Глава 3

Большой торговый корабль отплыл в сторону Каппадокии. Это было мощное судно с красными парусами, отливавшими золотом, когда на них падали лучи солнца; с фигурным изображением головы гуся, или, скорее, лебедя вместо носовой оконечности. Казалось, это непотопляемое судно… Впрочем, на все воля Божья, но корабль со своим «Пророком Ионой» спокойно вышел из порта, и направился в открытые воды. Арианство и прочие ереси стали вне закона: «собрания их (прочих безумствующих) не называть Церквями, и преследовать по царскому велению и на то Божьему произволению». Так долго Церковь была в притеснении, что как бы ни впасть в соблазн, не стать мучителями для своих бывших мучителей; но Святитель призывает (он уже на корабле, уже уплыл), слова его еще в воздухе, в сердцах людей: «Любовью просвещайте: душе израненной, доброе слово – лекарство. И от малой искры возгорается пламень великий, ибо душа есть дыхание Божие, и, будучи небесною, она претерпевает смешение с перстным. Это свет, заключенный в мрачной пещере, однако же божественный и неугасимый. Так дайте этому свету дорогу – будьте светильниками другим».
Соленая вода за бортом, легкое покачивание, дуновение встречного ветра – как долго всего этого не хватало Григорию, как давно он хотел сбежать. Единственная мечта – вести жизнь созерцательную, познать Господа всею мыслию и всем сердцем, познать до глубины души. Но все было предначертано иначе: пресвитерство, архиерейство, борьба с ересями, защита паствы и Церкви – овца, которая стала львом; старик, победивший ересь не силою, но скромностью и молитвою. Побиваемый камнями судья, помиловавший и простивший своих мучителей. Он явно следовал словам Христа: любите друг друга, прощайте врагов ваших, ибо вы – соль мира. Разумейте языцы и покаряйтесь, яко с нами Бог!
- Ваше Высокопреосвященство, - обратился к Григорию невысокий монах средних лет, с выбритой макушкой, поехавший посмотреть восточную часть Империи. Он был родом из Рима, и большую часть своей сознательной жизни прожил именно там – среди пыльных улиц, выжженных солнцем зданий, Колизея, с его кровавым предназначением – всего того, что называют второй природой, т.е. созданной руками человека – и теперь, в свои тридцать лет, - а родственников у него не было – решил отправиться в путешествие, дабы увидеть тот первозданный мир – мир, созданный Творцом, во всей его красоте и гармоничности. И теперь, узнав, что на одном корабле с ним едет САМ Григорий, он возблагодарил Бога, и, не упуская такую возможность, решил как можно быстрее подойти к Григорию, и попробовать (он боялся, что Владыка не будет с ним разговаривать) поговорить с ним. Будучи человеком созерцающим, не жаждущим власти, его тянуло к Григорию, как тянет той невидимой силой к родному по духу человеку.
Григорий стоял на юте и облокачивался на края борта, когда к нему обратился монах, и знаком руки предложил встать рядом.
- Меня зовут Соссий. Я монах. Родом из Рима. Путешествую по восточной части Империи.
- Григорий, архиепископ Сасимский. – представился Григорий, как бы опуская свою «принадлежность» к Кафедре. - Как поживает папа Дамасий, верный борец с Арием?
- Староват он уже – восемьдесят второй год идет. Он протестовал против некоторых решений Собора. Но победе над Арием, говорят, обрадовался, и с решением о Максиме Кинике был согласен. «О Максиме Кинике и о произведенном им безчинии в Константинополе: ниже Максим был, или есть епископ, ниже поставленные им на какую бы то ни было степень клира, и соделанное для него, и соделанное им, все   ничтожно.» - проговорил Соссий, уже слышанные Григорием слова, как бы говоря ему, что все равно считает его законным архиепископом Константинопольским.
- Не долго ему осталось…
– Как все же красив мир Божий!
- Да, жаль многие его не видят… ничего не видят.
- Но, если им сказать…
- К сожалению, изрекать могут многие, а вот понимать – не все. Что бы понять всю красоту, нужно для начала выйти из себя, полюбить прежде других, делать добро и помогать ближним. И не тем ближним, которых любишь или уважаешь, а тем, кто сейчас, в эту самую минуту, здесь, ждут твоей помощи. И если ты имеешь возможность им помочь – ты обязан это сделать, потому что Христос пострадал за тебя, уже помог тебе, уже уврачевал твои раны. Безумен, кто в богатстве забудет друга.
- Но Владыка, неужели не говорить вовсе?
- Конечно лучше смолчать, чем худое молвить, но доброе слово для израненной души – лекарство. Великое дело и говорить о Боге, но еще больше – очищать себя для Бога.
- А как же поступать, когда люди возвеличивают только тех, кто творит худое? Как они послушают не привлекательного для них человека?
- Никогда не делай ничего постыдного, хотя оно действительно нравится многим, и не оставляй доброго дела, хотя оно и не нравится порочным, как не нравился Иисус фарисеям. А что хорошего в возвышении над другими? Возвысившийся высоко – падает глубоко. Для меня же равно худо и негодная жизнь, и негодное слово. Потому что если имеешь одно, будешь иметь и другое. Людям свойственно тянуться к свету, как ночью мотылькам к свече: говори правду, твори добро – и многие души спасешь.
- Владыка, а как вы относитесь к снам? Ибо меня именно сон сподвиг на путешествие.
- Сны бывают разные: некоторые от Бога, а некоторые от искусителя. Так, Бог во сне многим являлся, некоторых ободрял, другие получали ответы; а некоторые искушались снами, впадая в ереси, гордость и прочие душевные недуги. Но помнится мне один чудесный сон, через который ободрил меня Господь:
Помню, сладким покоился я сном, и ночное видение представило мне мой Храм – мою Анастасию, к которой весь день стремились мои мысли. Она первая высокое слово, остававшееся дотоле у подножия горы, возвела на самую ее вершину. Поэтому и наименование Храму сему – Анастасия – произведение моей неленостно потрудившейся руки.
И вот вижу я, что сижу на высоком престоле, однако с не поднятыми бровями (нет, даже во сне я не служил гордости). По обе стороны от меня, ниже, сидели пресвитеры в преклонном возрасте. В светлых одежда стояли диаконы, подобные образам ангельской светозарности. Народ же, подобно пчелам, жался к решетке, и каждый усиливался подойти ближе; другие теснились в священных преддвериях, одинаково поспешая и ногами и слухом; а иных препровождали к слушанию слов моих еще и пестрые торжища. Девы чистые, вместе с женами благонравными, с высоких крыш преклоняли слух.
И то еще присоединилось к обаяниям ночи. Народ стоял, разделившись на части, желая слышать мое слово. Они требовали слова доступного разумению, потому что не хотели и не привыкли рассуждать и простирать мысль к горе. Другие, напротив, желали речи возвышенной; и таковы были старавшиеся глубоко исследовать ту и другую мудрость, - и нашу, и чуждую нам. С обеих сторон были слышны восклицания, которыми выражались противоположные желания слушателей. Но из уст моих изливалась только досточтимая Троица, сияющая тремя явленными нам Красотами. Я звучным голосом низлагал противников, потоками пламенеющего Духа, порывами своей речи. Одни приходили в восторг, другие не понимали, иные пытались издеваться, а некоторые возражали только мысленно, ибо прекословие, прежде, нежели разрешалось словом, замирало в самых болезнях рождения; иные, как волны, воздвигаемые ветрами, вступали в борьбу. Но добрая речь услаждала всех: и красноречивых и сведущих в священном слове благочестия, и наших, и пришлых, и даже тех, кто весьма далеки от нашего двора, будучи жалкими идолопоклонниками. Как виноградинка, озаренная теплыми лучами солнца, еще не зрела, но начала понемногу умягчаться, и не совсем зрела, но, конечно, и черна, и румяна отчасти, где-то уже зарделась, а где-то еще наполнена кислым соком, так и они различались зрелостью повреждения, и я восхищался уже необходимостью обширнейших точил.
Таково было мое видение – таков был мой сон. Но голос петухов похитил его у меня, а вместе с ним и мою Анастасию. Некоторое время носился предо мной призрак призрака, но и тот, постепенно исчезая, скрывался в сердце.

Так они беседовали, покуда корабль не пристал к пристани, на которой Соссий сошел с корабля, продолжая свое путешествие по суше, а Григорий остался на корабле, потому что имел твердое решение плыть в родной Назианз; ему, конечно, хотелось путешествовать с этим монахом, но этому мешала старость, подорванное здоровье и частые болезни. Не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями, но видимо Богу так угодно для нашего же блага; видимо Ему было угодно, чтобы Григорий остался на корабле, довольствуясь той небольшой радостью общения, которую Он ему ниспослал.
Солнце клонилось к закату, красно-золотые лучи его из воды пронзали небо, подобно тому, как руки молящихся тянутся к Богу. Вода имела синий, с легкими оттенками зеленого и бирюзового, цвет. Поэтому казалось, что огромный солнечный диск тает в воде, растворяется в ней, наполняет воду светом, как любовь наполняет сердце теплом. Вся эта картина поразила Григория и он предался сладкому воспоминаю о своей молодости…