Господь в силах

«Не хвались знанием своим,
ибо никто ничего не знает».
Святой Исайя.


*  *  *
Серые солдатские колонны бесконечной вереницей тянулись к югу. Красные погоны пехотинцев давно потеряли форму, бескозырки мокрыми блинами лежали на бритых головах. Туда, к осажденному Севастополю, шли они, болезные, и грязь равнодушно чавкала под разбитыми сапогами подневольных стрелков.
Капитан Говорущенко тоскливым взглядом провожал встречные  маршевые роты. Он лежал на широкой фуре, влекомой парой полудохлых волов из госпитального обоза, и представлял себе эту же колонну уже поредевшей, поскольку знал, что большая часть солдат  навсегда останется в редутах и на крепостных стенах цитадели.
Октябрьский дождь падал косыми потоками, скапливался в грязных лужах, струился по ребрам дохлых лошадей на обочинах. Обширный тракт жил по весенним законам, и две колонны двигались встречными змеями, не соприкасаясь и не занимая одна другую. Словно сам бог войны положил некий запрет на общение между теми, кому еще только предстояло воевать и теми, кто чудом уцелел в мессиве крымской бойни и теперь медленно двигались в Харьков, в его стационарные госпитали.
Рана у Петра Говорущенко серьезная, турецкая нуля осталась в позвоночнике. Лекарь на передовой, в лазарете, пытался вынуть ее оттуда, да только неуклюже повредил позвонки. Теперь каждое движение глаз отдавалось  в мозгу тупыми толчками. Впрочем, фельдшер при обозе убедил, что это самовнушение.
Пехота текла и текла навстречу, и сосед по фуре, полковой священик Дорофей, тоскливо говорил, глядя на солдат:
— Жалко их, Господи... И ведь конца войны не видно, царица небесная.
Он пытался перекреститься, но тут же ойкал, лишь приводил в движение правую руку. Уложенная в лубок до самого плеча, рука ныла и где-то у пальцев начисто потеряла чувствительность. Священник, по самую бороду укрытый мокрой рясой, полулежал на левом боку, вполоборота к капитану.
-Так ведь на все воля Божия, отец Дорофей? - с легкой иронией отвечал Говорущенко, и протопоп охотно поддакивал:
-Конечно, Петр Николаевич, истина ваша. Однако жалко солдатиков... И ведь все беды наши от того, что забыла Русь про Бога, в грехах погрязли и паства, и власти. Вы вот когда в последний раз на исповеди были?
— Третьего дня чуть перед самим всевышним не предстал, — гримаса скривила лицо капитана, фура качнулась на глубокой промоине. Но Дорофей не принял фривольного тона офицера. Он внушительно проговорил:
— Вот так и все вы, к вере несерьезно относи¬тесь. А ведь Бог вас от смерти уберег...
— Да уж лучше сразу б и без мучений, — начал было капитан, но Дорофей одернул:
-Не богохульствуйте, капитан. Господь знает, кого и когда призвать к себе. Знать, вы еше не совершили на этой земле того, ради чего родились. Сколько вам лет-то?
-Тридцать восьмой пошел с Петровки, отче. Но мне кажется, что я уже сто лет прожил. Окончил гимназию, кадетский корпус, хотя матушка моя, Пелагея Артемовна — крепостная баба. Живет сейчас в слободе Никитовка под Воронежем. Я ведь побочный сын нашего барина Николая Никитича Трубецкого. И хоть сиятельный батюшка меня и на порог ни разу не пустил, однако в люди вывел в звании дворянском, хоть и не княжеском. Так что, батюшка, науки я и мирские, и воинские постиг и дело свое на земле уже сделал.
Протопоп опять поморщился на ухабе и не согласился:
-Грядущее скрыто от нас великим садовником. Вы многому научились, Петр Николаевич, но это ничего не значит. «Во многие знания — многие печали, — сказано у Экклезиаста. — Кто умножает познания, тот умножает скорбь». В этом смысле страданий на вашу долю, понятно, выпало немало, но вполне возможно, что жизнь повернется к вам иной гранью, н вы еще обретете свою истину.
Петр Николаевич с трудом потянул на себя полу шинели, которая уже давно волочилась по земле. Мокрое тяжелое сукно не грело: и, уже стуча зубами от озноба, офицер ответил:
-Вряд ли я соглашусь с вами, отец Дорофей. Вы ведь имеете в виду обращение к Богу? Нет, жизнь еще не настолько ударила меня, чтобы скрываться от нее в монастыре.
И оба надолго умолкли и забылись. И лишь крики погонщиков «цоб-цобе!» да команды унтеров в колоннах изредка возвращали их к действительности. Впереди, в дождевом мареве, маячила целая неделя пути до Харькова, и почти каждая верста этого скорбного шляха обозначалась свежим холмиком со срубленным на скорую руку крестом.
...Прав оказался Дорофей! Жизнь еще раз уд¬рила капитана, что в пору взвыть. Заехал в марте после госпиталя в Никитовку, да вместо ма¬тушки пришлось кресту дубовому поклониться. Приехал в Москву, а жена вещи его за порог выставила. «На кой мне такой увечный?» Успел лишь увидеть в дверной проем на вешалке чью-то кавалерийскую шашку.
Кинулся в Департамент. Пенсию, дескать, инвалиду извольте выплатить. Бумаги приняли, велели зайти через неделю. Промыкался семь дней, лишь на порог присутствия ступил — столоначальник зашикал. «Не готова твоя пенсия, зайДи через месяц».
Ныл позвоночник, передвигался с палочкой. Тут  для поправки здоровья харч хороший нужен, а перебивался с хлеба на квас. А вот соблазн обратиться к сиятельному батюшке оставил сразу: уж лучше в монастырь.
И так это у него засело в мозгу, так укрепилось, что к концу голодного месяца обратился он в консисторию. Описал свои злоключения и попросил рекомендацию на постриг. Выслушал Петра Говорущенко архимандрит и сказал:
-Угодное дело затеял, гвардеец. Постриг примешь в Иверском монастыре, что на Валдае. Сегодня же и отправляйтесь. Благо обоз с солью туда идет. При вашем здоровье пешего пути не вынести, хоть маленько, да подъедете.
Раскрыл архимандрид свой кошелек и подал офицеру десять рублей. «Чем могу» только и сказал.
С посохом, в дорожном платье много дней мерил пыльную дорогу Петр Говорущенко. На Валдайский остров переправился с паломниками в рыбацкой лодке. И так умудрился пройти весь путь, что даже не разменял архимандридову десятку. Игумен, дородный священник с рыжей роскошной бородой, сразу сказал, лишь прочтя рекомендательное письмо:
— Деньги и ценности надо сдать. Теперь у вас ничего своего не будет. Сейчас брат-келарь проводит вас в баню и определит на жительство.
Угнетенный неудачами послушник с трудом воспринимал происходящее. Только через пару-троку дней он понял, что когда окликают «брат Паисий», то это обращаются к нему.
Под праздник святого Ильи игумен велел брату Паисию вместе с другими выстоять всю службу. Началась всеношная. Братия пела и читала катавасию и антифоны и совсем скоро Паисий почувствовал, что тело ниже раны отказывается ему служить.
Наступила полночь.
Пансий наклонился к монаху, размашисто осенявшему себя крестом рядом.
— Брат, когда же все это кончится?
Монах удивленно посмотрел на послушника:
— Всеношная закончится к первому часу дня.
Тогда Пансий снял с себя пояс, сделал из него петлю и накинул на крюк в потолке. Вот так и отстоял он, подвешенный по поясу,  свою первую службу. Правда, его пожалели и освободили в десятом часу дня. Два монаха привели его в келью, что служила лазаретом. Пансий забылся на жестком топчане. Он проболел несколько дней.
— Это поначалу трудненько,—успокаивал его монах, который приносил похлебку. Но Пансий уже раскаивался в своем поступке и теперь искал повода, чтобы обратиться к игумену.
Но повод нашелся сам. В вегренный сентябрьский день подплыла к монастырю лодка, из которой легко соскочил на лужайку гвардейский офицер. Он лишь на минуту заглянул к настоятелю, и тут же вместе со священником направился к Паисию.
— Господин Говорущенко? Распоряжением князя Трубецкого вы переводитесь по почтовому ведомству и направляетесь в Воронеж для прохождения гражданской службы. Вот документы, среди  коих здесь должностной оклад и все проездные документы. Извольте на лодку, господин коллежский асессор.
Братия наблюдала, как офицер бережно вел к берегу недавнего послушника. Они подходили к лодке, и в это время рыбаки привезли еще одного монаха. Он шел навстречу с безжизненно опущенной правой рукой, и в ответ на приветствие перекрестился левой.
— Отец... Дорофей? — не поверил себе Петр Николаевич. Монах пристально посмотрел на него. Узнал, улыбнулся:
— Я знал, что вы в монастыре. Вот и повернулась к вам жизнь новой гранью. Неужто уже сбегаете?
— Не по мне эта тяжесть — Богу служить, — развел руками Петр Николаевич. — Но вам за науку спасибо. Не получился из меня чернец — духом слаб. Попробую теперь служить людям.
— В таком случае успеха вам, любое доброе дело угодно Господу.
И еще раз перекрестил его левой рукой.
...А Петр Николаевич, прежде чем поступить в службу, еще долго лечился в московской лечебнице. Князь Трубецкой щедро оплатил услуги врачей и в Воронеже купил сыну особняк.
    Но на порог к себе так и не пустил.