Полюби меня, муся

               
  С Катюшкой мы вместе родились, в одном роддоме, а потом оказалось, что мы и живем в одном доме. Наши мамы или бабушки в одно и тоже время катали нас в колясках по одному и тому же маршруту: от подъездов нашего дома до ближайшего парка, часок там, а потом обратно. Мы  научились ходить, а потом говорить тоже вместе. Летом мы играли в одной песочнице во дворе на детской площадке и вместе строили  замки, лепили «куличики», или  всяких зайчиков и мишек из пластмассовых формочек.  Пошли в один и тот же детский сад, куда нас обеих записали, как потом рассказывали, еще с грудничкового возраста.   Школа тоже была рядом и, конечно, мы поступили в один класс, уселись на одну парту и часто вместе делали уроки у нее или у меня.  Мы  и на хор в заводской клуб напротив и в секцию у-шу ходили вмеcте. Она, правда, хотела сразу на карате, но ей сказали, что  туда берут девочек только с 9 лет. А когда нам исполнилось  девять, мы уже перестали заниматься и хоровым пением, и восточными единоборствами,  а пошли на  бальные танцы и латино, потом сменили их на индийские, потом на  джаз балет, потом на  степ. А потом мы вообще расстались с Катюшкой.
     Но это случилось позже, когда мы уже заканчивали школу и легко, без напряга сдав обычные  выпускные экзамены, а не введенный позже дурацкий ЕГ,  получили вполне приличный аттестат.  Катюшка с мамой и братом к тому времени переехали в другой район, но школу она не меняла и издалека ездила к нам два последних учебных года. 
     Как только в Москву завезли  компьютеры, Катьке приобрели его для домашнего пользования.  Позже он появился и на моем столе.  Так  и раньше было: стоило моим родителям купить мне что-то новое, особенное, как у Катюхи тут же появлялось то же самое. И наоборот.  Ну, например, классный фотоаппарат,  портативная видеокамера, а для зимы – фирменные лыжи, беговые и горные.  К десятому классу мы уже  держали  в руках радиотелефоны с вытянутой антенной, а немного позже и мобильники. 
    У нее и у меня родители, вполне обеспеченные и занятые люди,  проводили целыми днями на работе, а после были или слишком усталые или снова очень занятыми, чтобы заниматься еще и нами. И они нашли хороший способ замены:  снабдить нас всякими современными  игрушками, чтобы   мы не приставали.   Мы и не приставали, росли себе вполне адекватными детьми, не создавая проблем.
      Проблемы появились у самих взрослых. Неожиданно, семья у Катюшки распалась. Они жили в большой четырехкомнатной квартире: мама, папа, дедушка  ну и сама Катюшка.  А потом у нее появился еще и брат Костик. Его сразу стали звать Котя. Такая задумка была у родителей: дочь – Катя, а сын - Котя.  Костик и правда, был похож на симпатичного котенка и ему очень подходило его имя.
    А меня зовут Маруся.  Вообще-то я – Мария, но моему папе очень нравилось называть меня Маруськой, а еще проще – Муськой. Он, смеясь, рассказывал, что в его деревенском доме, где он провел детство с бабушкой, у него была кошка Муська. Он ее очень любил, а она его грела зимой, когда бабка, экономя дрова, мало топила на ночь. Муська ложилась  ему на ноги и до утра не сходила с кровати. Маруськой же звали и соседскую корову, от которой бабка брала парное молоко, чтобы поить им внука – сиротинушку. И я, и мама активно возражали, чтобы меня называли  Маруськой или Муськой. Мне казалось, что все вокруг знают, что это не имя, а кличка для домашнего скота или кошек.  Я и обижалась на папу и сердилась, а он только смеялся. Но когда он перед сном гладил меня по голове, целовал в пятки и ладошки и шептал на ухо, то мурлыча как кот, то мыча как корова :  « Муу- сечка», мне и самой хотелось смеяться и уже было совсем необидно быть любимой кошкой, да хоть и коровкой. Папа у меня был военным врачом и работал в госпитале. Потом он уехал в Чечню, где его случайно убили.  Когда его не стало, мама, упорно называвшая меня Марией, тоже перешла на Муську. Да и я сама уже без смущения отзывалась на это имя.
      Я очень тяжело пережила  гибель отца. Мне часто стал сниться сон, в котором я превращалась в кошку. Я ходила по какой-то старой темной комнате и выискивала кровать, где должен был лежать мой отец, и я очень хотела согреть его. Я плакала во сне, и мама подходила и утешала меня, стараясь, как отец промурлыкать на ухо « Мусечка…» Я любила маму, но очень тосковала по отцу. Я  и сейчас тоскую, хотя прошло почти двадцать лет, как его нет. 
      С   малышом Котей, братишкой моей подруги Кати, гулял в основном  дедушка.  Но дедушка  два раза в неделю уходил в художественное училище преподавать черчение,  и тогда нам с Катюшкой приходилось таскать коляску по окрестным дворам. Мы  веселились и  хохотали от того, что  переезжая бордюры, выбоины на дорогах и прочие препятствия, с трудом удерживали неповоротливый транспорт в руках, рискуя перевернуть его вверх тормашками.  Бедный Котенок, проснувшись от тряски, начинал голосить.  Мы трясли его еще больше, и он замолкал. Дома мы вручали внука дедушке и с удовольствием возвращались  к своим делам и увлечениям, связанных в основном, с компьютерными приставками – играми. Нас обеих намного больше занимал придуманный мир, чем то, что происходило  вне его и рядом с нами.  И Катюшка не сразу заметила, что ее семья распадается.   
          Совсем  некстати давно овдовевший дедушка и, как нам казалось, глубоко старый старик, взял да и женился и уехал жить к своей старушке. Спустя немного времени съехал с квартиры и отец Катюшки. Оказывается, у него лет пять уже,  как была новая семья или лучше сказать, другая семья.  И он решился, наконец, об этом уведомить «старую» семью. Придумав имя  долгожданному сыну, он взял да и оставил его, Катюшку и их маму, свою жену.  Коте тогда было два года с небольшим, и он как раз стал говорить, и это было очень забавно.  Но ни дедушка, ни папа уже не слышали этого чуда, когда ребенок молчит, молчит, а потом вдруг скажет такое! Мама Кати и Коти тоже почти не видела ни сына, ни дочери. Она продолжала очень много работать на своей фирме, и у нее постоянно шли рекламные компании, одна за другой.  А у Коти постоянно менялись няни. Одних не устраивало расписание, других – количество  услуг, которые надо было оказать: уборка, готовка и кормление, прогулки на свежем воздухе, развивающие игры, третьих – еще что-нибудь.   Постоянными в доме у Катюшки были мы с ней. Но мы не очень-то обращали внимание на малявку. Но мальчонка казался  вполне самодостаточным.  Но как-то вечером, когда мы  сидели, как обычно, за компьютером, азартно щелкая  пультом,  Котя подошел ко мне сзади, сцепил ручонки на талии, прижался головешкой к моей спине, и почему-то хрипло, со вздохом прошептал : «Полюби меня, Муся».   
       Теперь я думаю, что мое взросление началось с этого момента. Каждым позвонком я вдруг почувствовала теплоту и нежность этого шепота, детских ладоней, острую жалость и необходимость защитить. Катюшка было прикрикнула на брата:  « Кот, не мешай, иди, займись делом», но я отодвинула крутящийся стул, схватила малыша на руки, едва не уронив при этом, и стала целовать, приговаривая : « Да я же тебя давно люблю, я тебя очень люблю». Он засмеялся радостный и убежал в свою комнату.
      Так у нас с ним началась игра, которая продолжалась, пока они не выехали из нашего дома. Как только Катюшка открывала мне дверь, тут же семенил Котенок и, уткнувшись мне в бок, тихо просил:  « Полюби меня, Муся».  Я его  должна была уверять, что я его давно и сильно люблю и никогда не разлюблю. Он бы стоял и дольше, но громкий голос старшей сестры не зло, но решительно приказывал : « Кот, все, хватит. Идти в свою комнату и найти занятие». Видимо, она в точности до интонации повторяла слова своей матери. Женщина она была строгая, но справедливая. Во всяком случае,  именно так она характеризовала саму себя. После развода с мужем она принялась  работать еще свирепей и вскоре стала уже зам генерального директора по рекламе и связям с общественностью, организовывала пресс-конференции, давала интервью и т.д. Мы с Катюшкой видели ее по телеку  в какой-то передаче про малый и средний бизнес.
        Через какое-то время  папа Катюшки, художник – миниатюрист, ушел и из своей новой семьи, захотел жить один. Тогда он и вспомнил, что имеет право на какую-то часть  жилплощади, давно оставленной им, как считалось, в пользу старой семьи. Он попросил поменять квартиру, чтобы получить  какой-то угол для житья.  Когда Котя перешел в 4-ыйкласс, он забрал его к себе, чтобы отдать  в художественную спец школу, где  подрабатывал,  обеспечивая себе стабильный заработок, не всегда гарантированный продажей миниатюр.
         После размена квартиры  моя Катюшка  переехала в дальний район Москвы. После окончания школы, мы не переставали перезваниваться, позже, с появлением Интернета и новых возможностей мобильников, мы  активно слали друг другу эмэлки и эсэмэски.   Потом паузы в звонках и исьмах стали увеличиваться. Встречались мы еще реже. Она училась на вечернем отделении юридического факультета и работала у мамы в  компании  купли – продажи элитной недвижимости в Подмосковье. Успешной, надо сказать компании, несмотря на все перипетии экономики.
     А я обреченно поступила в медицинский. Занята была с утра до ночи, или собственно учебным процессом или сумасшедшей студенческой жизнью вне аудитории, которая меня увлекла не меньше чем сама учеба. Слово «обреченно» я употребила вовсе не со знаком минус. Так было задумано. Просто у меня оба родителя, и погибший  отец, и мама были врачами и не просто так, а хирургами.  Кстати, моя красивая и умная мама  вышла второй раз замуж ( и тоже за врача) как раз в день, когда был последний звонок в школе. Вот такой мне подарок к началу взрослой жизни. Но я за нее порадовалась. Я же говорю, что я стала взрослеть и кое-что понимать в жизни давно, с подросткового возраста, особенно после гибели папы. У меня, как мне помнится, не было особо трудного переходного периода, проявлений тупого упрямства или жуткой необходимости самоутверждения любым способом. У нас с мамой было полное понимание, она никогда не держала меня на коротком поводке и всегда объясняла вещи понятным и прямым языком, как будто диктовала  при утреннем обходе медсестарм  необходимые процедуры и  время приема лекарств после сделанной накануне операции.
     Но я не хотела быть хирургом. Я с третьего курса взяла специализацию в области наркологии, поскольку уже тогда на наших молодежных тусовках я видела, как за какие-нибудь месяц-два у моего сверстника  летит «кумпол» и разбивается на кусочки, не собрать. И  никакие медикаменты, процедуры, капельницы не слишком помогали. Мои амбиции устремлялись к тому, чтобы изобрести что-нибудь такое же радикальное, как действие «экстази», например, только наоборот.   
    Общение у нас  с Катюшкой  постепенно затухало и затихало.  Иногда проходили месяцы, пока появлялось какое-нибудь новое сообщение от подруги, и я писала ответ.  Потом стал бежать год за годом, и совсем уж незаметно каждая из нас перемахнули свою  первую четверть века, повидавшись за это время всего несколько раз,  по поводу встречи одноклассников, моего замужества ( через год развелись) и на похоронах ее отца.
    Бедный художник – миниатюрист! Он сам превратился в изящную миниатюру от вяло текущей, но неуправляемой онкологии.  Среди собравшихся на кладбище, сына - Костика не оказалось.  Я  спросила у Катюшки «почему»?  Она  тихо, почти на ухо ответила : « Потом расскажу». Но и потом так и не рассказала.
     Каждый раз мы с Катюшкой не могли наговориться, удивляясь, что можем существовать отдельно, намечали встречаться, но… Жизнь московская   разводит людей не только далеко по разным округам, но и по разным жизненным маршрутам. 
     По телефону, по электронной почте или  встрече реально,  я  спрашивала о Котенке, просила передать привет, и каждый раз меня удивляло, что сведения о брате Катюшка предавала фразами короткими, формальными типа « ничего», «все нормально», «живописует, как отец». Говорила она о брате с явной неохотой, зачастую откровенно прерывая расспросы. Я не настаивала, хотя у меня  оставалось потом какое-то тревожное ощущение беды. Но ведь люди вообще далеко не всегда, а лучше сказать, очень редко склонны впустить к себе, в себя чужое горе, чужую беду и, подстраховываясь от такого внедрения, переходят к другим темам,  благодарные человеку, который сдержан в рассказах о своих проблемах. Я, наверное, не исключение.  Сознавая это, я  и сама не слишком охотно делюсь своими проблемами даже с очень близкими людьми. Впрочем, очень близких у меня и нет. Вот был бы отец жив…
       Окончив с красным дипломом  Первый медвуз,  я тут же поступила в ординатуру, продолжая работать в известной  наркологической клинике, где собирала эмпирику сначала для диплома, потом для диссертации. Господи Боже мой, здесь только за месяц можно было набрать материал  на несколько  весомых  научных трактатов.
       Объектом моего изучения были молодые люди до 20 лет, страдающие наркозависимостью. Пьяницы меня не интересовали. Это была другая тема.
      Два раза в месяц мне приходилось, естественно, дежурить по ночам. Это время сбора « урожая». Ребят везли отовсюду: из ночных клубов, казино, из подъездов жилых домов и заброшенных строек, с каких-то свалок и площадок, иногда просто из  квартиры, где эти обкуренные или обколотые парнишки и девчонки проживали вместе с родителями, часто вполне респектабельными и не бедными людьми.  Не один раз мне пришлось видеть и последствия «передоза».
     Врачей зачастую обвиняют в некотором цинизме, привыканию к видению боли и скорби, а от того у них и нарастает, мол,  некий слой бесчувствия. В этом есть лишь долька истины. Их искреннее и глубокое сострадание  ( если не у всех, то у большинства врачей) действительно как бы покрывается защитным слоем, спасающим их от постоянных эмоциональных перегрузок и позволяющий им делать свою работу без нервозности.  Сужу по себе. Несмотря на свой относительно недолгий опыт, я тоже научилась не поддаваться  сильным эмоциям и сантиментам, как говорится. Я берусь за дело и начинаю быстро, без суеты, без  ненужных  охов – ахов спасать человека. И мне не в чем себя упрекнуть: я делаю все точно по инструкции, в  соответствии с конкретным состоянием данного больного.
          И вот как-то на очередном дежурстве в приемный покой доставили парня  на вид  подростка, так он был  худ и немощен. Положение было угрожающим. По внешнему осмотру я могла уже довольно четко сказать, какую дозу принял больной и каким способом, то есть, кололся ли он, дышал, или принимал внутрь. Иногда  мне удавалось, еще до анализа, определить тип наркологического препарата. Я уже составила целую картотеку по симптоматике,  отличительным признакам клинического состояния больного в зависимости  от характеристики  самого   препарата, его количества и качества, то есть, чистоты продукта. Картотека все расширялась: появлялись все новые, неизвестные смеси, составы, жидкости, пилюли и прочая химическая гадость. На продажу и потребление шло все. Мне пришлось снова взяться за  учебники по органической и неорганической химии, лопатить наши и иностранные журналы ( наших было совсем мало, а большинство российских авторов предпочитали печататься в иностранных изданиях и выступать с докладами на международных конференциях). Пришлось  и сильно подружиться с химиками – аналитиками из центральной лаборатории, чтобы  получать  профессиональные консультации задаром.   
     Мы почти не надеялись спасти мальчишку, которого привезли в ту ночь,  случай был очень трудный. Все показатели по анализам крови, мочи, состоянию  почек, печени, желудка зашкаливали за норму так, что казалось странным, как он вообще еще живет. Иммунная система практически  не работала. Слава Богу, что СПИДа все-таки не обнаружили, хотя истощение было на грани необратимой дистрофии.  Да и сам вид его напоминал бродягу, бомжа.  Грязное тело, такие же грязные спутанные волосы,  дырявая старая куртка и джинсы с  протертыми  дырками на коленках от ветхости, а совсем не по входившей тогда моде. Тем неожиданней оказался найденный во внутреннем кармане куртки,  зашитом на скорую  руку, паспорт.  Я открыла его и прочитала вслух:  Чивилев Константин,  родился в Москве 19.09. 1990 года,  зарегистрирован –  Москва, улица… Но я не закончила читать адрес. Меня как будто обожгло, и я снова вернулась на первую страницу. Это множество девяток в дате рождения мне было знакомо, а уж  фамилия в сочетании с именем,  и подавно.  Это был Котенок, брат моей подруги Катюшки. И ко времени поступления к нам, ему исполнилось как раз  19 лет,  и он вовсе не был подростком, каким казался.
      Мне удалось  выделить ему отдельный бокс и, объявив всем, что это - мой  исследуемый больной, сама расписала ему режим интенсивной терапии с применением всего лучшего, чем владела наша клиника. Я взяла себе  ночные дежурства на весь курс лечения, и после утреннего обхода и небольшого перерыва на сон,  дома или в кабинете на диване, возвращалась к нему в палату.  Прошла неделя, но ни его сестра, ни  мама не объявились, хотя, конечно, я в первый же день отправила   Катюшке на мобилу сообщение о случившемся.  Попытки дозвониться не увенчались успехом: абонент был постоянно не доступен. 
    Костик был в коме почти две недели. Еще дней десять ушли на элементарное откармливание. Он был истощен невероятно. Редкий случай даже для наших пациентов.
    Еще через неделю он  стал приходить в себя, открывал глаза и долго смотрел вверх на потолок. Я оценила придумку нашего психолога: не просто побелить потолок, а расписать его радужными голубыми,  зелеными, желто-золотистыми  плавными линиями, виньетками, арабесками. Эту идею он вывез из Норвегии, побывав в одной из клиник для душевно больных. Часто они подолгу лежат на спине и глаза упираются лишь в мертвый белый саван наверху. По мнению варяжских психиатров - это еще больше депрессует больного. И наоборот,  цветовая оптимистическая гамма должна вызывать положительные импульсы, отвлекать от приступов немотивированной депрессии, а  главное вызывать - желание жить дальше.  Котя смотрел на потолок, а я все смотрела на него, пытаясь представить его жизнь, пытаясь понять, как это могло случиться.
    На очередное мое сообщение по электронке,  Катюшка, наконец, откликнулась, попросила адрес клиники и через день приехала.  Взглянув на брата, который и на нее никак не отреагировал, она прошла в наш кабинет. Мы остались одни. Она закурила, я открыла окно и приготовилась ее слушать. Она долго молчала, потом, повернув голову в сторону открытого окна, за которым зеленели первые майские листочки на высокой гибкой березе, неожиданно начала:  « Ты слушать исповедь мою сюда пришел, благодарю…» . Я улыбнулась, подошла к ней, обняла за плечи. Я вспомнила, как «проходя» в школе Лермонтова, мы дома читали с ней по ролям и по частям  « Мцыри» так долго, что выучили всю поэму наизусть.
     Она просидела у меня часа два. Я лишь на время уходила несколько раз по просьбе дежурной медсестры, потом возвращалась и продолжала слушать. Рассказ был невеселым.
      Когда Костик переехал к отцу, он тоже пошел учиться на художника, сначала в среднюю художественную  школу, потом в Строгновское,  которое не закончил.  У него не было много времени ездить к матери и сестре: они жили в разных концах мегаполиса. Матери и ей, Катюшке,  тоже было некогда.  Мать к тому времени, смогла уже  купить часть акций компании, потом и Катюшка приобрела часть, и они стали совладельцами с контрольным пакетом акций. Нужно было крутиться и кувыркаться, по выражению Катюшки, чтобы удержаться на рынке. Себе они к тому же купили по элитной недвижимости в ближайшем Подмосковье. Надо было все обустраивать и вкалывать еще больше. Потом начались провалы, нет, не в бизнесе, а снова в семейной жизни. Удачный бизнес и удачная семья редко сочетаются. Так было и у них с матерью. Катюшка выходила замуж три раза и три раза разводилась. Сейчас есть бой-френд, но замуж она больше не собирается. Детей нет,  не получатся, а родить с применением новых технологий ей что-то не в кайф.  Мамашка, как она назвала мать, тоже пару раз пыталась из своих коллег мужского пола сделать партнера по жизни. Не получилось. Ее оставляли,  не забыв при этом отыграть в свою пользу квартиру, машину или маленький « свечной заводик».  В конце концов, переложив на Катюшку все дела в совместном бизнесе, мамка укатила в Испанию на постоянное место жительство. Она ушла на заранее подготовленные позиции. Кроме домика под Барселоной, она получила небольшую долю в немецко-испанской компании недвижимости по работе со странами Восточной Европы, России, в том числе. И опять была на коне. 
   - А  я все бьюсь здесь как рыба об лед. Времена трудные, кризис, правда, в нашей сфере  не так сказывается, но и конкурентов до черта, – продолжала Катюшка после того, как затянулась очередной сигаретой: она курила одну за другой.
     Я долго выслушивала весь этот «плач Ярославны», ожидая, когда она перейдет к проблемам брата.  Я не выдержала и, улучив паузу, напомнила о Костике, который лежал под капельницей рядом, за стенкой.
     Катюшка загасила  начатую сигарету, поднялась со стула, подошла к окну и стала говорить, не поворачиваясь ко мне, уперев лоб в стекло.
    - Ну да, когда отец забрал к себе Котю, мы с матерью даже обрадовались : и сыну нужен был отец и отцу – не слишком удачливому художнику, тоже будет не так  одиноко. Да и нам с матерью, честно говоря, некогда было особо заниматься учебой и воспитанием мальчишки. Я же тебе описала наше житье-бытье в круговерьте бизнес-планов, компаний, в постоянной  борьбе за выживание, а точнее сказать, за удержание места под солнышком.  Ездили мы к ним в Бирюлево  Товарное, прикинь, названьице,  редко, а они к нам еще реже.  Как-то я приехала и застала у отца большую компанию молодежи из училища. На столе вроде ни водки, ни вина, а ощущение такое, что все хмельные. Я не сразу поняла, что они «косячок» курят, пускают по кругу для тесноты общения. Вроде невинная забава. Я тогда напрямую не сталкивалась с наркоманами. Слышала, конечно, видела по телеку репортажи, знала о проблемах на национальном, как говорится уровне, в других странах. Но как-то не брала в голову.  Эта проблема для меня скорее была в некоем виртуальном мире. Рядом со мной никого из любителей уколоться и забыться не было. Да и в тот раз я, хоть и поняв причину всеобщего кайфа присутствующих, включая моего отца, не почувствовала опасности. Более того, я сама присоединилась к круглому столу, за которым шла оживленная беседа об искусстве. Стоял общий треп, никто никого толком не слушал. Я посидела немного, потом тихо слиняла. До двери меня проводили и отец и Котик. Я им сказала: « Ребята не, стройте из себя крутых менов. Вы уже взрослые мальчики. Работать надо, делом заниматься. А то мы с матерью откажем вам в довольствии, как в армии, спишем в резерв, и все».  Ну да, я же тебе не сказала, что в те годы у отца вообще не было заказов. Мастерскую его отобрали, выставки не устраивались, в музеях за работы нечем было платить. В общем, мы с мамой ежемесячно выдавали им довольно приличную сумму. А в доме, когда я пришла к ним, все было старым, запыленным, брр. Неуютно, печально… Конечно, мне тогда надо было схватить Кота и вместе домой вернуться. Но… Я тогда жила уже отдельно от матери в своей квартире вместе с бой - френдом, а у мамы был очередной скороспелый муж.
         Я дала себе слово приезжать чаще, пару раз сама заезжала за братом и мы с мамой устраивали семейный ужин в ресторане. Но, не дожидаясь десерта, мать обычно срывалась куда-то не переговоры или тоже на ужин, но    уже с деловыми партнерами. Мы с Костей, оставшись наедине, тоже спешили закончить трапезу, почти тяготясь обществом друг друга. Честно, Муська, нам не о чем было говорить. Он был далек от бизнеса как от Полярного круга, а мне не хотелось особо вникать в его проблемы поиска себя в живописи. Во-первых, я в этом ничего не понимаю, а главное, я не верила, что у него есть талант. Впрочем, я и у отца особых искр божьих не находила. Да и Кот, надо сказать, оказался, слабо говоря, не болтлив. Он сидел и молчал, отвечая только на мои конкретные вопросы, а если они не  были столь конкретны, он улыбался неуверенно и моргал глазами. Ну, ты же помнишь Кота в детстве: ничего толком понять не мог, и сам толком ничего никогда не говорил. Таким вот и остался.
    Когда я приехала очередной раз, в квартире уже практически ничего ценного не осталось. Отец продал даже свои любимые  картины - прелестную серию  на тему «Времена года на старой даче». Все шло на покупку наркоты. Здесь уже не просто косячки по кругу пускали. Здесь вдыхали и кололись по - взрослому.
    Спустя немного после  моего последнего визита, отец умер. Я еще тогда поняла, что он не жилец: вид был ужасный, и он мне сам сказал, что у него запущенный «рак с большими клешнями по всему органону»,-  типичная папенькина ирония.  Костика дома не оказалось, а на мой вопрос, отец пожал плечами и почти весело сказал: « Свободный художник – летит, куда воображение позовет, куда подскажет. Я его редко вижу. Наверное, где-нибудь живописует. Знаешь, он такой талант оказался!».
      Я его попросила, даже потребовала, позвонить мне, как только Костик вернется, или пусть сам Котя позвонит, но ни тот, ни другой так и не позвонили. И я решила,  черт с вами, выбирайтесь сами из ямы, куда угодили. Сколько лет можно торчать на содержании у бывшей жены и дочери?  Ну, я не права?- спросила Катюшка,  внезапно повернулась от окна и вплотную подошла ко мне.
    Я сидела у стола не двигаясь, уставясь взглядом  в   стеклянный  шкаф с лекарствами, на дверце которого  несмываемой краской было написано:  « Закрывать на ключ!».  Катюха подошла ко мне, увидела, что я плачу и тоже заплакала. Мы обнялись и ревели всласть вместе, окончательно прощаясь друг с другом,  юностью,  с беспроблемной жизнью,  скорбя  об утратах прошлых и  предвидя будущие...
     Потом мы прошли в палату, где лежал Костик. Тот спал. Катюшка постояла у двери, посмотрела на спящего брата, судорожно вздохнула и, открыв сумочку, достала оттуда увесистый пакет. « Вот, возьми. Это на лечение. Ну, там что нужно, питание дополнительное, уход. Когда подлечите и нужно будет перевозить, позвони мне, я организую. Подумаю, что с ним потом делать». Она взглянула на часы, охнула и поспешно обняв меня, пошла быстрыми шагами к выходу. Я смотрела ей вслед: высокая, стройная, она привычно уверенно шла на высоких каблуках. Походка была от бедра, как у манекенщиц. Катюшка всегда была суперской девчонкой, как ее называли  наши школьные приятели.
    Я вернулась в кабинет, включила компьютер. У меня была куча файлов, где я хранила сведения всех больных, которые входили в мою группу исследований. Особую папку я завела для больного Чивилева Константина.  Я открыла последнюю запись, перечитала, вернулась к началу и внесла туда некоторые данные, которые я узнала от Катюшки и которые могли быть мне полезны. Я записала, с какого года  начался прием легких наркотиков, в каком состоянии на той стадии находился больной по визуальному осмотру не специалиста, в какой социальной среде проходило привыкание. Отметила и роль старшего, а именно отца, в усвоении пагубной привычки.
    Проходили дни и ночи. Я регулярно появлялась у постели Костика, одна или в составе врачей и медсестер. Все мы были в одинаковых халатах светло -зеленого цвета, одинаковых шапочках на головах, волосы забраны. Наверное, для пациентов казались одинаковыми и наши лица, с которых не     не сходило выражение строгой доброжелательности.  Все было очень корректно, профессионально. И Костик смотрел на всех, и на  меня тоже,  одинаково безразлично. Во взгляде не было злобы,  тупости, недовольства, испуга или скрытого протеста, а лишь глубокое  и спокойное равнодушие ко всем и всему, что его окружает. Меня он не отличал от других, то ли не узнавал, то ли и мое, узнанное присутствие, было ему тоже пофигу.
     Прошел месяц. Состояние Костика заметно улучшилось. Правда, две ломки, следующие подряд одна за другой,  чуть было не сделали весь процесс реабилитации необратимым, но слава Богу, мы его вытащили. Я могу сказать, что частично здесь была и моя заслуга: разработанная методика лечения, предложенная мной и утвержденная главврачом, была под моим личным строжайшим контролем. Я как хищная птица кружила рядом, даже если было  не мое дежурство.
   Я разыскала своего старого институтского приятеля, теперь  известного психолога, и упросила его найти время для  посещения моего пациента. Деньги, оставленные Катюшкой, я тратила на фрукты, свежий творог, козье молоко и кумыс для Костика, специально  заезжая на рынок. Вспомнив о том, что он в детстве был сластеной, покупала свежеиспеченные  булочки с изюмом в ближайшей пекарне. Естественно, платила и нянечкам за дополнительный уход, уборку, смену белья.
    Кот лежал у меня чистый, причесанный, ухоженный, красивый. Да, они с сестрой обладали породой, что называется. Это у них  по  отцовской линии. Дед тоже был шикарным мужчиной, недаром в свои 60, женился. Мы-то тогда думали, на старушке. Только потом узнали, что этой «старушке» было всего 30 лет. У них, кажется, даже кто-то родился.
    Я стояла у кровати Костика и любовалась на него, на дело рук своих, припомнив, в каком состоянии нам его привезли. Я гордилась собой, что правильно назначила методику и подбор медикаментов, расписала по часам и дням всю физиотерапию, контролировала весь период реабилитации. И вот результат. Значит, это возможно, даже пока и без той панацеи, которую я не оставляла надежды  вывести с помощью химиков. Кое-какие результаты у нас уже намечались.
    В палате горел ночник над кроватью. В  круг света  попадало и лицо спящего Костика. Ночник можно было повернуть в сторону, что я и хотела сделать. Я потянулась к железяке – кронштейну, на котором было привинчено бра. При повороте свет попал прямо мне в глаза. Я зажмурилась и поспешила его отвести, но что-то там заклинило. Я продолжала,  чертыхаясь про себя, бороться с лампой, как вдруг услышала: « Полюби меня, Муся».  И Костик засмеялся.  Я, попросту говоря, обалдела, оставила в покое лампу и наклонилась к лицу Котика, которое снова попало в освещенный круг.  Он, улыбаясь, смотрел на меня, молчал, а потом  повторил уже не очень уверенно: « Полюби меня, Муся».  « Костик, ты узнал меня, правда?» - воскликнула я, очнувшись, наконец, от ступора, сама дивясь сумасшедшей радости, которую почувствовала при  словах, когда-то услышанные впервые от малыша мной, тринадцатилетней девчонкой.  Я обхватила его двумя руками, прижала к себе и повторяла как в детстве, в нашей игре : « Да я  и так тебя люблю, очень люблю, Кот».
     Прошло еще три недели, и Костика можно было выписывать. Я  созвонилась с Катюшкой, договорилась, и в назначенный день и час она приехала в больницу, одарила весь персонал шоколадными конфетами в красивых коробочках, меня– японскими духами, и уехала. Мы перекинулись с ней всего парой фраз, из которых я узнала, что она за это время успела сделать  ремонт в квартире у Костика. Она собирается восстановить его в Строгановском училище, где ему осталось  всего два с небольшим года учебы. Она уже нашла ему непыльную работу в одном из подразделений своей компании: пусть у него будут свои заработанные деньги. Мне все  понравилось. Я была просто счастлива за Котенка. С ним мы простились очень тепло. Оба мы так расчувствовались, что готовы были заплакать, а потому я  сделала вид, что опаздываю на осмотр и, помахав рукой, побежала по коридору.
     У меня продолжалась рутинная работа, если вообще слово «рутина» уместна там, где каждый день не похож на другие. Я не сомневалась, что защита диссертации будет успешной. Мне оставалось совсем немного...
    Над столом уютно горела лампа. Я сидела и бойко шлепала по клавиатуре, чередуя  свои собственные наблюдения ссылками на авторитеты, делала сноски использованных источников, расширяя список библиографии, сверяла графики и цифровые таблицы,  все как обычно.
    В какой-то момент, когда я отстраненно писала имя – фамилию, возраст Кота в одном ряду с другими больными той же возрастной категории,  чтобы подробнее изложить потом использованную методику, терапию лечения и полученные результаты, я вдруг услышала в тишине кабинета  детский шепот: « Полюби меня, Муся».
   Ощущение близкого присутствия Костика –малыша было так же сильно, как  от прикосновения  чуть шершавых и теплых рук отца, которые я чувствовала  во сне спустя годы после его гибели.
    Я отошла от стола, растерянно походила по кабинету, выглянула через стекло во двор клиники и  не увидела ничего интересного, вышла в коридор, спустилась вниз, открыла наружную дверь..
   Клиника  находится в ближайшем Подмосковье, ехать отсюда на метро и потом на автобусе всего час — полтора,  но здесь можно видеть  громадное небо со звездами, которое в Москве обычно загорожено  домами или засвечено рекламой и уличными фонарями. Я любовалась красотой и величием  редкого для горожанина видения, но почему-то сердце наполнялось тревогой и бесконечной печалью.    
   Мой научный опус был закончен, оформлен реферат, и  я уже получила весьма лестные отзывы  от оппонентов. В назначенный день успешно защитила диссертацию. Теперь я хотела вплотную заняться поиском спасительных  препаратов. Они должны быть, я в этом не сомневалась. Они должны существовать в природе, исходя из аксиомы, что на каждый яд есть противоядие.
     Я ушла из клиники и присоединилась к группе химиков – аналитиков центральной лаборатории. Работа меня увлекла полностью.  В свободное время, чаще всего вечерами, мне приходилось много читать специальной литературы, пополняя  знания по  основным и смежным наукам. Раз – два в месяц я вырывалась в театр, но едва досиживала до конца, а чаще уходила после первого действия. Интрига, сюжет,  игра актеров  меня не захватывали, длинные монологи героев  мешали думать. На музыкальных концертах  было лучше: мощные звуки оркестра  заряжали энергией мои мозги, и мысль получала новый импульс.
     Всякий, кого «зацепило»  наукой, поиском, исследованиями в любой области, наверняка меня поймет. Ничего интереснее, чем то, чем ты занят , уже  не существует. Да и  наука – «мадам» ревнивая. Она не терпит никого рядом. Азарт научного поиска, кураж и риск по силе адреналина, пожалуй, сродни игре в казино. Впрочем, я там никогда не была. 
    С Костиком мы созванивались почти каждый день первую и вторую неделю после выписки. Он говорил односложно как обычно, но было понятно, что у него все хорошо, в институте восстановился, да, ходит на работу - сестра взяла к себе. Делает эскизы – рисунки для рекламных роликов, потом  следует компьютерный дизайн, но он в этом  не участвует. Да, девушка у него есть, она и раньше была, но они расстались по известной причине, а сейчас все хорошо… 
   Я остановилась в своем научном марафоне, когда , приложив к уху поющую голосом Френка Синатры трубку мобильного, услышала: « Привет,- сказала Катюшка, как будто мы с ней виделись и говорили в прошлую среду, а не с год назад. - Завтра хороним Кота, придешь?».
    До рассвета я промаялась бессонницей и все думала, думала… Потом приняла снотворное, сознавая, что просто не выдержу завтра  ритуальную церемонию, начиная с морга и заканчивая  бросанием земли и цветов на свежую могилу.
    В ту короткую ночь мне снова приснился старый детский сон: я хожу по темной комнате и выискиваю кровать, где должен лежать мой отец, которому холодно и которого я должна согреть, как согревала его кошка Муська.  А потом я нахожу какую-то старую лежанку, тряпье и оттуда вдруг слышу знакомый шепот : «Полюби меня, Муся».
    Я проснулась с мокрыми от слез глазами и с жуткой головной болью. Наглоталась таблеток и поехала на Даниловскую. Пока ехала и потом, пока стояла на отпевании, и потом на кладбище среди немногочисленных родственников и знакомых, я все пыталась пробиться к какой-то мысли, мелькнувшей у меня в  сне-триллере  и  еще сохранившейся на короткое время сразу после.  Теперь вот пропала… Что-то связанное со словами усталого тридцатилетнего человека, жившего более двух тысяч лет назад, который бродил по  пустыне, по городам и бедным деревням  и взывал к людям, повторяя:  «Возлюбите ближнего, возлюбите ближнего…».  А  все ждали чуда и  уходили прочь, раздосадованные, что  чуда им не показывают.
     Я больше не занимаюсь наукой. Я вернулась в клинику, где работы прибавилось. Приходится часто оставаться до ночи, а еще  дежурства по графику и экстренные вызовы.  В театр хожу редко, а когда случается, засыпаю в первом же акте. Драма на сцене мне не мешает.