ТЫЧИ - МЫЧИ - БЫЧИ

ТЫЧИ – МЫЧИ – БЫЧИ


Косенков светился, как газовый рожок.


– Назначили?  – догадалась Катя, жена.

– С треском!

– Как это? – ужаснулась она.

– Под аплодисменты, глупая! И прошу заметить, хлопали стоя.

– Счастье-то какое... – суетилась жена. В облике её пробивалось нечто служебное, заискивающее. Казалось, Косенков перестал существовать для неё в образе свободно избранного супруга, превратившись в Идола, ниспосланного свыше.


– Следовало бы отметить такое событие, – робко предложила она. – Вы, Иван Саввич, помнится, сами обещали отпраздновать повышение в кругу друзей.

– Друзей? – Косенков с неудовольствием поглядел на жену. – Взяться-то им откуда?

– Как же, как же, – забеспокоилась жена. – А Бычковы?

– Тычи – мычи – бычи, – пропел Косенков фальшивым тенором. – Бычковы ещё зачем?

– За тем, что за нас переживали. Не скупились на добрые советы.

– И я попереживаю и посоветую, коль скоро возникнет в том необходимость.

– А Потёмкины?

– А эти, из потёмков, к чему, тычи – мычи – бычи? Разметут всё, что выставишь, а после будут жаловаться на изжогу.

– Тогда Вяткиных... Без них уж точно не обойтись.

– Не припомню таких, тычи  мычи – бычи, –– слукавил именинник. – Что за банановая республика?

– Какой же вы, право, Иван Саввич, – расстроилась жена. – С Вяткиных всё и началось.

– Нельзя ли побольше подробностей, а то плохо соображаю.

– Неужто забыли... – Катя сдерживала слёзы из страха перед мужниным гневом. – Вяткин познакомил меня с Кураповой, та свела нас с любовником, благодаря которому попали на приём к Лукашину, а от него узнали, сколько причитается Пичугину за содействие в переговорах с Дюкиным. А уж с рекомендацией Дюкина всё пошло, как по маслу.

– По нашему маслу, тычи–мычи–бычи, – схохмил Косенков, обычно не отличавшийся склонностью к юмору. – Готов признать, что в прошлом у меня  было немало такого, чего следует стыдиться, но теперь, когда всё позади, совесть моя чиста, словно выстиранный носовой платок. А потому, тычи–мычи–бычи, не будем возвращаться к тому, что больше не существует.


Ужинал Косенков в одиночестве. Хлопоча, как прилежная домработница, жена подавала и принимала тарелки. Но хлопоты не утомляли её, поскольку были радостны,  как радостно всё, что совмещалось в её представлении с чувством долга. И только, время спустя, когда выяснилось, что Косенков и спать собирается в одиночестве, голова её закружилась от дурных предчувствий.


Однажды, дождавшись, когда муж захрапит, Катя бочком пробралась к телефону и, сбиваясь, набрала, с трудом ей доставшийся, номер.


– Служба доверия слушает, – взбодрил её сочный, по-театральному выразительный баритон. – Что привело вас к нам?

– Простите за беспокойство, доктор, – выдавила из себя Катя, но не могли бы вы объяснить, что означают слова «тычи–мычи–бычи?»

– Я, уважаемая, вовсе не доктор, – внёс поправку сочный баритон, – а, позвольте вам заметить, кандидат психологических наук. Но вернёмся к вашему вопросу. Вы сказали...

– ... тычи–мычи–бычи, – пролепетала Катя.

– Язык сломаешь, – озадачился кандидат от психологии. – Надо полагать, это непереводимое словесное клише. Но вот откуда и какой смысл вы вкладываете в него сами?

– Никакой, честное слово. Потому и обращаюсь...

– Хотя у нас есть заботы поважнее, всё же попытаюсь вам помочь. Позвоните на следующей неделе, когда у меня снова будет дежурство, а пока постараюсь навести справки.


Она позвонила и хотя не получила ожидаемых разъяснений, разговор доставил ей несколько приятных минут, как и дежурному психологу. А потому оба сделали всё, чтобы его продолжить. А несколько месяцев спустя, вернувшись со службы, Косенков, вместо ужина, нашёл записку, немало его смутившую: «Ушла к другому. Тычи–мычи–бычи.»


Прочитав её, Косенков скривился: «Вот вам благодарность, – подумал он, не без горечи. – Замечательный, по наглядности, пример того, что жизнь не ведает полутонов. К сожалению, жена — не первый зам, а потому может позволить себе фамильярность. Но и она видит во мне исключительно должность. Таковы парадоксы власти: пока числился жалким полунаучным сотрудником, никто не обращал внимания на мои речи, такие же разумные, как нынешние. А заполучил кресло, и жена обиделась, что, вместе с собой, не усадил и её.


Впрочем, в намерения Косенкова не входило менять устоявшийся порядок. В конце - концов, боятся — значит, уважают. И всё же записка жены огорчила его из-за небрежения к субординации. Конечно, она не обязана, но жена такого человека, как он, должна придерживаться правил, не ею установленных.

Борис Иоселевич