Молчание агнцев

О чем невозможно говорить, о том следует молчать.
Людвиг Витгенштейн

Во время недавно закончившегося чемпионата мира по футболу суданские исламисты убили двух человек за то, что те смотрели футбол. По их мнению, это зрелище не соответствует духу ислама.
Можно, конечно, разразиться привычным негодованием на озверелый фанатизм исламских фундаменталистов. Такое негодование справедливо, но несколько уже навязло в зубах. Оно скользит по поверхности явления, не проникая в его суть.
Вопреки тому, что принято думать, ислам как таковой не более склонен к насилию, чем большинство других религий. Наиболее одиозный исламский термин: «джихад» - дословно означает «усилие». Во времена расцвета ислама (IX-XIII века) джихад истолковывался как духовное усилие, которое должен предпринять верующий, чтобы приблизиться к Богу. Таким, каким мы его видим сегодня, ислам делают не заложенные в нем ценности, а контингент верующих. Зародившись в аравийских пустынях, среди невежественных полукочевых племен, ислам начал свой путь с огня и меча, затем, впитав в себя культуру покоренных земель (главным образом древнюю духовную традицию Ирана) сумел создать утонченное богословие и глубокие мистические течения, и снова одичал, став религией отверженных, вложивших в свою веру все ожесточение, порожденное обездоленностью и ненависть к тем, кто  по их мнению, в этой обездоленности виноват.
Изуверское убийство любителей футбола больше всего поражает несоответствием тяжести наказания ничтожности «преступления». И это несоответствие симптоматично. Мне кажется, что принципиальная разница между гражданским, «человеческим» законом и законом церковным, «божественным» состоит в том, что гражданский закон признает градацию преступлений по их тяжести и соответственно, градацию наказаний. В противоположность этому, церковный закон считает себя основанным не на человеческих, а на божественных постановлениях, а значит, нарушение запрета на убийство или нарушение запрета на ковыряние в носу качественно не отличаются – и то, и другое есть нарушение божественных предписаний, а значит, является святотатством. Я, разумеется, утрирую – тот же шариат предусматривает различные наказания за различные проступки (суданские болельщики поплатились жизнью из-за западного характера любимого ими зрелища, убившие их фанатики спасали правоверных от тлетворного влияния Запада, то есть выполняли наиболее насущную на сегодняшний день задачу; если бы «преступники» были пойманы за распиванием алкогольных напитков, они бы отделались 80 плеточными ударами) – но принцип, мне кажется, верен.
Я не случайно говорю о церковном законе вообще, а не об исламском исключительно. Такой подход характерен для всех религий – разница в частностях. Результатом этого подхода является то, что поступки верующих находятся в кричащем противоречии с основными ценностями, заложенными в их вероучениях.
Несколько лет назад в Индии был убит европейский мальчик за то, что бросил камнем в священную корову. Важнейший принцип всех индийских религий – «ахимса», непричинение вреда всему живому. Отсюда и индийское вегетарианство. Получается, что нельзя зарезать курицу, но вполне можно убить ребенка, совершившего святотатство.
«Не делай своему ближнему того, чего не пожелаешь себе – в этом вся Тора, остальное комментарии», - сказал мудрый Гиллель. Современные иудейские ортодоксы настолько прониклись духом Торы, что забрасывают камнями машины, ездящие в субботу.
Наиболее разительные примеры такого противоречия можно найти в христианстве. Они всем известны. Папа римский инициировал и благословил Крестовые походы. Инквизиторы, именем Христа пытали людей, отправляли их на костер и живьем замуровывали в монастырские стены молодых женщин. Византийская императрица Ирина казнила более ста тысяч «иконоборцев», вся вина которых заключалась в борьбе против культа икон, и была впоследствии канонизирована православной церковью (!).
Как стало возможным такое чудовищное противоречие между буквой и духом? Между характером великих религиозных откровений и последствиями, к которым эти откровения привели? Каким образом один и тот же иудаизм может быть религией Гиллеля и недоумка с камнем в руке? Как стало возможным, что последователи Того Кто проповедовал любовь и всепрощение, носящие на груди крест, как напоминание о муках, принятых Спасителем во имя человечества делали то, что они делали «для вящей славы Божьей»? 
Проследив истоки великих религий, мы увидим, что в основе этих грандиозных зданий лежит мистический опыт их основателей. Моисей, Будда, апостол Павел, Мухаммад, каждый по-своему, прошли через этот опыт живого прикосновения к Божественному, и посвятили свою жизнь тому, чтобы принести людям те истины, которые открылись им. Проблема, однако, состоит в том, что опыт вообще и тем более опыт такого рода невозможно передать другому. Об этом не расскажешь, это можно только пережить. «Творца и отца всего разыскать трудно, а разысканного показать всем – невозможно.» (Платон) Великие истины Любви и Добра, открывшиеся мистикам в экстатическом озарении, при попытке передачи становятся всего лишь словами. Слова, слова… Неслучайно, ни Будда, ни Иисус своего учения не записывали. Это сделали за них.
«И если нет ничего, что может так исказить лицо людей, как мораль, то религия может, как ничто другое, исказить лик Божий.» (Мартин Бубер)
Религиозные посты, молитвы, даже этика не имеют самодовлеющей ценности. Это только путь к обретению Бога, средство очистить сосуд, чтобы он смог принять, не замутив, чистейшую влагу. Но масса оказалась неспособна на духовное усилие богопознания, и на первый план массовых вероучений выдвинулась именно культовая, ритуальная сторона.
Человеческая общность была непоправимо разорвана глухими стенами, воздвигнутыми между религиями, и внутри религий – между сектами. Мистическое чувство всеобщего братства, основанное на происхождении от общего Отца и признании Божественного начала в каждом создании, уступило место чувству клановой, сектантской принадлежности. Мир разделился на «верных» и «неверных», причем по отношению к последним теряли свою силу какие-либо нравственные нормы.
Мертвая буква изгнала живой дух. Религия одиночек, стремящихся к диалогу с Богом была задавлена религией масс, простирающихся перед идолами.
Даже животворные мистические течения, зарождающиеся в недрах больших религий, становясь массовыми – деградируют и иссякают. Когда святой Франциск Ассизский, в своей жизни, наверное, ближе чем кто бы то ни было воплотивший идеал евангельского Христа, захотел увековечить свои озарения, создав монашеский орден – орден этот, в течении всего лишь одного поколения после его смерти превратился в полную противоположность первоначальному замыслу: идеалы бедности сменились стяжательством, стремление к милосердию – участием в инквизиции. Наследники мистиков-суфиев, облагородивших ислам, в 19 веке за деньги показывали фокусы иностранным туристам на улицах Каира и Александрии. Все мы видим сегодня во что превращается популяризируемая каббала.
Глядя на то, во что вылились великие духовные начинания, невозможно избежать мысли, что те, оставшиеся безвестными мистики и духовидцы, которые похоронили свои прозрения в горных пещерах или монастырских кельях, были, пожалуй, правы…
Мне хочется закончить эту статью коротенькой притчей ливанского поэта-мистика Халиля Джебрана.
«Раз в сто лет Иисус Назарянин встречается с Иисусом Христом в саду на холмах Ливана. И они ведут долгую беседу, и всякий раз Иисус Назарянин, уходя, говорит Иисусу Христу: «Друг мой, боюсь мы никогда, никогда не сговоримся.»