Элзепам

Я лежал на кровати, под одеялом, связанным бабушкой довольно давно,
слушал домофон.
Там, за стеной,
глухо, почти тая, раздавались голоса,
шуршали кошки у меня по комнате.
А я лежал.
С ноутбуком на коленях.
Меня тянуло на озноб, и я, сжимая в кулаке ампулу,
завернутую в мятый рецепт, верно, пытался решиться, но не мог.
    
«Может…водой? Или нет.
Интересно, как он с пищей реагирует?
Я молоко сегодня пил, может, плохо?»
    
Нервозно нажимая на кнопки вышел из социальных сетей.
Сейчас мне это совершенно не нужно было,
во мне жило что-то гадкое тающие липкое и противное.
Тишина напрягала, но не нервировала. Выдыхаю. Вдыхаю. Еще раз.
    
О том, как все просто знают телефона провода.


    
В группу зашла молодая, загруженная всяческой бижутерией женщина.
Она скептически оглядела ребят, и ее взгляд остановился.
Эти глаза, синие, глубоки, ты их никогда не забудешь.
Они пронзили насквозь, как рентген, заглянули в самое сердце.
    
Через день подали документы, через три у тебя появилась семья,
через пять ты уже стоял посреди огромной комнаты,
которую по праву мог назвать своей.
    
Внезапно в твои владения вломилась девушка, старше тебя лет на 7.
Она что-то кричала и улыбалась до ушей.



- «А я смотрю на дым и не понимаю…»
    
Я поднял взгляд с пола на юношу, внимательно наблюдавшего за дымом,
выходящим из табака известной марки.
Правда, марка тут совсем не при чем, ведь все табаки одинаковы.

- «Не понимаю… как растворяется то, что было дорого…?
На глаза теряет форму, обретает звук…», - он прикрыл опухшие веки,
и волосы упали ему на лицо, руки показались нестерпимо ватными,
будто силы ушли или уходили на глазах, таяли в воздухе, как дым.
- «У меня отец сидит…Ты это хотел услышать?»
    
Женя медленно поднял голову и посмотрел отсутствующим взглядом
куда-то почти мимо меня.

- «Воозмоожноо…», - протянул он каким-то неестественным тоном.
    
Я сжал челюсти, поджал губы.
Хотелось встать и ударить стену. И я встал. И ударил. Со всей силы.
Костяшки покраснели и тут же опухли.
А я не почувствовал боли.
Совсем.
Даже как-то фантомно отразил, что произошло.
А парень даже не дернулся.
Остался держаться таким же спокойным.

- «Знаешь, - вдруг каким-то обычным голосом,
по громкости как у всех людей, заговорил он, - оставь ты это.
Ты заебешься хватать дым руками.
Грех пытаться тень догнать.
Никто из тех, кто ушел, не вернуться,
потому что они уходят по своей воле.
Если бы не хотели, они бы не ушли, а раз ушли,
значит так хотели, значит циферблат так хотел,
значит пора откладывать холст и рисовать другое размазанными красками…»
- «Ты все еще бьешь…?»
- «Даа… есть такое…», - на выдохе почти задыхаясь протянул юноша.
- «Бей», - увереннее, чем обычно, произнес я,
сжав руки в кулаки, соединив их, вытяну вперед.
Женя немного вытянув лицо перевел взгляд из пустоты на меня.
- «Здесь?»
- «Да»
Он молча покосился на меня недоверчивым взглядом и уточнил: - «Что будем бить?»
- «Affectus, qui passio est – desinit esse passio simulatque eius claram distinctam formamus ideam»
- «…отлично…», - с какой-то гордостью в голосе произнес юноша.

    
«А возможно ли вернуться?
Отмотать стрелки часов назад,
вернуть поезд обратно на перрон и вечно бегущих людей?
Здесь, снаружи, жизнь стала какой-то не такой.
Почему-то у меня это ассоциируется с понятием «тюремный человек».
Это когда ты прожил почти всю свою жизнь там, за решеткой,
а, выходя, ты собственно остаешься никем, хотя ТАМ ты был кем-то,
возможно даже кому-то нужен, а здесь – нет.
Дак вот, может я – «больничный человек»?
Хоть пробыл там немного, а стены эти уже изрядно полюбились мне,
и окна, выходящие в лес, исказили мир до неузнаваемости.
А, может, это они меня просто исказили…? И просто…»

- «Саааааш! Ты идешь сегодня?», - откуда-то из коридора раздается приглушенный крик матери.
- «Да! Я сейчас уже ухожу!»
- «Не забудь, о чем мы договаривались!»
- «Да-да…я уже собрал документы…»
    
Где-то, растворяясь в воздухе, хлопает входная дверь,
и квартира остается абсолютно пустой. Хотя, уместнее всего – пустынной.
В углу под батареей зевнула кошка.
Да так сладко, что мне даже позавидовать ей захотелось.
От ее беззаботной жизни мало какой идиот откажется:
спи себе, сри, куда нужно,
а уж покормить-то тебя в этом доме уж точно не забудут.
Главное после плотного ужина прилечь на диван и довольно замурлыкать,
как маленький компактный трактор,
а остальное приложится.
Хотя все это прозябание жизни, когда ты тупо спишь,
несомненно, приведет к волне возмущений среди тех,
кто борется за права животных.
Грин пису стоит пойти покурить, пока я тут размышляю,
а-то еще испортят себе пару детских отделов нервной системы.
«Мы боремся за права животных и в том числе кошек!», - заорут они.
Да боритесь, Господи, кто вам запрещает,
вы, главное, про предпочтения самих кошек собственно не забывайте, окей?
Ну что им и пожрать надо, и поспать, и место, чтобы нужду справить,
а-то ведь на воле фиг кто тебе в мордочку сельдь совать будет,
и будет кошка жрать падаль, потому как ловить мышей уже не актуально,
да и лень собственно.
    
Я пошарил руками по столу в поисках подходящей не очень мятой бумажки.
    
«Я напишу. Я обещал»
    
И стал писать.
Сначала, это, конечно же, был только набросок будущего обращения,
но даже сейчас от листочка бумаги уже веяло яростной ненавистью.
    
«А месть, пожалуй, мне будет к лицу»


    
И тут я меняю почерк.
Гоняю в наушниках эту старую затертую песню, напоминающую о Нем и о Ней.
Они вдвоем всегда болели, кто чем, кто душой, кто телом, но болели.
Вместе.
Собственно они все делали вместе.
И сгнили тоже вместе находясь за тысячи километров друг от друга.
    
Мои друзья сходят с ума, гниют,
их реальность таращится иголками в разные стороны, спицами,
оставляющими шрамы, да и вообще.
А я что?
А мне лишь остается наблюдать за этим.
Я бы сделал что-то.
Сделал бы.
Но сам теряюсь.
Периодами возвращаюсь к Нему в палату, успокаиваюсь,
но тоже едет крыша изрядно.
Да я и сам еще не знаю почему и отчего это происходит.
Когда переступаю порог больницы, испытываю какое-то тягостное молчание и покой,
но они мне быстро надоедают, становятся вязкими,
клейкими и на ощупь противными,
и я стремлюсь сбежать оттуда, потому как это тяжело.
Очень тяжело.
Но, выходя, вдыхая морозный ветер, просыпается ненависть.
Такая ненависть не из-за чего.
Она просто есть и все тут.
    
Твоя жизнь состоит из минусов, которые никогда не превратятся в плюсы.