Баргузин. Павел Лючинша

       Соболь шёл по охотничьей тропе своеобразной, присущей только семейству куньих, скачкообразной походкой. Он был молод и полон сил. Прыжки его были короткие, но высокие. За время, что он находился в полете, Баргузин – так называли зверька «двуногие» за его нестандартный, редкий для этой местности черный окрас с легкой сединой на концах редкой ости, - успевал увидеть малейшее шевеление снега, созданное потенциальной добычей. Свои охотничьи угодья быстрый, как молния, зверь начинал обходить с рассветом, когда просыпалось всё живое в кедровой тайге высокогорного Алтая.

     В нынешнем году кедр не осчастливил своих обитателей шишками, потому белка осталась на зиму только местная, да и та понесла значительный урон от людей. Баргузин, учитывая сложившуюся ситуацию, протоптал путик вдоль границы леса и курумника – к вершинам «двухтысячников» по местности, покрытой карликовой растительностью, переходящей в гольцы.
       В каменистых россыпях в изобилии водились сеноставки, а почки с карликовых берез обклёвывали полярные куропатки, на зиму приобретавшие белый окрас. Он был уверен в неотвратимости предстоящего завтрака, и ожидания не обманули: во время очередного «полёта» увидел на камнях двух пернатых, устроивших свару из-за клочка травы, прибранной с лета одним из них.

       Уже перед приземлением в след Баргузин находился в предвкушении того момента, как он, ловкий и сильный, ухватит обоих склочников когтями и перекусит их шеи поочередно… Но передние лапы коснулись снега, и резкая боль пронзила тело. Что-то крепко схватило его за правую конечность и не собиралось отпускать. В ярости Баргузин начал метаться, приминая снег, и грызть собственную лапу. Кость была цела, капкан ее не переломил, и у молодого соболя освободиться не получалось.
Баргузин пытался забиться в ближайшую расщелину в камнях, но потаск был слишком тяжел. До заката длилась борьба за жизнь у соболя с железякой, но силы были неравны, и к вечеру он совсем ослабел. Мороз все крепчал. Из последних сил зверек стиснул челюсти на ему же принадлежащей плоти и затих…

      ...Утро выдалось солнечным и морозным. Амыр бежал по лыжне бодро, подгоняемый стужей. Его широкие лыжи были обшиты конским камусом совсем недавно и поэтому хорошо держали лыжника на склоне, когда он карабкался вверх.
Обходя заранее поставленные петли и капканы, Амыр с тоской размышлял о том, как сложно складывается нынешний год. Урожай народившегося в тайге ореха был ничтожно мал, и его, еще незрелый, сожрали кедровки. Проходящая белка была, но недолго – ушла в поисках пропитания в другие районы. К тому же время, когда она проходила доступную для охоты местность, было не промысловое, мездра не дошлой. По этой причине по чернотропу добыть чего-нибудь не получилось. Снег выпал поздно, путик Амыр протоптал уже после Нового года. Неудача плотно засела в рюкзаке с капканами и Амыр, не в силах от неё избавиться, потея, таскал злодейку за плечами.

      Было начало февраля, и Амыр знал, что у соболей начался ложный гон. Знал он и об окончании охотничьего сезона. Но дети, которых было у него четверо, попеременно носили одну зимнюю обувь, надевая ее только на прием к врачам, набегами посещавшими их село. Выбор был невелик: только оставить расставленные снасти настороженными.
      Лучик надежды засветился, когда охотник увидел на бегунке вытянутую в струнку, болтающуюся на свежем ветерке тушку замерзшей в петле белки. "По крайней мере, будет чего в котелок бросить," - подумал Амыр. Тяжело дыша, преодолевая препятствия, промысловик поднялся уже высоко по склону. Кедрач стал редеть и становиться ниже. Вблизи путика попадались каменные валуны.

      Чуткое обоняние Амыра уловило волнующий запах соболя. Он начал озираться по сторонам, помня о капкане, поставленном на подходе к осыпи. Чутье не обмануло: вывернув из-за очередного валуна, Амыр увидел бой (утоптанный снег в результате борьбы зверька за жизнь) и замерзший труп соболя. Радость охотника была неописуемой. Он физически ощутил восторг ребятишек, обутых в дешевую, но теплую войлочную обувь. Добыча слегка подпортила свой товарный вид, отгрызши лапу, но масть ее компенсировала всё.

      ...Алик уже давно работал в Горном Алтае. Ездил по деревням, закупал ликвидный товар и перепродавал его «с наваром». Родом он был из Азербайджана, но жизнь заставила покинуть родину, а связь с семьей осуществлялась посредством ежемесячной пересылки денежных переводов. Переводилось ровно столько, сколько возможно было оторвать от здешней семьи, которая, так же как и азербайджанская, не испытывала нужды ни в чем.
      В купеческом «табеле о рангах» он значился бы купцом второй гильдии: коммерческих связей с зарубежьем не имел, работал в правовом поле России. Амплуа коробейника его устраивало, и другого он не желал даже детям.

      Начало купеческой карьеры складывалось не так благополучно, как дело обстояло сейчас. Бизнес начинался с перекупки картофеля на Алтае и торговли им на базарах Междуреченска. Накопление капитала протекало тяжело, в атмосфере чиновничьего и милицейского беспредела девяностых. Одолевали разномастные бандюги – от «законников» до «обиженных» и наркоманов.
      Алик выжил, нажив грыжу белой линии живота, настолько обширную, что оперировать не брался никто и он был вынужден носить корсет пожизненно.
      Сейчас работа была, хоть и беспокойная, но не надсадная, и доход приносила. Правила торговли были известны ему с детства. Им его обучил дед, «работавший» басмачом и грабивший торговые караваны на Великом Шелковом пути. Алик четко осознавал необходимость как можно глубже залезть в карман «лапотнику» в самом низу системы ценообразования.

       Получив известие о наличии товара, коробейник отправился в опасный путь (подстрелить могли на любом повороте извилистой горной дороги). Осмотрев товар, предложенный Амыром, он предложил такую стартовую цену, что даже самому стало слегка не по себе, но с этим чувством он умел успешно бороться.
      Возмущенный Амыр сначала схватился за голову, потом за нож, и торги начались. Спорили долго. Остановились на цене, в два раза выше заявленной изначально. Расставались друзьями. Амыр был горд своими коммерческими способностями (кратно поднял цену), а Алик предвкушал барыши в валюте на аукционе в Санкт-Петербурге. Баргузин достался ему почти даром.

     ...Алиса была девушкой эффектной. Она обладала всеми качествами для амплуа содержанки и, в отличие от своих изворотливых «коллег по цеху»,  была бесхитростна. Молодость и  упругое, сильное, красивое тело и вызывали зависть у тридцатилетних, слегка поизносившихся товарок.

      Дома – в Тверской губернии – Алиса откликалась на имя «Лизка». Школу почти не посещала и при первой же возможности уехала в столицу на кастинг. Там ее достоинства были оценены весьма высоко, и спонсоры начали отбирать молодку регулярно, постепенно укомплектовывая побрякушками и фирменной одеждой.
     Скрывать брезгливость к похотливым старым уродцам Алиса научилась быстро. Наставницы обучили льстить напропалую регулярно меняющимся «воздыхателям», восторженно оценивая их сексуальную активность.
       Со временем она усвоила, что объёмные бумажники со множеством кредитных карт почему-то принадлежат исключительно телам с массой физических недостатков, и «любовь» у них часто бывает извращенная. Если бы Алиса еще имела способность оценить внутренний мир этих «хозяев жизни», то, возможно, у нее появилось бы отвращение к избранной профессии, но этого ей было не дано. Да и подарки компенсировали издержки недоразумений в процессе «трудовых отношений».

      На текущем этапе бурной жизни девушки агентство, где работала Алиса, направило ее на представительный «корпоратив» чиновников высшего эшелона. «Мойдодыр» (командир «мочалок») лично этапировал девушку и сдал распорядителю банкетов.
      Благодаря исключительным внешним данным, а также терпимости и непритязательности, Алису определили к ведущему городскому спонсору, пинком открывающему двери административных зданий, который был весьма богат и безобразен. Их «связь» с Алисой была короткой, но крайне болезненной и извращенной. Компенсировать моральные и физические страдания призвано было кашне из соболей.

       В дамской комнате роскошного особняка стойко вынесшая боль и унижение Алиса плакала от отвращения и брезгливости, уткнувшись в полоску мехового полотна, изготовленного из спинной части изящной шубки Баргузина, когда-то обитавшего на живописных склонах Горного Алтая.