваться розарием  Собственного садика в голландском стиле, вернемся и  позавидуем чудесной коллекции живописи на стенах анфилады комнат. Но судьбе Марии Федоровны не позавидуешь: пережила четверых детей, рано овдовела, больше поцарствовать не пришлось из-за старшего сына, -  Александр оперативно занял трон.  Тяжела была  доля  этой  бывшей  немецкой принцессы, высокой, статной, белокурой, ставшей благотворительницей на всю остальную жизнь: она основала в Павловске школу глухих, госпиталь для инвалидов войны, церковь Марии Магдалины. Ее Павловск  был летней филармонией, школой  изящных искусств, приютом  поэтов и художников, что стало традицией и  для ее наследников.
 Проходим  в Парадные залы,  и сразу ощущается  совсем другой стиль в убранстве помещений: это   мужской, военизированный, торжественный императорский дворец.  Белое и золотое в окружении помпезного красного, мрамор натуральный  либо стюк, богатые символические росписи  в облицовке стен, торжественные драпировки окон, огромные столы в Тронном зале, в Белой парадной столовой,  троны в начале анфилад, умопомрачительной красоты сервизы  севрского и русского фарфора, императорские портреты в натуральную величину, античная скульптура и ее великолепные итальянские копии, драгоценные книги… богатства и красота, свидетельствующие о могуществе императора, - все смягченное, правда, последующим воцарением здесь  уже  вдовствующей императрицы и ее наследников, - культ Марии Федоровны был законом пребывания во дворце  для  всех, начиная с ее младшего сына Михаила и заканчивая великим князем Константином Константиновичем.  Это сказывается в выставленных повсюду изображениях Марии Федоровны, ее рукоделий, ее вещей, мебели, даже в измененных,  на более мирные, сюжетах росписи стен и плафонов. Ее «ангел», как она называла своего мужа, был ангелом только для нее. Исторически обусловленное, болезненно обостренное самолюбие Павла сделали его к концу жизни тираном и самодуром  и привели к  мученической смерти. Только очень любящая женщина могла, помня о таком характере мужа, создать из своего летнего гнездышка настоящий мемориал его имени. Она была достойна звания императрицы, и такими же воспитала своих детей: двое сыновей были царями, дочери тоже стали членами европейских королевских семей,  Наполеон даже сватался к одной из них, но получил отказ… А поначалу, взятая из небогатого семейства герцогов Вюртембергских ,живя летом у свекрови в Екатерининском дворце, она  еще донашивала тапочки первой жены Павла, Натальи Алексеевны, скончавшейся  якобы от порочного развития родов, произошедшего   из-за искривления позвоночника. Но закрадывается сомнение в этом диагнозе, когда вспоминаешь, что Екатерина Вторая незадолго до того обнаружила участие  невестки в заговоре, направленном на воцарение Павла. Мария Федоровна, быстро заменившая первую жену великого князя, была рада  поселиться подальше от глаз свекрови, и когда та  подарила   им с Павлом в честь рождения их первенца, будущего царя Александра Первого,  эти земли  недалеко от Царского Села, великая  княгиня  быстро распорядилась построить здесь сначала  деревянные, оштукатуренные под камень,  дома Паульлуст (Павлова утеха) и Мариенталь (Марьина долина), и жила летом  со  своим малым двором  в таких нецарских хоромах. Впрочем,  такие взаимоотношения  со свекровью  традиционны (вспомним, что впоследствии ее невестка, жена Александра, тоже не была в восторге от жизни вместе со свекровью в Павловске, жалуясь в письмах к матери на свою тоску от всех ее затей и увеселений).  Этикет, ритуалы требовали соблюдения внешних приличий, и во имя их был тогда поставлен  Павильон дружбы  на одном из самых живописных изгибов   берегов  Славянки. А Екатерина, в свою очередь, безоговорочно  взяла  на себя воспитание старших внуков, не доверяя его никому и отослав родителей  почти на два года в путешествие по Европе.
  Великокняжескую чету  за границей  ждал успех и признание всех европейских дворов, которые они посетили. Они привезли оттуда множество королевских  драгоценных подарков, и сами наделали еще  кучу долгов, чего только не накупив в счет будущего, вплоть до кусков античных развалин. В Европе увидели в Павле  просвещенного   и умного  человека, достойного  короны  монарха великой страны, каким бы он уже мог быть, если бы не жажда власти его матушки, превратившая его в неврастеника.
 Эти подарки и приобретения было куда деть, - их ждали и  в Гатчине, и в Каменностровском дворце в Петербурге, и, конечно, в Павловске. Даже после смерти матушки Павел не хотел жить в  Екатерининском дворце, и  некоторые ее  затеи, например, Михайловский дворец в Царском,  разобрал на материалы  для  строений в Павловском парке. Нелегкая во всех отношениях жизнь Екатерины Второй сделала ее к концу жизни почти инвалидом, она уже давно предпочитала передвигаться  в кресле на колесиках. Замечательный, в античном стиле, Пандус  Камероновой галереи был построен как раз для такого ее выезда  из дворца в парк, и весь комплекс примыкающих к галерее Агатовых комнат, холодных бань, Висячего сада, сама галерея с ее обширным обзором парка приспособлены  под   ухудшающееся состояние  ее ног. Обзор парка открывал ее честолюбивому взору множество обелисков в честь побед русского оружия, одержанных в ее царствование, Большой пруд с лебедями и Чесменской колонной, Золотой луг, дубраву, где еще Петр вкопал саженец дубка, Петром же задуманный  Рыбный канал, ее интимный Эрмитаж, ее летний утренний кабинет Грот, Верхнюю ванну,  ну, и конечно, саму громаду раззолоченного барокко Растреллиевского дворца.
 Для старшенького внучка она построила  в  Александровском парке дворец  совсем в другом, классическом,  стиле, во внешнем виде которого главное не декоративные барочные завитушки, а искусство  архитектора, Чарльза Камерона. Недалеко – готическая Белая Башня  с чучелами  рыцарей  для маленького Саши, а оттуда виден Парнас, на вершину которого можно  неспешно  доехать на карете. Все это со стороны селения было прикрыто древним крепостным валом, остатки которого сохранились до сегодняшних  дней в оформлении террасы Гостиного двора. Александр расширил бабушкино село, отделил его часть под названием София в отдельный город, который бабка так назвала в честь  церкви в Константинополе, где хотела  царем посадить другого внука, Константина. Строительство началось с сооружения мемориальной Казанской  церкви, поставленной над склепом с прахом безвременно погибшего бабушкиного красавца-любовника Ланского.   В этой Софии были опробованы, впервые в России, методы серийного градостроительства , построены казармы, замечательный Софийский собор. Это было уже не село, а город, созданный по последнему слову строительной техники того времени, но Александр перенес  акцент строительства на бывшее Саари-мойс, Царское село, которое получило при нем статус города и  стало негласной загородной столицей. Стихийный рынок с площади у дворца переселился в центр построенного города. Недалеко потом воздвигли  собор Святой Екатерины, городскую ратушу.  Общественная жизнь на протяжении истории города  здесь  то кипела, то замирала,и  тогда гости города жаловались на скуку и на засилие   престарелых фрейлин и камер-юнкеров. Перед  войной и последующим закатом  Российской Империи жизнь в маленьком  городе била ключом, в нем  работали   20 православных церквей, одна католическая, одна лютеранская, синагога. Было там 8 лечебных учреждений, 20 школ и институтов, две типографии и газета- еженедельник «Царскосельское дело», несколько обществ (музыкальное, медицинское и т.д.), кинематограф, гостиница, катки, пять аптек, две общественные бани, три банка, три библиотеки, 15 богоугодных заведений, преимущественно для людей преклонного возраста, а также для детей, 5 императорских гвардейских полков (кирасиры, гусары, стрелки) и школа артиллерийских офицеров, а кроме того, особые корпуса, составляющие эскорт императора,   множество дворцов,  просто красивых зданий, особенно в стиле модерн, несколько огромных парков, гаражи первых в России автомобилей, аэродром, лавки, кабаки, трактиры, ипподром, бордели, три вокзала, - царский и  два гражданских, - госпитали, санатории, больницы…  С наступлением советской власти  многое  исчезло  из города и со страниц истории. Первая электростанция в России, первая радиостанция, - самые передовые достижения науки и техники были в распоряжении горожан и  царской семьи, которая здесь же и распрощалась со своей властью в 1917 году. Отсюда  отправились в свой последний путь Николай Второй с семейством, на Урал…
 К  столетию со дня гибели Пушкина  город  заслуженно получил имя поэта, его прославившего.
 Наша семья приехала восстанавливать город Пушкин  в числе многих строителей, когда он стоял весь в руинах после войны. Мой отчим плотничал на восстановлении Александровского дворца, (он еще восхищался, например, насколько прочным и продуманным  было дореволюционное  покрытие пола на чердаке   дворца, аж семь слоев насчитал в нем!), мама штукатурила на лесах Лицея. Через много лет  я тоже поработала гидом  в Екатерининском дворце и парке, - таким образом, и  моя  семья внесла свою скромную лепту в восстановление  и прославление этого  замечательного места.
 А в детстве мы со сверстниками обегали все парки Пушкина, все руины разрушенных павильонов, опробовали все растения, вершки и корешки, проверяли и местную фауну на земле и воде.  Мы приходили   чумазыми,  отмывались  кое-как в общих умывальниках и раз в неделю -  в старинной бане, простояв огромную, в несколько лестничных пролетов, очередь,-  и после скромного ужина, обычно, жареной картошки и чая,  без телевизоров, но под музыку радио или крики с кухни, мы, послевоенная детвора, валились спать, и нам не мешали ни гости, расположившиеся на полу, ни скрип рядом стоящей родительской кровати, ни писки младшей ребятни.
 Школу я воспринимала как необходимость, и училась хорошо, но без увлечения. Когда в пятом классе, учительница русского Софья Моисеевна, призвала нас  к размышлениям в сочинениях, стало интереснее. Решение задач по математике и физике не будили мою фантазию, так же, как и уроки истории и географии, не привязанные к моменту, местности или  к личности, - и в этом  вина  тогдашних наших педагогов, подходивших формально к преподаванию.  Грамматика русского  языка и классическая русская литература мне были ближе, чем отвлеченные математические  и прочие формулы, и я почти перестала учиться, а   только читала  книжки, что  сделало  меня несколько экзальтированной и оторванной от жизни: этакая получилась  тургеневская  девушка. Да еще  красота города Пушкина кругом…  «Путёвой старухи из тебя не получится!» - говорил мне отчим на все мои, с его точки зрения, странности. Действительно, девчонки  моего возраста уже на танцы бегали, с мальчишками дружили, а я только по библиотекам, да еще в театры, на концерты и в музеи  ходила. Отчим -то хотел, чтобы я  какое-нибудь кулинарное училище закончила, да и зарабатывала бы себе уже на кусок хлеба. Но мама была за меня, и не возражала на мои амбиции   стать более образованной, а уж заработки там  какие будут, такие и будут. И жизнь моя  получилась, действительно, не денежной, но… есть что вспомнить! Вот и вспоминаю, прямо, как «путевая старуха», - вопреки предсказанию Ивана Трофимовича, моего отчима. До почетного статуса путёвой старухи я, может, и не  доросла, - еще «гуляет в поле ветер, а в попе дым», как говорила когда-то, на заре туманной моей юности,  про меня  мама,  в моем возрасте тянет меня еще  не только на завалинке сидеть, да ворон считать, но и  посмотреть еще на другие страны, хотя уже  я  побывала и в Париже, и в Румынии, и в Болгарии, и на Кипре, и в Израиле, и в разных местах России, - в Прибалтике, Украине, Кавказе, в Крыму, в Сибири,  - и на Севере, и на юге  России, но не отказалась бы еще и  в Америку поехать, и в Австралию, да хоть куда бы еще рванула, покуда ноги носят, да если  еще в своей компании, - с дочкой, внуками… эх!..
  « Птица-тройка! Куда мчишься ты? Дай ответ! Не дает ответа». Любимый с детства Гоголь тоже любил родину, а жил и писал больше за границей. Не думала, что буду сравнивать свою судьбу с его.  Ему я не ровня, но  тоже хочется  к Руси  воззвать   какими-то такими величественными словами, однако  не берусь:  Гоголь,  Набоков и другие замечательные поэты и писатели обращали свои  гениальные слова к  родине, увещевали ее, взывали к благоразумию,  а она все  продолжает свой непредсказуемый путь. Куда уж нам в калашный ряд! Но что правда, то правда: большое видится на расстоянье, и  живи я безвыездно только в России, не оценила бы  по достоинству  все ее замечательные особенности, - огромную  территорию, героическую историю, климатическое разнообразие,  психологию россиян, культуру, - все что входит в понятие Россия.
  Ну,  и оценила,  и что с того, кому от этого легче, лучше, - мне, моим потомкам, моему читателю?  Наоборот, в свете этой  моей переоценки ценностей все кажется еще безнадежнее, - моя доля приживалки в чужой стороне, неопределенная судьба моих внуков в их  чужедальней дали, судьба  России,  да и всего нашего неспокойного мира. Мне нечего предложить для его усовершенствования, даже самым близким мне по духу  людям  я ничего толкового посоветовать для улучшения жизни не могу, но в качестве  профилактического курса личного психоанализа   продолжу доставать «жемчуга» и «самородки»  из  решета моей памяти и метать их…
  Замечательным стало для меня  пребывание в Израиле, в  этой совершенно необыкновенной стране. Посетить Святую землю было моей давней мечтой! Еще в 60-х такая возможность открывалась, - по туристской путевке "По святым местам", но по каким-то причинам я не смогла совершить то паломничество. И вот четверть века спустя мне «пришлось» сделать это: там собралась родить моя дочь. Она стала израильтянкой, задумала  рожать, и я всеми правдами и неправдами к ней на Святую Землю  попала…
 «И шестикрылый серафим на перепутье мне»… нет, не явился! Анчар я, правда,  увидела, в заповеднике Эйн-Геди, пробовать его не разрешили, и,  оказалось, я не готова  к осмыслению происходящего со мной, с семьей, с моей  страной и народом и никто мне не помог в этом осмыслении.  Какой народ! О себе-то  я ничего не могла понять: почему я уехала из России, от мужа, почему я отпустила дочь в неведомую сторону? Где мне жить теперь, - в России, вдали от дочери, или в Израиле, вдали от мужа, родины, родни и друзей? Но пришлось, несмотря на неразрешимость всех этих вопросов, решать их, пришлось мне  здесь жить.  Дочь оказалась к этому более подготовленной, чем я думала, и у нас с ней и с новорожденным малышом жизнь  налаживалась: быстро  образовались работа, квартира, средства к существованию нашего маленького семейства.
 Через некоторое время  я очнулась от анабиоза, почти ступора, в который  впала еще в России, при известии о беременности дочки. До тех пор  я действовала по ее командам, как зомби: получи визу в Израиль, приезжай, забери нас  с ребенком из больницы, сделай то-то и то-то… Ничего не соображая, я выполняла все ее приказы, все получалось, и тут я огляделась, и оказалось, что я нахожусь в каменистой пустыне (помните: «В пустыне мрачной  я влачился…»), недалеко от Иерусалима, кругом, на горизонте, горы:  «А из этого окна Иордания видна, а из этого окошка только Сирии немножко…», шутили наши русскоязычные  соседи по каравану, такому дому-вагону,  - с двумя комнатами со всеми удобствами, с телефоном  и прекрасными видами на ближайшие арабские деревни и дальние горы. Слышалось  блеяние коз и овец, лай собак, огромных, которые то и дело забегали в наш поселок, крики пастухов, издалека неслись  то колокольный звон православной церкви, то взывание муэдзина, удивительно гармонировавшее с окружающим пейзажем,  то многоголосое пение   иудеев, а иногда все сразу.  Для начала после приезда из роддома  нас завалило снегом, что нечасто в этих краях бывает. Под нашим караваном я видела спасающихся от сугробов двух олешков. Необычная зима скоро кончилась, и вокруг расцвела весна прекрасными алыми, похожими на маки, первоцветами. Скоро наступило и тепло, а там и жара неимоверная, несмягчаемая  ураганными ветрами, дующими  постоянно в разные стороны. Пустыня, начинающаяся  прямо у порога, грозила змеями, скорпионами, тарантулами и  не далеко живущими арабами, но мы не успевали на фоне своих забот думать еще и об этих опасностях. Часто мы этакой тройкой, -  дочка, я и младенец в сумке-люльке, -   выходили на дорогу и   трэмпом,  местной  добровольной бесплатной  подвозкой на  любой машине,   мчались всем семейством в Иерусалим, Тель Авив  или на экскурсию по Израилю, или на Мертвое море, Красное, Средиземное.  Все было  ново и чудесно, но особенно  замечательным  было отношение окружающих к нам, к нашим заботам, - оно было потрясающе участливым! Эти люди, сами недавно приехавшие  сюда, в недавно отвоеванный Израиль буквально с разных концов света, помогали нам во всем, - от предоставления временной почти бесплатной квартиры до питания и мелочей быта. Это возродило мою  веру в человечество, которая была утрачена в  годы начавшейся  и продолжавшейся  перестройки, когда в России большинство людей, и я в том числе, были брошены на произвол судьбы, как котята в воду: кто выплывет, тот выживет! Здесь же, в чужой для меня стране, к нашему семейству и ко мне, не еврейке,  отнеслись, как к родной, чего я уже давно не ощущала  у себя  на родине!  Тогда я  возродилась к жизни! И спасибо за это всем дочкиным соотечественникам в Израиле,  так сочувственно отнесшимся   к нашим проблемам!
 Иерусалим, Псагот, Тель-Авив, - это были места постоянных наших  с дочкой и внуком дислокаций: там были  дочкин дом, работа, учеба. А скоро мы, собравшись с силами, стали  путешествовать, -  и по Израилю, и  в Россию, дочка с сыном  съездила и в Германию, к отцу ребенка, и в Италию, и в Голландию, потом вместе мы побывали в Париже… Географию наших путешествий мы продолжаем расширять, хотя это и требует денег, которые с неба не валятся… И  приходится признать, что  несчастная та перестройка  дала  некоторые положительные результаты, в том числе и  свободу передвижения, что было при «социализме» мало доступным. И то хорошо…   
               
 
Финляндия. Лахти. апрель 2012 года.