Как я учился на инженера

         
 Мое студенчество пришлось на то время, когда молодое поколение просто обязано было своими руками познать, что есть труд. Поэтому при зачислении в институт учитывались не только полученные на вступительных экзаменах оценки, но и факт наличия у поступающего трудового стажа, отслужившие в армии и на флоте приравнивались к таковым. Перед вступительными  экзаменами нам был предложен цикл  лекций по математике и физике. Комнату в общежитии вместе с нами – тремя деревенскими юнцами, впервые выехавшими за пределы своего села, делили два вполне взрослых, по нашим понятиям, мужика, один был демобилизованный после трех лет службы сержант, другой – каменщик, имеющий семь лет трудового стажа и аттестат со сплошными пятерками об окончании вечерней школы. Было  от чего нам загрустить. Впрочем, как оказалось, не  долго. После первой же лекции по физике наш каменщик – вечерник быстренько сложил свой чемодан и укатил домой. На наше изумленное непонимание происходящего он ответил пламенно, но кратко – вот вы, поняли то, о чем шла речь на лекции? А я не понял! Ни одного слова! Ну и чего мне здесь ловить?!                Так На одного конкурента у нас стало меньше.  По соседству с нами, за стенкой жил студент, которому, как оказалось, ехать было некуда, он где-то там подрабатывал. Работа видно была не очень пыльная, так как после обеда он всегда был у себя. Мы это точно знали -  он, по приходу, всегда включал проигрыватель, пластинка была просто супер! «Пиастры, пиастры, сеньоры…» Нам она очень понравилась! Ему, очевидно, она тоже нравилась, так как он крутил только ее. Однако через неделю ежедневного прослушивания она сидела у нас уже в печенках, и мы с ужасом ждали щелчка замка в двери его комнаты, после которого сразу же раздавались эти самые «Пиастры, пиастры…» Наконец мы, посовещавшись, направили меня к нему парламентером с просьбой несколько расширить репертуар. Он, лежа на кровати, внимательно меня выслушал и сказал – да я бы с удовольствием, да она – пластинка, у меня всего одна! Сбросившись, мы купили ему еще одну, чем спасли себя себя от сумасшествия.     Начались экзамены, после каждого экзамена ряды абитуриетов изрядно редели, что печалило одних – отъезжающих, и радовало других – тех, кому на этот раз повезло. Сержант получал по каждому предмету троечку, что не помешало ему, однако,  поступить. Мне повезло меньше – набрав 21 балл из 25, я не прошел по конкурсу. И был зачислен в студенты ХАИ лишь через два года при повторном заходе.  Всех зачисленных разделили на два потока – имеющих производственный стаж, и  не имеющих. Первых отправили по домам до января, вторые должны были совмещать учебу с работой на авиационном заводе. Мой двухгодичный педагогический стаж оказался не того профиля,  и я отправился осваивать профессию слесаря-сборщика. Самолеты, по вполне понятным причинам, строить нам не позволили, трудились мы на участке  ширпотреба – делали санки, детские коляски и кровати-раскладушки. Рабочий день наш был на два часа короче, так как каждый вечер мы грызли гранит наук – по две пары ежедневно, это были история КПСС, начертательная геометрия и математика. Мы присматривались друг к другу, но по - настоящему сдружились лишь на втором курсе, когда поехали в колхоз. Именно там, когда практически круглыми сутками мы были вместе, где делились и трудности, и радости, мы получили представление друг о друге. « Наши колхозы» заслуживают того, чтобы о них было сказано подробнее, но, пожалуй, об этом в следующий раз.                Группа наша состояла в своем большинстве из только что окончивших школу, девчонок было всего три; то, что они поступили в столь продвинутый институт, каковым считался ХАИ, свидетельствовало об их незаурядных способностях. Но вот вопрос – часто вам приходилось видеть девчонок умных и красивых одновременно? Вот и нам тоже! Так что с девчонками нам не очень-то повезло. Первые три курса я прошел играючи, сказывалось, что я, хоть и заочно, но все же окончил курс физмата. А вот на четвертом произошел облом. Я к тому времени был достаточно известной личностью – чемпион области по борьбе САМБО, член институтского комитета ВЛКСМ, да и фамилия моя способствовала этой известности – Ворошилов!  Даже теперь, иногда, нет-нет, да и подымется в удивлении бровь у людей, услышавших ее. Были студенты, носящие не менее известные фамилии – Конев, Калинин, Подгорный, Брежнев…. С  Валей Подгорным я был знаком лично, с Борей Брежневым меня познакомил староста нашей группы. Вот как-то стоим мы вчетвером  перед главным корпусом института, о том -  о сем толкуем, короче, балду пинаем. Подходит к нам парень - знакомый старосты, староста, как водится, знакомит нас. Ну,  мы и представляемся – каждый жмет ему лапу и называет  свою фамилию: Подгорный, Ворошилов, Брежнев… Тот, решив, что его разыгрывают, послал нас куда подальше. На что получил вполне резонный ответ, что, дескать, если он будет трандеть, то мы ему и Калинина приведем!                Впрочем, вернемся к моему облому. Так уж получилось, что я, потихоньку съехав на троечки, отхватил сразу две двойки. Положение было пренеприятнейшее, тем более, что второй заход оказался не менее провальным! А после третьего провала мне грозило вполне реальное отчисление! Вот стою я перед своей комнатой в общежитии, на лице неподдельная грусть. Мимо шагает Коля-шарнир. Думаю вам известно, что в институтской среде, как и в школьной,  достаточно широко практикуются прозвища. Происхождение такого прозвища порой столь загадочно, что не поддается, на первый взгляд, никаким логическим умозаключениям. Но это только на первый взгляд -  стоит только узнать человека поближе, как сразу все становится на свое место, так точно прозвище это выражает саму суть человека. Коля был капитаном институтской футбольной команды, подрабатывал на какой-то  кафедре, приторговывал цитрусами, так как родом был из Сухуми, без устали крутил любовные романы, в чем тоже сказывалось, что он родом из курортного Сухуми,  и на все его хватало! Ходил ли он, стоял ли он, сидел ли он – всегда было ощущение, что он обрабатывает мяч, что он весь на каких-то шарнирах! Был у нас на потоке юноша той самой комплекции, которая, в своем большинстве, дает основание давать прозвище «жиртрест». Один наш весьма остроумный товарищ однажды сказал ему: - Гена, хочешь,  я скажу, как тебя дразнили в школе?  Хочешь? Тебя дразнили «пирожком»! Гена прямо - таки расплылся в улыбке, его глазки, и без того заплывшие жиром, почти исчезли. – А вот и не угадал! Не угадал! И вовсе не пирожком! Меня дразнили «пончиком»!!!  Все присутствовавшие покатились со смеху. А наш остроумный товарищ, переждав смех, сказал: - Ну, хорошо, будешь ты теперь не «пирожок» и не «пончик»,  а будешь ты теперь – «Гена - худенький»!  Так что, когда кто-нибудь, зная только прозвище и видя нашего Гену впервые,  связывал это прозвище с увиденным, то непременно хохотал до слез, до коликов в животе.                Коля-шарнир, обратив внимание на мой далеко не радостный вид, поинтересовался причиной моего столь похоронного настроения. Услыхав про мои двойки и про то, что мне предстоит третий заход, он, выматерившись, сказал – никуда не ходи, пока я не схожу туда сам. Оказалось, что он подрабатывает именно на этой кафедре, что со своей последней практики он им притарабанил все радиооборудование с Ту-134, и они все на этой кафедре у него в должниках !  Через день я пошел после его отмашки на свой третий заход, Мой курсовой проект, не глядя, бросили в угол, взяли мою зачетку и, не говоря ни слова, нарисовали мне туда две тройки – одну за проект, другую – за экзамен. Так я, споткнувшись, удержался и вышел на финишную прямую – впереди были преддипломная практика, госэкзамены и дипломный проект. Экзамены я сдал без троек, проект тоже был удостоен оценки «хорошо». И стал я инженером по специальности «техническая эксплуатация авиационного радиооборудования».  Было это в марте 1969 года. Впереди был Иркутск, куда я был направлен по распределению. Но это уже совсем другая история!