Ла реведере

       Все случилось той осенью, когда террористы захватили заложников в Норд-Осте. И даже в тот самый день. Ее утро началось с противного воя сирен, нестройным гулом удалявшихся вверх по Волгоградскому проспекту, в сторону Таганки. В принципе, этот звук не был таким уж непривычным в вечно суетящейся озабоченной столице. Но в тот раз постепенно затихающая вдали какофония показалась ей особенно тревожной.
       Уже через несколько минут она поняла, что не ошиблась. Ополоснувшись наскоро в душе и заварив кофе, она налила себе чашку крепкого ароматного напитка и прильнула к телевизору, привычно собираясь почерпнуть очередную порцию утренних новостей. А там – это. По всем каналам, в режиме нон-стоп, словно какое-нибудь дурацкое реалити-шоу. Бесстрастные физиономии «компетентных лиц», отстраненные комментарии корреспондентов – заученные, с типичными интонациями, и контрастом – перепуганные или озлобленные лица простых обывателей, жителей взъерошенного мегаполиса.
       Просидев в оцепенении несколько долгих минут, тупо щелкая каналы и везде натыкаясь на одно и то же, она наконец рывком поднялась с дивана, словно огромным усилием воли заставив свое тело двигаться, вздохнула пару раз глубоко и шумно, будто до этого ей не хватало воздуха, и отправилась собираться на работу. Ей не потребовалось для этого много времени – обладая естественной, редкой красотой, она использовала очень мало косметики, лишь слегка подчеркивая утонченную изящность линий, подаренных ей природой. Наспех натянув узкие джинсы и смешную майку, показывающую внушительный и красноречивый «фак» всем пожирателям мяса на планете, собрав волосы в высокий тугой конский хвост и прихватив дождевик, ключи и сумку, она выпорхнула из квартиры, оглушительно хлопнув дверью, и затопала вниз по лестнице модными балетками, легко и быстро.
       Стремительно выскочив из подъезда, она почти нос к носу столкнулась с высоким плечистым парнем, которого тут же узнала, и неожиданной встрече не обрадовалась. Парня звали Алек, он был гастарбайтером из Молдовы и работал на стройке, а жил по соседству, этажом ниже. Каждый раз при встрече с ней Алек впадал в странную прострацию, не мог вымолвить почти ни слова и лишь смотрел преданно, словно пес, ожидающий подачки от своего хозяина. Ее это несказанно раздражало, но все же и льстило одновременно, и поэтому она снисходительно, вечно пребывая перед ним в образе капризной избалованной москвички, позволяла собою восхищаться. Издалека.
       - Привет, Марианна, - экзальтированным полушепотом, с мягким смешным акцентом приветствовал ее Алек.
       - Марина, - грубовато и привычно, уже в который раз, поправила она. – Я Марина… привет.
       - А мне больше нравится Марианна, - неожиданно осмелев, ответил парень, и тут же смущенно добавил, - тебе больше идет.
       «Разговорился, надо же… нравится ему больше… идиот», - пронеслось у нее в голове. Но вслух она ничего не сказала, лишь недоуменно пожала плечиками и устремилась к метро. А Алек стоял у полуприкрытой двери подъезда, все время, пока была видна ее стройная удаляющаяся фигурка, и с непонятной смесью нежности, презрения и злобы на собственное бессилие смотрел ей вслед.

                *  *  *
       Выйдя на Кольцевой, Марина обычным маршрутом направилась по переходу на другую линию, чтобы доехать до Третьяковской. Однако вскоре выяснилось, очень некстати и, главное, - невовремя, что нужная ей линия временно закрыта по не уточнявшейся причине. Чертыхаясь про себя, на чем свет стоит кляня необходимость выбираться на поверхность, гудящую, смердящую и вечно стоящую в пробке, и понимая, что теперь она наверняка опоздает, девушка почти бегом вынырнула из подземки. Тут же она поняла, что ей нужен был переход на другую сторону, но, очень торопясь, возвращаться не стала.
       - Ехай, ехай! Ну ехай же, блииин… - причитала она вполголоса, нетерпеливо пританцовывая у проезжей части, забитой снующими разномастными авто, как сельдью в бочке, и прицеливаясь как можно быстрее просочиться на противоположную сторону.
       Лучше бы ей этого не делать. Знай девушка заранее, чем закончится ее вполне понятное стремление прийти на работу вовремя, она бы наверняка воспользовалась более традиционным способом разрешения возникшей перед ней проблемы, то есть – подземным переходом. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает… Марина успела дойти лишь до середины широченного проспекта. Там, на этой злополучной середине, она услышала вдруг истошный визг тормозов, почувствовала сильный глухой удар где-то пониже пятой точки, затем – резкую обжигающую боль, такую сильную, какую ей еще никогда не приходилось испытывать раньше, причем она не успела даже определить очаг этого жуткого ощущения, и свет померк перед ее глазами…
       Она очнулась словно от какого-то внутреннего толчка, и первой мыслью было: «Все, я точно опоздала…» Попытавшись приоткрыть слипшиеся отчего-то веки, она тут же зажмурилась от хлынувшего ей в мозг нестерпимого белого света. Или цвета? С трудом приоткрыв все же глаза, она увидела, что находится в стерильно-белом помещении, и по тошнотворному запаху поняла – больница. С осознанием этого разом нахлынули память о произошедшем и тупая ноющая боль во всем теле, а еще – нестерпимо-жгучая в правой ноге. И хотелось пить.
       Нетерпеливо пошевелившись, Марина попыталась приподняться в кровати, и ей это даже почти удалось. Но тут в палату вошла женщина лет пятидесяти, в униформе которой девушка безошибочно угадала медсестру.
       - Не могли бы вы помочь мне? Я хочу сесть… и еще очень хочется пить, - приветливо улыбаясь, сказала она вошедшей медсестре.
       - А как же, милая, сейчас, - тяжело вздыхая, женщина принялась помогать Марине устроиться поудобнее.
       - И еще, знаете… может, мне можно вколоть какое-нибудь обезболивающее? Очень нога правая болит… Меня сбила машина, да? – добавила она со странной смесью грусти и ожесточенности.
       Медсестра замерла, уставившись на девушку непонятным взглядом, в котором Марина явственно видела что-то очень нехорошее, но никак не могла прочесть это.
       - Бедная девочка… Доченька, - на глаза женщины неожиданно навернулись слезы, и от этого на Марину противной волной накатила какая-то странная волна тошноты.
       - Кажется, это называется фантомной болью, - быстро взяв себя в руки, сказала медсестра, и немного помедлив, словно давая своей собеседнице осмыслить услышанное, добавила, - отрезали ножку-то… потеряла ты ножку свою, деточка… одна культя осталась, короткая да уродливая…
       Марина потеряла сознание.

                *  *  *
       Дни тянулись мучительно медленно и абсолютно бесцельно. Жизнь словно разделилась на «до» и «после» - беспощадной, неумолимой чертой. Все, что было в прошлом, утратило свое значение. Остались только тридцать квадратных метров ее убогой однушки, инвалидная коляска и мир за окном. Были, конечно же, еще книги, телек и вездесущий интернет, и прочая малозначительная дребедень, на которую Марина в своей прежней жизни почти не обращала внимания. А теперь ей надо было научиться жить по-новому, даже просто научиться хотеть жить. Потому что она не хотела, не видела ни смысла, ни предназначения. Марина обнаружила вдруг, что она полный, почти абсолютный ноль, пустышка, сломанная кукла, в один миг потерявшая свою привлекательность, а вместе с ней – и всеобщее восхищение, немое обожание знакомых и незнакомых мужчин всех возрастов, которое, как выяснилось, и было единственным лейтмотивом ее, Марининого, легкомысленного существования.
       В один из похожих друг на друга дней, словно скопированных на допотопном черно-белом принтере, в дверь позвонили. От этого звука Марина съежилась, словно загнанный перепуганный зверек – звонок означал, что сейчас ей придется показать кому-то свое недавно приобретенное уродство. Девушка решила не открывать.
       Однако человек за дверью оказался очень настойчивым. После нескольких продолжительных трелей он начал тарабанить в дверь, чем дольше, тем сильнее. Значит, этот кто-то совершенно точно знал, что она дома. Конечно, а где же еще ей теперь быть? Горько скривившись, девушка покатила в прихожую, а, распахнув входную дверь, с ужасом увидела за ее порогом Алека.
       - Здравствуй, Марианна, - сдавленным голосом проговорил он и боком, минуя колеса ее кресла и испепеляющий взгляд, протиснулся в квартиру…
       С тех пор Алек приходил очень часто, сначала ежедневно, потом еще чаще – по несколько раз на дню, пока совсем не переселился в ее однокомнатные апартаменты. Теперь он покидал девушку только тогда, когда уходил на работу, с неизменным своим, красивым словечком «ла реведере*». Сначала Марина стеснялась и бесилась каждый раз при его появлении, недоумевая, что ему от нее нужно. Потом привыкла, и даже начала скучать в его отсутствие.
       Однажды, лежа в постели с Алеком после первого их неуклюжего секса, жутко комплексуя и чуть не плача от неловкости, она услышала тихое:
       - Марианна… те юбеск*…
       - Ч-что?.. что?
       - Люблю тебя, говорю… те юбеск… малышка моя, - странно и смешно смягчая это «ш» и гласные, повторил он.
       А она расплакалась, не веря в то, что ее можно любить – вот такую… сейчас.

                *  *  *
       Потом случилось невероятное – она, неприступная высокомерная красавица, влюбилась в простого, бесхитростного молдавского строителя. Влюбилась с каким-то мазохистским отчаянием – возможно, так, как жертва влюбляется в своего насильника, мучителя. Сейчас она припоминала, что когда-то читала о подобном. А иначе как объяснить такую странную перемену в ее отношении к этому грубоватому малообразованному типу, единственным достоинством которого была отчаянная, необъяснимая нежность к ее съежившемуся, переполненному отвращением к себе самое, существу?
       Однако вскоре, с удивлением и ужасом, Марина стала замечать, что Алек все больше охладевает к ней, отдаляется, словно ожесточаясь, все чаще разговаривает с ней с каким-то новым пренебрежением и высокомерием. Это сильно ранило девушку, но она даже намеком боялась затрагивать больную для нее тему, словно предчувствуя недоброе, боялась потерять то единственно важное в ее теперешней жизни, что у нее было, то, на чем сосредоточился сейчас весь ее убогий мир, скукожившийся до размеров квартиры в хрущевке.
       Однажды Алек пришел с работы одновременно подавленный и возбужденный, словно что-то не давало ему покоя и он не находил себе места, не умея этого скрыть даже в ее присутствии. Через пару часов игры в молчанку Марина, набравшись храбрости, осторожно поинтересовалась:
       - Алек, что происходит? Что с тобой? ты странный какой-то, задерганный…
       В ответ на эту реплику лицо Алека исказилось непонятной гримасой боли и растерянности, и еще чего-то жесткого, и он выпалил в тот же миг, словно только и ждал ее вопроса:
       - Я уезжаю!
       - Уезжаешь? Куда?
       - Домой, в Молдову.
       У Марины засосало под ложечкой от услышанного, но она продолжала выспрашивать:
       - Зачем? Надолго?
       - Не знаю, как получится, - грубовато ответил парень и, чуть помедлив, добавил, - сын заболел.
       - С-сын? – внутри у Марины все сжалось. – Я не знала, что у тебя есть сын.
       - У меня их трое вообще-то. Старшие – близнецы, а младший с самого рождения хлипкий такой… вот заболел сейчас… серьезно, жена говорит.
       Марине показалось, что мир перевернулся с ног на голову.
       - Жена?! – истерично выкрикнула она. – Ты серьезно? Жена и трое детей?!
       Алек увидел ее сжавшиеся кулачки и подумал, что, если бы Марина могла сделать это физически, то сейчас же бросилась бы на него.
       - Да ты!.. да как ты мог? ты! сволочь! – отрывисто выкрикивала она, захлебываясь слезами. – Ты! ты… дешевка! Как ты посмел вообще явиться ко мне, ровшан недоделанный!
       Алек молча смотрел на нее и слушал безостановочный поток оскорблений, лившихся из красивых, недавно еще таких нежных губ, а потом его терпение лопнуло:
       - Да заткнись ты, истеричка! Я вернусь, сказал же! Я что, должен проигнорировать болезнь собственного сына из-за тебя?
       - Вернешься? Конечно! А я прям сижу и жду! Да пошел ты, говноляп вонючий! Пошел вон отсюда!
       Алек словно окаменел от обиды и возмущения. А потом залился громким, безудержным, надрывным смехом, от которого у него выступили слезы на глазах и жилы на лбу.
       - Сидишь и ждешь? Ха-ха-ха-ха… а что еще ты можешь делать? Ты! – в его голосе явственно проступала жестокость и чувство полного превосходства над начинавшей приходить в себя и понимающей его издевательский смех Мариной. – Да кому ты нужна теперь, такая? Калека! Да все мужики смотрят сквозь тебя! Им неловко на тебя даже взглянуть, а не то что… Они не замечают тебя, дура!.. Как ты меня когда-то, помнишь?
       Алек смотрел на нее зло и торжествующе, и Марина вся сжалась под его взглядом, желая и вовсе исчезнуть. В ее животе разрасталось ощущение огромной зияющей дыры. Такого унижения и опустошенности ей еще никогда не приходилось испытывать.
       - Да  пошла ты к черту, уродка! Ла реведере! – поставил жирную точку Алек.
       Дверь захлопнулась за ним с громким стуком. А девушка в инвалидной коляске осталась сидеть в полумраке неубранной комнаты, бледная и осунувшаяся, с безвольно опущенными плечами, глотая горячие бессильные слезы и повторяя раз за разом, охрипшим от недавнего крика и черной безнадежности голосом:
       - Ла реведере, любимый… ла реведере… ла реведере...

2012

*te iubesc (молд., рум.) – я тебя люблю
*la revedere (молд., рум.) – до свидания
Молдавский язык является официальным диалектом румынского языка.


Рецензии
История драматична, читал развязку, затаив дыхание! С уваженим

Борис Гребельников   12.10.2012 23:20     Заявить о нарушении
большое спасибо, Борис! приятно, что вам понравился мой рассказ))
с признательностью, Ксана.

Ксана Етон   13.10.2012 20:14   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.