Сон цикады

Несколько лет назад, я сидел со своими американскими друзьями в одном из иерусалимских кафе. Я был единственным израильтянином в компании, и очень скоро почувствовал себя чужим на этом празднике жизни. За нашим столиком увлеченно обсуждались жизненные планы, и я с удивлением обнаружил, что жизнь моих заокеанских знакомых была запрограммирована на много лет вперед: повышение по службе, покупка дома, рождение ребенка, переезд во Флориду – всему отведено свое время и место.
Я работал тогда на временной работе, со скользящим графиком и не всегда представлял себе, как будет выглядеть следующая неделя моей жизни. Кроме того, опыт научил меня не слишком увлекаться планированием. Так, когда я в последний раз собирался выйти в отпуск, без всякого предупреждения началась война, и вместо Таиланда я оказался в Ливане. «Не знаю, что лучше» - как говорил барон Мюнхгаузен.
Наверное,  для того, чтоб с такой безмятежной и наивной уверенностью простраивать будущее, нужно иметь за своими плечами эту огромную, от океана до океана, страну, всей своей мощью, богатством и влиянием гарантирующую незыблемость американского образа жизни. А еще нужно верить в доброго, благожелательного Бога, поощряющего труд и предприимчивость. God bless America. И тогда, осуществление планируемого так же неотвратимо, как индейка на Рождество.
В противоположность этому, жизнь в Израиле – стране, где в любой день может начаться война, смениться правительство или взорваться автобус, которым вы привыкли ездить на работу, вырабатывает совсем особое отношение к времени. Она вырабатывает недоверие к ненадежному будущему, и соответственно, возрастание важности настоящего, ощущения единственности и неповторимости переживаемого.
В наиболее чистом виде такое ощущение времени возникает в условиях войны. «Война это царство неопределенности», - сказал ее величайший теоретик Клаузевиц. И в этом страшном царстве не может быть никакого «потом». Есть только «сейчас». Сейчас ты жив. Ты дышишь. И это чувство заставляет с особой остротой переживать и с благодарностью принимать то, что в других условиях изъедено ржавчиной доступности и привычки: глоток воды, минуту отдыха, тишину.
Я не знаю, лучше такое мироощущение, или хуже того, которое порождается благополучием. Знаю только, что оно, если можно так выразиться, «правдивее». Ибо правда заключается в том, что человек смертен, живет ли он в Швейцарии или в Афганистане. И что самое худшее – внезапно смертен, как убедился на своем опыте незадачливый Миша Берлиоз, в один незабываемый вечер, на углу у Патриарших. Эту избитую истину все знают, но мало кто помнит. И почти никто не живет, имея её в виду.
Когда я размышляю об этом, мне на ум приходит Япония, с ее уникальной, не похожей ни на одну другую культурой, целиком выросшей из ощущения хрупкости и эфемерности жизни. С ее языком, в котором  нет будущего времени.
 Жизнь на сейсмически активных островах, под непреходящей угрозой землетрясения, заставила японцев строить дома из промасленной бумаги – такой дом не опасен, в случае обвала, а главное, не имеет смысла возводить трудоемкие постройки, могущие быть разрушенными в любой момент. Такая жизнь заставила их ценить не долговечное, не то, что «тленья убежит», а кратковременное и мимолетное. Центральное понятие японской эстетики: «моно-но аварэ» (печальное очарование). Печальное, потому что это очарование мимолетного, того, что существует в этот неуловимый миг и перестанет существовать в следующем: распустившиеся цветы, свежевыпавший снег, капля росы, повисшая на листке. Человеческая жизнь… В этом мировосприятии корни их удивительной поэзии, стремящейся в трех или пяти строчках уловить уникальность мгновения.
В японском языке существуют лишь две формы времени: прошедшее и непрошедшее. Для них существует лишь то что было и то что длится.  Графически это можно выразить линией, проведенной (или, точнее, проводимой) из точки в пространство. Мы знаем ее начало (переживаемый момент), но не знаем конца. А образно это ощущение времени, пожалуй, лучше всех выразил великий Басё:
Жёлтый лист плывет.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснёшься ты?