Постэмоциональное

Он рисовал город. Расплавленный и ненужный. Серые мрачные здания готического стиля оплыли, как будто растаяв под пылким взглядом времени. Свинцовое, неумолимо норовящее упасть небо капало тяжелыми грубыми кусками на жалкий асфальт. Звук этих падений гулко раздавался в постэмоциональном мире. И над всем этим горело алое солнце.
«Какой милый пейзаж»- прошептало сердце, и он выбросил испорченный листок. Как тяжело порой быть художником… Вот и прошло очередное утро. Быстро и незаметно. Просто так, будто выкурил сигарету и вдруг понял что уже совершенно некуда спешить. Так проходило каждое утро. Так приходило это уже ставшее привычным жуткое ощущение пустоты где-то глубоко в душе. Он закрыл краски, чтобы до завтра они не успели совсем высохнуть и поднялся наверх. Там, наверху, была жизнь. Хотя он уже совсем освоился в темноте и тишине своего подвала. Тут, в самом доме, его организм просыпался и он начинал думать о новой жизни, которую непременно начнет завтра, в которой будет свет и друзья. В которой можно будет выходить на улицу, не боясь получить пулю в затылок от какого-нибудь только что сошедшего с ума подростка. А потом вдруг понимал, что от него одного абсолютно ничего не зависит. И его личные решения, подвиги и желания будут в упор расстреляны грубым, жестоким миром еще до того, как он успеет выйти на порог своего злосчастного дома… Он спускался на землю и с нескрываемой радостью понимал, что его тут, в доме, ждут. Как обычно его встречали любимые домашние животные. Их было совсем немного - штук 30. Они дружной толпой неслись ему навстречу в ожидании ласки и чего-нибудь вкусненького. Он различал их по топоту ножек, по цвету переливающихся спинок. Наверное, он был сумасшедшим, но он их любил. Ведь они всецело принадлежали ему и никому больше, они всегда были с ним и он на все 200% знал, что уж они-то точно никогда его не предадут. Его родные, маленькие и безумно прелестные тараканьчики. Он медленно опускался на колени, протягивал руки, и они с бешеным писком запрыгивали на своего родного хозяина. Это было приятно. Иногда эти маленькие, ничего не значащие «животные» вызывали слезы сострадания… К самому себе. А потом как-то всё это проходило, и он снова жил той мирной никому не нужной жизнью, что и прежде. Наверное сегодня лето – вдруг отчего-то подумалось ему. Он вспомнил цветы и шмелей. Больших и ярких, громко жужжащих и больно кусающихся. Нет, жалящих – так правильнее будет. Теперь шмелей не бывает. Впрочем, как и почти всех остальных насекомых. И цветы тяжело найти. А находишь – и сам жалеешь – противно и жалко. Чахлые, мелкие, бесцветные. Как тени. Как отблески прошлого мира. А сейчас как в зазеркалье – всё выцвело, увяло либо озлобилось. И люди увядали, становились безликими субстанциями, пытающимися выжить водиночку и не позволить это сделать другому, такому же, когда-то бывшему человеку. Потом понимал, что не лето вовсе. А что? – А черт его знает. Это не похоже ни на что. Глянул в окно и не увидел ничего, кроме немытого стекла. И понял, что да, на улице именно это самое время года под странным названием немытость. Неправильно звучит, зато вполне реально. Природа теперь противна, грязна, пьяна своим отмиранием, она как вонючий бродяга валяется в беспамятстве везде, где только может и смакует свою беспомощность. И каждый, проходя мимо нее не то что не пытается помочь, каждый просто мечтает пнуть посильнее эту гадость, которой мы так недавно восхищались. Противно. За нее. За всё. За всех. И стыдно. Иногда. Кстати, больше за других, чем за себя, ведь ты-то вроде лучше их, тех, остальных. Вот только на невинный вопрос «а чем?» почему-то молчишь и опускаешь глаза. Ладно, проехали, подумал художник и подошел к пустому холодильнику. Открыл. Подумал. Замерз. Закрыл. Да, а ожидал не этого. С чего бы, если именно так всё происходило последние дней 5. Просто так надеялся на перемены, хоть какие-нибудь, но всё же. И ничего, что не ходил в магазин, и ничего, что теперь почти живет в подвале, ничего. Вот именно – ничего! В холодильнике пусто. И подозрительно холодно. Кстати, умер. Он, тот, полосатенький, самый шустрый и всегда самый голодный его домашний животный. Там, на второй полке, между 4 и 5 прутиком висит. Примерз задней ножкой. Жалко. В сердце что-то кольнуло, захотелось заплакать, но предательская мысль «еда» смазала всю романтику. Да что там того таракана, раз укусишь – и кончится, а всё же лучше, чем ничего. Снова открыл обитель холода. Отодрал своего любимца. Одиноко осталась висеть замерзшая лапка. Закрыл. Зубы заломило от холода и внезапно пришедшей тоски, но съел. Никакого вкуса, никакого удовлетворения. И ради чего были эти моральные жертвы?! Уже неважно. Желудок разочарованно заурчал и умолк, поняв, что продолжения банкета не предвидится.
Был день. Недавно вроде утро было. Неужели так быстро кончилось?! Наверное, просто не заметил. Стало темнее. Там, снаружи, что-то похожее на тучи. Хотя так их уже никто не называет. Сгустки темной, тяжелой влаги. Иногда воды – когда дождь сильнее. Дождь не пошел, а очень хотелось. Тогда бы стало легче дышать. Кстати, запах свежего огурца, говорят, очень полезен для здоровья. Как именно, не говорят, но что полезен, все верят. И дышат, дышат, дышат… А какой он, ОГУРЕЦ? Неужели забыл. Овощ, определенно.  Темного цвета, синего, нет, зеленого – точно! Круглый такой, в пупырышках. Вспомнил. Слава богу. А может не зеленый. Да нет, вроде такой. Но что-то не сходится, как-то не правильно. Может он не круглый. Ну это уже вообще бред какой-то. Он что, продолговатый что ли?! Вот дожился. Ну и ну – подумал художник и решил его нарисовать. Нет, не огурец – мир. Снова. Он уже так много раз его рисовал и всегда выбрасывал свои произведения искусства. А кому они нужны – разве что его домашним любимцам. Спустился в подвал. Темно. Надо свет включить – подумал и плюхнулся в кресло. Долго сидел, считал наощупь морщинки на левой руке. Стало страшно, почему так мало. Потом вспомнил – есть еще и правая – полегчало. Включил все-таки свет, открыл краски и достал новый лист. Сердце бешено заколотилось, он почувствовал как расширяются его зрачки в предвкушении искусства. Он коснулся кистью бумаги. Чистой кистью, бережно, словно намечая будущие штрихи. Он всегда так делал, потому что именно от этого просыпалось его неиссякаемое вдохновение. Он любил смешивать краски и получать абсолютно новые, неповторимые оттенки, а потом воплощать их в очередной великолепный пейзаж. Его картины были наполнены жизнью, эмоциями, они не были безликими, как всё его окружающее. Но они были грустными. Всегда. Он не специально их такими рисовал, просто так получалось. Может, это – своеобразное отражение его души, его внутреннего реального состояния. Вот снова кисть заплясала по белому пространству, оставляя за собой мерцающие, нежные следы. Эта кисть была профессионалом в танцах, она плыла, едва касаясь полотна, она кружила, не останавливаясь ни на миг, кружила, казалось, бессмысленно, а потом вдруг из ее следов получалось что-то такое неимоверное, живое, настоящее. Его картины дышали. И тогда он дышал вместе с ними полной грудью. Сейчас у него получилось море. Темно-синее, перед бурей, но не грозное. В чистом ярко-голубом небе падала чайка. Не летела – падала. Она осталась одна, она вдруг поняла, что последняя и стало незачем жить. Было ли это правдой? Может, и нет. И опять они - море, небо, чайка, ее падение – все пылало невообразимой тоской. Художник тихо заплакал, порвал листок и опустился на пол. Ему хотелось веселья. Он хотел найти червяка и испугать им маленькую соседскую девчонку, бегать под летним дождем, любоваться весенней радугой, валяться в снегу, он хотел смеяться. И не просто, а кататься по полу, изнемогая от смеха. Нет, он хотел, он мечтал ржать. Ржать до слез, до боли в животе, до смерти. А сам плакал. От безвыходности. От тоски, от одиночества. Кто-то позвонил в дверь. Надо было идти наверх, в дом и открывать. А до ужаса не хотелось. Но встал, поднялся по скрипучей лестнице, выключил свет в своей так называемой мастерской ненужных произведений забытого искусства. На мгновение ослеп от сумерек, бесшумно проникших в дом, и подошел к двери. За ней было тихо. На вопрос «кто там?» ему ответило молчание. Художник немного подумал и выглянул наружу. Там никого не было. Там ничего не было. Он дрожащей рукой распахнул дверь и вдруг всё понял. Впереди словно огромными кровавыми буквами было написано «МИР УМЕР». Чтож, прозвучало где-то в глубине сердца, и он вернулся в дом. Наступил вечер. Быстро и незаметно. Среди безумной тишины прозвучал выстрел. Последний в только что вымершем постэмоциональном мире…