Ecce Homo!

Моя старая тётка отставила в сторону недопитый чай. Она потрогала мизинцем мочку левого уха и сказала вдруг, почему-то басом:
- Omnes gurgites tui et fluctus tui super me transierunt!
Сдерживая смех, я выкатился с веранды и упал в розовый куст.
Было прекрасное июльское утро. Небо, правда, начинало хмуриться, и птицы пели уже не так звонко, как час назад, но ведь солнце ещё не взошло, и, значит, весь день был впереди.
- Андре! - услыхал я над собой трубный глас.
Моя тётка, шумя платьем, прихлёбывая из чашки, сошла по ступенькам.
- Андре, что Вы здесь делаете?
Так как я не отвечал, наколотый на один преострый шип благоухающей розы, тётка устремила свой взор на небо, где мало-помалу распространялось бледно-жёлтое сияние.
- Кажется, солнце встаёт, - заметила она, и вдруг закричала, несколько в нос:
- Солнце! Приветствую тебя, великое светило!
Но дальше произошло нечто престранное, необъяснимое. Из-за верхушек деревьев вылетел, вместо ожидаемого светила, и свалился кубарем у веранды маленький человечек с коробкой в руках. Тут, сразу, как по волшебству, сделалось темно, будто в погребе. Запахло сыростью, и полил дождь.
- Ах, - моя тётушка бросилась под крышу, подобрав на бегу свои юбки.
- Лучшие в мире иглы и булавки! - громким голосом произнёс ей вослед незваный гость и потряс коробкой, в которой что-то зазвенело.
Сверкнула молния. Лицо его озарилось синим. Бедная тётка, совершенно перепугавшись, вбежала в дом и с треском захлопнула дверь. "Окна, окна! - слышали мы её душераздирающий вопль. - Скорей же!".
- Это, однако ж, занятно, - заметил незнакомец, и пожал плечами. - Не угодно ли, милостивый государь? - адресовался он ко мне. - Лучшие в мире...
Тут он остановился на полуслове и, пробормотав что-то вроде: "А-а, да ты... уже", потрепал меня по плечу и, насвистывая, ушёл в сад, не могу сказать – с какой целью.
Между тем, дождик всё сыпал, молнии сверкали, озаряя окрестности, а я всё висел там, пьяный.


1979.